Текст книги "Девятый чин"

Автор книги: Олег Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Жизнь взаймы

Нельзя сказать, чтобы при виде Брусникина прежние знакомые и поклонники стали переходить на другую сторону улицы, но заметный вакуум вокруг себя Никита ощутил в полной мере. Неудачников не то чтобы не жалуют среди столичной богемы, вовсе нет. Скорее, их опасаются.

Всем известно: болезнь эта не заразная. Здесь – иное. Здесь – категория социального уровня. Для примера: в исправительной колонии воровская элита сидит за одним столом, а «опущенные» – за другим. Обмолвишься не с тем, и не заметишь, как пересадят. Потому даже Туманов Никите звонить перестал. Слухи на Москве – по-прежнему самый надежный источник информации.

Но не таков был характер Брусникина, чтобы, единожды одолев огонь, воду и медные трубы, сломаться вот так, за здорово живешь. Характер провинциала, выкованный в борьбе за место под столичными юпитерами, огнеупорен, водонепроницаем и тверд, словно часы профессионального спасателя, сделанные на заказ. Они тикают под руинами и на дне океана, и, пока у спасателя теплится надежда, эти часы его не подведут, как и он не станет их подводить, убыстряя или замедляя бег времени. Он точно должен знать, когда начались его поиски и когда они прекратятся.

«Надежда умирает последней, – говорил себе Никита. – Пусть любовь уже издохла. Пусть вера в собственные возможности почти испустила дух, ибо невелики возможности жалкого смертного, которому противостоит сама судьба, до зубов вооруженная стечением обстоятельств. Но все же надежда умирает последней. Надобно оставаться собранным, разумным и ловким. Надобно увертываться и выжидать».

Беспристрастно подвергнув логическому анализу девяносто с лишним дней сплошной невезухи, Брусникин пришел к выводу, что, во-первых, произвол судьбы куда безобиднее произвола той же отечественной милиции. Там, где милиция предпочитает целенаправленные действия, судьба останавливает выбор на хаотическом нагромождении случайностей, которых, в принципе, если передвигаться по городу со всеми надлежащими предосторожностями, удается вполне успешно избегать. И лишь когда эти два произвола вступают в сговор, даже самый подготовленный к любым неожиданностям человек может смело сдаваться на милость победителя.

Во-вторых, Никита понял, что он ошибался, учитывая с некоторых пор лишь негативные стороны своего бытия. Ошибался, подобно всем строителям ложных теорий. Исключения из правил существуют даже тогда, когда их старательно пытаются обойти, чтобы не испортить общей картины.

Никита тщательно, будто последнюю мелочь в кошельке, пересчитал все светлые моменты.

Допустим, хозяева того же агентства «Альбатрос» не смогли пробить его кандидатуру на роль отца семейства в рекламе масла «Доярское». Заказчики выбрали румяного Лагутина. Зато Никита сыграл эпизодического соседа в халате, у которого это самое масло закончилось. Да еще озвучил закадровый текст. В сумме – двести долларов.

Далее. Брусникина утвердили ведущим на шоу «Толстяк» в казино «Последний шанс». И это вопреки мнению арт-директора того же казино, любовницы бездарного шута Каблукова. Правда, за час до выезда у Никиты перегорел утюг, и он явился к началу представления в модном, но мятом костюме. Все иные костюмы Брусникин загодя отнес в срочную химчистку, после того как соседка Алевтина из лучших побуждений обработала их новейшим растительным средством против моли под названием «Живоглот». Но в срочной химчистке отмечали юбилей приемщицы, торжественно завершившийся пожаром. Короче, арт-директор казино при виде Брусникина сдержанно выразила негодование, и место у микрофона занял Каблуков. Никите же выплатили пятьдесят долларов отступных. Могли и не выплатить.

Что до утюга, то с этими бытовыми приборами Брусникину не везло, сколько он себя помнил. Стало быть, факт поломки утюга к невзгодам трех последних месяцев имел весьма спорное отношение.

Следующий пункт. На Птичьем рынке Никите подарили черного персидского кота.

С некоторых пор Брусникин пристрастился к одиночным прогулкам, дабы не рисковать здоровьем и настроением приятных ему людей, так что на Птичий рынок он заглянул совершенно случайно.

– Опарыш нужен? – окликнула его из-под козырька небритая харя.

– Вряд ли, – ответил рассеянно Брусникин.

– А чего пришел?! – Харя проводила его недобрым взглядом.

«Действительно, чего?» – следуя в плотной толпе любителей фауны, сам себе удивлялся Никита.

Но в птичьих рядах замечательно заливались дрозды с канарейками, весело трясли медалями не бешеные собаки в своих вольерах, и рыбы в аквариумах виляли хвостами, радуя взгляд всеми цветами радуги. Словом, у Никиты впервые за долгий срок поднялось настроение. Вдруг он понял, «чего пришел». Пушистый черный кот с тусклыми и желтыми, как дублоны, зрачками, посаженный за решетку, напомнил Никите себя в районных застенках. Кот пребывал в таком же недоумении. «Да как я оказался среди всей этой урлы?! – ворчал он глухо. – Имею право на адвоката!»

– Сколько? – приценился Брусникин.

– Не продается. – Пожилая хозяйка в пунцовом шерстяном котелке смерила его взглядом. – В хорошие руки отдам.

Никита незамедлительно предъявил даме свои руки, как предъявлял их перед завтраком строгой воспитательнице в детском саду.

– Одной достаточно. – Дама поджала губы.

Брусникин послушно оставил одну ладонь. Подробнейшим образом изучив ее линии, дама открыла клетку и передала кота Брусникину.

– На какое имя отзывается? – Обрадованный Никита почесал коту подбородок.

– Ни на какое. – Дама закрыла клетку. – Сам приходит.

Она улыбнулась Никите и удалилась прочь, покачивая клеткой, словно пустым ведерком.

Кот в квартире освоился быстро и тем же вечером сослужил Никите великую службу.

Осаждавшая Брусникина после ухода жены магическая вдова Алевтина звонила ему как в дверь, так и по телефону. Однако, если дверь Никита не открывал, заприметив Алевтину в глазок, то телефон был его рабочим инструментом. И стоило травнице выяснить, что Брусникин дома, как в дверь она звонила до тех пор, пока Никита не откроет. Дальнейшее проникновение на территорию объекта было для нее делом техники.

– Думала, с тобой опять что-то ужасное случилось. – Расширяя корпусом узкую щель, целительница накатывалась на Брусникина неудержимо, точно цунами.

– Да что же? – из последних сил сдерживая ее натиск, отговаривался Никита. – Что же случилось?

– Ну, это мне виднее. – Алевтина уверенно занимала прихожую.

Брусникин, надо признать, сам допустил роковую ошибку. В тот сучий день, когда на экране потонул «Титаник», Никита позорно надрался. И пошел к соседке за рвотным снадобьем. Брусникин был уверен, что у той любое снадобье рвотное.

Алевтина, прочитав по виду Никиты прошлое, настоящее и будущее, окружила бедолагу заботой и вниманием.

– Горячего бы вам, Никита! – засуетилась она, усадив Брусникина среди дурманящих сухоцветов. – Первого бы! С грибочками!

– И первое будет последним, – пробормотал самоубийца. – Трави меня, цыганка. Кто в ухо мне настоя мертвых трав теперь вольет, тому я завещаю свой трон, слонов, полцарства и матрешек. С клинком в зубах я Стикс переплыву, покуда спит уставший перевозчик. В театр теней войду, на флейту опираясь, как на посох Оссиана.

Перейдя на шекспировский слог, Никита заметил перед собой глубокую деревянную лохань с дымящимся варевом.

«Покончить! Покончить с этой опостылевшей жизнью! А там будь что будет!» – Брусникин схватился за ложку и, обжигаясь, принялся поспешно хлебать мутный грибной яд.

Потом он уже не помнил, что было, но утром Алевтина уверила его, что все «было замечательно».

– Со мной ты испытаешь наслаждение, какого прежде ты не испытал. – Сладко потянувшись, Алевтина сбросила с Никиты простыню и нависла над ним, подобно утесу. Проскочив под ее персями, Брусникин забежал в ванную комнату. Рвотное всетаки подействовало.

Осада Никитиной квартиры продолжалась дней десять. Как раз в тот изнурительный отрезок времени Брусникин потерял свои эксклюзивные костюмы. Однако все кончилось, когда у Брусникина обосновался черный кот. Он же – воплощение зла и порчи.

Когда целительница в очередной раз со штурмом пробилась в квартиру Брусникина, кот продефилировал через прихожую, беззастенчиво проведя неодолимую черту между Алевтиной и «потенциальным спутником жизни». Черных котов соседка боялась пуще сглаза. Сторож Восточного Столба Марк Собакин предсказал ей, что именно черный кот однажды похитит ее дыхание и обречет на гибель в судорожных корчах. «Бойся черных котов, Алевтина!» – воздел он над ее пробором два тонких перста с длинными грязными ногтями.

Алевтина, выкатив ясны очи, задом отступила на лестничную площадку. По чести сказать, Брусникин так и не узнал, что на нее нашло. Час спустя, одеваясь на читку, он случайно заметил краешек почтового конверта под дверью. Распечатав подметную депешу, Брусникин прочитал: «Не ждала я от вас этого, Никита. Прощайте. Не приближайтесь ко мне и не оправдывайтесь. Между нами все кончено. Презирающая вас Алевтина».

– Что бы сие значило? – удивленно спросил Никита у безымянного кота.

Кот почесал ухо лапой и на кривых ногах утопал на кухню.

К началу первой читки Никита, разумеется, опоздал. В точности он не брался определить, ненавидел ли его муниципальный транспорт как автолюбителя всегда или невзлюбил именно за последние месяцы. Это в равной степени относилось к метро, автобусам, троллейбусам и трамваям. А такси для Брусникина в сложившихся финансовых обстоятельствах было непозволительной роскошью.

Общественный транспорт мстил ему разными способами. Иногда магнитная карта размагничивалась, и Никита подолгу доказывал у окошка выдачи проездных, что у него осталось еще на четыре поездки. Иногда, если Брусникин пытался пробраться к театру наземным способом, вставали троллейбусы, как будто у них началась забастовка. В конечном итоге все объяснялось заурядной аварией в проводной системе энергоснабжения. Иногда подземный эшелон, битком набитый задыхающимися пассажирами, застревал в тоннеле на целых полчаса. Никите даже неловко было думать, что из-за него страдает масса безвинного народа, но именно так он и думал.

Как-то ему посчастливилось ехать в полупустом вагоне. Кожаную сумку не малой стоимости он поставил неподалеку от себя на сиденье. Внутри лежали томик Лермонтова со множеством пронумерованных закладок плюс два сценария Охламонова, который, после истории с вырезанным эпизодом, назло всем продолжал поддерживать с Никитой теплые творческие отношения.

Читая газету «Советский спорт» с результатами матчей очередного футбольного тура, Брусникин расслабился. А расслабляться Никите никак было нельзя. Ибо частенько ему на ум приходили теперь слова Дрозденко или, может быть, не Дрозденко, но странного попутчика, исчезнувшего прямо на глазах с заднего сиденья «Фольксвагена»: «Прощай и будь теперь начеку».

Благообразный седой гражданин в очках, сидевший напротив, вел себя до поры смирно, как и остальное немногочисленное население вагона. Тем неожиданнее был для Никиты его поступок. С воплем: «Я вас всех спасу!» – мужчина вдруг вскочил и выкинул кожаную сумку Брусникина в открытую раздвижную форточку.

Недоразумение, конечно, быстро разрешилось, и вполне интеллигентный пенсионер долго извинялся перед Никитой. Оказывается, он принял его сумку за нарочно оставленный чеченскими террористами взрывной механизм. Что оставалось Никите, как не войти в его положение? Враг уже не однажды использовал этот подлый прием, так что все москвичи обязаны быть начеку. Никита – не был, а пенсионер, спасибо ему и земной поклон от Охламонова, – был.

Добравшись после внезапного разрыва с Алевтиной в театр, Брусникин пригнулся, будто его голова мешала сидящим в зале смотреть увлекательное представление, и тихо дошел до второго ряда, где разместился весь задействованный в будущей пьесе состав. Сел он рядом с ветераном сцены Петром Евгеньевичем Метеоровым.

– Вы кто? – Высокий голос режиссера-постановщика настиг его среди гробовой тишины. Герман Романович в гордом одиночестве бродил по сцене.

– Брусникин. – Встав, Никита раскланялся с окружающими.

– Сядьте! – распорядился Васюк. – Не надо вставать!

Никита сел.

– Впрочем, встаньте! – тут же отменил режиссер свое решение.

Никита встал.

– Сколько в вас? – Герман Романович близоруко прищурился.

– Восемьдесят пять! – по-военному доложил Брусникин, накинув себе пять килограммов лишку.

– Какой у вас рост? – раздраженно уточнил режиссер интересующие его данные.

– Метр восемьдесят пять! – Никита и здесь пять сантиметров нарастил.

Режиссер на планшетке сделал соответствующую запись.

– В баскетбол будем играть? – шепотом поинтересовался Никита у Метеорова.

– Не исключено, – кивнул флегматичный ветеран.

– Перестаньте шептаться у меня за спиной! – вскричал режиссер-постановщик, между тем стоявший лицом к аудитории. – Брусникин!

– Я! – Никита опять вскочил.

Коллектив единомышленников отозвался недружным смехом. Происходящее уже напоминало бенефис. Васюк, впрочем, оставался серьезен. Пробежавшись нервно вдоль рампы, он вернулся на исходную позицию.

– В какие войска призывались? – Режиссер перешел к послужному списку Никиты.

– В кавалерию! – Брусникин отдал честь и щелкнул каблуками.

Миша Кумачев зажал рот ладонью.

– Кого тошнит, могут выйти, – покосившись на него, заметил Васюк и вновь обратил все внимание на Брусникина. – Всадники нам не требуются. Будете играть драгунского капитана.

– Парадокс, – ухмыльнулся Метеоров. – Близкий друг нашего гения.

– Но позвольте, Герман Романович… – запротестовал было Никита.

– Драгунского капитана! – поставил точку Васюк. – Теперь о вас, Петр Евгеньевич. Для доктора Вернера вы, конечно, староваты. Но художественный совет нашего театра видит вас в этой роли. Я – не вижу.

– А так? – Метеоров, покинув кресло, подошел вплотную к сцене.

– Да не огорчайся ты, Никита. – Кумачев обернулся к Брусникину и хлопнул его по коленке. – Еще не утро. Как юнкер тебе говорю.

Спасибо, что Брусникин вообще получил роль в новой постановке, обещавшей стать хитом театрального сезона.

– Пары сотен не найдется? – воспользовался Никита сочувствием коллеги.

С двумя бумажками по сто долларов Миша расстался легко. Его отец был хозяином пяти кегельбанов.

– Не больше? – спросил он при этом.

– Больше не выпью. – Никита убрал деньги в бумажник.

Когда-то он сам одалживал деньги своим товарищам. Но когда это было?

Вечером Никита, накрывшись котом, лежал на диване и перелистывал роман писателя Ремарка «Жизнь взаймы». «Сверхточное название, – вывел для себя Брусникин. – В сущности, оно вмещает в себя гораздо больше, чем простое одалживание денег».

Даже Брусникин стал догадываться, что жизнь, отпущенная ему кем-то в бессрочный кредит, невозможно погасить как свечку. Не ты зажег, не тебе и гасить. А само понятие «долг» в данном контексте разрастается с каждым прожитым днем. Но укладывается в него не только то, что мы должны еще совершить. Сюда входит и то, что мы не должны совершать ни при каких обстоятельствах. И сюда же входит все, что мы уже совершили, но не способны выправить: ошибки прошлого, сделанные как вольно, так и невольно, зло, причиненное кому-либо как намеренно, так и походя, да и мало ли что еще…

«Прости нам долги наши, как мы прощаем должникам своим», – бормотал, стоя на коленях у иконы, потомственный казак Федор Афанасьевич Брусникин. Октябренок Никита над дедом тихо посмеивался: дураку ясно – Бога нет.

Но теперь, с книжкой на диване, он думал иначе. Есть Он или нет, но суть-то молитвы не меняется. Коли не в состоянии мы выплатить свои «долги», то – извините. Просим прощения покорно. Но смеем ли мы уповать на прощение, когда сами не прощаем другим ни нанесенных обид, ни причиненного ущерба, ни обманутых надежд?

«Все же многое зависит от перевода емких выражений», – отметил Никита, погладив черного домашнего хищника. Знакомый и крайне образованный дублер с английской речи Леша Карпюк поведал Никите следующее. Некий переводчик, плохо зная военную историю янки, назвал в русском издании роман Хемингуэя «За рекой в тени деревьев». Как оно было связано с полковником, вступившим в свою последнюю схватку со старостью и смертью? Да никак. Но зато коренным американцам хорошо известна команда тяжело раненного генерала, которую тот отдал своему отряду во время Гражданской войны: «Реку вброд и рощу взять!»

– Я перейду эту реку, – прошептал Брусникин, уже засыпая. – И я возьму эту рощу.

Утерянный след

Хариус вернулся на Лесную хотя и без Капкана, зато – со сведениями.

Сосредоточенный, будто фельдмаршал Кутузов перед генеральным отступлением, Глеб Анатольевич Малютин висел над столом, изучая две кокаиновые трассы, проложенные по карте Москвы и Московской области. Первая трасса шла до Рузы, вторая вела к Сычеву.

– Я от Гали! – сообщил последние новости запыхавшийся Хариус. – Галя, сучара, хвостом крутит! Капкан забашлял его на три штуки родных, а когда я завез его в паб – с концами!

– Разыскать, – дорожка до Сычева исчезла в ноздре Малюты, – и доложить!

– Кого? – потерялся Хариус.

– Обоих.

– Да Галя когти полирует на Ленинградском! – Хариус быстро смекнул, что его шеф не в том состоянии, когда до него все доходит с полуслова. – Это Капкан с концами отчалился! А Галя последний, кто с ним базарил!

– Не ори. – Малюта протер вспотевшее лицо носовым платком с монограммой, вышитой бисером. – Дай сообразить.

«Вот козлы, – расслабленно думал Малюта. – Решили, что я совсем без мозгов. Узнай эта кодла, что у меня день смерти Капкана в „судовом журнале“ вместе с исполнителем указан, то-то бы кипеж подняли. Осталось мне забыть, где общак, – и все. Можно смело на пенсию. И пусть меня Кашпировский от склероза лечит. Хрен я что вспомню. Болен мужчина».

– Поехали. – Уничтожив трассу до Рузы, Малюта с трудом поднялся на ноги. – За Капкана мне Лорд ответит. Я его свинину заставлю жрать.

Все выходцы с Кавказа, по убеждению Глеба Анатольевича, исповедовали мусульманство.

Через полчаса гангстеры прибыли в паб «Лорд Кипанидзе». Прибыли бы и раньше, да Малюта спустился в подвал обстрелять доставленный Лыжником с очередной партией оружия «Вальтер». Пистолет уже месяц хранился в его сейфе без пользы, и, собравшись к Галактиону Давидовичу, Глеб Анатольевич подумал, что вдруг да боевая машинка пригодится.

– Добрый «Вальтер», – высадив полную обойму в чучело следователя Кузьмичова, усадившего когдато Малюту на «скамью запасных», Глеб Анатольевич обернулся к Хариусу: – Кучно бьет.

Чучело следователя, пошитое Соломоном и расписанное им же, портретного сходства с Кузьмичом не имело, хотя старый мошенник был художественно образованным специалистом. Чучело больше походило на тещу Соломона, Магду Абрамовну. Потому на груди его, чтобы не возникало путаницы, была выведена печатными буквами надпись: «Кузьмич».

Освободившись по амнистии, освоившись в условиях стихийного капитализма и войдя в силу, Малюта добился того, чтобы следователя ОБХСС, а затем и столичной прокуратуры Кузьмичова понизили в должности и перевели в районное отделение.

– Гут арбайтен. – Глеб Анатольевич передал «Вальтер» Хариусу. – Ты немецкий знаешь?

– Ответ отрицательный. – Пряча оружие в кобуру, Хариус не преминул ввернуть фразу из просмотренного накануне иностранного фильма.

– Изучить и доложить, – отчеканил шеф, медленно восходя по лестнице.

– Помилосердствуй, Глеб Анатольевич! – От обиды Хариус непроизвольно перешел на какой-то лакейский стиль причитания. – Или провинился я перед вами, когда вы мне такое унижение доставляете?! Мы, чай, в Германию не собираемся!

– Собираемся. – Шеф был краток и непреклонен. – Возьмем Капкана и соберемся. Во Франкфурт.

– Да почто нам Германия эта?!

– Вперед смотри, малыш, – благодушно продолжил уже в машине диалог со своим телохранителем Глеб Анатольевич. – Бабки обналичим. Приобретем в Альпах недвижимость типа замок Иф через посредническое агентство. Тебя одного беру в светлое будущее. Въезжаешь ты, дурья твоя башка? И чтоб – никому. Ни жене, ни детям, ни Байкеру. На горных лыжах, как швейцарский сыр в масле, кататься научишься. Учиться тебе надо, сынок.

– Въезжаю! – Польщенный доверием хозяина и обрадованный нарисовавшейся перспективой, Хариус чуть не въехал в бампер притормозивших у светофора «Жигулей».

Обласканный суровым шефом, он впопыхах совсем забыл, что Капкана давно уж нет и по доверенности, на него оформленной, пусть даже и генеральной, никаких денег со счетов судоходной компании снять не удастся. А коли так, то не светит ему безопасная, уединенная жизнь средь альпийских лугов, как не светит его дочери Люське обучение в престижном учебном заведении германского образца, где значительно реже, чем в России, спаивают и насилуют легкомысленных девушек.

Галактион Давидович, предприниматель опытный и дальновидный, встретил своего партнера самым радушным образом, то есть – стоя и с распростертыми объятиями. Малюта, впрочем, обниматься с ним не пожелал, а сразу опустился в глубокое кресло с обивкой из свиной, упругой кожи.

– Какая честь, Глеб Анатольевич! – воскликнул князь, одарив своего слегка каменного гостя широкой улыбкой. – Собственно! Лично! Какая честь для бедного кутаисского вельможи!

– Какая там в жопу честь! – отмахнулся Малюта. – По существу давай.

– По существу так по существу, – не стал возражать исполнительный директор.

Хариус, посетивший заведение ранним утром, уже пробовал взять его на понт и вообще гоношился. Из чего князь сделал соответствующие выводы. Предпоследним делом в его положении было бы отпираться, а последним – напоминать о лавровом венке от грузинского землячества, доставленном персонально Галактионом Давидовичем на похороны Капкана. Малюта крайнего ищет? Молодец. Переходящее знамя ему в руки. А его, Галактиона, прямая перед партнером обязанность оказать в этих поисках всемерное содействие.

– Я с Капканом встречался по существу, – выложил он Малюте заранее подготовленную «правду». – Когда встречался? Да тогда и встречался, когда его Хариус подвозил. А отсюда он с каким-то чудиком уехал. Вот с него и спрашивай. Кто подтвердит? Да все подтвердят.

Директор выглянул за дверь и кликнул Стручкова.

– Сей момент, Галактион Давидович! – Гриша рассчитывал посетителей.

– Свидетель, – пояснил князь Малюте.

– А должок? – прищурился Глеб Анатольевич, закуривая.

Вопрос его был с подвохом. Но подвох застал директора во всеоружии.

– Два дня обождать просил. – Он пододвинул Малюте бронзовую пепельницу в виде адмирала Нельсона. Собственно пепельницей была треуголка флотоводца, которую тот единственной рукой держал на отлете перевернутой, будто Нельсон просил подаяния. – Все попадают в затруднительные случаи. Капкан оказался не прочь подождать. Но за долгом так и не прибыл, земля ему пухом.

– Откуда знаешь? – Малюта, пристально глядя в глаза директору, подался вперед.

– Предполагаю так. Живой – прибыл бы, – хладнокровно ответствовал Галактион Давидович.

Он отомкнул серебряным ключиком шкатулку слоновой кости, исполнившую в благодарность куплет гимна «Правь, Британия», и рядом с Малютой лег пухлый конверт.

– Сколько он Капкану задолжал? – накрыв конверт волосатой лапой, Малюта обернулся к телохранителю.

– Вроде три, – наугад выдал Хариус.

Малюта пересчитал деньги и убрал конверт в карман.

– Сходится. Все до копья. – Деньги, как бесспорное доказательство, заставили его признать непричастность исполнительного директора к исчезновению Капкана. – Ладно, Галя. Ты – чистый.

В конверте лежало пять тысяч долларов.

– Добрый денечек, Глеб Анатольевич! – подобострастно приветствовал Малюту официант Гриша Стручков с подносом и белоснежной салфеткой на сгибе руки.

Малюта кивнул ему из заоблачной высоты.

– Расскажи про поэта, что знаешь. – Князь отвернулся к окну, словно дальнейшее его мало беспокоило. – Тот опасный человек, что с Капканом уехал, еще раз потом сюда показывался. Вроде как Павлика искал. Павла Андреевича, земля ему пухом. А сам – из Кривого Рога.

– Абсолют! – с готовностью подтвердил Гриша. – Я его еще спустя в камере встретил!

– Спустя что? – вскинул брови Глеб Анатольевич, не одобрявший однополой любви.

– Спустя примерно месяц, как он Павла нашего Андреевича выслеживал, шпик, – развернуто пояснил официант. – В районном отделении Крылатского. Теща у меня замуж выходила – на Осеннем бульваре она прописана, – ну и драка там случилась по русскому обычаю. Американцы, Глеб Анатольевич, до усеру не напиваются, извините за резкость. Потому и достигли, подлецы. А так пришлось мне зачинщиком пойти, чтоб не испортить обедню.

– По существу говори. – Малюта нетерпеливо дернул запястьем и посмотрел на циферблат.

– Вот я и говорю, – занервничал Гриша. – Его в красном халате на голый торс привели. Но я виду не подал. Кто его знает, мокрушника? Там же лампочка тусклая по уставу. А вдруг у него халат кровью заляпан? Может, это кровь-то Капкана и была, Павла Андреевича нашего?

После такого дерзкого предположения у Хариуса отвисла челюсть, а Малюта загасил окурок, не попав в треуголку, о маникюрный футлярчик исполнительного директора.

– Номер отделения, – прохрипел он, вздрогнув.

Официально теща Стручкова замуж выходила по шестому разу, потому номер отделения милиции Гриша успел выучить наизусть.

Выхватив мобильный телефон, Глеб Анатольевич пробежался пальцем по кнопочкам.

– Говорите после звукового сигнала! – услышал он в трубке веселый голос Лыжника.

– Ты у нас в помощниках депутата числишься? – спросил Малюта.

– Лидера фракции «Честный передел», – уточнил свое политическое кредо Лыжник. – Владимира Иннокентьевича Раздорова. Мы его избирательную кампанию финансировали.

– Корка при тебе?

– Обижаешь! – заржал мастер спорта по биатлону. – Я же, бля, курирую от фракции комитет по борьбе с организованными преступниками! Участие в любой момент может потребоваться! В городе сам знаешь какая обстановка! Криминал во власть, падла, рвется!

– Записывай. – Мафиози продиктовал подручному номер отделения и приметы Гришиного сокамерника.

– В халате, значит? – хмыкнул отставной биатлонист. – Ну-ну! Такого придурка они вряд ли скоро забудут! Раскидаю проблемы и через пару дней наведаюсь!

– Правильно, – согласился Малюта. – Вот прямо сейчас и поезжай. Я у Галактиона ужинаю. Жду информации к десерту: адрес, телефон, место работы, наличие судимостей, родственники в Израиле… Что там еще?

– Пол, – невпопад брякнул Гриша, прикусив тут же язык.

– И пол, – уточнил задачу Глеб Анатольевич. – Все, короче, что есть на гада.

Окончив разговор, совладелец пивной вопросительно посмотрел на Галактиона Давидовича.

– Окажи честь, – кивнул тот. – Раздели трапезу с прямым потомком. Поросенок молочный, оближешь пальчики. Сам почти готовил.