Текст книги "Княжич"
Автор книги: Олег Гончаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Он стоял на стене. Вглядывался в бор на том берегу. Все пытался рассмотреть там что-то. Пытался понять, что затеяли вороги.
– А может, они, это… – сказал молодой ратник, стоящий рядом.
– Что?
– Это… обратно повернули. А?
– Если б так… – Посадник головой покачал. – только не повернули они. И не повернут. Им на Коростень надобно. А путь один. Через нас.
– Болярин! – крикнули со стогня. – Так греть оду аль нет?
– Грейте, – ответил он, как отрезал. – Что же ни затевают? – повторил, вновь повернувшись к переправе. – Что затевают?
И тут тишину разрезал резкий свист.
– Смотри, болярин! – ткнул пальцем вдаль ратник. – Что это?
А свист все нарастал. Еще мгновение, и над головами изумленных древлян пронеслась огромная стрела. Перелетела над градом и с треском врубилась в лес за противоположной стеной.
– Мазилы! – крикнул молодой ратник, спустил порты и в бойницу свой голый зад показал. – Вы лучше сюда стрельните. Все одно не попадете!
– Вот они, Перуновы стрелы, про которые Вяз-га говорил. А я-то думал… – Казалось, посадник был Разочарован. – Слышь, Радоня, – крикнул он дородной поварихе, – накрывайте прямо на стогне! Обедать пора…
– …девять… десять… – продолжал считать Асмуд, – одиннадцать… – он понял, что все пальцы загнул, и уже продолжал просто так, – двенадцать… тринадцать… четырнадцать… все. Пролетела.
Тем временем воины, нарадовавшись вволю, принялись привязывать горшки к стрелам.
– Четырнадцать, – повторил ярл, отмерил четырнадцать вершков на шнуре, торчащем из узкого горла кувшина.
Потом то же самое сделал и на другом горшке, подумал немного и укоротил второй шнур еще на вершок.
– Заряжай! – приказал он воинам…
На стогне уже обед заканчивали, когда в небе вновь раздался свист.
– Во, – сказал кто-то, – Перун новую стрелу пустил.
– Пускай, – ухмыльнулся посадник, – а то ворон слишком много развелось. «Вот ведь людям заняться нечем», – хотел добавить он, но не успел.
Новая стрела, пролетая над городом, вдруг странно хлопнула. Вспухла огненным шаром. Оглушила людей весенним громом среди ясного неба и пролилась жидким пламенем на стогнь.
– А-а-а-а!.. – страшно заголосила Радоня.
В испуге черпаком прикрылась. А через мгновение крик ее утонул в реве упавшего на людей огненного шквала.
С воплями все бросились врассыпную. Старались укрыться от пыла и жара. Да какое там. Разве от Пекла укроешься?
Огненный ливень хлестал беспощадно, не жалея людей.
Не понял посадник, как очутился под вспыхнувшим столом. Прополз вдоль него, наружу выглянул и почуял, как волосы на непокрытой голове дыбом встают.
Прямо на него бежит мальчонка лет шести. Из огнищанских чад, что за стенами Малина от врагов укрылись. Бежит и обезумевшим факелом пылает. Кричит он так, что, кажется, еще немного – и сердце посадника не выдержит. Жутко кричит. А пламя жрет его. Тварью ненасытной. Истязателем безжалостным.
Выскочил посадник из-под стола…
Схватил ковш с водой…
Плеснул на мальчонку…
Отпрянул в ужасе.
От воды еще пуще огонь вспыхнул[27]27
Так называемый греческий огонь, рецепт приготовления которого не сохранился до наших дней, по описаниям современников, подразделялся на два вида. К первому виду относилось приспособление, напоминающее современный огнемет. К металлической трубе с торца крепился резервуар с жидкостью. В этот резервуар при помощи мехов нагнетался воздух. Затем открывали кран, и жидкость под давлением через трубу, на конце которой находилась жаровня с древесным углем, вырывалась наружу огненной струей. Дальность «стрельбы» из такого «огнемета» была невелика (до пяти метров), поэтому данные приспособления использовались византийцами при атаке на вражеские корабли. В «Повести временных лет» говорится о том, что именно таким способом греки сожгли флот князя Игоря. Ко второму виду относились глиняные амфоры с запалами, которыми при помощи метательных машин (оксибелесов и онагров) обстреливали вражеские города и укрепления. Согласно хронистам, особенностью греческого огня было то, что от воды он разгорался сильнее. Потушить его можно было только песком.
[Закрыть].
– Ма-а-а-ма! – захлебнулся криком мальчишка.
Упал.
Затих.
А вокруг люди полыхающие мечутся. Вонь стоит нестерпимая.
Копотью воняет…
Плотью горящей…
А посадник так и застыл с ковшом в руках.
Стоит…
Безумными глазами смотрит на догорающего…
Поделать ничего не может.
– Болярин! Болярин! – сквозь крики и огненный рев слышит посадник и с трудом понимает, что это его зовут.
– Болярин! – подбежал к нему ратник. – Поляне с русью на штурм идут!
– Где? – спросил он, а сам от мальчонки глаз оторвать не может. – Где они?
– К переправе подходят!
И очнулся посадник от страшного сна.
– Кто живой?! – орет. – На стены! – а сам чует, как по щекам его слезы текут.
Утерся быстро, чтоб не видел никто. Отшвырнул бесполезный ковш.
– На стены! – на бегу крикнул. Вверх по лестнице влетел. Дышит тяжело.
На переправу с ненавистью смотрит. А там уже войско вражье.
– Звери, – прошептал посадник. – Звери лютые…
В третий раз махнул Асмуд своим топором. И ушла последняя стрела с огненным гостинцем.
Не выдержали канаты, что держали приспособу. Полопались. От этого подпрыгнула станина. О землю ударилась. От удара рама треснула. Так она теперь без надобности.
– Хвала тебе, Один! – крикнул ярл. И крик этот подхватили варяги:
– Хвала тебе, Один!
А стрела перемахнула через реку, над Полянским воинством пролетела и взорвалась над башнями воротными. Пролила на тесовые крыши свой огненный дождь.
Запылали башни. Пробежался алый ручеек по крыше, стек по стене на дубовые ворота. И ворота пламенем занялись…
К вечеру каган Игорь взял Малин-град.
Хозяином въехал через догорающие ворота. Остановил коня посреди площади. Сурово, как и подобает захватчику, взглянул на кучку защитников, окруженных плотным кольцом.
Не больше десятка их осталось. Обожженные. Израненные. Закопченные. Они молча ждали своей участи.
– Кто тут за старшего у вас? – спросил каган.
– Я, – ответил замазанный сажей не старый еще человек с выбитым правым глазом, опаленной бородой и надорванным ухом и сделал шаг вперед, придерживая перебитую руку. – Посадник я малинский.
– Если хочешь жить, целуй стремя и на верность присягу давай, – сказал Игорь.
– Я уже один раз стремя целовал, – ответил посадник, – князю моему, Малу Древлянскому. И по сто раз присягать не приучен.
– Смелый, – усмехнулся Игорь. – И как же звать тебя?
– Нет у меня больше имени. Вместе с ним, – показал он на сгоревшие останки мальчишки, что все еще лежали на стогне, – вы мое имя сожгли.
– Как же ты без имени в Сваргу пойдешь? – удивился каган.
– Ничего. Там Даждьбог своих от чужих отличит.
Спустился с коня каган Киевский, подошел к пленникам. Оглядел.
Два ратника молодых, почти мальчики. Смотрят зверенышами затравленными. Девчушка к материнскому подолу прижалась. Разорван у матери подол почти до пупа. Видно, потешились с ней воины. И девчонку в покое не оставили. Трясет ее мелкой дрожью. В коленки материнские лицо спрятала.
Баба дородная. Волосы у нее на голове почти совсем выгорели. Лысая стоит. Глаза потупила.
Мужичок-огнищанин, рожа от побоев распухла, а из-под синюшных мешков колючкой взгляд ненавидящий.
Рядом кто-то сильно обгоревший лежит, и не разберешь, то ли мужик, то ли баба. Сплошной ожог сукровицей сячится. Стонет тихонько, но жив еще. Или жива?
Наконец, к посаднику подошел. Посмотрел ему в уцелевший глаз. И что-то увидел там такое, от чего передернуло его.
Отвернулся каган.
Отошел прочь. Асмуда подозвал.
– Что с ними делать будем? – спросил.
– Под нож всех, – ответил старый варяг.
– И баб тоже?
– Всех, – уверенно сказал Асмуд. – Это для других острасткой будет.
– Ну, как знаешь, – кивнул каган.
Он подошел к еще тлеющей лестнице и поднялся на стену. Красивый вид открывался с нее. Переправа как на ладони. Удобно. Жаль, что обгорело здесь все.
«Нужно будет восстановить», – подумал Игорь.
Потом обернулся и окинул взглядом свой новый город. Сильно он пострадал от «греческого огня». Так это дело поправимое…
– Прими, Перун! – услышал каган. Это внизу началась резня…
Игорь стоял на крепостной стене. Смотрел сверху на кровавую бойню. Во все глаза смотрел и ужасался от того, как пьянит, как щекочет ноздри запах горелой плоти и горячей человеческой крови…
С Вязгой я встретился спустя почти тридцать лет. Как раз с племянником[28]28
Племянник Добрыни – Владимир Святославович, князь Киевский, известный как Владимир Красное Солнышко, или Владимир Святой.
[Закрыть] на Новгородский стол ехали[29]29
В 970 году благодаря Добрыне младший сын Святослава, Княжич Владимир, стал княжить в Новгороде.
[Закрыть]. Решили по дороге на уток поохотиться, да по пути на избушку лесную наткнулись.
Так я со старым Вязгой знакомство свел.
Семью он все-таки потерял. Не сдержал обещания старый варяг. Надругались над женой и дочерьми его ратники. А потом повесили, чтоб под ногами не болтались. Хотели и Вязгу повесить, да сбежал он.
В чаще избу поставил. Охотой да рыбалкой жил. О мести не думал. Не герой он. Огнищанин обычный. Так и тянул лямку жизни потихоньку. Дни и лета не считал.
Иногда на него охотники набредали. Им-то долгими вечерами он и рассказывал историю о том, как держался и как пал город древлянский, Малин-на-Ирше.
– Вот только не помню, как того посадника звали, – закончил он свой рассказ. – А может, и не знал никогда…
12 июля 942 г.
На высоком берегу Ужа, на гранитном утесе, гордо и неприступно высились дубовые стены стольного города древлянского Коростеня.
У подножия крепости, но на почтительном расстоянии, опасаясь древлянских стрел, остановил войско Игорь. Здесь, на окраине деревеньки Шатрище, они вместе с Асмудом решали, что делать дальше.
Игорь восседал на своем коне, а рядом, оперевшись на рукоять топора, стоял старый варяг. Он снизу вверх смотрел на кагана, но в его взгляде не было ни капли почтения.
– Да, – вздохнул киевский каган, глядя на крепость, – корст, он и есть корст[30]30
Корст – камень, гранит. По одной из версий, название Коростень произошло от слова «гранит».
[Закрыть]. Его горшками цареградскими не напугаешь. Хельги, и тот об него чуть зубы не сломал[31]31
Варяги под предводительством Олега на своем пути из Новгорода в Киев сумели взять Смоленск и Любеч, но Коростень остался свободным, благодаря чему Древлянская династия сохранила свои владения и власть.
[Закрыть]…
– Не убивайся так, – ответил ему ярл. – В городе войска от силы человек пятьдесят. Личная охрана княгини, да с окрестных деревень семей сто набежало. Огнищане – не воины. Если не рассусоливать, к вечеру в детинце пировать будем.
– Думаешь?
– Думаю.
– Хорошо, – согласился каган. – Бери город. Но Беляну не трогай. Она мне живой нужна.
– А то я не знаю? – съязвил Асмуд. – Я на приступ полян брошу. А как только они стену возьмут, тут уж и дружине твоей дело найдется.
– Так, может, дружине и начать? – возразил каган. – И обучена лучше, да и броня на дружинниках двойной вязки, стрелы в ней стрять будут.
– Вижу, не жалко тебе варяжской крови, – рассердился Асмуд. – Ты уже под Царьградом позапрошлой зимой в руку войско взял. Что из этого вышло?
– Так они ж нас огнем своим…
– «Огнем»! А я тебе говорил, чтоб драккары пополам разделить да вторую половину им в спину вывести… не послушал.
– Ладно тебе, – примирительно сказал каган. – Поступай как знаешь.
Он тронул поводья, развернул коня и поехал в сторону войска.
Долго смотрел Асмуд вслед кагану Киевскому. Затем плюнул, выругался, закинул усы за плечо и отправился вслед за Игорем поднимать людей на штурм.
А пока воинство земли Полянской готовилось к атаке, за стенами Коростеня, в детинце, держали совет. Старейшин звать не стали. Мудры они, да только соображают не больно скоро. А тут мешкать нельзя. Враг времени на споры не оставил. Решать быстро надо. И решали.
Княгиня Беляна, ведун Гостомысл и совсем юный болярин Путята (его недавно младшая дружина крикнула болярином, а Мал перед походом к ятвигам оставил во главе охраны) решали, как поступить с навалившейся бедой.
Асмуд оказался прав. Коростень защищала всего лишь горстка дружинников и чуть больше сотни укрывшихся за стенами жителей окрестных деревенек.
– Я считаю, что жизнь людей Даждьбоговых нужно сохранить любой ценой, – сказала княгиня.
– Ты права, княгиня, – ответил Путята. – Только что это за жизнь в позоре и бесчестии?
– Молод ты еще, болярин, – возразил Гостомысл. —Горяч больно. Сил у нас, что пальцев на руке, а у Ингваря полчище. Пожгут Коростень, да и все. Ну, положим мы свои головы, защищая стольный город, а толку? Время тянуть надо. Ждать, когда Мал с ратью возвернется. Ты отрока вслед князю когда отправил?
– Третьего дня ускакал Земко. Должно быть, уже в ятвигский удел въехал, – сказал Путята, не ведая, что Земко лежит на лесной дороге, пробитый стрелами Полянскими, и ворон – Кощеев выкормыш – клюет его мальчишеское лицо.
Не знал болярин, что князь Древлянский все дальше уходит от коренной земли.
– Вот и нужно Мала дожидаться. – Ведун подошел к оконцу, увидел, как сила вражья все ближе подходит к городским стенам, и вздохнул тяжело. – Защити нас, Даждьбоже, – прошептал он тихонько.
– Не будет Ингварь ждать, – услышал он голос Беляны. – На штурм решится. Только нельзя ему в руки полонянами идти. Схитрить надо…
Княгиня велела открыть ворота города, как только нападавшие вплотную подступили к стенам древлянской столицы. И сама, с маленькой Малушей на руках, вышла навстречу Полянскому войску.
Болярин Путята не хотел отпускать ее одну. И Гостомысл порывался с ней пойти.
Только Беляна настояла на своем. Гостомыслу сказала, чтоб на Святище шел. Послушников оберегал. Божьего человека не тронут, а мальчишкам достаться может. А Путяту попросила себя не оказывать и глупостей не совершать. Один шаг неверный, и напьется Марена людской кровушки.
А сама, страх свой поглубже загнав, поцеловала дочурку, попросила Даждьбоговой защиты от Перуна Полянского и шагнула навстречу неведомому.
Путята тем временем встал слева от ворот. Он старался не привлекать к себе особого внимания. Но был готов в любой момент кинуться на выручку княгине. С трудом справляясь с волнением, болярин бросил быстрый взгляд на стену. Там, скрываясь в тени бойниц, притаились Ярун и Смирной, лучшие лучники младшей дружины.
Ярун держал на кончике стрелы Игоря. Смирной следил за Асмудом, Но старый варяг, словно чуя опасность, все время выскальзывал из поля зрения лучника. От этого всегда невозмутимый отрок злился. Губы до крови кусал. Но никак не мог старика на прицел взять.
Княгиня сделала несколько шагов. Остановилась. Встали поляне. И варяги встали. Встала русь.
Навстречу Беляне выехал разочарованный Игорь.
Княгиня слегка склонила голову:
– Я княгиня Древлянская, Беляна, дочь Вацлава[32]32
Вацлав происходил из династии пражских князей Пржемысловцев, добившихся в X в. господствующего положения в границах как этнических чешских племен, так и в весьма обширных сопредельных территориях. Через несколько лет после того, как выдал свою дочь за князя Древлянского, принял христианство. Был убит своим младшим братом Болиславом. Впоследствии причислен к лику святых.
[Закрыть], князя Чешского, – твердо сказала, только веко на правом глазу княгини предательски дрогнуло. – Ты пришел на Древлянскую землю, а у нас чтят пришедших. Проходи в дом наш. Дружине твоей в детинце столы накрывают, остальным – на стогне. Даждьбог Перуна за стол свой зовет. – Она вновь поклонилась Игорю и шагнула в сторону, уступая дорогу войску Полянскому.
Нехотя Игорь сошел с коня…
Нехотя чуть-чуть склонил голову в ответ. При этом не спускал глаз с лица княгини. Старался понять, что у той на уме. Не понял.
Ничего не поделать. Не он взял Коростень, чтобы въехать в городские ворота верхом. Беляна повела себя так, словно не захватчиком, а гостем, пусть непрошеным, но гостем Игорь с полянами и русью своей войдут в древлянский стольный город.
Взял коня под уздцы…
Ох, хитра княгиня. Только через год уже никто и не вспомнит, как земля Древлянская стала частью Руси.
Пешим, с конем в поводу, неуверенной походкой каган Киевский вошел в Коростень.
Войско вошло вслед за каганом.
Только Асмуд, проходя мимо княгини, на мгновение задержался. Он подмигнул маленькой княжне.
Та примостилась у матери на руках и с интересом рассматривала проходящих мимо странных людей в странных одеждах. Оружие звякает, почти как ее погремушки. Старик усатый ей смешно подмигивает. И она улыбнулась. И Асмуд улыбнулся тоже. Недобро.
Княгиня зашла последней.
Она передала Малушу Путяте, уверенная в том, что молодой болярин скорее умрет, чем кому-нибудь позволит обидеть княжну. А сама поднялась к себе в светелку. И тут упала на устланную куньим мехом постель и заплакала. От страха. От обиды…
Она понимала, что не разорять пришел в Древлянскую землю каган Киевский. У него и у ближних его были совсем другие задумки…
Как и обещал старый варяг, вечером Игорь с дружиной пировал в детинце князя Мала. Только не хозяевами они здесь оказались, а всего лишь гостями. Важными, но нежеланными.
В просторной палате по стенам ярко горели факелы. В палате этой еще со времен Нискини заседал Совет старейшин Древлянской земли. А теперь в ней были накрыты широкие столы. Но старейшины и сейчас были здесь.
Семь боляр старшей дружины отца нынешнего князя Древлянского. Воины, знавшие радость победы, пляшущей на кончике меча, и пьянящую горечь тризны. Те, кто не дал Хольгу захватить Коростень, когда тот прошел от Нова-города до Киева. Оттого и осталась Древлянская земля свободной от руки варяжской. Те, кто ходил потом с тем же Хольгом к Царьграду и к Саркелу хазарскому. Но не как русь его, а как попутчики. Те, к кому прислушивался князь нынешний. Те, кого почитали люди Даждьбоговы как живых предков. Те, кто пока оставался по эту сторону Яви.
На длинных лавках расселись они вдоль стен. И не смотрели даже на столы с едой. Сидели, точно каменные. Молчали. Словно и не здесь были. А там, в своем давным-давно.
Но на стариков мало кто обращает внимание.
Да и какая разница, кто там сидит вдоль стен, если столы ломятся от еды и питья. Не поскупилась княгиня Беляна. Почитай, все подвалы коростеньские вытряхнула. И дичина на столах, и птица домашняя, словно не лето на дворе, а Коляду[33]33
Коляда – праздник, посвященный зимнему солнцевороту (21—22 декабря по новому стилю). Отмечали самую длинную ночь в году. Считалось, что в эту ночь Коляда на своей летучей ладье спускается в Пекло (славянский ад) и там, перехитрив Кощея и Марену, будит опоенного сонным зельем Даждьбога. Праздник победы Жизни (Яви) над Смертью (Навью).
[Закрыть] празднуют. Даже меды пьяные и пиво хмельное велела выставить. А перед Игорем кувшин поставила тонкой ромейской работы. Не пустой кувшин – с зеленым вином. Из Царьграда Нискиня, отец Мала, привез. Берегли то вино. Думали на свадьбу Добрыни выставить, да, видимо, обойтись придется без того вина. А может, и еще случай представится, чтоб запасы пополнить.
А дружина Игорева рада. Крови не пролито. Все товарищи целы. Поят, кормят. Чего еще нужно? Радостно дружине. Пирует. Шумит. Здравицы выкликает. А войско полянское, и русь разноплеменная, те, что на стогне разместились, тоже не отстают. И у них столы не пустуют. Да и пива хмельного на всех хватит. Отчего же грустить?
И каган Киевский тоже не слишком огорчен. Без драки Древлянскую землю под себя подмял. Думал, что сложнее будет. А оно вон как повернулось. То, что дядьке Хельги не удалось, у племянника получилось. А то, что старейшины древлянские губы надули, так пусть их. Киевские да смоленские тоже поначалу носы воротили. Дескать, не дело славянским родам под варягами сидеть. Даже подняться поначалу пытались. Только Хельги их скоро присмирил. Да и что, по большому счету, могут сделать огнищане против руси? Огнищанам жито растить да по лесам прятаться. А руси войны воевать да кагану славу добывать. Вот и были словены, кривичи да радимичи людьми вольными, а стали русскими.
А вино ромейское жарко по жилам течет. И голову туманит, и телу веселье придает. И скачут мысли серыми зайцами из прошлого в будущее. И все легким и простым кажется.
Игорь маленьким был, когда Хельги его из Нова-города с собой в дальний поход взял. Помнит он, как к горам киевским подошли. Как Оскольд не хотел город сдавать. Да только просчитался. Киевлянам надоел и он, и руга хазарская. Рады они были тому, что им варяг пообещал. Вот и открыли ворота. И крикнули каганом Игоря-несмышленыша. И Русская земля за счет Полянских вотчин еще больше стала. А потом сами хазары данью откупались, только бы Хельги их в покое оставил.
А вот теперь древляне под Игоря лягут. Только бы Свенельд Нискинича перехватил. Чтоб ни сам Мал, ни щенок его до Коростеня не добрались. С Беляной тогда будет проще договориться. В крайнем случае в жены ее можно взять. И тогда уж точно все по Прави будет. Была Древлянская земля – и нет. Станет частью Руси. Хуже от этого не будет. Так что пока все идет, как идти должно. А что Асмуд сидит, словно кречет нахохлился, так это его дело.
Никак старый варяг не может в толк взять, что меняются времена. И люди тоже меняются. Он еще мальчишкой с Рюриком в Гардерику пришел. С ним в Ладоге сидел, потом Нова-город под себя брал. С Вадимом на новгородских улицах бился. С Хельги Киев от хазар чистил. А потом с ним вместе драккары на колеса ставил[34]34
«…драккары на колеса ставил». – Имеется в виду поход Олега на Византию 907 года, «…и повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на них корабли. И с попутным ветром подняли они паруса, и пошли со стороны поля к городу…» (Повесть временных лет).
[Закрыть]. Только как был он варягом, так им и остался. Все еще Одина да Торина чтит, требы им приносит. Перуна Полянского на дух не переносит. И плевать ему на то, что большая дружина давно уже не из варягов, а из руси разноплеменной набрана. Все равно Асмуд за чистоту варяжской крови ратует и никак не может простить Рюрику, что тот себе в жены словенку взял.
Любит он Игоря и ненавидит. Любит за то, что власть над Гардерикой держит, а ненавидит за то, что только полкрови в нем варяжской, потому и в жены Игорю чистокровную варяжку привез. Хельгу. Ольгой ее Русь зовет. И пусть себе. Все меньше злого ей кудесники да недруги нашептать смогут[35]35
«Все меньше злого ей кудесники да недруги нашептать смогут». —Считалось, что имя человека несет в себе сакральную информацию. Зная имя врага, можно было навредить ему магическими действиями. Оттого, например, монахи, принимая постриг и отрешаясь от мирской жизни, берут другое имя.
[Закрыть]. Да еще ворчит все время, что это ему не так да то не по-варяжски делается.
Но знает каган Киевский, что потребуется рука – Асмуд, не задумываясь, ту руку под топор положит. За Игоря Рюриковича не только руку, а и голову отдаст.
Знает, что не крепко Киевский стол стоит. Того и гляди рухнет. А не станет Игоря – может, и не быть варягам в Гардерике. Потому и возражать не стал, когда сына своего они с Ольгой на славянский манер назвали. Поворчал только. Но потом понял, что Святослав – имя варяжское[36]36
Святослав (прим. 940—972 гг.) – сын Игоря и Ольги. Имя Святослав состоит из двух частей – Святой и Славный. Хельга – святая, Ингвар – славный. Одновременно его можно перевести и как Властелин Славян. Свет – синоним власти. Именно так переводили имя Святослава арабские хронисты того времени.
[Закрыть]. И стерпел старый варяг. И продолжает терпеть. Борется с собой. Зубами скрипит, а сделать не может ничего.
И сына Свенельда так же воспитал. В любви и ненависти.
Только бы не подвел Свенельд. Только бы не подвел…
А вино зелено кровь горячит. Может, не ждать гонцов от молодого воеводы? И так же все ясно. А днем раньше или днем позже, так какая разница?
А Беляна хороша. И лицом пригожа, и станом приятна. А ума у дочери старого Вацлава на двух хватит. Эка она кагана Киевского повернула. Впрочем, для жены ума большого не нужно. Ольга вон тоже умом не обижена. Иногда даже оторопь кагана берет. А если они вдвоем сойдутся? Все они умные. Что Асмуд, что Ольга. Вот теперь еще Беляна появится. И все чего-то от него, от Ингвара Хререксона, хотят…
– Слушай, конунг, – голос Асмуда вырвал Игоря из дымки задумчивости, – а почему хозяев не видно?
– А разве не мы здесь хозяева? – возмутился каган Киевский.
– Ты, Ингвар, хоть и летами богат, а все как дитятя малое, – сказал варяг с усмешкой. – Не ты Древлянской земле, а она тебе честь оказывает. А значит, не хозяин ты здесь. И пока это место тобой не завоевано. Порушено. Пограблено. Посрамлено. Да только в Русь княжество Древлянское пока не вошло. Ведь никто тебе стремя не целовал. Или не так?
– Так, – ответил Игорь.
– А если так, – Асмуд встал, огладил усы и поднял любимый, одетый в серебро, турий рог, который стащил у отца своего, Конрада Хитрого, когда еще совсем мальчишкой сбежал из родного фьорда вместе с Хререком и его ватагой в далекую Гардерику, – послушайте, други, меня… вашего старого глупого воеводу.
Притих пир, и старик продолжил:
– Много тут здравиц было сказано. И в честь конунга нашего, – кивнул он на Игоря, – ив честь Перуна Громовержца, предводителя воинства небесного, покровителя всех, кто в руках оружие держать умеет. И в память о соратниках наших, которые по землям разным головы сложили. Только забыли мы хозяевам этого честного пира должное отдать. – Он бросил быстрый взгляд на кагана, заметил, как того передернуло, усмехнулся. – Хозяевам, которые не поскупились на угощение и питье, оказав нам почтение и обещавшим щедрый благодар. За хозяев! – и выпил стоя.
А потом, когда дружина крикнула здравицу и выпила, сел и тихо, чтобы слышал только Игорь, добавил:
– Точно не твоя дружина, конунг, пирует, а князя Древлянского.
Игорь от этих слов взвился, словно ужаленный. Потом спохватился и сказал, стараясь выглядеть спокойным:
– Мы за хозяев пьем, а самих хозяев нет возле нашего стола. Негоже так. Эй! – крикнул он отрокам древлянским, подносившим еду и питье: – Где княгиня Беляна? Отчего она нам глаз не кажет? Точно и не гости мы, а злые недруги. Ну-ка, позовите ее сюда!
– Ласки просим, пресветлый князь, – склонил голову Путята, переодетый в стольничего. – Занедужила княжна Малуша. Видно, когда войско ваше встречала, ветерком ее прохватило. Княгиня Беляна княжну на Святище понесла. Знахарь наш Белорев с князем Малом по надобности отлучился. Но, на счастье, ведун Гостомысл искусен не только в общении с богами, но и знает, как хвори гнать. Вот княгиня и…
– Говоришь много, – оборвал его Игорь. – Я тебе сказал, чтоб ты позвал ее? Так зови! – рявкнул он так, что зазвенел уже почти пустой ромейский кувшин.
Спиной почуял Путята, как напряглись отроки. Только пальцы в кулак сжал, спокойно, мол, не пришло еще время. Поклонился кагану Киевскому и пущенной стрелой вылетел из палаты.
Быстро сбежал болярин по широкой дубовой лестнице. Выскочил на стогнь. Столкнулся с Яруном, который бочонок с медом пьяным в детинец тащил, крикнул на бегу:
– Готовы будьте!
Прошмыгнул мимо пирующих на площади ратников Полянских. Мимо ярких костров. Мимо дударей и гусельников, которые старались вовсю, веселя народ. Мимо пляшущей и хохочущей руси. Вырвался из цепких объятий захмелевшего русина, который хотел и его плясать заставить. Задержался у городских ворот, где стояли на страже Асмудовы варяги. Объяснил им быстро, что его за Беляной Ингварь послал. Подпалил у сторожки факел. Выбрался из Коростеня и бросился к Святищу.
Беляну и вправду здесь нашел. Только болезнь Малуши была предлогом. Княжна уже давно вместе с Гостомыслом, послушниками и двумя надежными отроками переправлена на другой берег Ужа и схоронена в лесном тайнике. Остальных чад и баб вывезли еще накануне. Береженого, как известно, и Даждьбог бережет.
Княгиня молилась. Она воскурила на алатырном камне духмяные травы. Отрубила голову вороне. Окропила ее кровью подножие идола Даждьбога. И теперь сидела на маленькой скамеечке, прислонившись спиной к шершавой коре огромного дуба.
Говорили, что дуб посадил сам Покровитель, когда отдавал древлянам в вечное владение эту землю. А Богумир-прародитель с дочерью Древой тот дуб взрастили. И теперь корни этого дуба по всей Древлянской земле проросли, скрепляя воедино и землю, и бор, и реки, и людей.
Сидела княгиня, погруженная в свои мысли. Говорила о чем-то с Даждьбогом. То ли о муже расспрашивала, то ли жаловалась на свою нелегкую долю, то ли совета просила.
Неподалеку, чтобы не мешать требе, стоял Смирной. Он был приставлен к Беляне Путятой. К нему-то и подбежал молодой болярин. Затушил факел. Взглянул на княгиню и отвел глаза.
– Как она? – шепнул он.
– Держится, – тихонько ответил Смирной. – Я думал, хуже будет.
– Ты уж побереги ее. – Путята сжал руку отрока. – Как начнется, ее в охапку – и на тот берег.
– Ты за нее не переживай. Я скорее костьми лягу…
– Не надо костьми. Здраве будь. За нас. За всех, если что… а ее береги.
– А скоро ли?
– Вот-вот зелье подействует. На стогне уже дуреют все. В пляс пускаются. Потом плакать начнут. А уж потом…
– А в детинце?
– Там еще держатся. Видать, мало Ярун им насыпал. Или здоровы пить варяжины. Ладно, прощай.
Они обнялись. Путята в обратную дорогу собрался, да только не ушел.
– Болярин, – услышал он голос княгини, – вы чего там задумали?
– Да нет, – смутился Путята. – Ничего, княгиня.
– Так, – сказала она. – Выкладывай.
– Что?
– Все.
Путята вздохнул. Потупил глаза. А потом улыбнулся и выпалил:
– Сейчас мы Ингваря резать будем. И всех людей его порешим.
Беляна остолбенела.
Путята быстро поклонился ей в пояс и рванул к Коростеню.
– Стой! – задохнулась княгиня. – Смирной, догони его!
Отрок не двинулся с места.
– Властью, возложенной на меня, приказываю! – рассердилась Беляна. – Догони его и верни.
Смирной настырно покачал головой.
– Даждьбогом тебя заклинаю, – прошептала княгиня. – Верни Путяту. Он же себя и нас всех погубит. Прошу. Верни.
Смирной подумал немного и припустил вслед за болярином.
Несколько долгих мгновений княгиня оставалась одна. Потом послышались шаги, и появились Путята со Смирным.
– Хвала Даждьбогу! – облегченно вздохнула Беляна.
– Ласки прошу, княгиня.
– Давай рассказывай. Что вы там удумали? Путята замялся.
– Зелье мы им в питие подмешали, – сказал Смирной.
– Что за зелье? Где вы взяли его? – Княгиня не на шутку рассердилась.
– Зелье, которое на время разума лишает. – Болярин переминался с ноги на ногу, точно молодой телятя. – Еще в онадышное лето я, когда в послушниках ходил, от Белорева состав узнал. Одна мера дурмановых семян, две меры мухоморов сушеных, истертых в пыль…
– Это яд? – испугалась Беляна.
– Нет. От него только с разума на время сворачивают. Сначала весело становится, а потом так тоскливо, что хоть режьте, хоть боем бейте – все едино, – вступился Смирной. – Я сам пробовал… однажды…
– И что дальше?
– Вот-вот русь безуметь начнет. Мы бы их тогда и порешили бы всех. Перво-наперво – Ингваря да воеводу его варяжского. Ох, и злющий тот варяг! – Путята сверкнул глазами.
– Ты на себя посмотри, – урезонила его княгиня. – Чем ты того варяга лучше? А потом, значит, резать бы их стали?
– Как поросят, – решительно сказал болярин младшей дружины.
– Прямо ножами? Да по горлу? Чтобы на стогне и в детинце склизко от крови стало? Или сначала поизмывались бы над ними? Глаза повыкалывали бы? Уши да носы поотрезали бы? Вас пять десятков, а их почти две тысячи. Неужто, пока одних резать будете, другие вас ждать станут?
– Непотребств, конечно, не творили бы. – Путята совсем сник. – Но только смотреть на этот позор мочи нет.
– Так, значит? А только, смотрю, болярин, забыл ты, что я сама их в Коростень впустила. Сама столы накрыла и гостями их назвала.
– Да какие они гости! – не стерпел Путята. – Они в Малине всех под корень извели! Ни баб, ни стариков, ни чад малых не пощадили! А ты, княгиня, их за столы сажать! Земле нашей бесчестье творят! В Старших объедками кидают! Князя нашего хулят! Тебя Ингварь позвать велел…
– Что? – перебила его Беляна. – Так это он тебя за мной прислал?
– Да, княгиня. Велел, чтобы ты в детинец явилась.
– Что ж ты сразу не сказал? Ну, пошли.
– Не пущу! – Смирной заступил перед княгиней тропинку.
– Пусти, – спокойно сказала Беляна.
– Пусти, – кивнул Путята. – Там уж небось очумели все.
Нехотя Смирной отступил в сторону.
– Ты, – сказала ему княгиня, – тоже здесь не останешься. Спускайся к реке. Там лодка привязана. Плыви на ту сторону. Скажи Гостомыслу, что у нас пока все по Прави. И гость в нашем доме – это гость. И вреда ему чинить никто не станет. Ни отравой травить, ни ножом резать, ни смертью бить. Так нас Даждьбог учил. И Марене с Кощеем этой землей не править. Ну? Пошли, что ли, Путята?
Игорь злился. Давно послал он отрока за княгиней Древлянской, а ее все нет. А Асмуд смотрит хитро, словно смеется. От этого злость еще настырнее подступает.
А вокруг веселье пенится, не хуже меда пьяного. Дружина в раздрай пошла. Кто-то песни орет. Кто-то гогочет, аж заливается. Кто-то, забыв о шуме и гаме, ткнулся головой в бок поросенка жареного и храпит да во сне причмокивает.
На мгновение Игорю показалось, что и не люди это вовсе пируют. Навье семя наружу выперло[37]37
«Навье семя…» —По представлениям того времени весь Мир делился на три составляющие: Явь, Навь и Правь. Явь – явная часть Мира, обитель Земли, Природы и Человека. Навь – сокрытая часть Мира, обитель Духов, Стихий и Пороков. Правь – тонкая граница между двумя частями Мира, обитель Порядка, Морали и Нравственности. Жить по Прави – значит жить, соблюдая моральные и нравственные законы того времени (сравните с даосским инь, ян и дао).
[Закрыть]. И будто не лица у людей, а морды звериные. Не руки, а лапы когтистые. Не говорят они, а рыкают страшно. А вместо яств на столе – люди мертвые. Вместо хмельного – кровь.
Оглянулся на Асмуда. А у того голова змеиная. Язык раздвоенный меж ядовитых зубов мелькает. И шипит он жутко:
– Полукровка никчемный… полукровка…
Оторопь взяла кагана Киевского. Глаза зажмурил. Головой тряхнул. Отпустило. Отхлынуло наваждение. Снова в Явь вернулся. Ух…
– Смотри, конунг, – смеется старый варяг, – вот и хозяйка пришла.
Беляна стояла посреди веселья, словно береза белая в дубовом лесу. Смотрела без опаски, но во взгляде ее, почудилось Игорю, было еще что-то. Что-то неуловимое. Он все пытался понять, что же скрывается за этим равнодушным взглядом. Вдруг понял. Брезгливость. И печаль. И неприятие. И понял каган, что так однажды уже смотрели на него.
