Текст книги "Панцирь (СИ)"
Автор книги: Олег Фомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
К щекам приливает краска.
– Если честно… да, бывало. Нечасто, но бывало. Но только в реале, а в Сети за все время не написал ни одного отзыва. Хотя сам иногда их читаю. Но вот разгромные рецензии на дух не переношу. Понимаю, люди получают удовольствие от испражнения, но пусть так и пишут: я ловлю от этого кайф, извиняйте. А они прикрываются тем, что, дескать, стоят на страже, хотят оградить людей от плохой продукции, чтобы не тратили драгоценное время на это Г, прям святые… И так тщательно разжуют каждый кадр, каждую букву этого Г, обложат его таким количеством хохм и какашек, что зрители и читатели, вместо того чтобы держаться от Г подальше, скачивают, мол, посмотрю, что за Г такое, о нем же сам Такой-то говорил, может, и я постебаюсь, поржу… Если правда хочешь оградить других от мусора – пройди мимо мусора. Молча. Когда пишешь даже кратко типа «Полное Г, не смотрите!», это тоже вряд ли от чистого сердца. Сноуден тебя знает, почему ты это сказал… Может, в это Г даже не заглянул, просто ляпнул, чтоб напакостить… А игнор – совсем другое.
– Согласен, – кивает Ник. – Нет критики более беспощадной, чем ее отсутствие.
– Именно. Кто-то мусорит, хочет привлечь к себе, а на него – ноль внимания, будто один в голой степи. Лучше сделай положительный обзор действительно хорошей вещи. Если и впрямь толковый, сможешь и в добрый обзор напихать шуток и приколов. Люди посмотрят и увлекутся, автоматом не тратя время на мусор.
Нику звонят.
Андрей доедает чипсы, глоток кофе опустошает чашку, окно показывает бесплатный канал «Городские будни».
Из многоэтажки на другом берегу улицы выходят трое – двое мужчин во главе с дамой – в строгих костюмах, с портфелями и папками, идут в черную иномарку с блатными номерами. Рядом машина ГАИ, скучающие за заточкой ляс инспекторы при появлении людей в черном выпрямляются, один ныряет за руль, другие следят за человеком в домашней одежде, наверное, жилец. Он семенит рядом с женщиной, что-то живо объясняет, жестикулирует, задыхается… Женщина, похоже, к просьбам глуха, отвечает лаконично, жилец сникает.
Наверное, комиссия осмотрела дом, а жилец просил не сносить. Нет, наоборот, снести, чтобы дали новую квартиру. Но, видимо, комиссия признала дом крепким.
– Все, – говорит Ник, сбрасывая звонок, – яблоки розданы, испытуемые опрошены.
– И как результаты? – спрашивает Андрей с азартом, как всякий адепт РПГ, любящий несложные числа и столь же несложные подсчеты.
– Семеро из десяти не избавились от яблок по дороге, несмотря на странности при их получении. Принесли домой в целости и сохранности.
– Поздравляю.
– Мы с ребятами хотим отметить успешное завершение эксперимента. Пошли с нами.
– Блин, с удовольствием, честно, но обещал девушке вернуться домой. С яблоками.
– А-а, ну, девушка – это святое!
– Жду ролик.
– Возьми. – Ник протягивает визитку. – Если какие проблемы, там, ментовской или чиновничий беспредел и прочее, нам нужен материал для сюжетов.
– Спасибо. За яблоки тоже.
– А яблоки классные. У Светкиной бабки такой сад! Яблоки, сливы, абрикосы, даже апельсины в теплицах... Изобилие!
Домой Андрей возвращается в приподнятом настроении. Взгляд отдыхает на изобилии людей, одежд, причесок, растворяется в потоке цветастых как фрукты машин, проскальзывает по богатому ассортименту солнечных очков на подставке уличного торговца, прыгает с афиши на афишу… После общения с Ником изобилие не кажется таким пугающим, даже наоборот…
Звонит смартфон. Маша.
– И как зовут твою тайную пассию, солнце? Надеюсь, не Рита?
– Э-э... Не понял...
– Говорил, скоро вернешься, да еще с тонной яблок, а самого нет и нет. Так как зовут эту роковую сердцеедку?
– Николай.
– Ого! Что-то новенькое. Вот так живешь, живешь с человеком, а потом р-р-раз!.. Неужели он целуется лучше меня?
– Не проверял. Но знаю точно, лучше меня он снимает кино.
– Так-так, вся внимание...
Андрей рассказывает о встрече с хулиганами и Ником, разъясняет суть беседы в кафе, Маша иногда откликается вопросами и комментариями, а тем временем из-за зданий выплывает обреченная на снос многоэтажка. Вскоре Андрей тянет скрипучую дверь подъезда, его глотает сумрак, давно позабывший, что такое лампочка.
Навстречу спускается Мира: ночного цвета джинсы и футболка, черная летняя курточка в блестящих как месяцы складках, на плече сумочка. Волосы из-за своей глубокой тьмы кажутся призраком, как ореол магической маны, их черные линии колышутся на фоне лица, Мира погружена в себя так, что не утруждается отвести от глаз.
Справа от Андрея из темного угла выныривает крыса – огромная, запросто придушила бы кошку. Андрей вздрагивает, крыса пролетает подъезд серой молнией, об нее спотыкается Мира, тварь с визгом кидается к дыре в подвальной двери, кольца хвоста тонут во мраке. Мира опасно пошатывается, Андрей подбегает, правая рука прижимает к уху смартфон, а левая удерживает девушку за талию. Взгляд Миры возвращается в реальность, поднимается к взгляду Андрея, тот ослабляет хватку, медленно выпускает, рачьи шаги оттесняют к лесенке. Синие и блестящие, как сливы, глаза Миры удаляются вместе с ароматом роз, краешек ее губ приподнимается, вместо «спасибо» девушка легонько кивает, разворачивается и, судя по опустившейся голове, опять вязнет в тяжких думах, в открывшейся двери подъезда очерчивается изящный силуэт, с железным хлопком исчезает…
– Андрюш, ау! – восклицает из смартфона Маша. – Что там?
Андрей следит за пустым подъездом, обоняние купается в нежном аромате духов, словно Мира еще здесь. Не сразу, но отвечает:
– Да крыса под ногами пробежала, запнулся.
– Вот заразы! – Слышно, как Маша от злости топнула. – Надеюсь, на новом месте их не будет. Не ушибся, Андрюш? Эта гадина не укусила?!
– Все хорошо, солнышко. – Андрей на всякий случай осматривает ноги: укуса вроде нет. – Так вот, мало того, что за счет Ника я посидел в кафешке, он еще и дал визитку.
– Это любовь, – усмехается Маша, в голосе облегчение.
– Это залог дружбы, – прикидывается Андрей обиженным. – Много ты, женщина, понимаешь в мужском долге. Я, можно сказать, спас жизнь, совершил подвиг...
– Ну все, все, жду не дождусь моего героя.
– А чего ждать, я тут.
Андрей уже на втором этаже, дверь плавно открывается, Маша встречает в оранжевом халатике и с мокрыми волосами, Андрей как металлическая скрепка перед мощным магнитом: без малейших усилий со своей стороны прилипает к Маше в тот же миг. Руки чувствуют сквозь махровую ткань халата ее тепло, Маша пахнет душевой свежестью, мылом и шампунем, у поцелуя отчетливый вкус клубники.
– Ты ела варенье!
– А что?
– И как с таким рационом у тебя фигурка Лары Крофт, а не Карлсона?
– Можно, если осторожно, – хитренько шепчет Маша.
Андрей стаскивает с плеч торбу, старается опускать мягко, но тяжеленная ноша все равно бьется о пол с грохотом.
Маша, узрев количество яблок, восхищенно ахает.
– Андрюш, ты сразил гигантского яблочного голема! – Звонкий поцелуй в щеку. – Такой дроп мог упасть только с него, не ври про всяких там добрых активистов!
– Разваливаюсь, – мямлит Андрей. – Кажись, это он сразил меня. Срочно нужен душ. – Потирает спину, на лице гримаса, словно прихватил радикулит. – И таиландская массажистка…
– Будет тебе, – хихикает Маша, – и таиландская массажистка, и японская гейша, и греческая гетера…
Спустя минут десять теплого душевого дождя Андрей вырывается из ванной в комнату, навстречу с визгом прыгает Маша, обвивается как обезьянка вокруг дерева. Андрей относит Машу к кровати, мир опрокидывается на мягкое облако тканей, сужается до горячего дыхания, терпких запахов и прикосновений, тонет в уютной слепоте, пространство становится раскаленным, упруго-вязким. Тело на инстинкте такое умное, аж сам себе завидуешь.
– Ну что, сегодня успела все? – выдыхает Андрей, когда они лежат под одеялом, пытаются отдышаться, в росинках на коже отражается игра неонового света за окнами.
– Выполнила заказ, – мурлычет Маша с закрытыми глазами, – набросала эскизы к трем другим.
– Офигеть. И это за день...
– Не все так страшно. Скорее уж, за вечер. Иначе когда бы я сварила суп, приготовила салат, написала отчет по лабораторной… Между прочим, фигурка, которую так любишь щупать, не с Интернета скачана. Пара часов фитнеса, однако.
– У тебя же по графику фитнес – полтора часа.
– И еще полчаса – сейчас.
– А-а-а, я, значит, вместо тренажера. Вот оно, женское коварство! Прикидываетесь мирными овечками, любовь-морковь, а на самом деле холодный расчет!
– А то! – самодовольно улыбается Маша, жмется к Андрею сильнее. – Еще дочитала книжку про ледяного мага, такая концовка...
– Не продолжай, лопну от зависти. Нужны тебе по всей квартире мои внутренности?
– Нет, не лопайся, ты мне нравишься целый. Да и мясо не вписывается в стиль, хотя... ты подкинул идею, у меня как раз сейчас один заказ...
– Святой Каспер, что за маньяки к вам приходят?!
– Разные, – сонно бормочет Маша.
– Ладно, – говорит Андрей нежно, – отдыхай, разная ты моя.
Маша что-то шепчет про свою работу, но постепенно засыпает, свернувшись калачиком. Андрей поправляет на ней одеяло, целует, а сам опять в душ – взбодриться, хотя слышал, душ на ночь усыпляет. Андрей как-то не обращал внимания, но надеется, сонливость окутает не сразу.
Надо сделать что-нибудь полезное, что не удалось утром. Такой насыщенный день обязан быть законченным подобающе.
Вскоре с чашкой кофе усаживается на кухне перед ноутом, открывает папку. На сей раз будет легче, на волне минувших событий это как бы плавное продолжение, трудностей быть не должно...
Спустя минут двадцать чашка пуста, на дне черный безобразный осадок. Голова Андрея лежит на руках, плечи трясутся, рукава халата мокрые от слез. Тело полностью отдается душевной агонии, Андрей кусает губы, старается не шуметь, но иногда вырываются всхлипы и громкие нотки нытья.
Не выходит.
Ничего.
Оказывается, пройти квест в администрации города, подраться с бандитами, спасти человека, влипнуть в чудную историю, обрести друга, – гораздо легче, чем разобраться в изобилии этого бардака. Свалка программ и текстов такая же, как утром, – пугает, сводит с ума, вынуждает отвлекаться, уводит мысли во все стороны, кроме нужной. Понять, за что взяться, с чего начать, невозможно…
Андрей закрывает дверь, чтобы не разбудить Машу, слезы подступают с новой силой, к ним подмешана злость, хочется разбить ноут вдребезги! Ком ярости застревает в горле, нельзя даже вдохнуть. Краем сознания понимает: надо что-то сделать, иначе...
Щелчок мыши, контекстное меню...
«Удалить».
«Вы точно хотите удалить?» – спрашивает предусмотрительный Windows.
Enter.
Андрей наблюдает за зеленой полоской удаления, наслаждается местью. Орда гигабайтов совершает самоубийство неохотно, Windows притормаживает, кулер завывает так, словно за окном ураган. Андрею нравится думать, что им больно.
Валите к чертям!
Снова рабочий стол. Не хватает лишь одной папки. Андрей заходит в «Мой компьютер», блин жесткого диска основательно побелел, как небо после затяжной грозы.
Минута блаженства, покоя...
А затем, вместе с осознанием, что годичный труд исчез, будто и не начинался, пожирает пустота. Холодная, равнодушная. Словно Андрей превратился в доспехи.
Без каких-либо эмоций утирает слезы, включает игру.
Пустота заполняется другой личностью. Простой и понятной. С ясными целями. Добыть меч, вернуть феодалу семейную реликвию, разведать местность, убить стольких-то монстров такого-то типа, пойти туда-то, убить босса...
Все здесь делается легко и до конца.
Здешнему герою иногда приходится спать, чтобы заполнялась полоска силы. Ночлег случается в разных местах: в пещере у костра, в одинокой хижине, в трактире... Андрей не отличает, когда спать ложится герой, а когда – он сам.
***
Воин идет за хранителем по сумрачному коридору из древних плит, в свете настенных факелов на мускулах блестят крапинки пота от боевого возбуждения. Близость битвы раскаляет лицо, швыряет сердце на ребра. Коридор содрогается и гудит под глухим эхом рева: толпа жаждет крови.
В конце коридора лиловая занавеска, по обе стороны два стража с алебардами, а сверху на стене висят пара кинжалов крест-накрест, одноручный меч и топор.
В душе воина мрак, словно противник уже его убил, а ведет не хранитель, а проводник по царству мертвых – к темному богу на вечную пытку. С каждым шагом воина больнее распирает предчувствие, перерастает в уверенность: по ту сторону занавески – смерть.
Доходят до нее и стражей.
– Выбираю меч, – твердо говорит воин.
Хранитель оглядывается, под выгнувшимися бровями сверкает удивление.
Воин тычет в меч над занавеской. Хранитель прослеживает взглядом в указанном направлении, легкая добродушная усмешка.
– Ах, это... – Сжимает край лиловой ткани. – Это не арсенал, просто вывеска. Нам сюда...
– Нет! – отрезает воин. – Мне нужен именно этот меч.
– Но воин, – хранитель медленно убирает руку с ткани, – этот меч самый обычный.
– Знаю.
– Враг невероятно силен и опытен, к тому же, хорошо снаряжен. Тебе не победить без мощного оружия, а за этим занавесом – его изобилие, каждый из артефактов способен сокрушать войска...
– Понимаю. Но решение я принял.
Долгое молчание...
– Уверен?
– Да.
Хранитель хмуро вздыхает, губы поджимаются, он хлопает одного из стражей по плечу, палец небрежно тычет в меч. Страж приходит в движение, доспехи грохочут как детали механизма, алебарда поддевает крестовину меча, клинок плавно опускается. Ладонь воина огибает рукоять, та как влитая, словно продолжение руки. Воин кожей ощущает правоту своего выбора, будто правота из плоти и крови, как возлюбленная, обнимает и шепчет, что он вернется победителем.
Лучше оружие простое, но знакомое и надежное.
– Что ж, – оглашает хранитель. – В таком случае, бой начинается.
Стражи порываются взять за руки, поволочь.
– Я сам! – говорит воин зло.
Хранитель дает стражам знак, словно преграждает рукой дорогу. Стальные монстры себя осаждают, мирно располагаются по обе стороны от воина как сопровождающие.
Хранитель отводит занавес.
Воин под конвоем заходит в арсенал, ноги ведут к проему в дальнем краю. Глаза опущены, воин старается не смотреть на изобилие оружия, красок, форм, бликов, текучих узоров из маны, но зеркальный пол отражает эту пьянящую красоту, воин с содроганием, едва не со слезами прикрывает глаза, идет к лестнице быстрее, громкие шаги стражей тоже учащаются. Нельзя пускать в сердце сожаление, только не сейчас. Сомнения перед боем – предвестник гибели. Выбор сделан – и гори все огнем!
Накрывает полумрак лестницы, и будто гора с плеч. Света от факелов мало, но воин поднимает голову, глаза открываются шире.
Тут просто – стены и ступени, иди да иди…
Наконец, возникают ворота, стражи обходят воина, открывают, створы со скрипом распахиваются, в лицо бьет свет и рев трибун.
Над головой расплавленная голубоватая сталь неба, горячий воздух обтекает каркас солнечных лучей. Вокруг гигантские кольца трибун. Верхнее, как всегда, кишит, как труп червями, простым людом. Простым не только в сословной иерархии, но и в желаниях: крови, мяса, зрелища! Скачут, машут руками, трутся в тесноте друг о друга, лают как псы, тупо, настойчиво. От них высокая стена и ряд телохранителей стерегут кусочек божественной жизни – нишу со знатными господами и госпожами, желания которых не так уж далеки от желаний черни – те же, только изысканнее. Богачи томятся в мягких креслах, на роскошных ложах, на горах подушек, на шкурах зверей и рептилий, а некоторые – на полуголых и сплетенных вместе телах служанок и слуг. У их ног покоятся в золотых ошейниках и на золотых цепях столь же разомлевшие ручные львы, тигры, пантеры и крокодилы. Само собой, накормлены досыта. На насестах поют и чистят перья разноцветные, как отблески бриллиантов, птицы. Слуги машут опахалами, на их руках еда подплывает к хозяевам как по волшебству, вино из кувшинов и бурдюков льется в кубки. Играют лучшие музыканты – такие, мелодия которых может не просто заглушить рев толпы, а вписаться в него, использовать как еще один музыкальный инструмент. Некоторые занимаются любовью, но их взгляды прикованы не друг к другу, а к гладиатору, подстраиваются под ритм его шагов, мелодию и зрительский ор, усиливая чувственные наслаждения, предвкушая вакханалию, что начнется, когда бойцы скрестят оружие.
В небе кричат грифы, воин не раз видел их в действии, порой даже не успевал стряхнуть с клинка кровь, а они кидались всем скопом на труп врага, разрывали на кусочки. Даже бывало, пикировали еще на раненого, облепляли шаром хлопающих крыльев, а когда разлетались с обрывками мяса в клювах, на песке нелепо стоял скелет в мясных лоскутках, в следующий миг падал и рассыпался. Грифы кружат кольцами, одно в другом, как трибуны. Затмевают небо, накрывают арену тенями, отчего полуденный жар слабее, но восполнен жаром птичьих и людских тел.
Кольцо стальных стражей, как всегда, невозмутимо, их черные взоры прошивают арену вдоль и поперек. С равнодушием стражей соперничать может лишь магический панцирь: его ледяные отсветы стынут над амфитеатром, купол давит даже самую робкую мечту о свободе. Мир по ту сторону огромный и разный, там воина ждали бы тысячи судеб, каждая краше другой, выбирай любую, а он… навсегда здесь, среди песка, крови и безумного рева.
Дорога лишь одна, да и та – не прямая, а замкнутый круг.
До смерти.
Воин идет к центру, ноги раскидывают волны песка. Горячо как в жерле вулкана. Шум толпы пронизывает тело словно мана, энергия яростной зрительской любви податлива, реагирует на каждое действие воина. Он ловко крутит меч, связывая из бликов ослепительный клубок, живая масса тут же откликается истерическим визгом, экстазом предвкушения, вибрация пропитывает плоть, заряжает силой. Но воин знает, этот источник изменчивее любой продажной девки. Дашь слабину хоть чуть-чуть, толпа тут же перейдет на сторону противника, а тебя обольет презрением, потребует убить. Единственный верный союзник – меч. Воин сжимает рукоять как руку друга.
На другом конце арены, словно жвала чудовищного жука, раскрываются ворота. Из «глотки» дышит чернота, выплевывает мускулистого здоровяка в рогатом шлеме и редких, но тяжелых доспехах. В ручищах топор.
Воин чувствует, что поток зрительского обожания перетекает к великану, змейки горячего воздуха гнутся в его сторону, как придонные водоросли под речным течением, враг с рычанием демонстрирует мускулы, подставляет могучую грудь то направо, то налево, требует восхищения, и публика утоляет его жажду сполна, наливает силой, забыв про воина.
Шуршание песка под ногами, стук сердца и людской вой создают дурманящий ритм, каким жрецы вводят берсеркеров в раж. Воин подкрепляет зомбирующую музыку взмахами меча, клинок свистит в такт, белая линия оставляет в воздухе шлейф, мышцы и суставы разогреваются. Гнев нужен, но в меру, чтобы не затмевал рассудок.
Враг прекращает позировать, темная прорезь шлема обращается к воину. Топор описывает дугу, перелетает из руки в руку, громила держит кусок стали весом с коня как тростинку. Богачи со снисходительностью богов аплодируют. Дамы вроде как от жары стягивают с плеч лямочки платьев, ткань соскальзывает до пояса, ухоженные белые зубки кусают фрукты, по губам течет сок, томные взгляды поглощены красивыми фигурами гладиаторов.
Воин начинает бежать, воздух в ушах гудит с каждым мигом громче, линии арены перед глазами размываются на полосы, что текут от врага за края обзора, меч словно жало шершня. Враг рычит по-медвежьи, срывается навстречу, будто гранитная глыба катится по крутому горному склону, прыжки ужасно широкие: первый, второй, третий... Четвертый порвет воина топором как соломенное чучело.
Воин проводит обманный маневр – виляет в сторону, потом в другую, меч вычерчивает горизонтальную восьмерку, а когда сбитый с толку враг прыгает с обеих ног, занося топор для удара, воин прыгает поверх, изворачивается, меч рубит наотмашь. В момент полета арена качается перевернутая, по лицу бьют горячие капли, воин приземляется с перекатом, к коже липнет песок, но его стряхивают мурашки от взрыва восторженных зрительских криков. Воин касается лица, на пальцы стекает кровь, а на спине замершего в стойке врага – косая борозда, меж мускулов струятся багровые ручейки.
Крики восхищения питают воина, но он не разрешает себе пьянеть. Любовь толпы переменчива, да и лишает бдительности, а праздновать победу рано: враг еще полон сил. Воин согнут как зверь перед броском, меч нацелен на гиганта.
Тот, несмотря на кровотечение, гордо распрямляется. На него с клекотом обрушивается гриф, но он птицу разрубает, срезы половинок такие ровные, что крови почти нет. Медленно оседает туча перьев.
Воин кидается в атаку, враг с разворота отражает рукоятью топора, пытается ударить массивным двойным лезвием, но быстрый меч уже бьет с другого бока, гигант неуклюже, но успевает отразить.
Долгие минуты воин непрерывно атакует, высекает и высекает искры, врагу блокировать трудно: топор тяжелый и для отражения ударов подходит мало. Великан весь в блестящих горошинах пота, но молниеносные выпады и рубящие воина все же отбивает. Топор длинный, можно защищаться с обеих сторон сразу, вдобавок, под некоторые удары враг подставляет рога шлема и наплечники.
Воин с тревогой понимает, что возможность пробить оборону упустил. Противник уже оценил его силу, выучил набор его приемов и подобрал к каждому наиболее удобный блок. Теперь ему гораздо легче, даже рана не отягощает, силы расходуются экономно, морда искривляется ухмылкой. Воин чувствует, что начинает уставать.
Враг позволяет себе отвернуться, свободная рука машет небрежно в сторону воина, мол, смотрите на это посмешище, он же безнадежен. Толпа отзывается нестройным смехом со вспышками демонического хохота, между приступами веселья льются вопли обожания в адрес гиганта, простолюдины рвут на себе одежды, богачи поднимают в его честь кубки, даже львы и тигры рычат, кажется, по этому поводу.
Шанс.
Пока враг отвлекся...
Стремительный, как луч солнца, выпад!
Враг с пути меча исчезает, перед глазами пустая арена, воин по инерции летит вперед, а в следующий миг спину будто обжигает раскаленный стальной хлыст. Из груди вырывается крик, от удара тело пролетает вперед еще, ослепленный болью воин падает на колено, успевает выставить к земле меч. Голова гудит как городской колокол под градом стрел осадной армии, в этом давящем хаосе колышется, словно пламя свечи в ночной ветер, мысль: как этот рев еще не разорвал его на корм для грифов, как от такого шторма звуков еще не рухнули трибуны? Неужели этим… людям, которые в толпе, и впрямь нравится рвать глотки и уши криками?.. Воин опирается на меч, зубы стиснуты. Спина горяченная, будто в ней сквозная дыра на все туловище… Но нет, туловище на месте. Наверное, просто такая же рана, как на спине врага. Поквитался, гад…
Поднимаясь, воин думает, что враг давно мог бы зарубить, но в угоду зрителям проявляет издевательское милосердие, смакует, забавляется как кот с мышью.
Топор воткнут в песок острием наконечника, а на лезвии «крыла» – густая блестящая кровь. Враг, сложив руки на торце рукояти, отдыхает, дожидается как посетитель таверны, в челюстях крупнозубая улыбка, глаза блестят выпуклостями, в каждом роге отражается солнце и черные точки грифов.
Прекрасно.
Разрубив спину воина, враг не понял, что разрубил и свою осторожность. На всякий случай успех надо закрепить.
Воин шатается, делает вид, что обессилен и задыхается, дрожащие руки подымают меч «кое-как».
Серия неуклюжих атак. Враг даже не утруждается взять топор, уклоняется играючи, делает унизительные жесты и движения, отсылающие к опорожнению кишечника, мочевого пузыря и мошонки, толпу разрывает хохот, уравнивает величественную утонченную знать с голодранцами. В финале жалкого зрелища гигант угощает воина пинком под зад, жертва насмешек, нелепо согнувшись, пробегает вперед, растягивается на песке, для страховки роняет меч, но недалеко – тоже для страховки. Народ дружно трясется и загибается в веселье, смеется и враг, расхаживает кругами неспешно, руки в боки, рана на спине украшает, как алая лента для торжественного приема у императора.
Из толпы все чаще и громче летят требования убить, лес больших пальцев качается как в ураган, указывает вниз.
Воин поднимается на колени, тело разворачивается к врагу «на последних силах», рука пытается нащупать меч, но не находит, словно воин от изнеможения ослеп. Но, где меч, знает…
Похоже, враг клюнул крепко. Подхватывает топор легко, как метлу, с ним на плече и блаженной улыбкой неторопливо обходит еще круг, разводит лапы, подставляя грудь трибунам, как актер после спектакля. Рвань орет исступленно, ей в яростном экстазе не уступают напившиеся богачи – кричат брызжа слюной, выпучивают глаза, тычут большими пальцами вниз, бьют безропотных слуг, пытаются вырвать у охраны мечи и добить, уподобиться герою арены, но телохранители хранят как свои тела, так и тела буянящих хозяев, чтобы было кому оплачивать службу, усаживают пьяниц на место, те корчатся и блюют.
Из тучи грифов самые смелые снижаются, из их числа некоторые опускается ниже, а часть из их – еще ниже, и так ближе и ближе к воину, черная птичья масса вытягивается как воронка смерча. Уши режет клекот, воин ощущает порывы холодного ветра от крыльев, судя по теням, не меньше трех хищников совсем рядом. Настырные твари! Мог бы сейчас убить и десяток, но нельзя даже поднять голову – враг должен быть уверен, что у воина нет сил и на это. Придется терпеть.
Воин стискивает зубы, ожидая, что в развороченную спину вонзятся когти и клювы, но враг наконец-то поворачивается к нему, топор со свистом выписывает сложный виток, гигант бежит на воина стремглав, сотрясает землю, бдительности ноль, хочет эффектно – одним ударом – разрубить пополам, да еще, наверное, симметрично, на радость толпе.
Рука воина выхватывает из песчаного облака меч, тело выстреливает себя навстречу в высокий прыжок. Сальто и бешеный свист клинка. Враг ошеломленно замирает, воин в полете кидает меч в него, но выше плеча, потому топор в попытке отбить проносится мимо, меч вонзается в песок за спиной врага. Воин приземляется перед ним, тот снова бьет и опять мимо, воин проскальзывает меж его ног, хватает меч.
Выпад.
Трибуны ахают и замолкают. Мужчины, женщины, бедняки, знать, – все словно боятся шелохнуться и пикнуть, взгляды потрясенные.
Клинок вылез где-то под ребрами, сидит в спине до рукояти. Под шепот ползущих у ног туч песка сыплются капли крови. Все случилось так быстро, что лишь сейчас начинают падать половинки грифов, за мясными кометами тянутся следы перьев, трупы падают и падают, стучат в непривычной тиши как огромные градины…
Падает последняя, и воин резко вынимает меч, с клинка на песок летит кровь, отпечатывается хлестким лучом.
Враг падает на колени.
Кашу людей прорывает таким ревом, что воздух искажается, будто амфитеатр погрузился в прозрачную воду, плиты ограды надламываются трещинками, несколько грифов падают замертво с окровавленными ушными щелями, остальные с криками отлетают под самый купол, обжигают перья морозом магической силы, а пары, что на роскошных ложах занимаются любовью, от пота блестящие, с мокрыми волосами, выбирают этот миг для взрыва сладострастия, взвывают как инкубы и суккубы, крепко стискивая друг друга, и обмякают без сил и сознания.
Лишь стальные стражи холодны и безучастны – как утесам нет дела до бури.
Теперь отдыхает воин – бродит кругами, но к обезумевшему люду не выпячивается. Просто собирается, пробует дышать ровно, горячий свинец из мышц медленно отплывает, призраки песка неспешно кружат как танцовщицы, поглаживают, обещают, что однажды он выберется из этого проклятого зверинца… Согнутый пополам враг опирается на топор, лапа держит рукоять так отчаянно, будто хозяин висит над пропастью, слышен хрип дыхания. Прежняя рана схватилась, почернела, но из свежей натекает под колени багровая лужица, другая рука скрыта за туловищем, зажимает рану у живота.
Топор падает куда-то за ноги, тонет в песчаном ковре, гигант валится на четвереньки, рука, что сдерживает кровотечение, упирается в землю локтем.
Народ в бешенстве, требует добить, хотя только что требовал добить воина, пальцы тычут вниз сильнее, с таким напором можно заколачивать вместо гвоздей, крики чудовищные, бранные, даже знатные дамы орут что-то непотребное, как пьяные солдаты… Раскачались, думает воин. Когда палач и жертва то и дело меняются местами, это подобно качелям. Нежданные повороты вспять провоцируют выброс эмоций, доводят до эйфории…
Щелчок. Будто от механизма.
В пальце от лица воина проносится, вращаясь, что-то тяжелое, стальное. С быстротой стрекозы пролетает между стражами, вонзается в брюхо богача, во все стороны брызги крови, жира, пережеванной еды. Облитые грязью соседи визжат в ужасе, шарахаются прочь, но знать, которую кровавый дождь не задел, и простолюдины орут с умопомрачительным довольством.
Взгляд воина резко к врагу, но тот уже на ногах, сжимает топор, у оружия не хватает «крыла», враг с разворота бьет вторым в сторону воина.
Вновь щелчок.
«Крыло» от рукояти отрывается, рассекает воину плечо, он вскрикивает, рука с мечом впивается в рану, оттуда напористо льет багровый ручей, воин отшатывается, падает на спину, меч вываливается, тает в облаке песка, а «крыло» врезается в каменную ограду, под ноги непоколебимого стража.
Щелчок.
Из оголенной рукояти враг вынимает великолепнейший меч. Без крестовины, но клинок – совершенство, наверное, подобный есть в арсенале, куда воин заглядывать отказался.
С раной в животе враг кидается в атаку, словно здоров полностью.
Воин быстро отползает, рука от раны отниматься и пускать кровь наружу не хочет, но приходится нащупать в тумане песка меч, вскочить и подставить под удар.
Лицо обжигают искры, собственный клинок разбивает воину нос, чуть не выбив зубы, а самого воина отбрасывает.
Враг напирает вихрем оглушительно звонких ударов, его меч летает как рой бриллиантовых пчел, сбивает с толку сложными бликами, эту смертоносную красоту воин отбивать успевает едва, отступает, раненая рука болтается бесполезной тряпкой, кости руки защищающей ломит мощью атак. Мечом враг владеет превосходно, никакой он на самом деле не медлительный, удары частые и коварные, воин не слышит толпу, не видит ни зрителей, ни арену, ни даже рогатую фигуру, сознание сужается до волшебной стальной полосы.
Не прекращая атаковать, враг проводит по ране на животе пальцами, выбрасывает руку к лицу воина, от брызг крови веки невольно сжимаются, воин в темноте, а потом – тупой удар в грудь, то ли ногой, то ли кулаком.
