Текст книги "Потомок Мансуровых"

Автор книги: Олег Тарутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Как-то мы долго стояли с Волховбй перед этой решеткой, коротая время до начала сеанса, и она призналась мне тогда, что с детства не любит этот сад и боится его почему-то.

А я смеялся над ней и уговаривал ее перемахнуть через решетку, благо она в джинсах.

Ну что ж, сегодня я побываю в этом саду.

Четвертая колонна балюстрады слева, если стоять спиной к каналу, четвертая, коли не перепутал Мансуров...

– Быстрее, молодой человек, быстрее, ради бога, – с заметной нервозностью в голосе торопил князь. – Через гардеробную налево, Там дверца, если мне не изменяет память, шесть ступенек по спирали-и мы в саду! Скорее, Кирилл!

.. .У парадного подъезда дворца топталась молодежь, в основном девушки – они собрались на танцы. От сигарет до туфель – все по моде, каждая деталь, каждый узел сборки.

– Попсовый дед, – кивнула в нашу сторону длинноногая девица с прелестным и чистым лицом и менестрелевской цепью на груди.

– Дедуля-то попсовый, внучек вот подкачал, – подхватила подруга и что-то зашептала девице на ухо. Та фыркнула и захохотала.

– Поздравляю, – поклонился я князю, – поздравляю, ваше попсовое сиятельство!

– А что? – неожиданно для меня взбодрился Мансуров. – Что уж есть, того не отнимешь!

От дверей он повернулся к той, с цепью:

– Est-ce qui j'e vous plais, mademoiselle? [ Я вам правлюсь, мадемуазель? (фр.) ] – спросил он громко и четко.

– Oh oui, infiniment![ Да, очень (фр.). ]-ответила девица.

Подруга посмотрела на нее с изумлением.

Было от чего изумиться. По-каковски это они?

Говорили они по-французски. Я, спасибо школе и вузу, понял кое-что.

– Будьте здесь через час! Никуда отсюда! – проговорил князь.

– Через час! Боже, как это долго! – простонала девица.

– Через час! – голос Мансурова прозвучал, как хлопок хлыста.

Он взял меня за локоть и подтолкнул к двери. Я оглянулся. Девушка медленно проводила ладонью по лицу, точно убирая невидимую паутину, а сзади застыла ее подруга.

– Направо. Теперь налево, – негромко распоряжался князь сзади. – Еще раз налево. Гардероб...

– Куда? Эй! – запоздало поднялась со стула гардеробщица. – Туда нельзя!

– Можно! – коротко бросил ей Мансуров. – Мы без польт!

В темном тупичке коридора князь опередил меня и безошибочно нащупал дверную ручку, тускло сверкнувшую бронзой, когда дверь отворилась в лестничную полутьму. Молча мы спустились по винтовой лестнице: князь впереди, я за ним. Потом мы очутились во дворе.

У стены дворца удивительным полукружьем высились колонны, легкие, полные тихого, плавного движения. Казалось, будто они плывут, непрерывно и незаметно возникая из дворцовой стены, и, описав невесомый полукруг, исчезают. Двор был выстлан квадратами каменных плит, на их стыках буйно зеленела трава. В тишине двора слышалвв шум деревьев, подступивших к колоннаде, и чуть доносился гул трамвая откуда-то с Офицерской.

Странный горловой звук заставил меня оглянуться на князя. Лицо его было искажено плачем. Мансуров глядел на корявый, морщинистый вяз, одна из ветвей которого, просунувшись внутрь двора, росла параллельно земле.

– Здесь висели мои качели, Кирилл,хрипло проговорил Мансуров, качели...

Я промолчал.

– Четвертая колонна слева,– продолжал он, задыхаясь, – четвертая слева, у самого основания... Вон та!

Мы сделали несколько шагов, и князь вдруг остановился.

– Кто это там? – толкнул он меня в бок испуганно, указывая в глубь двора.-Откуда тут человек?

На цоколе последней колонны, спиною к нам, съежилась одинокая человеческая фигура, почти невидимая в сгустившихся сумерках.

– А впрочем, никто и ничто мне уже не помешает, – вслух подумал князь.

Мы подошли к четвертой колонне. Князь присел перед ней на корточки. Костяшкой пальца он не спеша, очень внимательно стал обстукивать квадрат цоколя, постепенно опускаясь все ниже и ниже.

– Есть! – прошептал он вдруг, хотя сам я не уловил разницы в его стуках. – Ниша здесь.

Князь поднялся с корточек.

– Знаете, Кирюша, в самом деле, угоститека папироской. Руки трясутся, право, совестно. Но ведь – столько лет ожидания, сомнений, надежд...

Я достал из кармана пачку (ту самую), и он прямо из пачки ухватил зубами папиросу.

– И уж огоньку, не откажите, – он кивнул на свои трясущиеся руки.

Я чиркнул спичку и поднес ему в горсти.

– А может, и повезет вам сейчас, – сквозь зубы, сцепившие папиросу, пошутил князь,может, затянусь сейчас и – адью!

Он затянулся и не исчез. Он мучительно закашлялся, выронив папиросу и схватившись рукою за грудь.

– Ох, будь оно неладно, это зелье! – прохрипел он. Откашлявшись, он вновь стал предельно собран. – Ну, все...

Князь вынул из внутреннего кармана пиджака какой-то напоминающий консервный нож инструмент с полированной черной рукояткой и блестящим лезвием. Несколькими короткими и точными ударами сбив штукатурку цоколя, он обнажил квадратное отверстие, откуда пахнуло чем-то сладковато-затхлым.

Мансуров запустил в отверстие руку почти по локоть, повернул ко мне голову, глянул снизу вверх. Кадык на его шее плясал и дергался, как поплавок при поклевке.

– Клюет? – спросил я его.

Вместо ответа князь потянул руку назад.

Осыпая штукатуркой манжет сорочки, он осторожно извлек из дыры горбатый заплесневевший сундучок. Сундучок этот и формой, и размерами более всего напоминал игрушечную швейную машину-такую я видел у Дашки.

– Клюнуло, Кирилл, клюнуло!-торжествующе крикнул князь. – Смотрите же!

Я отвернулся.

Фигура на противоположном конце двора пошевелилась, начала приподниматься, все еще спиной к нам. И такое знакомое почудилось мне в этой фигуре, что сердце перестукнуло невпопад и заныло.

– Смотрите! Да смотрите же сюда! – шипел сидящий на корточках князь, резко дергая меня за брючину. – Видите?

У моих ног неправдоподобной сияющей грудой лежали вываленные из сундучка драгоценности: браслеты, кулоны, броши, перстни, цепи, ожерелья, и снова – браслеты, перстни, кулоны... Все это мерцало, искрилось, блестело и плавилось. Все это, казалось, дышало и шевелилось-как эта вот желтая, в кровавых рубиновых каплях, змея, медленно стекающая с вершины кучи. Тут же на боку валялся и сундучок с изувеченным замком.

– Вы видите? Теперь-то вы видите? Убедились теперь? – исступленно говорил поднявшийся в рост князь, круша каблуком подкатившийся ему под ноги браслет, расплющивая его, выбрызгивая из него фиолетовые каменья.

– Убедились, Сурин? Смотрите! Трогайте, да трогайте же, разрешаю! Да одного этого хватило бы мне на самую роскошную жизнь, ибо этому нет цены! Но мне не нужно ничего!-крикнул он, переведя дыхание.-Только перстень! Перстень!

Мансуров рухнул на колени, яростно расшвыривая драгоценную груду.

– Так! – кричал он. – Вот так! Готовьтесь, Сурин! Вы готовы? – Он поднялся бледный, как привидение, и поднес к моим глазам янтарь. Дужку перстня он зажал скрюченными пальцами. – Ваш черед, циллон! – сказал он.-Ну же! А это еще кто? Кто вы? Кто вас звал сюда? – захрипел он вдруг с яростью, глядя на кого-то за моей спиной.

– Кирка, – тихо позвал меня Люськин голос.

В один прыжок я был рядом с ней. Я обнял ее и прижал к себе.

– Я все понимаю, – шептала она мне в сердце, как тогда, во сне, но эта была теперешняя, взрослая Волхова. – Я все понимаю. Я больше не отдам тебя никому. Ни прошлому, ни будущему, ни снам, ни чуду-никому. Я люблю тебя, Кирка, я умру без тебя! Кто он тебе, этот старик? Чего он от тебя хочет?

– Что он должен сделать? – почти спокойно переспросил князь. Носком туфли он отбросил остатки драгоценной кучи, лежащей на его пути, подошел к нам. – Взгляните на его лоб, мадам, – сказал он.

Волхова глянула мельком и улыбнулась:

– А-а!..

– Сейчас ваш Кирилл – к тому же и мой Кирилл, смею вас уверить,-освободит звездолет своих соотечественников, вот этот звездолет, мадам,-Мансуров затряс перстнем. – Сейчас он сделает то, что за три тысячи лет до него не удалось сделать его землякам, его предкам. Он-циллон, мадам. Он освободит корабль, и то, что было в вашем Кирилле от его предков, исчезнет вместе со звездолетом! И когда стартует этот звездолет, пламенем его дюз, в которых сгорает милл, в этом всепоглощающем пламени, преобразующем материю в пространство, я буду отброшен в межвременье, в вечность!

.. .Самое страшное, что говорил он все это спокойно и уверенно, ни на йоту не повышая голоса. Кричали его слова, их смысл.

– А стартовое излучение, Отблеск Синего Скорпиона, даст мне способность жить в любом мире, какой бы я себе ни вообразил. И в этом мире, конечно же, будет и этот дворец, и этот город, и та дурочка у входа, и вы, мадам! Все в нем будет покорно мне, ибо воображать буду я!

– Ничего этого не будет, – тоже спокойно ответила князю Волхова, – не будет потому, что этого не захочу я.

– Ах, не будет? – иронически протянул Мансуров.-Ну-ка, янтарь ко лбу, Кирилл Иванович! Ну же! УПХАРИ АЛИИАНА РАВА!

Волхова посмотрела на меня с любопытством.

– Ничего не будет, Кирка, ничегошеньки с тобой не случится. Я же сказала, я же знаю...

Я посмотрел на янтарь в ладони и прижался к нему лбом.

.. .Точно гигантский комар зазвенел вдруг тонко, нестерпимо, убийственно. И это длилось долю мгновения, в которую я даже не успел упасть. А в следующий миг словно стальной стержень прошил меня от макушки до подошв, пригвоздив к земле. И в эти доли мгновения, в остановившемся времени, я видел, как, меняясь, оплывая, разваливаясь на куски, исчезают в струе фантастически яркого пламени и дворец, и колоннада, и небо со вспыхнувшими на нем облаками.

Волхова стояла рядом со мной в самом центре этого пламени. Она улыбалась, глядя на меня, запрокинув голову. Она стояла в пламени, как в солнечном луче, и это пламя вдруг бессильно упало к ее ногам, сделалось ослепительной точкой и исчезло.

– Ну вот, – сказала она, – только-то и всего... Как же мы выберемся-то отсюда, горе мое?

Я огляделся. Мы стояли у решетки сада, отделяющей его от Офицерской.

– Затащил-таки! Хорошо еще, что я в брюках. А если увидит кто: в садике с девицей в такую рань? Давай перелезать скорее. Да очнись ты!

Она взяла мое лицо в ладони и близко заглянула в глаза.

– Забудь, – сказала она. – Все будет теперь хорошо. Ну, помоги же! Волхова, взяла меня за руку.

Мы перелезли через ограду, спрыгнули на тротуар.

– А знаешь, – улыбнулась она, – знаешь, что действительно тебе нужно сделать, чтобы быть счастливым со мной? Завтра же ты переедешь к нам с Дашкой, понял? – Она взглянула на часы:– Половина восьмого, господи! Ты-то в отпуске, а мне на дежурство. Побегу я, Кирка. Поцелуй-ка меня, ну!

Я обнял ее.

– Кончается сон, милый, – сказала она, закрыв глаза. – Сейчас мы вынырнем в явь. Но теперь-то мы ничего не забудем – ни ты, ни я. "Они жили долго и счастливо и умерли в один день. .." Ну вот – почти уже и явь. Пусти же меня, Кирк?!

– .. .ветром, ветром... – недовольно бубнил над моим ухом надоедный чей-то бас. – Ветер-то был разве ночью? Я ж с двух часов у моста рыбачил, что ж, по-твоему, – я б ветра не упомнил?

– Так с какого ж рожна вершина грохнулась? Сама по себе, что ли? петушился тенор.

– А я почем знаю? Сказано – катастрофа,-авторитетно заключил бас.Давай, друг, твоя очередь, – – слегка подтолкнул он меня.

– Уснули, мужики? – Лизавета высунулась из окошка.

Я вытряхнул деньги в ее ладонь и отошел с кружкой к дереву.

Стояла у ларька очередь, чуть наискось, как обычно, и не было в ней ни Миши, ни Пухова, и князя в ней не было. Стоял же за мной и сейчас вот брал кружку здоровенный, средних лет человек, мне незнакомый, в брезентовой робе и со спиннингом в руке.

Он-то и говорил-доказывал, что не ветер покалечил дерево и отшиб вершину.

А вершина лежала поперек тротуара, комлем на проезжей части, и кое-кто из очереди забрался на нее скуки ради. А листья на вершине этой, еще живые и по-утреннему свежие, трепетали на ветру, не зная и не чувствуя, что обречены. А может быть, – чувствуя?

Я не спеша пил пиво, слушая шелест листьев. И думал я о том, что в двух остановках отсюда живет моя Волхова, и нет мне без нее жизни, как и ей без меня. А все прочее для нас не так уж и важно.