Текст книги "Русский Харбин"

Автор книги: Олег Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Среди многих других видных людей, похороненных на Успенском кладбище, были и деятели просвещения, такие, как Сергей Афанасьевич Таскин, основатель и создатель одной русской гимназии, просуществовавшей в китайском городке Якеши с 1937 по 1955 год, и такие, как иммунолог Всеволод Владимирович Кожевников. Военный врач, прошедший фронты Великой войны 1914–1918 годов, и побывавший в составе русского корпуса генерала М. А. Лохвицкого во Франции, в 1918–1920-е годы доктор Кожевников продолжил свою работу в госпиталях Сибири, в Тюмени и Томске, откуда и приехал в Харбин. Там Всеволод Владимирович вместе с коллегами-врачами работал над разработкой вакцин против распространившейся чумной инфекции в Маньчжурии, использование которой фактически остановило распространение страшной эпидемии в Северо-Западном Китае в начале 1920-х годов.

Храм Успения был возведен в форме корабля, словно бы плывущего по волнам небытия, к которым метафорически можно причислить обширный некрополь, где в разное время нашли свое упокоение десятки тысяч харбинцев.

На территории этого некрополя были разбиты несколько аллей, включая главную, ведущую от входных чугунных ворот, над которыми была вылита знаменитая надпись «Веруй в Мя, аще и умрет – оживет» до арки, над которой помещалась колокольня. Путь от нее и до самого храма по обеим сторонам был украшен высокими деревьями. Справа от главной аллеи стоял известный среди харбинцев памятник священнику о. Евгению Панормову работы даровитого харбинского скульптора Володченко, впоследствии безжалостно уничтоженный китайской администрацией при сносе кладбища.

За аллеями в свое время были сооружены два сквера с симметрично расположенными цветочными клумбами и фонтаном, а в правом приделе кладбища находилась богатая оранжерея, в которой при участии церковного клира выращивались красивейшие цветы, которыми украшался храм в дни праздников. Служители оранжереи помимо своих прямых обязанностей несли и некую общественную – ежедневно возжигали лампады и следили за состоянием могил. Почти рядом с главной аллеей кладбища располагался сад, в котором ежегодно цвели вишни, яблони, произрастали густые кусты черной смородины и крыжовника, а чуть поодаль – пасека. По воспоминаниям современников, Успенское кладбище в летний период буквально утопало в зелени. За сквером располагался одноэтажный дом настоятеля, а чуть поодаль – небольшая двухэтажная постройка, на втором этаже которой располагался зал для собраний. Слева от колокольни располагались квартиры служащих кладбища и церкви – регента хора и многолетнего бессменного смотрителя – Луки Петровича Попова. По воспоминаниям бывавших на кладбище, в архитектуре надгробий преобладали традиции итальянских, чуть реже русских мастеров-каменотесов. Мраморные обелиски, склепы, статуи и памятники с барельефами и горельефами, а также орнаментальными украшениями, изображавшими гирлянды, цветы, листья и венки, были там довольно распространенным явлением. Обыкновенным для состоятельных харбинских семей было выписывать из Италии дорогостоящие мраморные композиции или фрагменты для украшения склепов и памятников. Начало этой традиции положила семья камергера Николая Львовича Гондатти, заказавшая мраморного ангела, венчавшего постамент памятника умершей в возрасте 23 лет дочери Ольги, племянницы знаменитого русского композитора Игоря Федоровича Стравинского, а продолжили семьи удачно практиковавших харбинских докторов: Жуковского, Александры Георгиевны Ярцевой, Ивана Георгиевича Урзова и Тамары Семёновны Масленниковой-Урзовой. Как правило, для изготовления памятников использовался корейский (розовый) или итальянский (белый) мрамор. В усложненных композициях надгробий, как, например, в случае с захоронением знаменитого доктора В. А. Казем-Бека, использовали комбинацию белого мрамора, железобетона и металла. Часто для изготовления памятников находилось применение и местному камню – черному и серому граниту.

В день храмового праздника Успения Божьей Матери, после архиерейского служения Божественной литургии, по кладбищу совершался крестный ход, с непременным пением праздничного тропаря и ирмосов канона. Очевидец праздничных богослужений вспоминал: «Много народу бывало на кладбище в день Св. Пасхи. Многие любили встречать пасхальную ночь в кладбищенском храме. В Великую субботу, часов с десяти вечера, нарушалась обычная тишина ночи на кладбище. Множество машин из города приходило к кладбищенским воротам, доставляя православных богомольцев к светлой заутрене. Перед самым началом богослужения вдоль главной аллеи зажигались цветные фонари на деревьях, а в промежутке между ними горели плошки, создавая изумительную картину ночного торжества. Крестный ход и светлая заутреня совершались при большом стечении богомольцев. По окончании заутрени многие возвращались в свои дома, а другие, после Божественной литургии, отправлялись на родные могилки, чтобы принести первое приветствие своим близким с этим торжеством победы жизни над смертью и при мерцании лампад ожидали там утреннего рассвета». [21]21
  Н. Падерин, священник. О церковной жизни Харбина, // Церковное Слово, № 4, 1998.


[Закрыть]

^{Разоренное превославное кладбище. 1950-е гг.}

Утром расторопные рикши начинали развоз возвращающихся русских во всех направлениях: от ближайшей остановки трамвая до самого дома.

В 1940 году Успенское кладбище было переустроено с учетом его быстрого роста и для расширения доступности для посетителей в дни поминовений и праздников. На пожертвования прихожан были реставрированы и установлены ворота, обновлен внешний вид колокольни.

Повествуя о харбинских некрополях, было бы несправедливым умолчать о другом, менее знаменитом месте упокоения православных людей – кладбище при Свято-Алексеевской церкви в Модягоу. В 1934 году первоначальный план постройки храма был видоизменен в целях оптимизации затрат, и окончательный вариант, утвержденный приходским советом, был принят по чертежам инженера Тустановского. На постройку здания храма среди прочих материалов было использовано более 700 тысяч кирпичей, и к 6 октября 1936 года она была завершена. Освящена же была церковь в честь митрополита Московского Алексия. Кладбище при храме вместило в себя десятки захоронений городских обывателей, среди которых были и русские «пионеры» освоения маньчжурских земель, и местные коммерсанты, и члены украинской диаспоры. «Кладбище в обычные дни было тихое, задумчивое, оно было своего рода ботаническим садом, каких только там не было посажено деревьев, кустарников, цветов, – вспоминал мемуарист. – Весною аромат цветущих деревьев несся за километры… Вокруг… были даже пасеки».

^{Разрушенный памятник на Успенском погосте}

После массового сноса русских кладбищ, включая Покровское и Успенское, по распоряжению китайских властей в 1958 году некоторые замечательные памятники, многие из которых прибыли из Италии, были использованы китайскими коммунистами для укрепления Сунгарийской дамбы. На средства некоторых остававшихся на жительстве в Харбине родственников иные надгробия и прах были перенесены на новюе кладбище Хуан Шун в Санкешу, в 25 километрах за пределами города. Туда же православными прихожанами были перенесены две церкви – Иоанно-Предтеченская из района Московских казарм и Борисо-Глебская из района Ченхе. Позже эти два храма были соединены в один. Разрушенные же русские некрополи, стараниями трудолюбивых китайцев постепенно были обращены в парки, все могилы сравняли с землей.

В начале 1990-х китайское правительство выделило средства на постройку нового храма, освященного во имя Иоанна Предтечи, строительство которого было завершено в 1995 году.

Глава одиннадцатая
Сумерки Харбина: от «Советов» до хунвейбинов

Всему на свете когда-нибудь приходит конец. Подошло к финалу и четырнадцатилетнее правление японцев в Китае. Вторая мировая война на западе завершилась сокрушительным поражением Германии и ее союзников, а взоры победителей были обращены на восток. Среди жителей Харбина мало кто сомневался в том, что дни японской диктатуры в городе, да и в Маньчжурии в целом, сочтены. Не менее японцев волновались и их союзники. В конце июля 1945 года высшее руководство БРЭМ охватила паника. Последний, формальный начальник бюро генерал-майор Л. Ф. Власьевский подписал свой последний приказ 4 августа 1945 года, назначив временно исполняющим обязанности начальника Главного бюро некоего М. А. Матковского. Сам Матковский, вступив в должность, успел лишь выпустить два распоряжения по штату БРЭМ, а 18 августа 1945 года неожиданно для всех выступил с публичным покаянным обращением к генеральному консулу СССР в Харбине. В этом документе, составленном вполне в советском духе, он вдохновенным тоном просил руководство СССР предоставить проживающим в Маньчжурии «бывшим российским подданным, по формальному признаку именующимся российскими эмигрантами… возможность трудиться – во имя тех высоких принципов, за которые наш народ выстоял и победил». Матковский подчеркивал, что «лично с самого основания Бюро выполнял обязанности одного из высших руководителей Бюро эмиграции и считает, что по объективной справедливости должен нести ответственность за те или иные действия российских эмигрантов». На основании чего он просил советское правительство «дать ему возможность понести полную ответственность по всей строгости законов СССР и освободить от таковой всех остальных российских эмигрантов».

Незадолго до прихода советских войск японские власти в Харбине сделали попытку позаботиться о личной безопасности работников БРЭМ. 13 августа на одном из путей Харбинского вокзала стоял строго охраняемый японскими военными пустой поезд, состоявший из трех вагонов первого и второго класса и старого паровоза, доселе мирно доживавшего свой век в депо. Этот поезд предназначался для русских эмигрантов, работавших на Японию, и для нескольких сопровождавших их японцев. В эти дни вокзал Харбина был переполнен японскими беженцами, пытавшимися покинуть город, в который вот-вот должны были войти советские войска. Неожиданный, хотя и похожий на правду слух, распространенный советскими спецслужбами, о плане японцев расстрелять всех пассажиров или взорвать в дороге этот поезд, чуть не сорвал эту, на первый взгляд, гуманную акцию японских властей. В сущности, они заботились о русских сотрудниках, полагая, что вывозимые специалисты стоят дороже, чем тысячи жизней японских беженцев. Так или иначе, полупустой поезд на глазах ошеломленной толпы отошел от железнодорожной станции и двинулся на юг в сторону Мукдена. По пути на юг поезд подбирал сотрудников БРЭМ на станциях Синьцзян и Мукден. Поезд продолжал двигаться к корейской границе и уже на рассвете 14 августа 1945 года у самой границы с Кореей после некоторого томительного ожидания повернул обратно в Мукден. Путь в Корею был уже закрыт. Вечером в Мукдене к поезду прицепили еще несколько вагонов с русскими беженцами из Харбина, и поезд двинулся через Пейтахо в Тяньцзин. Ни один из 40 русских пассажиров и не подозревал, что уже 18 августа советские части генерал-майора Г. А. Шелахова войдут в Харбин. Для многих пассажиров это было началом новых эмигрантских скитаний.

^{Медаль «За победу над Японией»}

16 августа, на следующий день после объявления капитуляции Японии, в Харбине был образован русский Штаб обороны Харбина (ШОХ), его возглавили автомеханик В. Д. Панов и сотрудник советского генерального консульства Н. В. Дрожжин. Время безвластия подтолкнуло к созданию вооруженных отрядов для наведения порядка в деморализованном городе. Основу вооруженных групп составили члены отдела молодежи Общества граждан СССР. К ним присоединились «советские» харбинцы. Чуть позже в подразделения ШОХ вошли сотрудники БРЭМ, не уехавшие из Харбина, и даже солдаты русского воинского отряда уже упоминавшейся нами «Бригады Асано», базировавшейся на станции Сунгари-II. ШОХ существовал в Харбине вплоть до декабря 1945 года. Освобождая политических заключенных, наводя порядок и осуществляя охрану основных военных объектов, ШОХ контролировал по мере возможности город, а после вступления советских войск помогал в охране гражданских объектов Харбина. Многие из ополченцев ШОХ позже получили медали «За победу над Японией». Совсем недавно, в 1986 году, еще несколько ополченцев были удостоены советских наград. Вступление в ШОХ не помогло брэмовцам избежать арестов. Документы и списки БРЭМ не были уничтожены, вероятно, по причине того, что упоминавшийся ранее Михаил Алексеевич Матковский, возглавлявший регистрационный отдел бюро, после прихода Советской армии в Харбин передал всю документацию и архив советским властям. Правда, вскоре Матковский и совсем исчез из Харбина – он был арестован работниками СМЕРШ и вывезен в Россию.

Советская военная администрация в Харбине постаралась взять под контроль все течение городской жизни. Был издан приказ о комендантском часе.

«Приказ № 1 Начальника гарнизона и военного коменданта города Харбина.

^{21 августа 1945 года.}

В целях поддержания нормальной жизни и порядка на территории города Харбина и в его окрестностях приказываю:

1) Всем гражданским властям продолжать исполнение своих обязанностей.

2) Всем владельцам торговых и промышленных предприятий продолжать свою деятельность. Цены на товары, продукты питания и т. д. остаются такими, какими они были до прихода советских войск. Продажа спиртных напитков воспрещается до особого распоряжения.

3) Местным властям и гражданскому населению оказывать всемерную помощь в обеспечении нормальной работы школ, больниц, амбулаторий и других культурных и коммунальных учреждений и предприятий.

4) Богослужение в храмах и молитвенных домах отправляется беспрепятственно.

5) Местному населению сдать военному коменданту все имеющееся оружие, боеприпасы, военные материалы, военное имущество и радиоаппаратуру.

6) Все склады и складские помещения со всем наличным в них имуществом, принадлежавшие японским и маньчжурским военным властям, переходят в распоряжение советского командования.

7) Хождение по улицам разрешается с 5.00 до 23.00 по местному времени».

2 сентября 1945 года в сопровождении Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова и главного маршала авиации А. А. Новикова в Харбин прибыл на самолете главнокомандующий советскими войсками на Дальнем Востоке Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Прямо с аэродрома их повезли на харбинский ипподром, где они осмотрели трофейную технику и вооружение. Маршал Василевский объявил встречавшему его генералу Белобородову, что по распоряжению Верховного главнокомандующего И. В. Сталина парад в честь дня победы над Японией будет проведен только в Харбине, и что принимать парад товарищ Сталин поручил именно ему.

^{К. А. Мерецков. Фото 1950-х гг.}

Наступило воскресенье 16 сентября. Войска ровными прямоугольниками выстроились на Вокзальной площади. Она не была рассчитана на такую массу людей и техники, поэтому часть стрелковых и танковых батальонов, сводные батальоны саперов и связистов, артиллерия и минометы встали колоннами на привокзальных улицах в окружении харбинцев, забрасывавших автомашины, тягачи, танки букетами цветов. Вечером в штабе армии был устроен торжественный прием. Поднимали бокалы за победу, за советский народ, за коммунистическую партию, за советские вооруженные силы и за «старейшую» из советских армий – 1-ю Краснознаменную Дальневосточную.

С этого дня в городе прошла волна арестов харбинских активистов антикоммунистического движения.

^{А. М. Василевский. Фото 1950-х гг.}

В число арестованных входили люди, классифицированные СМЕРШ как бывшие «колчаковцы», «каппелевцы» или «семеновцы»; русские молодые люди, имевшие неосторожность признаться в том, что служили в отряде Асано; старожилы КВЖД или служащие дороги, взятые «за связь с БРЭМ». Последние пострадали совершенно безвинно. В отличие от Матковского, дождавшегося в Харбине прихода Красной армии, другие лидеры дальневосточной эмиграции, такие как генерал Семёнов, идеолог русского фашизма Константин Родзаевский, казачий генерал Бакшеев и сам генерал Власьевский, пытались спастись из Китая бегством, но были арестованы при участии вездесущих органов СМЕРШ. Как всегда, «компетентные органы» проявили и в этот раз неплохое знание подробностей маньчжурской географии и топонимики ее отдаленных уголков. Г. М. Семёнов был пойман и арестован в Дальнем, а «главный фашист» К. В. Родзаевский – в Чанчуне.

^{К. В. Родзаевский}

17 октября 1945 года представители русской интеллигенции Харбина – поэты и писатели, художники и композиторы, архитекторы и инженеры – были приглашены на некий «литературный вечер» в городской Железнодорожный клуб, где и были арестованы и вывезены в арестантских вагонах в СССР. Семьи многих арестованных оставались в Харбине, некоторые работали на той же дороге, и только в середине 1950-х годов все же вернулись в Советский Союз. Судьба некоторых добровольно возвратившихся оказалась горестной. Русские, долгие годы являвшиеся не только «населением» Харбина, составили его культурный и научный образ, однако эта неповторимая среда была выкорчевана самым безжалостным способом, на этот раз их «советскими» соотечественниками. Очевидцы утверждают, что «репрессии начались буквально с первых же дней или даже часов появления советских войск… Лишь со временем харбинцам, успевшим уехать из Северо-Восточного Китая на остров Тубаобао, а оттуда в США и дальше по всему свету, стало очевидно, что освобождение Харбина Советской армией принесло трагические последствия для многих представителей эмигрантской творческой интеллигенции. Напомним читателю, что тогда же, в 1945 году, в Харбине были арестованы талантливый поэт – современник Несмелова – Алексей Ачаир, он же А. А. Грызов, отсидевший десять лет в советских местах заключения. Едва спасся от ареста широко известный за пределами Дальнего Востока писатель и ученый-натуралист НА. Байков, автор знаменитого приключенческого романа «Черный капитан», уничтоживший накануне прихода в Харбин Советской армии весь свой литературный архив. С большим трудом в марте 1956 года Байковым удалось выбраться в Австралию. Поток людей, «забранных в сорок пятом, когда вошла армия», охватил собой десятки тысяч судеб. Общеизвестно, что многие русские люди были вывезены в СССР насильно. Современник отмечал, что «по восточной и западной веткам КВЖД, а также ЮМЖД забрали всех, кто в 1935 году отказался добровольно вернуться на родину».

Во второй половине 1945 – начале 1946 года в Китае работала большая группа сотрудников государственных архивов советского Дальнего Востока и МГБ. На основании вывезенных ими в СССР архивных эмигрантских фондов были составлены подробные списки бывших эмигрантов, возбуждены дела на особо заметных людей. В наши дни часть этих дел находится на положении документов специального хранения в ГАХК.

Так как большая часть возвращавшихся в СССР эмигрантов проходила «проверку» через особо учрежденные для этой цели фильтрационные пункты, то благодаря полученным от СМЕРШ спискам о степени «благонадежности» многие возвращенцы получили различные сроки заключения. Как, например, писатели А. Хейдок и Борис Юльский. Последний, по сведениям из архивов, находясь в лагере в Магаданской области, совершил из мест заключения успешный побег. Дальнейшая судьба его осталась неизвестна.

Так или иначе, год от года в Харбине убывали его лучшие люди, оставляя после себя лишь кладбища и великолепные городские постройки, узорные храмы, комфортную городскую инфраструктуру. В марте 1946 года советским руководством было принято решение о незамедлительном выводе советских войск из Маньчжурии. 14 апреля 1946 года советские войска Забайкальского фронта во главе с маршалом Р. Я Малиновским эвакуировались из Чанчуня в Харбин.

Совместная советско-китайская эксплуатация КВЖД в 1946–1948 годы сыграла роль своеобразной отдушины, в условиях которой «местные» советские граждане на сравнительно недолгий срок получили возможность довольно сносного существования. Новое руководство КВЖД поручило заместителю управляющего дорогой инженер-полковнику Ожигову восстановить преподавание на русском языке в Харбинском политехническом институте и открыть двери института для русской и китайской молодежи. Ожиговым были вновь открыты инженерно-строительный, электромеханический, химический, горный, инженерно-экономический и восточно-экономический факультеты. Учебные программы и планы факультетов были приближены к учебным планам российского императорского Дальневосточного университета. Для китайской молодежи были открыты двухгодичные подготовительные курсы, дававшие достаточные знания языка и математики для слушания лекций на русском языке. На курсах преподавали квалифицированные профессора из числа русских эмигрантов. Так, заведующим кафедрой китайского языка восточно-экономического факультета был крупный русский ученый И. Г. Баранов, известный современным студентам, изучающим восточные языки, как автор классического русско-китайского словаря. Обучение в институте было бесплатным, ибо он состоял на бюджете КВЖД.

Последняя массовая волна возвращения русских из Маньчжурии пришлась на середину 1950-х годов. Ряд указов Президиума Верховного Совета СССР 1946–1948 годов, говоривших о праве получения советского гражданства бывшими подданными Российской империи, а также лицами, по тем или иным причинам ранее утратившими советское гражданство, открыл дорогу на родину десяткам тысяч человек из Франции и Китая, США и Бельгии, Югославии и Канады. Впрочем, нужно признать, что далеко не все из дальневосточных эмигрантов возвратились в СССР по своему желанию. Особенно много таких «возвращенцев поневоле» было из Маньчжурии, так как сразу же после вступления сюда Красной армии советская военная администрация и органы СМЕРШ начали аресты активных деятелей эмиграции, известных своими антисоветскими делами и убеждениями.

В 1952 году по решению, принятому в Москве, за 30 лет до законного срока КВЖД была передана безвозмездно в собственность Китайской Народной Республики. После подписания соответствующего договора между СССР и Китаем вновь наступили трудные времена для русских служащих дороги, ибо китайские власти, с благословения Мао Цзедуна, все нагляднее стали демонстрировать свою неприкрытую враждебность. Распространялась она и на тех русских жителей Харбина, кто, в зависимости от собственных философских и политических воззрений, покинул свое отечество в годы Гражданской войны, либо приехал в Китай для того, чтобы щедро поделиться с местным населением своим опытом и знаниями в разные годы существования КВЖД. В 1954 году, после объявления Советским Союзом призыва к харбинцам русского происхождения «о возвращении на родину для разработки целинных земель», продолжился невольный исход из Харбина в Советский Союз тех горожан, кто более других был убежден, что советская власть эволюционировала в сторону либерально-демократической республики. Кстати, под тем же предлогом китайская администрация старалась вытеснить как можно большее количество русских за пределы страны. Когда летом 1954 года из Маньчжурии отбыл последний эшелон с направлявшимися в СССР русскими переселенцами, в числе которых было немалое количество харбинцев, можно утверждать, что русская культурная общность в Харбине и Маньчжурии прекратила свое существование.

^{Мао Цзедун. Фото 1960-х гг.}

В 1956 году состоялся отъезд последней партии русских в другие страны, включая Австралию и США, и в Харбине их остались единицы. В 1975 году оттуда выехала Нора Крук, последняя поэтесса, родившаяся в Харбине в 1920-м, она уехала из Гонконга в Австралию. Расселившись по разным странам, харбинцы не забывали о своей «малой родине». Объединенные в разнообразные ассоциации и профессиональные клубы, они продолжали сохранять историю русского пребывания в Северо-Западном Китае. Так, четверть века спустя после того как большинство харбинской профессуры покинуло коммунистический Китай, в 1972 году в Сиднее стараниями энтузиастов на правах рукописи был издан «Юбилейный сборник харбинского политехнического института». А за три года до этого в Сан-Франциско свет увидали две брошюры – «Харбинские коммерческие училища» и «Юбилейный сборник 50-летия русского скаута», в котором две пространных главы посвящались скаутам зарубежного Дальневосточья и харбинским скаутам, в частности. В США была подготовлена к печати любопытная рукопись А. Я. Слободчикова «Записки русского адвоката о китайском суде».

Исход русских из Харбина, а также Шанхая, Тянь-зиня, Циндао и других городов Китая был продиктован соображениями эмоционального, часто ностальгического характера, выразившихся в безоглядном возвращении в СССР – у одних, и неприятием победившей в Китае коммунистической идеологии – у других. В то же время на родине многие из вернувшихся достигли больших успехов, особенно на ниве науки, в области искусства и литературы. Широкой популярностью и любовью до сих пор пользуются имена А. Н. Вертинского и О. Лундстрема, известны книги и статьи Н. Ильиной, A. Хейдока, Л. Кравченко, Б. Юльского, Л. Хаиндравы. В среде российских синологов стали хорошо известны имена крупных ученых русского зарубежья на Дальнем Востоке – Г. В. Мелихова, В. С. Таскина, Е. П. Таскиной, B. С. Старикова, А. Г. Малявкина. В наши дни в России активно действует ассоциация «Харбин», выросшая из созданной еще в советское время Ассоциации друзей Харбинского политехнического института и открывшая отделения в Москве, Новосибирске, Сыктывкаре, Саратове. Подобные объединения существуют и в других государствах и на иных континентах: в Австралии, Израиле и Польше. Этими организациями выпускаются периодические издания информационного, историко-публицистического и мемуарного характера, что само по себе имеет огромное значение для сохранения сведений об истории русской эмиграции в Харбине и в Маньчжурии в целом. Это связано с имманентным свойством душ и характеров бывших «харбинцев» и многих русских, выросших или только родившихся в Харбине и в других городах Северо-Восточного Китая.

^{Русские, отъезжающие из Харбина. 1950-е гг.}

Оставление, вольно или невольно, русскими Харбина послужило началом постепенного и целенаправленного стирания китайской администрацией следов их пребывания в городе, и прежде всего, разрушения памятных мест и святынь, каковыми во все времена на Руси являлись храмы Божьи. Всего же в Китае в 1880–1941 годах было воздвигнуто более двадцати православных храмов. Добрую половину из них китайцы умудрились снести во время «культурной революции». В конце прошлого века, в 1990 году, в Харбине проживало 22 русских, зарегистрированных в приходе церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Именно туда они приходили слушать проповеди протоиерея отца Григория, крещеного китайца по имени Джу Пу. И хотя кроме русских приходской совет храма составляли и православные китайцы, по своему духу это все-таки была подлинная русская церковь, из тех, что в немалом количестве были возведены во многих странах русского рассеяния. Еще в начале 1990-х годов в храме можно было встретить тех русских стариков, что доживали в Харбине отмеренный им век. Попав в город еще детьми, они пережили китайское лихоимство и бюрократию, последовавшую за тем японскую оккупацию, местные войны, культурную революцию. И на всех этапах этой долгой и пестрой азиатской жизни их православная церковь в Харбине была и оставалась почти всем: и местом свиданий с Богом, и памятью об ушедших согражданах, а еще – последней надеждой на лучшее.

К концу первого десятилетия XXI века потомков русской эмиграции в Харбине практически не осталось. Все, кто по разнообразным причинам не смог отсюда уехать, покоятся на местных погостах. Здесь же и памятник героям Порт-Артура, и могила офицера армии Колчака, полного георгиевского кавалера Сергея Федорова. По соседству – могилы русского духовенства. Среди прочих – протоиерей Валентин Барышников (1906–1962), которого считали чудотворцем. Одно время, до 1957 года, он служил в Свято-Никольском соборе в Харбине, а затем стал настоятелем Свято-Иверской церкви в Харбине, постройки 1908 года. О. Валентин запомнился многим прихожанам своим бесстрашным поминовением царственных мучеников даже во время советской военной администрации. Из-за контроля со стороны советских органов в Харбине в эти годы было уже невозможно открыто поминать на службе убиенную царскую семью, поэтому о. Валентин поминал их как «воина Николая с семьею». Свято-Иверскую церковь русское население Харбина в обиходе именовало «офицерской» из-за того, что построена она была в память воинов, живот свой положивших за Отечество в Русско-японской войне 1904–1905 годов. Позже на прилегающем кладбище хоронили эмигрантов – бывших офицеров колчаковских армий. Внутри храма, который длительное время использовался в качестве заводского склада, до сих пор находится полуразрушенное захоронение генерала Владимира Каппеля, прах которого был вывезен отступающими белыми из Читы. В наши дни в этом храме предполагается восстановить великолепные мозаичные панно, другие элементы убранства, однако судьба прилегающих к нему захоронений пока неясна. Примерно в 1956–1957 годах китайцы начали строить новое здание с северной стороны от храма, устроив при этом с южной стороны склад стройматериалов, куда постоянно подъезжали грузовики, под весом которых проседала земля захоронений и разрушались памятные плиты. А после смерти о. Валентина Барышникова в 1962 году службы в Свято-Иверском храме и вовсе прекратились, а через несколько лет, во время «культурной революции», алтарь и все внутреннее убранство были сожжены. Был разрушен гранитный памятник на могиле ее первого настоятеля, о. Сергия. Внутренние росписи стен были позже закрашены краской. На стенах внутри храма около фамилий тех, кто погиб в Гражданскую войну, были замазаны годы их смерти. Видимо, это сделал кто-то из приходского совета, боясь продолжения надругательства над памятью погибших. Такова печальная участь храма.

^{Могила о. Валентина (Барышникова)}

Ныне в Китае действует лишь один из сохранившихся православных храмов. Он находится в Харбине и освящен в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Остальные святыни используются как музеи, выставочные залы, склады и рестораны. Правда, в китайском обществе вынашивается идея восстановления Свято-Никольского собора, украшавшего Харбин и снесенного маоистами в лихие 1960-е годы.

Последний православный священник-китаец – отец Григорий Джу – умер в 2000 году. Летом 2004 года в храм Покрова Пресвятой Богородицы был направлен священник из Екатеринбургской епархии, который с разрешения местных властей в течение двух недель совершал в храме богослужения.