Текст книги "Вернуться домой"

Автор книги: Олег Чистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

– А что такое? – удивилась Саша.

– Вам попалась самая стервозная переводчица – пожалуйста, будьте с ней поаккуратней.

В проеме открывшейся двери появилась «виновница» разговора. Саша бросила на нее быстрый взгляд:

– Да у нее же на лице все написано! Плевать я на нее хотела, Сочи не Москва и не Питер, показывать здесь особо нечего, а на пляже она нам не нужна.

Муж удивленно повернулся к жене:

– Саша, Саша, что с тобой, что это за выражения? Ты что?

– Не сейчас, потом все объясню.

Цокая шпильками, натянув на лицо слащаво-приветливую улыбку, переводчица подлетела к нашему диванчику. Глубоко вздохнув, она уже была готова выплеснуть из себя поток приветствий и извинений за задержку, но Саша опередила ее:

– Мы прекрасно отдохнули. Молодой человек составил нам отличную компанию, за приятным разговором время пролетело незаметно. Мы готовы продолжить поездку.

Переводчица одарила меня тяжелым, как могильная плита, взглядом. Ну вот, теперь и я удостоюсь пары строчек в ее отчете. Беру в одну руку чемодан, в другую – сумку, идем к выходу из зала. Сашенька, опираясь на палку, и переводчица идут первыми. Жена, постепенно отставая, поравнявшись со мной, тихо сказала:

– Я-то, старая перечница, ляпнула ей, что мы с вами разговоры разговаривали. Вам это не повредит?

– Да я тоже плевать на нее хотел, столько лет здесь работаю. Комитетчики знают меня как облупленного, я думаю, знают обо мне больше, чем я сам о себе. Да и писали уже не раз и не два.

– Ну, тогда ладно, а то я испугалась за вас. Что-то действительно нашло на меня сегодня, отпустила вожжи.

И она тихо засмеялась. Глядя на тяжело шагающего впереди мужа, сказала:

– Сдает мой Сашок, устал. От жизни устал. Домой бы довезти. Все под Богом ходим. Ну, а если что, то я его не заставлю долго ждать. Ведь мы с ним всю жизнь как ниточка с иголочкой…

Загрузил багаж в машину. Муж Саши уже сидел в салоне. Попрощался с ним за руку. Саша стояла рядом у открытой дверцы, я повернулся к ней. Она обхватила меня одной рукой за шею и слегка притянула к себе. Чмокнула в щеку, слегка отшатнувшись, мелко перекрестила, шепнула тихо:

– Счастья тебе, сынок, и удачи!

Начала садиться в машину, но вдруг выпрямилась и повернулась ко мне.

– Будешь в Париже, обязательно навести нас, адрес ты знаешь, Сен-Женевьев-де-Буа, там тебе подскажут, нам будет приятно.

У переводчицы, стоявшей почти рядом, лицо от удивления вытянулось. Из салона машины донеслось:

– Ну и шуточки у тебя, Саша, в последнее время.

– А что я такого сказала? Чем черт не шутит, пока Боженька спит. Адрес я назвала правильный. Даже к тому времени мы с тобой его не сменим.

Все расселись по местам, машина тронулась. Мои старички принялись активно махать руками через заднее стекло «Волги». Шофер поддал газку, скрипнул резиной на повороте. Сизый дымок выхлопа растаял в воздухе.

Поднялся на «парадное» крыльцо. Прикрывая ладонью огонек зажигалки, прикурил. Слева раздались шаги, подошел комитетчик.

– Приятные старички?

– Не то слово, отличные! В гости меня приглашали.

– Даже так!

– А адрес знаете какой? Сен-Женевьев-де-Буа.

Не знаю, как переводчица, а этот был начитанный, грамотный, с чувством юмора. В те годы «контора» дураков не держала. Ну, если только на комсомольской работе. Шутку понял, слегка хохотнул.

– Даже лет через двадцать адрес не сменят, так что найдешь.

Я решил схитрить:

– Вот только одно непонятно, как они умудрились попасть в Свердловск?

Он хотел закурить, уже достал из кармана пачку «БТ», но передумал, щелкнул по ней пальцем и убрал. Ответил:

– Говорят, команда была с самого верха.

И ткнул пальцем в небо. Протянул задумчиво:

– А курить надо бросать.

Повернулся и ушел в зал.

Я поднял голову туда, куда он указал. Небо было чистым-чистым, сочно-бирюзового цвета, а вот в июле и в августе оно бледное – цвета выгоревшей бирюзы. Да, команда была с самого верха. Вот только верхи у нас разные.

Глава 11

ПАРИЖ – ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Прошли десятилетия. Вспоминая сейчас все, удивляюсь, как точно они предугадали события и время. Абсолютные антиподы – комитетчик и белоэмигрантка. Да, пока Боженька спал, черт, а точнее, черти такого в нашей стране намутили! Ладно, проспал он дикие девяностые, но уже на дворе двадцать первый век, пора бы и проснуться. Правда, говорят, на Бога надейся, да сам просыпайся. Что касается времени, то и тут все совпало. Именно через двадцать лет я оказался в Сен-Женевьев-де-Буа, чтобы навестить Сашу, сделать ей приятное, как она просила когда-то.

Если быть точным, первый раз в Париже я оказался двумя годами ранее. Моя фирма работала на ярмарке «Фуар-де-Пари» под патронажем «Росэкспоцентра». Прилетели за день до открытия. Улетали на следующий день после закрытия. Так что времени не было даже на осмотр города, не говоря уже о чем-то еще. На ярмарке я случайно познакомился с очень своеобразным, интересным человеком. Узнал о его судьбе и жизни, похожей на скрученный с жуткой силой жгут. Уверен, что узнал о нем не все. Мужчина назвался Николаем, но тогда я не был уверен, что это его имя. Он даже не делал попытки оставить адрес или телефон. Когда в последний день прощались, я уверенно сказал ему, что на следующий год, максимум через год, обязательно буду в Париже.

– Как найти тебя?

Рассчитывал, что продиктует хотя бы телефон. После небольшой паузы ответил:

– Если действительно вернешься сюда, то найти меня легко. Каждую субботу с утра и до шести я работаю на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Спросишь, там меня все знают.

– Что же ты там делаешь?

– Буквально все, что скажет дьячок: крашу, мажу, подметаю дорожки.

– Я обязательно буду на этом кладбище.

В двух словах, коротко объяснил, почему буду обязательно.

– Ну, а что же в этот раз – времени не хватило?

И ответил сам себе:

– Ну да, конечно, покойники подождут, они все и всем прощают.

Вот с тем и расстались в тот раз. Но на душе еще долго скребло после его слов. Прав он был, могилки всех прощают.

Прошло какое-то время, и царапина перестала саднить, но я вернулся. Через два года наша фирма приехала на ярмарку в Париж уже самостоятельно, без всякого контроля над нами со стороны организаторов-посредников. Первый день открытия – это пятница: беготня, суета, официоз. Вечером в гостинице предупредил своих сотрудниц, что завтра утром буду на стенде с ними недолго, потом уеду и вернусь прямо в гостиницу.

Утром был на стенде, пожелал всем хорошей работы и вышел на улицу к стоянке такси.

Стояли последние апрельские деньки, Париж был во власти весны. Тепло, солнечно, но не жарко, вовсю цвели каштаны.

На улице, с той стороны ярмарочного комплекса, куда я вышел, деревья были посажены в шахматном порядке. Одно дерево цвело белыми свечками. Рядом стояло уже усыпанное бледно-фиолетовыми. Все кафетерии выставили дополнительные столики прямо на тротуар, предварительно застелив его зеленым ковролином, создавая иллюзию, что вы сидите на лужайке. Люди читали утренние газеты, потягивали кофе, курили, млели под весенним солнышком, лениво переговариваясь. Утро просто чудесное.

Подошел к головной машине, открыл дверцу, сел, здороваясь. К тому времени я уже осилил несколько фраз на французском, но, не надеясь на свое произношение, попросил своих девчонок написать мне адрес на бумажке. Водитель свернул газету, которую он просматривал до моего появления, ответил на приветствие. Произношение и акцент у него были примерно на моем уровне.

Года на три-четыре старше меня, на ногах стоптанные, но удобные при езде в машине мокасины. Светло-голубые потертые джинсы, футболка, легкая парусиновая куртка. Волосы черные, но изрядно припорошенные сединой. Скорее всего, грек или из того региона – ну и ладно, хорошо хоть не араб. Левой рукой протянул ему бумажку с адресом, а правой начинаю пристегивать ремень безопасности. При движении левой руки мой командирский «Полет» издает зуммер автоматической подзаводки. Шофер слегка повернул голову на звук, посмотрел на часы и почти без акцента спросил:

– Ты русский?

Кивнул в сторону часов.

– Наверное, «Полет»? Хорошие часы, у меня были когда-то.

Повернул ключ зажигания, плавно отъехал от стоянки. Пока стояли на первом светофоре, я не удержался.

– Где так хорошо освоили русский?

– В России и в кровати.

Я промолчал. Понимая, что я жду уточнений, трогается на зеленый цвет и продолжает:

– Три года у вас под Сочи строил туристический комплекс. И жена у меня русская.

Вторая половина фразы меня не удивила, а вот первая…

– Дагомыс, что ли?!

Теперь уже он удивленно посмотрел в мою сторону:

– Что, знаешь, где это, был там?

– Ну ты даешь, да я всю молодость прожил в Сочи, работал в аэропорту, в международном отделе. Вы же по нескольку раз в год летали. У нас среди ваших строителей была куча приятелей. Раза три гуляли в Дагомысе на свадьбах ваших ребят. Сколько вы наших девчонок перетащили к себе в Югославию!

Держа левой рукой баранку, правой хлопнул себя по ляжке и протянул открытую ладонь в мою сторону. Я хлопнул, приветствуя его. А он – чисто по-русски:

– Ни черта себе встреча, может быть ты и на моей свадьбе гулял?

– Нет, я бы тебя узнал, вспомнил.

– Эх, дорогой, я последние четыре года сам себя в зеркале, когда бреюсь, не узнаю, а ты говоришь! А что касается ваших девушек, ты не прав. Никто их не утаскивал, все женами уехали. Наших ребят сколько осталось в России! Только я знаю четверых. Мой лучший друг, из нашего городка, вместе в школу ходили. Женился на Дагомысской армянке. Ух, какая любовь у них была! Ну куда он ее повезет? В Югославии его семья жила бедно, домик маленький. Он старший и еще четверо братьев и сестер. Остался, в Дагомысе живет, не тужит, как сыр в масле катается. Он классный плиточник, работы полно, деньги сами в руки плывут. Дом перестроил, машину хорошую купил, детей настрогал. Ты представляешь, у него четыре мальчишки-погодки, один за другим! Звоню ему, спрашиваю, что ты делаешь, куда тебе столько? А он мне: «Ты понимаешь, тесть нарадоваться на мальчишек не может, а вот теща и жена ворчат, девчонку хотят, а никак не получается!» Я его подкалываю: «В России говорят, чтобы девчонку сделать, надо снайпером быть». Отвечает: «Вот пока на снайпера не выучусь, так и буду клепать!»

Весна, тепло, окна в машине открыты, мы стоим у очередного светофора и ржем, как два жеребца. В соседних рядах из машин парижане поглядывают на нас и улыбаются. Не каждый день такое увидишь – шофер такси и клиент смеются во все горло. А почему бы и нет, весна! Вспоминаю, что не купил еще цветы.

– Слушай, притормози у цветочного магазина.

– Зачем здесь покупать, в центре? Там и купишь.

Едем дальше. Немного помолчали. За окнами проносится Париж. Рассказывать о городе, описывать его я считаю бесполезным, все, все уже описали и рассказали, лучше не получится. Просто надо хоть один раз в жизни побывать в нем. А все остальное – пустое сотрясение воздуха.

Водитель продолжил разговор. Его понять можно, город он видит каждый день, уже все приелось, не в новинку, а вот поговорить по душам с клиентом да еще на понятном языке – это выпадает не каждый день.

– Вот ты говорил, на свадьбах наших был. Значит должен помнить, как сидели за столами. Все вперемешку: сербы, боснийцы, хорваты, албанцы, вы – русские. Ели, пили, песни пели, плясали, девушек любили. Так ведь было! И куда все это делось? Я по профессии каменщик. В Дагомысе у меня в учениках был босниец, хорошо его выучил, секретов не прятал, все, что сам умел и знал, ему передал. Последний год он уже самостоятельно работал. Когда расписывались в вашем загсе, он у меня свидетелем был. Сейчас этого нет, враждуем с боснийцами. Вот ответь мне, каким сволочам понадобилось столкнуть нас лбами? Воюем теперь, кровь льем. Зачем, почему? Да и у вас в России не лучше. Кровь льется, как водичка. Что, скажешь, не так?

– Да так все. С нашего коммунистического пузыря и началось. Как он лопнул, так кровавые волны и брызги во все стороны пошли. Теперь вся Европа и прочие «помощнички» нас поучают, как надо жить.

– Вот это точно, мне с семьей пришлось бежать из своего городка, теперь он считается боснийским. А раньше все жили бок о бок – и ничего, уживались. Теперь вот ютимся с женой и сыном у моей младшей сестры в Белграде. Ну, а дальше что? Работы нет, а если и есть, то платят копейки. Надо что-то строить свое или покупать, вот и подался я на заработки, кручу баранку. Шарахаюсь от каждого полицейского да плачу всяким «жучкам» – я же нелегал. Как подловят, так и выкинут из страны. Одна надежда на сына, он у меня талант. Говорят, звездой будет. Классно в футбол играет, уже в молодежной команде нашего «Партизана». Звонит тут как-то: «Пап, мне обещают, что скоро новый контракт предложат от главной команды. Как подпишу, так ты сразу домой, а то мамка уже извелась без тебя».

Голос его дрогнул, он замолчал. Сглотнул накативший комок так, что показалось, еще чуть-чуть, и кадык порвет кожу.

– Она у меня красавица. Когда жили на Родине, все мужчины нашего городка мне завидовали, спрашивали: «Неужели в России все женщины такие красивые?» Я говорил: «Да, много, но я привез самую красивую!» Ведь было так.

Он яростно ударил ладонью по баранке.

– У-у, сволочи проклятые! Теперь у нее седых волос больше, чем у меня, а она моложе меня на шесть лет. Говорю ей: «Ты закрась, что ли…» А она мне: «Неужели я тебе уже разонравилась?» Глупенькая!

Вот все говорят, пишут, что человек – это вершина творения природы. В церкви уверяют, что мы вершина творения Бога. Ответь мне, почему, если мы такие самые-самые, такие образованные и цивилизованные, почему, объединившись, мы не можем собрать всю эту сволоту, мразь в мешок да и утопить в бездонном болоте? Пусть там мутят и пускают пузыри. Что скажешь?

– Скажу, что ни того, ни другого не хватит.

Он недоуменно глянул в мою сторону.

– Уточняю: ни мешков, ни болот…

Господи, это ж надо. Встретились на чужбине два славянина, и опять разговор если не о бабах, то о политике. Что ж мы за народ такой? Нет чтобы, как это принято у французов или немцев, поговорили о погоде, натянули на себя вежливую улыбку и разошлись. Нет, это не про нас! Пока доехали до кладбища, перемыли кости всем, вздернули и завели себя, но пришли к единому знаменателю. Сами виноваты, уши развесили, вот и хлебаем теперь полной ложкой.

Зарулили на парковку такси. Ткнув пальцем в лобовое стекло, югослав сказал:

– Вон цветочный, там всегда хороший выбор, и не напрягайся с языком, девчонки неплохо понимают по-русски.

Я отстегнул ремень и полез в карман за деньгами. Наклонившись, он перехватил мою руку.

– Перестань, не обижай, можно подумать, мой хозяин обеднеет без твоих денег, а я разбогатею, если ты оплатишь. Мы с тобой встретились, поговорили, вспомнили молодость. И мне хорошо. Пусть эта поездка будет моим подарком тебе за наш Дагомыс, одаривший меня прекрасной женой.

– Хорошо, пусть это будет подарком, ловлю тебя на слове. Тогда примешь и мой.

Снял с руки «Полет» и протянул ему.

– Это уж слишком, они дорогие, особенно здесь, на западе.

– Но не дороже нашей памяти, как думаешь?

Он засмеялся.

– Не дороже, я так думаю.

Взял часы, и мы обнялись. Новые клиенты, ожидавшие, когда я освобожу машину, удивленно наблюдали за нами.

Глава 12

«НАМ БУДЕТ ПРИЯТНО…»

Направляясь к цветочному магазину, еще раз сосчитал, сколько могильных плит ждало меня впереди. Получилось – семь. Вошел в магазин, поздоровался. Выбор действительно был отличный. Оглядел все ведерки с этим великолепием. Вот то, что мне нужно. Прожив всю молодость в Сочи, уж в чем-в чем, а в цветах я разбирался неплохо. Алые, явно калиброванные, срезанные не позднее сегодняшнего утра розы стояли в дальнем ряду. Оно и понятно, любой торгаш, неважно, в какой точке планеты он торгует, норовит продать в первую очередь залежалый товар. За эти розы хозяйка была спокойна, поэтому и поставила подальше, да и ценник навесила соответствующий. Опытным глазом она определила, что я сделал свой выбор. Только после этого направилась в мою сторону.

– Чудесные розы, не правда ли?!

– Просто прелесть!

Каждый раз ловлю себя на мысли, как приятно и красиво звучит наш русский язык из уст француженок и итальянок. Это грассирующее мягкое «р-р» просто чудо. И как невольно коробит тебя изнутри, когда ты слышишь свой родной язык в исполнении всех немецкоговорящих наций. Да, язык военных маршей и язык любви – совершенно разные вещи.

Одну за другой вынимаю из ведерка четырнадцать роз и передаю в руки хозяйки. Бутоны крупные, упругие, только-только наклюнувшиеся. День сегодня теплый, солнечный, пока найду нужное захоронение, вся эта прелесть уже распустится и будет выглядеть потрясающе. Ну что тут поделаешь, люблю я розы! Хозяйка отнесла цветы своей помощнице, на специальный столик. Встала рядом, наблюдая, как девушка подравнивает черенки и срезает нижние колючки. Ей явно хотелось о чем-то спросить меня. Когда манипуляции подходили к концу, я сказал: «Упаковывать не надо, только слегка перевяжите, это не букет». «Да, конечно». И она не выдержала, спросила: «У вас так много родственников здесь…» Запнулась, вспоминая и подбирая нужное русское слово. Помогая ей, я закончил фразу: «…упокоилось…»

Она хлопнула ресницами.

– О Господи, какой сложный язык. Но почему нельзя сказать похоронены, лежат?

– Почему нельзя? Сказать можно. Но лежать лучше в кровати дома, а похоронены звучит как-то не красиво, тем более, если эти люди были вам не безразличны. Пройдя свой жизненный путь, человек предается земле, как бы находит наконец-то покой. Там все равны, вот только надгробия разные. Но это уже суета оставшихся на земле.

– Потрясающе сложный, но красивый язык и так богат на… – опять задумалась, подбирая слово.

– Нюансы… – подсказал я.

– О да, правильно. Спасибо!

Она засмеялась.

– Но не смотря на все трудности языка, вы хорошо его освоили.

– Вы явно преувеличиваете, но спасибо! Еще в тридцатые годы магазин открыли мои дед с бабушкой, потом он перешел к моим родителям. Можно сказать, я здесь выросла. Всегда слышала здесь русскую речь, эмигранты из России – наши постоянные клиенты.

Увязать в вежливом, приятном, но ни к чему необязывающем разговоре не хотелось. Надо было как-то выкручиваться. Решил вернуть ее к истоку нашего разговора: шутливо улыбаясь, кивнул на лежащие передо мной цветы.

– Так сколько у меня упокоившихся на этом кладбище?

Хозяйка и молодая помощница заулыбались, понимая мою иронию.

– О, это легко: скорее всего, семь человек.

– Правильно. Семь могильных плит.

– И все, ваши родственники? – удивленно округлив глаза, спросила хозяйка.

– Ну что Вы, нет, конечно. Двадцать лет тому назад я познакомился с очень пожилой парой, они рассказали историю своих семей. Уже тогда они были уверены, что упокоятся на этом кладбище, и просили навестить их. Самое поразительное, что еще тогда, в семидесятые годы, они предполагали, что я могу оказаться в Париже. И вот я здесь. Сейчас иду к ним.

Она растерянно смотрела на меня, беззвучно шевеля губами. Видно, какая-то часть моего рассказа давалась ей с трудом. Но она справилась, задала следующий вопрос:

– Бог мой! Неужели вы думаете, что они все эти двадцать лет могли знать о вас все, находясь там.

Подняла руку к потолку:

– Вы считаете себя обязанным выполнить обещание, данное двадцать лет тому назад, совершенно чужим людям? Ведь никто еще не доказал, что это возможно!

Пришлось возразить:

– Но и никто не смог опровергнуть, доказать, что это невозможно.

Положил на прилавок деньги и шагнул к выходу. Взявшись за ручку, обернулся, помахал рукой:

– Большое спасибо и всего вам хорошего!

Молодая помощница радостно помахала в ответ. Хозяйка медленно подняла руку. Вид у нее был недоверчиво-растерянный. Когда дверь уже закрывалась за мной, до меня долетело начало ее фразы:

– Ох, эти русские…

Как понимаете, начало я перевел без труда, а вот окончание не позволила закрывшаяся дверь. Но даже если бы я услышал все полностью, то вряд ли мои «глубокие» познания во французском помогли бы мне…

…Иду по направлению к храму, его купол почти сливается с голубизной неба. Вокруг зелень, цветы, белеют кресты над надгробиями. Солнышко пригревает уже хорошо. Весело переговариваясь или переругиваясь, под ногами снуют стайки воробьев. Вот одна воробьиха, слегка поработав лапками, а затем поерзав грудкой, нашла себе подходящую ложбинку на дорожке. Крылышками взбила облачко пыли и улеглась, распластавшись, принимать солнечно-пылевые ванны. А ее два ухажера более пестрого окраса прыгают вокруг и активно оскорбляют друг друга. Похоже, дело дойдет до серьезной драки. Приходится делать пару шагов в сторону, чтобы не мешать им жить по своим законам, так похожим на наши. Пернатое племя воспринимает мой маневр как должное. Может быть, я не обращал раньше на них внимания, но почему-то мне кажется, что более самоуверенно-хамоватую пернатую мелочь я больше не встречал нигде – только в Париже.

По дорожке навстречу мне, тяжело опираясь на палку, шел священник. Обычная повседневная черная ряса до пят, на голове – черная шапочка. Седые пряди волос почти до плеч. Аккуратно подстриженная, совершенно седая бородка клинышком. Росточка ниже среднего, в свободной руке – обычный полиэтиленовый пакет. Кого-то он смутно напоминал.

В памяти всплыли фотографии и кадры кинохроники уже теперь таких далеких тридцатых годов. Да, навстречу мне шел почти двойник Всесоюзного старосты – дедушки Калинина.

Сблизившись, я остановился и поздоровался. Он остановился, оперся двумя руками о палку, внимательно, снизу вверх посмотрел на меня. Кожа его лица была очень светлой. Может быть, именно про такие лица говорят – просветленный лик, тем более что он был священником. Густая сеть неглубоких морщин, а на щечках – бледно-розовый румянец. Такой румянец можно увидеть только у малых детей, еще грудничков – или у очень старых людей, а он был очень стар. Глаза бледно-серого цвета, скорее всего, просто выцвели за долгие годы жизни.

Я обратился к нему как к «батюшке», спросив, как мне пройти к семейному захоронению. Назвал фамилию Сашеньки и его жены. Он посмотрел на меня долгим взглядом, улыбнулся:

– Спасибо, мил человек, что повысил меня в сане, но я не «батюшка», а всего лишь дьячок. А кем ты им доводишься? Насколько я знаю, у них никого из родни ни здесь, ни вообще на белом свете не осталось.

Пришлось опять, уже, который раз за этот день коротко рассказать предысторию моего появления на этом кладбище. Слушал молча, внимательно, не перебивая, слегка наклонив голову в мою сторону. Видно, слух уже начинал подводить его, что и немудрено в очень преклонном возрасте. Перевел взгляд на мои цветы, пожевал губами.

– Похвально, ах, как похвально. Достойные семейства были, я их все помню. Такие семьи теперь не встретишь. Пойдемте, молодой человек, я с удовольствием провожу вас до их аллейки, а там уж сами легко найдете.

Шли рядом. Каждый шаг давался ему с трудом, дышал с присвистом, мучала одышка. Мысленно я уже отругал себя за то, что разрешил старику сопровождать себя. Не маленький, сам нашел бы. Но мне надо было узнать у него о моем новом знакомом – Николае. Не доходя до очередного перекрестка аллей, старик остановился, устало выдохнул.

– Вот, милок, поворачивай направо, и метров через тридцать слева будет их захоронение.

– Огромное вам спасибо, извините за беспокойство.

– Да за что мне-то спасибо? Это тебе, мил человек, спасибо, что за столько лет не забыл их, навестил. По нашим-то временам это редкость, приятная редкость. Так что и нечего меня благодарить.

Он опять бросил взгляд на мои цветы, беззвучно шевеля губами. Воспользовавшись короткой паузой, я задал второй вопрос:

– Если вас не очень затруднит, подскажите, пожалуйста, где я могу найти Николая. Он говорил мне, что работает здесь по хозяйству каждую субботу с утра и весь день.

Старик резко вскинул голову, серые глаза еще больше прищурились и уставились мне в переносицу. Это длилось всего мгновение, но я стушевался. Начал сбивчиво, торопливо объяснять, как мы познакомились, что у меня нет телефона и адреса Николая. Мне показалось, что старик не понимает, кого я хочу найти здесь. Но дьячок поднял руку с открытой ладонью, как бы прикрывая мне рот.

– Как зовут-то тебя, мил человек?

– Олег.

– А ты случайно не из Питера приехал?

– Почему случайно, конечно из Питера!

Он тихо хихикнул.

– А что, Олеги теперь только в Питере живут?

– Ну да ладно, вот и хорошо, вот и славно, – забормотал дьячок.

Ну, дедок, выбил ты меня из колеи! Только сейчас до меня дошло, какую ерунду я сказал. А он уже серьезно, успокаивающе, на правах старшего:

– Да ладно, со всеми бывает, слово-то оно зачастую впереди мысли бежит, но главное, чтобы мысли были, да побольше хороших. А с этим сейчас просто беда.

И после паузы:

– Найдем мы твоего Николая, укажу тебе его…

Опять пауза, о чем-то задумался старик.

– Мы вот как сделаем с тобой. Иди-ка ты к этим могилкам, а я схожу к настоятелю, возьму ключик от калиточки. Цветы-то лучше на надгробия положить, чтоб по-людски все было. Там рядом лавочка есть, если что, посиди, отдохни, я быстро управлюсь. Только обязательно дождись.

Услышав про лавочку, я вдруг понял, что ужасно хочу курить. Но на кладбище вроде бы не разрешается. Решил спросить.

– Что значит не разрешается? Скажем лучше так: не приветствуется, осуждается церковью. Да что с вами поделаешь, сами травите себя, дурни. Покури уж аккуратненько, только поганый окурок прикопай, чтобы на дорожке он не валялся.

С тем и разошлись. Я свернул на аллейку, а он направился к храму. Через несколько шагов я обернулся. Дьячок шустро вышагивал, далеко выбрасывая перед собой палку. Вот дает, куда так торопится, мне же не к спеху!

Сводчатую постройку, напоминающую купол церкви, я заметил довольно быстро. Свежая побелка буквально сверкала на солнце. Железная ажурная решетка перекрывала вход под свод. Калитка закрыта на висячий замок, завернутый от сырости в полиэтилен. Справа на стене серая доска со столбиком фамилий и дат. Все правильно, вот я и пришел.

Подхожу ближе. Накатывается робость, волнение, а скорее всего, обычный человеческий суеверный страх, который, я думаю, присущ каждому нормальному человеку, попадающему на кладбище. Это он удержал меня от желания сразу заглянуть под свод, увидеть могилы. Подхожу к серой доске.

Первые четыре фамилии и даты – это родители Саши и Сашеньки. Пятая запись – их сын. Следующим был записан Сашенька. Смотрю на дату смерти, вспоминаю. Да, чуть больше года прожил он после нашей встречи. А вот и Саша. Смотрю на дату смерти. Мозг неосознанно отсылает глаза выше, к дате смерти мужа. Губы уже шепчут, а твой персональный компьютер в голове производит простейшее арифметическое действие. Разница ровно в сорок дней! Да, она не заставила его долго ждать себя. Воистину ниточка с иголочкой!

Но ниже есть еще запись. Читаю и в первые мгновения ничего не понимаю. Перечитываю еще раз. Монахиня… Далее стояло старорусское имя. Таких имен сейчас не встретишь. Еще ниже в скобках мирское имя и фамилия, даты рождения и смерти. Да это же бывшая невеста Витюши! Но почему бывшая? Судя по ее монашескому сану, она так и осталась его невестой до последнего вздоха. Возвращаюсь к ее дате смерти, начало девяностых. Еще сравнительно молодая женщина, чуть за пятьдесят.

Смертельно хочется курить. В горле застревает шершавый комок. Нет, не тот, после которого на глаза наворачиваются слезы. Комок от волнения, от мыслей, которые начинают роиться в голове, от вопросов, на которые вот так, с ходу не ответишь. Возвращаюсь на аллейку. Чуть левее, действительно, лавочка. Сажусь, закуриваю.

Вот ведь как, все мы сделаны из одного теста, но, видно, рецептура и замесы были разные. Начинаешь вспоминать, сравнивать, как жили и прожили свою жизнь твои дед, бабка, мать, отец. Сравниваешь и начинаешь сомневаться, очень сомневаться, чья же рецептура была лучше? Вот этих, что лежат вокруг тебя, тех, кого осталось так мало рядом с тобой, или наша, современная? Ответить на этот вопрос сложно, почти невозможно. У каждого была своя правда. Но сравнения очень напрашиваются… и сомнения. Сомнения остаются.

Сижу, докуриваю сигарету. Что же мне теперь делать? Сейчас дьячок принесет ключи от калитки, а у меня четырнадцать роз, а надо шестнадцать. Справа на аллейке слышны шаги. Делаю последнюю затяжку и действительно «прикапываю» быстро окурок в землю за скамейкой.

Из-за низко склонившихся ветвей соседних деревьев я не вижу, кто движется в моем направлении, но на слух их явно двое. Первой появляется его палка, потом он. В свободной руке теперь держит не пакет, а цветы – точно такие же розы, как и у меня. Ах ты, старый! Я-то думал, что ты смотришь на мои цветы и шлепаешь губами от старости. А ты, оказывается, просто пересчитывал мои розы и понял, что я ошибся в своих подсчетах. Вот и вторая фигура. Это тоже священник. Выше среднего роста, плотный, но без возрастных излишеств в виде животика. Лет под шестьдесят. Окладистая, седая борода, в руке палка, более похожая на посох. Все убранство, начиная с рясы, заканчивая головным убором и большим крестом на цепи, говорит о том, что это уже не дьякон, а, скорее всего, сам настоятель храма. С чего бы это такое внимание к моей персоне? Встаю, непроизвольно что-то поправляю на себе. Мелькает мысль – прямо как на флоте: при приближении старшего по званию только что не козыряю.

Подходят. Здороваюсь и представляюсь. Отвечает на мое приветствие и протягивает руку. Голос у него густой, бархатистый, приятный. Вот тут я начинаю паниковать – наверное, аж пятнами пошел. Знаю, слышал, видел в кино не раз, что в таких случаях положено целовать руку настоятелю церкви. Тем более что я крещеный, в церкви, хоть и редко, но бываю. Но я никогда этого не делал. Случай не представлялся.

Видно, на моем лице отразилось все. То ли улыбнулся, то ли ухмыльнулся в бороду. Мягко пророкотал:

– Видно, редко бываешь в храмах, не приучен.

И, не давая мне возможности промямлить что-либо в ответ, продолжил:

– Да ладно уж, мы не в храме сейчас, так что…

Мы пожали друг другу руки.

– Вот, дьякон рассказал мне о вас, решил сам посмотреть, познакомиться.

Я смутился:

– Да что я, диковина какая-то?

– А то нет! Думаешь, к нам такие визитеры каждый божий день являются? Почувствовав, что у нас завязывается разговор, дьячок засуетился.

– Пойду калиточку открою.

Звякнув связкой ключей, направился к захоронению.

– Цветы-то оставь, – сказал ему в спину настоятель.

– Голова-то совсем дырявая стала, – пробормотал дьякон, возвращаясь.

Положил две розы на мои цветы, а еще две на край скамейки. Настоятель продолжил: