Текст книги "Заяц, жаренный по-берлински"

Автор книги: Олег Буркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Ну, отец, ты даешь. Зря я записал тебя в пожилые…

Ломов ухмыльнулся.

– Проспорил ты, капитан!

Капитан утвердительно кивнул.

– Проспорил.

Дверь кабинета распахнулась. В комнату вошел Синдяшкин. Увидев Ломова с сейфом и капитана у подоконника, удивленный Синдяшкин замер у порога. Ломов и офицер повернули головы к Синдяшкину. Еще больше удивленный появлением друга, Ломов хохотнул.

– О! А ты чего здесь?

– Того. Немец у Москвы. А я пьяным англичанам бифштексы жарю, –  Синдяшкин рубанул ладонью воздух. – Хватит! Вместе пойдем воевать.

Ломов расплылся в улыбке.

– Пойдем, Иваныч!

Капитан повернулся к Синдяшкину.

– Тоже из «Метрополя»?

– Ага.

– И тоже с бронью?

– Тоже.

Капитан закатил глаза к потолку и тихонько застонал.

– Ой, отцы… Подведете вы меня под монастырь…

Поколебавшись, он решительно махнул рукой.

– А-ай! Ладно. Мне и самому тут осталось… Я ведь в военкомате временно. После ранения. Через неделю – опять на передовую. А там… Там меня здешнее начальство уже не достанет!

Капитан весело тряхнул головой.

– Давайте свои документы!

Ломов снял руки с сейфа и, бурно выражая благодарность, потряс ими Капитана за плечи.

– Спасибо, капитан!

Сейф, качнувшись, потерял равновесие, сполз с подоконника, вывалился из окна и полетел вниз. С грохотом упал на землю.

Ломов и Капитан подскочили к подоконнику, высунулись из окна и увидели сейф, зарывшийся в снег.

Капитан почесал затылок.

– Сейф бы желательно вернуть. На место.

– Не бойся! Щас занесем, – Ломов кивнул на Синдяшкина. – Вон, с Иванычем.

Синдяшкин подошел к окну, тоже посмотрел на лежащий под окном сейф, одарил Ломова злым взглядом и тоскливо вздохнул.

***

По заснеженной проселочной дороге маршировала колонна пехотинцев – в шинелях и зимних шапках-ушанках, с винтовками за плечами. Среди них шагали в строю Ломов и Синдяшкин…

…Рота пехотинцев расположилась на привале у опушки леса, недалеко от дороги. Солдаты, рассевшись небольшими кружками, перекусывали, курили, точили лясы.

В одном кругу сидели солдат с гармонью в руках, Ломов, Синдяшкин и еще несколько бойцов. Гармонист наяривал на двухрядке. Ломов весело и громко пел:

                                            Били наши батальоны

                                            Самого Наполеона,—

                                            Ничего нет хитрого,

                                            Что побьем и Гитлера!

Солдаты засмеялись, одобрительно кивая головами.

По дороге ехала, приближаясь к отдыхающим бойцам, полуторка, в кузове которой сидели раненые в сопровождении высокой, стройной, симпатичной медсестры Валентины лет тридцати пяти.

Ломов затянул следующую частушку:

                                            Веселей играй, двухрядка,

                                            Заливайся соловьем.

                                            Мы фашисту для порядка

                                            Череп пулею пробьем!

Пока Ломов пел, машина с ранеными поравнялась с отдыхающими бойцами.

Валентина с любопытством прислушалась к частушке. С интересом посмотрела на Ломова, мастерски выводящего куплет. Улыбнулась. Ломов тоже заметил Валентину.

Их взгляды встретились.

Ломов закончил петь куплет. Бойцы заржали. Баянист продолжал играть, но Ломов не торопился заводить новый куплет. Вытянув шею, он смотрел на Валентину. Все бойцы следом за Ломовым повернули головы в сторону машины. Заметив медсестру, заулыбались. Баянист прекратил играть.

Машина с ранеными унеслась по дороге вдаль.

Синдяшкин, заметив, какЛомов смотрел на медсестру, повернулся к другу и подмигнул ему.

– Что, Егорыч, понравилась?

Ломов, слегка покраснев, смущенно крякнул и отвел взгляд от дороги.

– Красивая…

Синдяшкин вздохнул.

– Хороша Маша, да не наша.

Все бойцы тоже грустно вздохнули. Один из бойцов повернулся к Ломову.

– А ну, Егорыч, спой-ка нам про любовь!

Ломов усмехнулся.

– Про любовь? Это можно.

Гармонист снова заиграл на двухрядке, а Ломов, приосанившись, запел:

                                              Самоходку танк любил,

                                              В лес гулять её водил.

                                              От такого рОмана

                                              Вся роща переломана!

Бойцы громко засмеялись…

…Пока Ломов пел, у обочины дороги остановилась эмка, из которой вылез командир полка подполковник Трошкин.  Увидев Трошкина, к нему тут же направился командир остановившейся на привал пехотной роты старший лейтенант Провозин…

…Один из бойцов, поморщившись, махнул Ломову рукой.

– Да не про танк с самоходкой! Знаешь, про какую любовь…

Ломов утвердительно кивнул – мол, сейчас. И тут же затянул следующую частушку:

                                              Положила в трусики

                                              Два кольца и бусики.

                                              Хоть бы кто-то подошел,

                                              Поскорее их нашел!

…Провозин подлетел к Трошкину. Вытянувшись в струнку, козырнул.

– Товарищ подполковник…

Трошкин махнул рукой.

– Вольно!

Опустив руку, Провозин расслабился. Трошкин кивнул на поющего Ломова.

– Веселый мужик!

Провозин повернулся в сторону Ломова.

– А-а-а… Ломов. Он и частушки поет, и байки любит травить. Да все из жизни. Про один «Метрополь» уже столько их рассказал…

– Про какой «Метрополь»?

– Ресторан, московский. Он работал там, поваром.

Лицо Трошкина радостно расцвело.

– Что ж ты не доложил, что у тебя есть повар? Да еще и из «Метрополя»? Он же нужен нам. Позарез! – Трошкин вздохнул. – Утром упала бомба. Рядом с полковой кухней. Двоих поваров – наповал…

– Так у меня их как раз двое, товарищ подполковник! – полуобернувшись, Провозин кивнул на Синдяшкина. – Вон тот, щупленький, – тоже.

– Немедленно отправить обоих в распоряжение моего заместителя по тылу! – приказал Трошкин.

Провозин козырнул.

– Есть!

Трошкин развернулся и направился к своей эмке. Забрался в машину. Эмка тронулась с места. Провозин сделал несколько шагов в сторону бойцов.  Остановился и посмотрел на Ломова с Синдяшкиным.

– Ломов!

Ломов оборвал песню на полуслове. Гармонист прекратил играть. Петр Егорович нехотя поднялся.

– Я!

– Синдяшкин!

Синдяшкин тоже встал.

– Я!

Провозин махнул рукой.

– Ко мне!

Ломов и Синдяшкин, переглянувшись, пожали плечами и направились к командиру роты.

***

Метрах в десяти от палатки хозчасти стояла передвижная кухня – повозка с огромным баком для пищи. Сразу за передвижной кухней находился разделочный стол, а еще дальше горел костер. Пламя костра лизало висящий над ним большой котел.

Над разделочным столом склонился Синдяшкин. Сбоку от Синдяшкина на земле лежала коробка с банками тушенки. Синдяшкин открывал банку тушенки ножом. В котле над костром помешивал что-то черпаком Ломов. На обоих поварах поверх солдатских шинелей белели фартуки. Синдяшкин ухмыльнулся себе под нос.

– Вот мы и повоевали! Шли на передовую… А попали – в тыловой обоз. Видно, такая у нас судьба – всю жизнь торчать на кухне. Даже на войне.

Ломов пожал плечами.

– Ну, судьба так судьба.

Он подошел к столу, взял в руку чайник, пододвинул к себе жестяную солдатскую кружку и начал наливать в нее чай.

Метрах в двадцати от Ломова, из-за палатки хозчасти, выпорхнули Валентина и еще одна медсестра – Татьяна, лет на пять моложе Валентины. Обе шли мимо кухни, весело о чем-то болтая. Ломов заметил Валентину. Валентина увидела Петра Егоровича. Ломов улыбнулся. Валентина – тоже.

Синдяшкин наклонился к коробке с тушенкой, лежащей на земле у ног Ломова, и начал ее распаковывать.

Девушки продолжали движение, и Ломов, не отрывая от Валентины глаз, повернулся всем корпусом следом за медсестрой. Струя воды из носика чайника в руке Ломова полилась сначала мимо кружки на стол, а затем, минуя стол, попала прямо на голову склонившегося над коробкой Синдяшкина. Отпрянув в сторону, Синдяшкин распрямился.

Увидевшая это Валентина прыснула от смеха. Татьяна удивленно посмотрела на нее, а потом тоже перевела взгляд на поваров.

Синдяшкин, обтирая руками мокрую голову, возмущенно уставился на Ломова.

– Ты что?!

Спохватившись, Ломов поставил чайник на стол.

– Извини.

Синдяшкин обернулся и увидел медсестер. Те, уже не глядя на поваров, уходили от кухни все дальше и дальше. Синдяшкин сразу все понял и расплылся в улыбке.

– А-а-а… Это не та, что в машине была? С ранеными?

Ломов молча кивнул головой. Он продолжает зачарованно смотреть Валентине вслед.

Синдяшкин подошел к Ломову и толкнул его в бок.

– Э! А ты часом не втрескался?

Ломов бросил на друга сердитый взгляд.

– Отстань!

Ломов двинулся обратно к костру.  Синдяшкин громко засмеялся…

…Валентина и Татьяна шагали, удаляясь от кухни. Татьяна кивнула в сторону Ломова.

– Знаешь его?

– Видела один раз…

– Мужичок ничего. Только старый он для тебя.

– Ну, какой он старый?

Заулыбавшись, Татьяна приобняла Валентину за талию.

– Что, понравился?

Валентина покраснела.

– Да ну тебя!

…К Ломову, склонившемуся над котлом, подошел Трошкин. Прервав работу, Ломов вытянулся в струнку. Синдяшкин, увидевший командира полка, – тоже. Трошкин махнул рукой.

– Вольно, вольно!

Ломов и Синдяшкин расслабились. Трошкин улыбнулся.

– Слышал, оба работали в «Метрополе»?

– Так точно, – ответил Ломов.

Трошкин восхищенно причмокнул губами.

– Первый ресторан Москвы. Знаменитый. А уж сколько туда захаживало знаменитостей… Многих видели?

– Приходилось.

– Последний раз – кого?

Ломов замялся.

– Графа Шуленбурга. Немецкого посла.

Брови Трошкина удивленно взлетели вверх.

– Во как!

– Кормили за неделю до войны. Чтоб ему…

– Чем кормили-то?

– Его любимым блюдом – зайцем жареным по-берлински.

– Вкусное?

– Хотите, и Вам приготовим? – Ломов кивнул в сторону. – Лесок – рядом… Зайцев там полно. Если разрешите – сходим на охоту.

Ломов почесал в затылке.

– Днем на охоту времени нет. А ночью…

Трошкин облизнулся.

– Валяйте! Больно уж хочется попробовать!

***

Ломов и Синдяшкин с автоматами в руках лежали в кустах на краю большой поляны. Поляна была покрыта ровным слоем снега, залитого лунным светом.

Ломов прошептал:

– Сейчас появятся ушастые… Они тут будут, как на ладони.

Большой куст на противоположном краю поляны шевельнулся, и из-за него донесся еле слышный хруст снега. Ломов и Синдяшкин радостно переглянулись. Их глаза загорелись охотничьим блеском. Ломов улыбнулся.

– Вот и первый заяц.

Оба быстро взяли автоматы наизготовку. Из-за куста на поляну вышел… немецкий солдат в белом маскхалате со «шмайсером» в руках. У поваров отвалились челюсти.

– Ну, ни хрена себе заяц! – Синдяшкин кивнул на немецкого солдата. – Это ж немец! Смотри – со шмайсером!

Следом за первым немецким солдатом на поляну вышел второй, затем – третий, четвертый, пятый… Ломов и Синдяшкин с ужасом переглянулись.

– Откуда они в тылу?! – удивленно протянул Ломов.

На поляну продолжали выходить немецкие солдаты – еще и еще… Когда их оказалось там около двадцати, Ломов, тряхнув головой, вышел из секундного оцепенения и повернулся к Синдяшкину.

– Я останусь здесь. Черт его знает, куда они двинут. Надо проследить… А ты…, – Ломов махнул рукой назад. – Быстро лети к нашим. Поднимай по тревоге!

Синдяшкин согласно кивнул головой и начал осторожно отползать назад. Оказавшись метрах в двух от Ломова, Синдяшкин случайно задел ногой сухую ветку. Ветка сломалась с громким треском. Синдяшкин испуганно замер, вжав голову в плечи. Услышав треск, все немцы, как один, упали в снег. Они смотрели в ту сторону, где затаились Ломов с Синдяшкиным.

Их старший, обер-лейтенант, махнул двум солдатам, залегшим рядом с ним, рукой вперед: посмотрите, что там. Солдаты поднялись и, пригнувшись, побежали прямо на Ломова.

Ломов понял, что скрывать свое присутствие бессмысленно. Прицелившись, он пустил в сторону немцев длинную очередь. Пули срезали обоих фрицев: они упали в снег.

Остальные немецкие солдаты тут же дали дружный залп по обнаружившему себя Ломову.

Пули крошили кусты, в которых он укрылся, вздымая вокруг повара снег. Ломов всем телом вжался в землю. Развернувшись, Синдяшкин пополз обратно к Ломову. Ломов сердито повернул голову к другу, вновь оказавшемуся рядом.

– Почему вернулся?

– Что наши, глухие? Пальба стоит на всю округу! Сейчас подтянутся!

Оба вели ответный огонь по фрицам –  короткими очередями…

***

Дверь землянки командира полка распахнулась.

Из нее выскочил на снег полуодетый Трошкин, застегивая на ходу ширинку галифе.

К нему подбежал лейтенант Могилевец с повязкой дежурного по штабу на рукаве.

Лейтенант козырнул и махнул рукой в сторону леса, откуда гремели автоматные очереди.

– Товарищ подполковник! Стреляют в лесу, километрах в двух!

– Поднимай комендантский взвод! – крикнул Трошкин.

Лейтенант развернулся и побежал в противоположном направлении.

***

Залегшие на противоположном краю поляны немцы, уже разобравшись, что ведут бой всего с двумя солдатами, начали короткими перебежками продвигаться вперед.

Пересекая поляну, они шаг за шагом приближаются к Ломову и Синдяшкину…

…Откатившись в сторону, Ломов дал короткую очередь. Немец, совершавший перебежку, упал. В ответ в сторону Ломова полетел сразу град пуль.  Ломов снова откатился в сторону, меняя огневую позицию. Опять послал в сторону немцев очередь. Несколько пуль вспороли снег вокруг него. Одна задела руку повара. Ломов негромко застонал и схватился за предплечье. Сквозь пальцы повара сочилась кровь.

Синдяшкин увидел, что Ломов ранен.

– Давай перевяжу!

– Потом! – Ломов кивнул в сторону немцев. – Глянь, как лезут!

Оба вели огонь по фрицам, которые подступали к двум поварам все ближе и ближе.

Упал в снег еще один убитый немецкий солдат. И еще…

…Когда фрицы оказались уже в 10-12 метрах от поваров, сзади к Ломову и Синдяшкину подбежали, раскинувшись цепью, около тридцати солдат комендантского взвода во главе с лейтенантом Могилевцом. Обернувшись и увидев их, Ломов и Синдяшкин облегченно вздохнули.

– Наши! – радостно воскликнул Синдяшкин.

Пришедшие на помощь к поварам бойцы дали дружный залп по немцам. Дрогнув, те начали отступать. Сраженные выстрелами, фрицы один за другим падали в снег…

…Наши преследовали немецких солдат, рассыпавшихся по лесу и пытавшихся спастись бегством.

– Живьем! Живьем брать фрицев! – крикнул Могилевец.

…Синдяшкин бежал за здоровенным ефрейтором, который был выше повара на две головы. Тот затравленно оглянулся на бегу и… со всего маху налетел на дерево. Ударившись об его ствол, упал на землю.

– О, майн готт! – простонал ефрейтор, роняя в снег автомат и хватаясь за ушибленное лицо.

Синдяшкин подбежал к ефрейтору, лежащему на боку, и со злостью пнул его сапогом по заднице.

– Чего разлегся? Тут те не пляж! Вставай, сволочь!

…Ломов преследовал обер-лейтенанта, несущегося среди деревьев. Обер-лейтенант, обернувшись, вскинул шмайсер и нажал на спусковой крючок. Вместо выстрела он услышал лишь предательское клацанье металла. Выругавшись, немецкий офицер со злостью швырнул автомат на землю и побежал дальше. Раскрасневшийся от быстрого бега Ломов начал отставать от немца. Расстояние между поваром и обер-лейтенантом увеличивалось с каждым шагом…

Размахнувшись, Ломов, что есть силы, швырнул в немца своим автоматом. ППШ со свистом разрезал воздух и ударил обер-лейтенанта по затылку. Охнув, обер-лейтенант полетел лицом в снег. Ломов подбежал к нему. Пошатываясь, обер-лейтенант поднялся на ноги. Глядя мутными глазами на Ломова, застывшего напротив него в боксерской стойке, обер-лейтенант тоже встал в боксерскую стойку. Сделав неуверенный шаг навстречу Ломову, немецкий офицер попытался ударить его кулаком в голову. Ломов ловко увернулся, и кулак немца пролетел мимо. Крякнув, Ломов нанес ответный удар и впечатал свой кулак в лицо обер-лейтенанта. Немец дернул головой и, закатив глаза, со всего маху упал на землю.

Потерявший сознание обер-лейтенант лежал на спине, широко раскинув руки. Ломов стоял над ним, победно улыбаясь.

***

Допрос проходил в штабном блиндаже командира полка.

Трошкин сидел за столом, на котором лежали стопка бумаги и несколько ручек.

Перед Трошкиным, метрах в двух от стола, устроился на табурете, опустив голову, взятый в плен обер-лейтенант в мундире со знаками различия. Сбоку от Трошкина замер переводчик – совсем молоденький младший лейтенант. Могилевец с автоматом в руках стоял за спиной обер-лейтенанта.

Вскинув голову, Трошкин посмотрел на немца в упор.

– Имя, фамилия, должность!

– Ире наме, форнаме унд беруф! – бросил переводчик обер-лейтенанту.

Обер-лейтенант поднял голову. С трудом шевеля разбитыми губами, ответил что-то нечленораздельное. Переводчик растерянно захлопал глазами и наморщил лоб.

– Товарищ подполковник, я не разобрал…

Трошкин повернулся к переводчику.

– Как это – не разобрал? Ты что, языка не знаешь?

Переводчик обиженно шмыгнул носом.

– Почему не знаю? У меня два курса ин’яза, – переводчик кивнул на обер-лейтенанта. – Он так говорит… Будто у него нет зубов.

Могилевец прыснул от смеха.

– Товарищ подполковник, у него их и, правда, нет! Ему Ломов все передние зубы выбил.

В лесу.

Брови Трошкина удивленно взлетели вверх. Он с любопытством уставился на немца.

– А ну улыбнись!

– Лахэн зи биттэ! – перевел младший лейтенант.

Обер-лейтенант тоже удивленно вскинул брови. Недоуменно посмотрел на переводчика.

Переводчик настойчиво повторил:

– Лахэн зи биттэ!

Обер-лейтенант глупо улыбнулся, не размыкая губ.

– Рот пусть откроет! – выпалил Трошкин.

– Лахэн унд офнэн зи мунд! – бросил переводчик немцу.

Сообразив, наконец, зачем командиру полка нужна его улыбка, обер-лейтенант улыбнулся, широко раскрыв рот, в котором начисто отсутствовали все передние зубы.

Трошкин засмеялся.

– Вот блин! Чё ж сразу-то не сказал? – спросил он у Могилевца.

Могилевец пожал плечами.

– Виноват. Забыл.

Трошкин, продолжая тихонько смеяться, пододвинул к обер-лейтенанту лист бумаги и положил на лист ручку.

– Ладно… Пусть садится к столу. Будет отвечать на мои вопросы в письменном виде!

***

В палатке медсанроты Ломов сидит на табурете в брюках и майке.

Устроившись рядом с ним на другом табурете, Валентина  накладывала повязку на его задетую пулей левую руку.

С нежностью глядя на медсестру, Ломов блаженно улыбался. Время от времени переводя взгляд с повязки на повара, Валентина тоже не могла удержаться от улыбки.

– Повезло: пуля прошла навылет. Кость не задета, – сказала Валентина.

Ломов махнул здоровой рукой.

– Заживет! Как на собаке.

Закончив накладывать повязку, Валентина удовлетворенно хмыкнула.

– Вот и все.

Ломов не торопится уходить.

– Хорошо, что левую… Правой – я и одной работать смогу, – он потряс в воздухе здоровой рукой. – Она у меня – ого-го! Помню, как-то поспорил с сыном…, – осекшись на полуслове, Ломов помрачнел и тяжело вздохнул.

– Сын, наверное, уже взрослый? – спросила Валентина

Помрачнев еще больше, Ломов опустил голову.

– Двадцать лет ему было.

– Было?

– Погиб… Под Волоколамском.

Валентина посмотрела на Ломова с жалостью.

– Один я остался. Как перст, – продолжал Ломов. – Жену тоже похоронил. В сороковом. Сердце…

Он снова вздохнул. Валентина грустно покачала головой.

– А у меня мужа убили под Смоленском. В августе сорок первого… Вместе с похоронкой письмо пришло – от друга. Друг все видел, своими глазами… Так что и я теперь одна.

Ломов тоже посмотрел на Валентину с жалостью.

– Вот как… А детки? Деток у вас разве не было?

– Не успели. Мы прожили всего три года.

Ломов грустно покачал головой.

– Значит, мы оба…

Валентина согласно кивнула. Тряхнув головой, словно отгоняя грустные воспоминания, Валентина снова улыбнулась.

– Вы до войны… Тоже работали поваром?

– Да. В «Метрополе».

Брови Валентины изумленно взлетели вверх.

– Знаменитый ресторан.

– Бывали в нем?

Валентина отрицательно помотала головой.

– Я и в Москве-то была всего раз – перед самой отправкой на фронт, на формировании… Я из Иркутска.

– Да… Далековато от Москвы.

– Зато места у нас красивые. Байкал…

В палатку вошел, неслышно ступая по полу валенками, командир медсанроты капитан Орехов. Он остановился недалеко от порога. Ломов и Валентина не заметили его появления.

– Байкал – это да, – восхищенно произнес Ломов. – Я уху варил – из байкальского омуля.

Валентина согласно кивнула. В ее глазах появилась ностальгическая грустинка.

– Вкусная. И из омуля, и из окуня… Я любую уху люблю, – медсестра вздохнула. – Только уже и не помню, когда ее ела.

Ломов радостно встрепенулся.

– Хотите, сварю?

Орехов, который все это время внимательно слушал их разговор, нахмурился и ревниво сверкнул глазами. Громко кашлянул. Ломов и Валентина, вздрогнув, повернули головы в его сторону.

– Хватит лясы точить, солдат!  – сердито бросил Орехов Ломову. – Знаешь, сколько у нее еще дел? – капитан кивнул на руку повара. – Ранение – легкое. В лазарет с таким не кладем. Так что давай, одевайся – и марш в свою роту!

Ломов встал с табурета и начал одеваться. Ухмыльнулся.

– Мне не в роту, товарищ капитан. Я повар.

– Ну, значит, на кухню!

…Ломов шагал в сторону кухни. Вдали гремела артиллерийская канонада...

…Валентина сидела за столом, заполняя медицинскую карту. Орехов стоял сбоку от Валентины, опершись о стол, улыбаясь и с нежностью глядя на медсестру.

– С ранеными разговариваешь… А со мной?

Валентина подняла голову.

– О чем будем разговаривать, товарищ капитан? – с иронией произнесла медсестра.

– Неужели не найдем? – сказал Орехов, становясь серьезным. – Ты, наверное, думаешь, что и мне… Надо только то, что другим… Которые вокруг тебя вьются.

Волнуясь, Орехов приблизил свое лицо к лицу Валентины. Его глаза горели.

– Я же тебя люблю!

Он попытался погладить Валентину по волосам, но она отдернула голову в сторону, жестко сузив глаза.

– Не надо, товарищ капитан.

Орехов помрачнел и тяжело вздохнул.

***

Трошкин стоял посреди своего штабного блиндажа. Напротив него замерли, вытянувшись в струнку, Ломов и Синдяшкин. Глядя на поваров, Трошкин восхищенно улыбнулся.

– Ну, мужики…, – Трошкин похлопал обоих поваров по плечам. – Молодцы! Сорвали наступление немцев!

Ломов и Синдяшкин удивленно переглянулись.

– Вы обнаружили в лесу группу десантников, выброшенных в наш тыл с задачей уничтожить штаб полка. Перед наступлением, которое фрицы планировали на рассвете… Понятно?

Синдяшкин и Ломов кивнули.

– Командир диверсионной группы…, – Трошкин посмотрел на Ломова. – Которому ты выбил зубы… Сказал на допросе, когда оно начинается. И артиллеристы нанесли по немецким позициям упреждающий огневой удар.

Трошкин довольно засмеялся.

– Не решились фрицы после этого наступать. Дырку они получили от бублика! – командир полка снова похлопал поваров по плечам. – В общем, я… Представил вас обоих к Орденам Славы. Каждый раз бы вы так охотились!

Ломов и Синдяшкин довольно переглянулись. Ломов протянул:

– Да, пошли за «косыми», а нарвались…, – спохватившись, он торопливо добавил. – А за зайцами мы еще сходим, товарищ подполковник. Я же  Вам обещал…

– Да хрен с ними, с зайцами!  – Трошкин кивнул на раненую руку Ломова. – Какая тебе сейчас охота! Поправляйся. Вот дойдем до Берлина – там и приготовишь мне зайца по-берлински. Договорились?

Широко улыбаясь, Ломов утвердительно кивнул.

– Договорились.

***

В пятом часу утра Синдяшкин проснулся. Он разлепил глаза и удивленно уставился на пустой топчан, находившийся аккурат напротив его. Перевел взгляд на подпорку крыши солдатской землянки. На подпорке висели на вбитых в нее гвоздях несколько солдатских шинелей.

– Хм… И шинели Егорыча нет, – протянул он себе под нос.

Синдяшкин достал из-под подушки старые карманные часы и посмотрел на циферблат.

– Куда он поперся в такую рань?

Пожав плечами, Синдяшкин зевнул и снова улегся спать.

***

Посреди покрытой льдом речки, у небольшой лунки, сидел на перевернутом фанерном ящике Ломов с самодельной удочкой в руках. В ведерке, стоящем рядом с ним, плескалось несколько карасей.

Не выспавшийся Ломов начал клевать носом. Его глаза закрылись, руки опустились на колени, голова упала на грудь, и Ломов тихонько захрапел. Он медленно повалился на бок и рухнул на лед, опрокинув ведерко с уловом. Рыбешки вместе с выплеснувшейся из ведра водой оказались на льду недалеко от лунки. Они вот-вот могли оказаться обратно в реке…

Ломов проснулся, быстро приподнялся и увидел перевернутое ведро и рыбу на льду.

Охнув и испуганно округлив глаза, повар упал на колени и начал хватать рыбешек руками. Ползая на коленях, он одного за другим водворял карасей обратно в ведро…

…Последняя рыбешка трепыхалась у самой лунки.

– Куда ж ты, зараза? – закричал Ломов, героически упал на живот и, вытянув руку, умудрился схватить карася.

Радуясь, как ребенок, он поднес зажатую в кулаке рыбешку к самому носу. Посмотрел ей в глазки и ухмыльнулся.

– Не отпущу! Ты мне для ухи нужна.

***

Заспанный Синдяшкин разжигал костер, над которым висит котел.

К полковой кухне приближался Ломов,  с удочкой и ведерком в руках.

Заслышав шаги друга, Синдяшкин обернулся, увидел Ломова и удивленно хмыкнул.

– На рыбалку ходил?

– Ага, – Ломов потряс ведерком. – Наловил немного. На уху.

Ломов подошел к разделочному столу недалеко от костра, поставил ведерко на землю,

уложил удочку под стол. Синдяшкин снова хмыкнул.

– Ты ж ее сроду не ел. Сколько тебя помню…

Ломов, не реагируя на его слова, занимался своим делом. В глазах Синдяшкина мелькнула догадка. Он хитро ухмыльнулся.

– Знаю, кого ты решил попотчевать…

***

Синдяшкин стоял у палатки хозчасти с надорванным конвертом в одной руке и письмом в другой. Шевеля губами, читал его. Улыбался.

Ломов нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с другом и ждал, когда Синдяшкин расскажет ему о содержании письма.

Синдяшкин перестал улыбаться и растерянно вздохнул. Оторвавшись от письма, он повернул голову к другу. Глаза Синдяшкина были грустными.

– Варя уже не в Москве…

– А где?

– Попросилась на фронт. Сразу следом за нами… Направили сестрой, в медсанбат.

Ломов тоже изменился в лице.

– Вот, значит, как…

– Ночами теперь спать не буду, – сказал Синдяшкин и опустил голову.

Ломов, подбадривая друга, потрепал его рукой по плечу.

– Да ладно, Иваныч. Медсанбат – не передовая.

***

Распахнув шкафчик с медикаментами, Валентина перебирала их в поисках нужного.

В палатку медсанроты зашел Ломов, из-под шинели которого на груди топорщилось что-то очень объемистое. Ломов придерживал это «что-то» рукой. Повар замер у порога. Улыбнулся. Заслышав его шаги, Валентина повернулась к Ломову. Увидев его, тоже радостно улыбнулась.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте.

– На перевязку?

Ломов отрицательно помотал головой.

– На перевязку мне завтра.

Он полез за пазуху и осторожно извлек из-под шинели завернутый в тряпицу солдатский котелок с крышкой. Валентина удивленно наблюдала за действиями повара.

Ломов развернул котелок.

– Вот, завернул, чтобы не остыла.

– Что это? – спросила Валентина.

– Уха!

Валентина радостно всплеснула руками.

– Правда?

– Ну, Вы же сказали, что любите… Я и сварил, – Ломов окинул палатку взглядом. – Куда поставить?

Валентина кивнула на стол.

– Туда!

Ломов подошел к столу, аккуратно поставил на стол котелок и снял с него крышку.

Валентина тоже подошла к столу. Она с восторгом смотрела на янтарную уху в котелке, от которой шел парок.  Наклонившись над котелком, медсестра вдыхала ее полузабытый запах. Ломов достал из-за пазухи завернутые в чистые салфетки ложку и несколько кусочков хлеба. Развернув, положил ложку и хлеб на стол.

– Можете кушать.

– Ой, здесь нельзя. Хотя…, – Валентина махнула рукой. – Когда много работы, нам разрешают.

Валентина уселась за стол и взглянула на Ломова, который нерешительно топтался рядом.

– А Вы? Давайте тоже!

– Не, я пойду.

– Давайте, давайте! – Валентина кивнула на вешалку. – Снимайте шинель!

…К палатке медсанроты  приближался Орехов. Отряхнув валенки от снега, он зашел внутрь…

…Ломов и Валентина сидели за столом напротив друг друга. Ломов – спиной к выходу из палатки. Весело переговариваясь, они ели уху ложками из одного котелка.

На пороге палатки вырос Орехов. Увидев Ломова, он злобно сверкнул глазами. Ревниво и возмущенно передернул плечами.

– Опять этот повар!

Валентина подняла голову и посмотрела на Орехова с досадой, как на непрошеного гостя.

Орехов подошел к столу. Ломов положил ложку рядом с котелком и неторопливо поднялся. Повернулся к Орехову лицом.

На гимнастерке Ломова Орехов увидел Орден Славы 3-ей степени. Капитан изумленно вскинул брови. Хмыкнув, он кивнул на грудь Ломова.

– С каких это пор на кухне  стали давать ордена?

Ломов, едва сдерживая улыбку, пожал плечами.

– Случается, товарищ капитан.

Орехов перевел взгляд на стол.

– А это что?

– Уха. Валентина любит. Вот я и решил…

– Понятно…, – Орехов смерил Ломова высокомерным взглядом. – Ты уху принес?

– Принес.

– Ну, так вали обратно – на кухню!

– Есть!

Ломов направился к вешалке за своей шинелью. Валентина с сочувствием посмотрела на повара. Потом – на Орехова, но уже с холодным укором…

…Удаляясь от палатки медсанроты, Ломов шагал в сторону кухни…

…Валентина сидела за столом и молча доедала уху. Орехов расположился на табурете напротив нее – там, где раньше сидел Ломов. Капитан нежностью смотрел на Валентину.

Она старательно отводила от Орехова глаза.

– Дурак этот повар, – Орехов кивнул на уху. – Разве путь к сердцу женщины лежит через это?

Валентина вскинула голову и посмотрела на Орехова с обидой за Ломова.

– Да откуда Вам знать, через что он лежит?

Опустив глаза, Орехов грустно вздохнул.

***

Ломов и Синдяшкин стояли у костра, готовясь снимать висящий над ним котел, в котором что-то варилось. В воздухе – совсем близко – гремела артиллерийская канонада.

Из-за палатки хозчасти вынырнул лейтенант Могилевец. Он быстро шагал к поварам. Приближаясь к ним, Могилевец крикнул на ходу.

– Фрицы накрыли кухню второго батальона!

Повара повернулись к лейтенанту. Могилевец остановился рядом с костром и со злостью махнул рукой.

– Только повара собрались раздать по ротам обед, а тут – артобстрел… И самих поубивало, и бойцов – которых прислали за пищей.

Ломов и Синдяшкин сочувственно покачали головами.

– Зампотыл приказал доставить обед на передний край с нашей кухни, – оправдываясь, Могилевец развел руками. – У меня людей нет… Так что придется вам самим, мужики.

Ломов и Синдяшкин переглянулись. Ломов решительно рубанул ладонью воздух.

– Самим так самим. Голодными бойцов не оставим!

***

Немецкие снаряды рвались совсем рядом с нашими окопами – то перед ними, то позади.

На командном пункте, накрытом маскировочной сетью, находились командир роты капитан Реутов и старшина роты старший сержант Панин. Оба вели огонь по наступающим немцам. От командного пункта роты в разные стороны тянулись окопы взводов. Бойцы в окопах тоже стреляли по фрицам, которые находились в 100-150 метрах от наших позиций. Наступающие немецкие пехотинцы «жались» к танкам, которые время от времени гулко стреляли из башенных орудий.