Текст книги "Вернуться домой"

Автор книги: Олег Чистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

На крыльце потопали ногами, отряхивая снег с валенок, вошли в сени.

Разметав по подушке темные пряди волос, девушка спала. Будить ее не стали, женщины тихо прошли во вторую комнатку – к детям. Военврач сняла и бросила на лавку тулупчик. Осталась в белом халате, две верхние расстегнутые пуговицы которого давали возможность видеть на ней военную гимнастерку офицерского сукна. Ополоснув руки под рукомойником, вытерла их полотенцем, поданным хозяйкой. Положила на стол и расстегнула сумку, начала доставать из нее немудреные медицинские инструменты, присела на табурет у стола. Улыбаясь, позвала детей к себе:

– Идите ко мне, мои хорошие, сейчас посмотрю вас, послушаю.

Они стояли, прижавшись к спинке кровати: маленькая светлая девчушка и смугленький мальчишка чуть постарше девочки. Испуганно смотрели на женщину в белом халате. Детские реснички дрожали: если мальчишка еще пыжился, чтобы не заплакать, то девчушка не удержалась, по щекам побежали первые слезинки.

– Ой, Господи, да вы что? Я ведь ничего вам не сделаю, только осмотрю, – дрогнувшим голосом повторила военврач и протянула к ним руки.

Увидев движенье рук женщины, девчушка судорожно обхватила мальчишку за пояс и уткнулась личиком в рубашку на его груди. А он обхватил ее правой рукой за вздрагивающие плечики, прижал к себе.

Губы военврача «запрыгали», глаза налились слезами. Прикрывая их ладонью, она резко отвернулась от детей, шепча: «Ой, господи, воробушки вы мои».

Хлюпнув носом, фельдшерица подбежала к детям, присела перед ними на корточки и начала сбивчиво объяснять и уговаривать:

– Ребятки, да вы что ревете-то?! Тетенька – врач, она вас только осмотрит, послушает.

Вдруг я вас не уберегла, не долечила, а вам вон еще какая дорога предстоит. Она посмотрит и все скажет. У меня ведь сердце не на месте, а вдруг я что-то не так сделала. Сейчас вас посмотрит, а потом Катерину.

При этих словах мальчишка поднял глаза на женщину, а девочка оторвала заплаканное личико от его рубашки и, повернувшись, тихо спросила, кивая в сторону врача:

– А она не заберет нас от Кати? Мы никуда без нее не поедем.

Еле сдерживая слезы, женщина прижала к себе ребенка:

– Да кто ж вас разлучит-то сейчас, после всего, что вам вместе выпало. Это ж какими нелюдями надо быть!

– Ну, тогда пусть смотрит, – согласился мальчишка и добавил: – Пусть смотрит, только я рядом буду.

Покряхтывая, фельдшер распрямилась, встала во весь рост и потрепала мальчишку по темным вихрам.

– Ах ты, заступник, да стой, конечно, смотри.

И он действительно стоял чуть в сторонке и внимательно наблюдал за врачом. Видел, как женщина, вставив в уши какие-то тонкие трубочки, сходившиеся в одну кругленькую коробочку, прикладывала ее то к груди девочки, то к спине между лопатками. Коробочка, видно, была холодной, и его подружка зябко ежилась, подергивая плечиками, а врач шептала: «Стой тихо, не дергайся, я же должна послушать тебя».

Потом, приложив ухо к груди девочки, костяшками пальцев легонько стучала ей по спинке, а потом то же самое, только наоборот. Закончив с девочкой, сказала:

– Все, милая, одевайся, а то замерзнешь.

Затем пришла очередь мальчишки. Закончив с ним, врач повернулась к фельдшерице, стоявшей тут же, у стола.

– С детишками все нормально. Легкие чистые: ни шумов, ни хрипов, просто чудо, как их пронесло мимо воспаления после такой «купели». Правда, худые оба ужасно. Но мне еще не доводилось видеть упитанных блокадников. Худоба – дело поправимое. Пару неделек нормального питания, и все будет в норме.

Фельдшер облегченно выдохнула и, повернувшись лицом к углу комнаты, где, видно, раньше висели иконы, широко перекрестилась, шепча:

– Спасибо, Господи и Богородица – заступница наша.

Вставая с табурета, врач сказала:

– Пошли будить девушку, а то мой шофер, наверное, скоро закончит возню с мотором, ведь мы тоже торопимся.

– Да-да, конечно, милая, пошли к нашей старшенькой.

Катя уже не спала, просто тихо лежала, внимательно прислушиваясь ко всему, что говорили в соседней комнатушке.

– О, да ты не спишь, вот и отлично! Вставать не надо, просто сядь в постели и сними рубашку, мне надо тебя осмотреть и послушать.

Военврач присела на краешек ее постели. Прослушивала и простукивала она девушку очень долго. Поворачивала ее и так, и эдак с весьма озабоченным выражением на лице. Наконец закончила осмотр.

– Все, красавица, надевай рубашку и ложись.

Повернулась к хозяйке дома.

– А вот тут похуже дело обстоит. В легких еще слышны хрипы. Слабые, но есть.

Подтянула к себе санитарную сумку. Порывшись в ней, извлекла горсть небольших бумажных упаковочек. Протянула их фельдшерице со словами:

– Еще неделю не вставать с постели. Утром после сна – один порошок, вечером перед сном – еще один.

Повернулась к девушке, сделав строгое лицо, спросила:

– Все понятно? Не забывай, что ты теперь не одна.

За оконным стеклом раздался скрип снега, а затем бухающие шаги на крыльце.

– Это уже за мной… Я сейчас!..

Женщина вскочила и, прихватив сумку, быстро вышла в сени. Что она говорила шоферу, не было слышно, но, открывая дверь уже в комнату, крикнула ему в спину:

– Только давай бегом, ехать уже пора, нас и так, наверное, потеряли.

Вернулась в комнату и продолжила:

– Сейчас приедем в город, я позвоню коменданту. Подполковник – мой бывший пациент. Жизнь я ему в госпитале спасла, а вот руку – не получилось. После выписки его оставили на должности коменданта города. Кстати, он тоже ленинградец. Обязательно поможет и все сделает. Расскажу ему про вас, он пошлет запрос, куда, в какой город эвакуировали ваш садик. Потом выпишет вам все проездные документы и посадит на поезд.

Услышав скрип снега под ногами возвращающегося солдата, сказала, обращаясь к Катерине:

– Возьми клочок бумаги и напиши мне все ваши данные подробно.

Вышла опять в сени навстречу шоферу. Вернулась буквально сразу с вещевым мешком в руках. Бухнула его на стол и начала развязывать тесемку. Обернулась в сторону девушки, застывшей с карандашом в руке над листком бумаги.

– Давай-давай, пиши, не отвлекайся, у меня времени нет, давно уже должна быть в госпитале.

Наконец узел тесемки распустился. Рывком выдернула из мешка армейскую фляжку и протянула фельдшерице.

– Здесь спирт, разбавь немного водой и растирай ей грудь и между лопатками, перед сном укутай – и спать.

– Вот спасибо, это уж я смогу. Обязательно сделаю.

И увидев, как из мешка одна за другой вывалились на стол две буханки хлеба и еще что-то в белой тряпице, протестующе подняла руки. Но военврач не дала ей и рта раскрыть. Резко, по-военному, скомандовала:

– Молчать! Не перечить мне!

И уже более спокойно:

– Я же говорю, нет у меня времени на разговоры.

Прихлопнула левой ладошкой по свертку в белой тряпице:

– Здесь сало.

Правой рукой уже извлекала из мешка еще один небольшой сверточек и, грюкнув им об стол, добавила:

– А это сахар.

Улыбнувшись навстречу детским глазенкам, закончила:

– Они уж, поди, забыли, что это такое.

Обращаясь к хозяйке дома:

– Пока запросы и бумаги будут ходить туда-сюда, дней десять пройдет, не меньше. Вот и подкормите за это время ребятню, да и девушка уже подлечится, тогда и ехать можно.

Понурив голову, фельдшер тихо спросила:

– А если они со мной останутся, неужели нельзя? Мне-то бог своих не дал, а тут сразу трое было бы.

Четыре пары глаз ждали ее ответа. Она растерялась. Может быть, впервые за это военное время. Молчала, а руки лихорадочно пытались завязать узел на пустом вещмешке, он, проклятый, никак не завязывался. Но собралась и постаралась ответить, объяснить как можно мягче:

– У них же есть родители, они будут слать письма в адрес детского сада, искать детей. Сейчас же никто толком не знает, где они находятся. Так нельзя, попробуйте поставить себя на их место.

Хозяйка дома унылым голосом, тихо ответила:

– Да, я понимаю все.

Военврач заторопилась. Надо было как-то сворачивать этот тяжелый разговор. Обернулась к девушке:

– Что, красавица, закончила с письмом?

Катерина протянула ей наполовину исписанный тетрадный листок. Врач быстро пробежала по нему глазами.

– Вот и отлично, вроде все, что нужно, есть.

Сунула листок в нагрудный карман халата. В одной руке – пустой вещмешок, другой подхватила с лавки полушубок и остановилась на мгновение в центре комнатенки.

– Целоваться и лить слезы не будем, всем болящим выздоравливать.

Перевела взгляд на малышей и, смеясь, обратилась к ним:

– А вам наедать мордашки и слушаться старших.

Уже стоя в дверном проеме, обернулась:

– И чтобы во все последующие годы всех вас беды обходили стороной…

Шагнула за порог. Хозяйка дома успела ответить ей:

– Тебе того же, милая!

Быстро перекрестила исчезающую в сумраке сеней спину военврача. За окном проскрипели по снегу быстро удаляющиеся шаги, а затем донесся звук мотора отъезжающей машины.

Прошло не менее десяти дней. За это время усилия фельдшерицы не пропали даром. Катерина окончательно поправилась. Женщина в буквальном смысле слова – поставила девушку на ноги.

Детишкам гулять на улице было не с кем. Село небольшое, да еще в ближнем тылу. В домах оставались одни старики да старухи. Зато соседская веселая дворняжка с удовольствием составила детям компанию в их играх. Теперь, когда они возвращались в дом с улицы, на их щечках уже можно было увидеть проступающий румянец. Особенно хорошо он просматривался на белокожем личике девочки. События той страшной ночи на Ладоге никто в доме не вспоминал. Дети, скорее всего, потому, что толком тогда ничего и не успели понять, ведь они в тот момент дремали, прижавшись к тете Кате. Сама Катерина постоянно отгоняла от себя память о тех минутах ужаса. Но так и не смогла отогнать, забыть на протяжении всей жизни.

За заботами, приятными хлопотами вокруг ребятни отошли куда-то далеко, почти позабылись бабьи болячки и недомогания – пожилая фельдшерица чувствовала себя помолодевшей лет на пять, не меньше. Но это все днем. А ночью, когда все уже спали, она лежала с открытыми глазами. Тоска, страх перед неумолимо подкатывающимся одиночеством брали над женщиной верх, она беззвучно плакала, засыпая под самое утро. Именно ночью очень сильно ныло сердце, предчувствуя разлуку. И оно, вещее, женщину не обмануло…

Время было обеденное. Все сидели за столом. Проголодавшиеся после уличного гулянья малыши первыми опустошили свои миски с постными кислыми щами. Сидели молча, только глазенками стреляли в центр стола, где стояла большая глубокая миска с вареной картошкой, посыпанной крупно нарезанным луком и слегка сдобренная постным маслом. Катерина с хозяйкой не спеша доели. Женщина встала и взяла в руку миску у раскрасневшейся от мороза и еды малышки. Девчушка смешно сморщила носик и тихо попросила:

– Мне, пожалуйста, без лука, не люблю я его.

Невольно передернула худенькими плечиками. Женщина улыбнулась и назидательно возразила:

– Вот глупенькая! Лук обязательно надо есть, тогда к тебе никакая простуда не прицепится, все микробы будут убегать от тебя.

Улыбаясь, Катерина добавила к сказанному:

– Разбегутся не только микробы, но и все женихи.

Весело смеялись все, а выбирая картошку без лука, женщина кивнула в сторону мальчишки и тихо, но утвердительно добавила: «Этого, похоже, луком не напугаешь – не убежит».

Протянула миску девочке, стала брать из рук мальчишки его тарелку и невольно, как по чьей-то команде, повернула голову в сторону окна, на мгновение замерла. Сердце заныло, точно так, как бывает ночью.

Съехав с дороги на широкую обочину, прямо напротив ее домика остановилась потрепанная, старенькая «эмка». Из машины выбрался молоденький военный в распахнутой шинели со знаками старшего лейтенанта в петлицах. Нагнувшись к салону машины, принял от водителя палку и, опираясь на нее, ставя осторожно ноги на узкую тропинку в снегу, направился к дому. «Видно, из недавно выписавшихся», – как-то отстраненно подумала фельдшер.

Женщина наполнила миску мальчика и вернула ему. Катерина протянула ей свою. Забирая посуду, женщина встретилась взглядом с глазами девушки и тихим, дрогнувшим голосом сказала: «Похоже, к вам гость».

Ребятня, активно работая ложками, не услышала ее слов, а вот Катя все поняла, и миска в ее руке слегка дрогнула.

Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, офицер вошел в комнату, наклоняя голову под низкой притолокой двери, сдергивая с головы шапку. Высок, молод – не более двадцати трех-пяти лет. По-военному представился, назвал должность – помощник коменданта города. Перечислив фамилии и имена, поинтересовался, правильно ли он пришел. Девушка и женщина молча кивнули головами. Только хотел объяснить свое появление, как хозяйка прервала его на полуслове:

– Так, все! Потом расскажешь. А сейчас раздевайся и садись за стол, будешь с нами обедать.

Старлей слегка растерялся, но, втянув ноздрями запах свежих щей и вареной картошки, расплылся в улыбке. Быстро расстегнул шинель и бросил ее вместе с шапкой на лавку у стены. Не удержавшись, азартно потирая ладони, сказал:

– Спасибо, не откажусь, сто лет уже не ел домашних щей.

– Вот и ладно, бери табурет и присаживайся к столу, – напутствовала хозяйка.

Место за столом он выбрал напротив Катерины. Пока ему наливали полную миску щей, не сводил с нее взгляда. Девушка смущенно потупилась, ниже склонилась над тарелкой. Уже вовсю орудуя ложкой, он нет-нет да и бросал на нее взгляды. Наблюдая эту сценку, женщина еле заметно грустно улыбалась, но не выдержала и подначила офицера:

– Ты, милок, ложку-то мимо рта не пронеси, гляделки уж, поди, все проглядел. Совсем засмущал нашу красавицу.

Прикрыв ладошкой рот, девушка прыснула веселым смехом. В тот день впервые на ее лице появилось что-то похожее на румянец. А парень стал пунцовым до самых ушей.

В это время ребятня, вытянув шейки в его сторону, по слогам читала надпись на единственной медальке, висевшей у офицера на груди.

– За от-ва-гу.

Потом был чай. Обращаясь к парню, фельдшер предупредила:

– Вот чаек у нас, ты уж не обессудь, только морковный, да и сахарок только ребятне.

Офицер крутанулся на табуретке. С досадой шлепнул себя по ляжке и бросился к шинели, лежавшей на лавке. Уже запустив руку во внутренний карман, пояснял:

– Вот ведь беспамятный, мне комендант поручил подарочек передать, а у меня все из головы вылетело.

Улыбаясь, хозяйка ответила:

– Ну, так и не мудрено. Увидел деваху молодую да красивую, вот память-то и отшибло сразу.

Катерина фыркнула:

– Ну, вы и скажете тоже…

Женщина ей в ответ:

– А чего? Неправда, что ли? Да тебя еще пару месяцев подкормить – и хоть под венец, как раз в самую пору.

На столе появилась большая, толстая плитка шоколада. Парень пояснил:

– Это немецкий, трофейный. Наш комендант помог одному отпускнику после ранения сесть на поезд, вот он его и отблагодарил. Попросил меня отвезти вам, а я забыл, растяпа.

Взял большой кухонный нож. Приставив лезвие к плитке шоколада, с немалым усилием стал колоть его на крупные куски, пододвигая их детям и девушке. Когда очередь дошла до хозяйки дома, то она решительно отодвинула его от себя со словами:

– Ну уж нет, мне этого не надо, расколи еще пополам и отдай ребятам, пусть побалуются.

Катерина тоже попросила расколоть ее кусок и завернула кусочки в платочек со словами:

– Это я им потом отдам.

Девушка отлично представляла, что это «потом» уже совсем рядом, и скоро в их жизни с ребятами многое изменится.

В сенях раздались шаркающие шаги, затем тихий стук в дверь, и на пороге появилась соседка со скорбным выражением на лице. Поздоровавшись со всеми, тихо спросила у подошедшей к ней хозяйки:

– Что, за ребятками машину-то прислали?

Женщина только печально кивнула в ответ. На крыльце раздался топот ног – это очередной визитер отряхивал снег с валенок. Слух о том, что за детьми приехали из города, уже пробежал по селу, и старушки потянулись попрощаться с детьми. Офицер пытался объяснить женщинам, что можно и не спешить со сборами, до поезда еще часа четыре. Фельдшер подошла к нему и, взявшись пальцами за пуговку на гимнастерке, тихо так сказала:

– Ты вот что. Не обижайся только на меня. Одевайся и иди в машину, подожди их там. Дай мне попрощаться с ними, ведь с кровью от сердца отдираю. Знал бы ты, с каким страхом я ждала твоего появления на пороге. Да не понять тебе – молод еще. Не волнуйся, мы их быстро соберем, чего уж теперь сердце рвать себе да и им тоже.

Парень засуетился, подхватил шапку, накинул шинель на плечи и все бормотал:

– Да, конечно, что ж я, не понимаю, что ли?

Женщина то ли похлопывала, то ли легонько подталкивала его к дверям, приговаривая:

– Иди, милок, иди, негоже мужику смотреть, как бабы малых детей в дальнюю дорогу провожают.

Уже когда он выходил в сени, крикнула вдогонку:

– Палку-то свою в сенях оставил, смотри не забудь.

Каждый из пришедших сельчан что-то принес в дорогу отъезжающим. Соседка принесла с десяток пирожков с вареной картошкой и по вареному яичку каждому. Другая – две пары вязаных рукавичек для ребятишек. Были тут и шерстяные деревенские носки для всех. Уже увязали небольшой узелок с продуктами в дорогу и более крупный узел с городской одеждой девушки и кое-чем из ребячьего. Стали одеваться. В это время дверь вновь открылась, в комнату с трудом вошла высокая старуха и, выдохнув устало, опустилась на лавку у самой двери, расстегивая верхнюю пуговицу на потертой шубейке.

– Ох, умаялась, еле доползла, думала, опоздаю.

Окинула взглядом стоявшую уже в тулупчике Катерину, поманила ее скрюченным пальцем к себе.

– Подойди-ка, голуба.

Когда Катерина подошла, старуха поднялась и достала из-за пазухи большой пушистый платок. Встряхнула его и сложила пополам большим треугольником. Девушка отшатнулась, замахала руками, протестуя:

– Да вы что, не возьму я этого, спасибо огромное, не возьму!

– А ну, стой, коза, и не прыгай, стой и слушай, что я говорить тебе буду.

Тон у бабки был неожиданно строгим, почти приказным. Девушка растерялась и покорно замерла на месте. Старуха накинула ей платок на голову, длинные и широкие концы скрестила на девичьей груди и завела концы назад, на поясницу. Тихо приказала:

– А ну, повернись-ка.

Катерина покорно повернулась, и бабка завязала концы на узел. Затем взяла девушку за плечи и повернула к себе лицом. Стала заправлять прядки волос под таток, говоря при этом:

– Этот платок привез мне в подарок из Оренбурга мой покойный муженек – царствие ему небесное. Я его берегла, мечтала подарить будущей невестке. Да Бог не дал, почти уж год прошел, как получила похоронку на сыночка. Зачем он мне теперь? А ты носи вот так зимой, как я тебе его повязала. Грудь-то смолоду надо в тепле держать. Детей рожать будешь, грудью кормить, вот и держи ее зимой в тепле.

Притянула девушку к себе и поцеловала в лоб. Потом, отстранившись, сказала:

– Вот теперь можешь ехать…

Николай достал из пачки очередную сигарету, щелкнув зажигалкой, прикурил. Сделал глубокую затяжку и, явно волнуясь, продолжил:

– Эх, бабка, бабка! Ни она, ни сама Катя тогда не могли знать, что у нее никогда не будет своих детей. Проклятая Ладога выпустила ее вместе с детьми из своего ледяного плена, но оставила себе самое дорогое для любой женщины – возможность иметь детей. Застудила она что-то себе по женской части в той «купели».

Откинувшись на спинку лавочки, Николай вдруг улыбнулся и через небольшую паузу добавил:

– Ты знаешь, а ведь оренбургскую шаль тети Кати я и сейчас помню. Она всегда ее носила зимой. В некоторых местах шаль уже протерлась, или пух просто вытерся, но она с ней не расставалась. В армию меня забирали в конце ноября, уже морозы ударили. Катя меня провожала до самого вокзала. Стоит на обледеневшем перроне и машет рукой вслед уходящему вагону, а на голове старая, но все еще пушистая шаль. Свет от фонаря оказался у нее за спиной – и просвечивающийся пух от шали вокруг головы и лица. Ну прямо как на иконах рисуют нимбы… Вот когда бывает хреново закрываю глаза – и вся картинка всплывает. До сих пор, а ведь сколько лет уже прошло. Ну да ладно, продолжим…

Глава 19

ЧТО ТАКОЕ МЕД

Провожать детей до самой машины женщины не пошли. Остались стоять небольшой группкой у крыльца. Первым по тропинке шел мальчик с небольшим узелком в руке, за ним девочка. Последней шла Катерина, несла узел с вещами. Буквально через шаг-два девушка оборачивалась к оставшимся у крыльца. Носик у нее слегка припух, глаза покраснели – наплакалась, прощаясь со старушками.

А они стояли и крестили их, шепча тихо молитвы:

– Господи, спаси и сохрани… Богородица – мать заступница, помоги и защити чад своих…

Разместились на заднем сидении, и машина тронулась. Уже через несколько минут маленький домик с табличкой «Медпункт» стал уменьшаться и уменьшаться, пока не превратился в точку.

До города добрались быстро. В их направлении транспорта было не так много, а вот в сторону Ладоги машины шли нескончаемым потоком. Старший лейтенант, сидевший рядом с шофером, повернулся к девушке и, ткнув пальцем вверх, радостно пояснил:

– Погода сегодня отличная, нелетная, вот тыловики и торопятся проскочить с грузами по Ладоге в Ленинград. Дальнобойная артиллерия, правда, бьет по озеру, но чаще наугад, только лед уродуют, маршрут-то по льду постоянно меняется и…

Осекся на полуслове, заметив, как резко изменилось выражение глаз девушки. Ее зрачки резко расширились, и в них черными молниями заметался ужас. Офицер невнятно забормотал что-то вроде извинений и отвернулся. До городской окраины ехали молча.

Впереди замаячили крыши домов. Слева от машины побежала, плавно изгибаясь и теряясь вдали, нитка железной дороги. Ближе к городу железнодорожных путей стало больше. На них стояло под разгрузкой несколько эшелонов. Перед распахнутыми дверями вагонов, грузовые машины, куда и перегружались ящики, бочки, мешки – короче, все, что предназначалось для отправки в Ленинград. Несколько бригад путейцев, состоявших в основном из женщин, орудуя кирками и лопатами, ремонтировали небольшие участки поврежденных путей.

Офицер с переднего сиденья опять повернулся к Катерине.

– Сегодня рано утром, когда небо еще не затянуло облачностью, был налет. Но вроде отбились нормально. Ветку всего в двух местах бомбами побило, а в эшелоны не попали, слава Богу. Зато зенитчики одного «Юнкерса» приземлили, вон торчит.

Показал рукой в нужном направлении. Девушка вместе с детьми прильнула к стеклу машины. За железнодорожной насыпью сквозь редкие кусты хорошо просматривался силуэт немецкого бомбардировщика, наполовину зарывшегося в землю. Девочка легонько постучала пальчиком по стеклу и спросила:

– Тетя Катя, а что это за паук на нем нарисован?

Мальчишка прыснул смешком:

– Это не паук, это немецкая свастика.

Старший лейтенант, объясняя, добавил:

– На наших советских самолетах красные звезды, а немцы рисуют такие кресты – похожие на пауков.

Чуть подумав, девочка тихо сказала:

– Страшные они.

Сказала, не уточняя, но, скорее всего, имея в виду и то, и другое.

Машина остановилась в центре города у большого старого, еще дореволюционной постройки, кирпичного дома с высоким крыльцом, на котором маячила фигура часового. Козырнув в ответ на приветствие солдата, офицер распахнул массивную дверь перед детьми. Вошли в совершенно пустой большой зал. Никого. И только откуда-то со второго этажа доносятся звуки мужского голоса. Следом за старшим лейтенантом стали подниматься по широкой лестнице. Шли пустым гулким коридором на звук голоса. Дверь кабинета нараспашку. Вошли следом за офицером.

Кабинет большой, но полупустой. У стены – обычный двухтумбовый канцелярский стол с несколькими стульями и застекленный шкаф. Почти всю правую стену занимало окно с широченным подоконником и распахнутой форточкой, в которую, извиваясь причудливыми лентами и змейками, устремлялся на свободу табачный дым. Накурено было ужасно, как будто здесь курили десять человек одновременно. Но нет, курил один, его папироса еще дымила на краю массивной пепельницы.

Мужчина чуть ниже среднего роста, коренастый. Светлые волосы стрижены под короткий «ежик». Идеально отглаженная гимнастерка и надраенные до зеркального блеска хромовые сапоги «в гармошку» выдавали в нем кадрового офицера. Он резко отвечал собеседнику на том конце провода. Явно собирался матюгнуться, но, слегка развернувшись, заметил группу вошедших в кабинет, осекся. Не отрывая трубки от уха, слегка кивает им и мотает головой в противоположную сторону от окна, где у стены стоит огромный старинный кожаный диван. Махнуть, указать рукой он не может, потому что левой руки у него просто нет, и пустой рукав гимнастерки аккуратно заправлен под ремни портупеи. На гимнастерке – орден Красного Знамени еще старого образца и новенькая медаль «За отвагу». Чувствуется, как ему хочется быстрей закончить телефонный разговор, и он, все более раздражаясь, почти кричит в трубку:

– Ну сколько можно?! Что ты меня, как красну девицу, уговариваешь! Нет у меня больше людей! Часовой на крыльце да мы со старшим лейтенантом. Я с одной рукой, а он почти с одной ногой. Хочешь, приедем сейчас, нужны мы тебе такие? Нет? Так какого черта ты мне нервы мотаешь, я тебе всех людей отдал под разгрузку, всех! Не звони мне больше на эту тему.

Бросил трубку на рычаги телефона. Повернулся к Катерине, сидевшей с детьми на диване, устало сказал:

– Во денек сегодня, замордовали меня телефонными звонками. Как доехали-то, все нормально?

Катя утвердительно кивнула.

– Чего одетыми сидите? Раздевайтесь, до поезда еще времени много, пока еще состав сформируют.

Резко повернулся к помощнику:

– Сергей, что стоишь столбом? Привез гостей и чего-то еще ждешь? Надо же угощать, а ну, давай, организуй что-нибудь на стол.

– Товарищ подполковник, что же я организую? Вы даже поваров на вагоны загнали.

– Ну и что, я же приказал раздать сухой паек на весь день.

– Да паек-то есть, вон все лежит в соседнем кабинете, – протянул старший лейтенант.

– Вот и хорошо, неси все сюда на стол, чайник я где-то там тоже видел, кипяточку завари, а я тут по шкафу пошурую. Давай-давай, шевелись, я тоже чайку с удовольствием попью, целый день ни крошки во рту не было.

Помощник вышел, а комендант открыл створку шкафа и, присев на корточки, начал рыться в нижнем отделении. Там звякали пустые бутылки, что-то упало, он повернулся к девушке.

– Иди-ка сюда, дочка, помоги, а то я однорукий, сейчас все перебью. Вон, видишь стопку тарелок, вилки, ложки, давай, мечи все на стол, а я еще пороюсь.

Пока Катя с помощью детей расставляла на столе тарелки и раскладывала столовые приборы, подполковник нашел то, что искал. Удовлетворенно крякнув, выпрямился и водрузил на стол вазочку с колотым, слегка голубоватого оттенка сахаром, следом на столе появилась небольшая баночка с медом.

– Это мне одна бабулька местная подарила, я ее дедка тут как-то выручил, а она, когда узнала, что я простыл сильно в прошлом месяце, принесла мне в подарок, ну, а я спрятал ее подальше до лучших дней. Вот этот день и настал.

Детвора завороженно смотрела на горку сахара. Катерина пододвинула баночку с медом ближе к детям.

– Куда вы смотрите, сюда смотрите, такого вы еще не пробовали.

Детвора перевела взгляд на темно-желтое, незнакомое содержимое банки. Девочка тихо спросила:

– Тетя Катя, а что это? Сладкое, да?

И вот тут подполковник не выдержал, нервный тик исказил его лицо. Губы искривились, он часто заморгал и, схватив со стола папиросы, быстро отошел к открытой форточке. А Катя, пригнув голову к детям, начала тихим голосом объяснять, что такое мед, из чего и как он получается и какой он вкусный и полезный.

Из соседней комнаты появился Сергей, держа в руках котелок, почти доверху наполненный пшенной кашей с тушенкой. Запах каши с мясом моментально заполнил всю комнату. Девушка, как ни сдерживалась, непроизвольно одновременно с детьми сглотнула слюну. Парень начал раскладывать кашу по тарелкам, стараясь положить детям и девушке лучшие кусочки мяса, затем дошла очередь и до коменданта. Подполковник заглянул в котелок.

– А себе оставил, будто котенку, ты что, Сергей, дурью маешься. Быстро забери с моей тарелки половину.

– Товарищ подполковник, я же когда ребят забирал из села, меня их хозяйка щами угостила, я еще есть не хочу. Это вы тут целый день на папиросах сидите.

– Тогда другое дело. Эх, надо было мне за вами ехать, забыл уже, когда последний раз щи домашние ел.

Подмигнул улыбающейся детворе.

Пока ели, пару раз звонил телефон. Комендант мычал набитым ртом, мотал головой, и трубку брал старший лейтенант. Затем пили бледно заваренный чай из армейских кружек – это был хоть и плохонький, но чай с настоящей заваркой. Екатерина помогла Сергею собрать посуду, и они ушли в соседнюю небольшую комнатку, там было что-то вроде небольшой общей кухни для всей комендатуры. До подполковника долетали звуки льющейся воды, звон посуды, голоса и даже смех девушки.

Он сидел, подперев голову рукой и закрыв глаза. Обед, усталость и напряжение трудного дня делали свое дело, его клонило в дрему. Ему слышалось, как на их коммунальной кухне его молодая жена что-то рассказывает соседке, и они заливисто смеются. Он, молодой еще капитан, да, еще капитан, вон гимнастерка на плечиках, петлицы-то он видит. В галифе и одной майке сидит уже за пустым обеденным столом, окно нараспашку, солнце затопило всю комнату. С наслаждением потягиваясь, думает уже о вечере. Жена сегодня отпускает их с сынишкой на футбол, играет его любимая ЦДКА. Друзья-болельщики, споры, разговоры под свежее пиво, что может быть лучше?

А потом на трамвай и домой, где их будет ждать горка румяных, еще горячих пирожков с капустой и яйцом, их любимые с сыном пирожки – жена обещала сегодня напечь. И подполковник блаженно улыбается сквозь дрему. Черт, что за звон? Ведь телефон в коридоре коммуналки, и его обычно еле слышно из их комнаты, а тут прямо под ухом…

Просыпается и хватает трубку. Коротко, односложно отвечает на чьи-то вопросы, а сам смотрит на детишек – они спят прямо за столом, положив головки на руки. Закончив разговор, тихо кладет трубку на рычаги. Подходит к столу и аккуратно берет на руки девчушку, несет ее на диван. Затем мальчонку. Тот вроде бы трепыхнулся сперва, но он ему сказал, как когда-то говорил своему сыну, когда тот был маленьким: «Т-с-с, спи», – и мальчишка затих. Положил их на диван рядышком и укрыл шинелью. Закурил очередную папиросу и отошел к форточке, думая: «Вот черти, разбудили, не дали такой сон досмотреть».

В комнату вернулся помощник с Катериной. Он успел приложить палец к губам, кивая в сторону дивана. Девушка присела рядом со спящими детьми, а офицера комендант пальцем поманил к себе.