Текст книги "Майданутые. Том 1. Раскол (Украина 2013 года). Кн.1 Братья (СИ)"

Автор книги: Олег Базалук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

На похоронах Светланы Олег впервые увидел плачущего брата. Олег никогда не видел, чтобы так рыдал мужчина. Он вообще никогда не видел рыдающих братьев – это случилось первый и последний раз. И в этот момент он не только осознал, но и прочувствовал трагичный привкус жизни. Даже отец не сдержался, рыдал как девочка, у которой отняли любимую игрушку. Все Беленчуки боролись за Светлану, но разве мог что-то значить рядовой гражданин в налаженной государственной системе Советского Союза? Не помогли ни связи, ни обращения к совести и человечности. Только смерть Светланы что-то пробила в армейской чиновничьей бюрократии, заставила государственный маховик провернуться. На сорок дней после смерти Светланы, майору Беленчуку, в связи с плохим состоянием здоровья супруги, подписали рапорт об увольнении. Жизнь словно продолжала издеваться над Сергеем, испытывая его на прочность. В сорок лет Сергей Беленчук с двенадцатилетней дочерью остался без жены и работы.

Сергей перевез тело любимой жены в Киев, на её родину, похоронил рядом с её отцом, и в Киеве так и остался, поближе к её могиле. Совершенно один, в чужом городе, в сорок лет он начал строить новую жизнь, главное место в которой заняла его дочь – Аня. Он устроился на скорую помощь и двадцать лет спасал людям жизни, словно оправдываясь перед той единственной, которую он так и не смог спасти. Сергей больше не женился, растил дочь сам, вкладывая в её обучение лучшее, что мог выбрать в обесценивающемся постсоветском образовании. И по мере того, как взрослела дочь, он все обостреннее нуждался в качественном общении. Нет, не с женщинами. Он выбрал семью, братьев, внутренний мир которых он открывал заново. Сергей Аникиевич переманил в Киев сначала Олега, а потом и Владимира. Как и в детстве, он опекал братьев, заменив им отца после его смерти.

Претерпев столько несчастий за свою жизнь, Сергей Аникиевич Беленчук ни разу не усомнился в правильности советского образа жизни. Из всех братьев он больше всех грустил по советской власти, принципиально отвергая все европейское и американское.

Сергей Аникиевич редко повышал голос. Он даже спорил не эмоционально, а словно рассуждая, медленно, с расстановкою произнося каждое слово. В споре он оперировал не интонациями голоса и словами, а смыслами, прожитыми и выстраданными. Поэтому переубедить его удавалось только содержательностью и глубиною охвата проблемного поля. Но такое удавалось редко кому.

– Сережа, я не смотрю на жизнь в Европе через розовые очки. Уверен, у европейцев проблем больше, чем у нас, потому что в Европе жестче условия выживания. Взять ту же хозяйку, у которой я жил: не от хорошей жизни бабушка в 85 лет содержит студентов, готовит и стирает за ними. Она рассказывала, что её пенсии хватает только на содержание дома, но ведь нужно еще и за что-то жить!

Моя хозяка познакомила меня со своим сверстниками: подругами, друзьями. У каждого из них есть дети, но у детей своя жизнь, на которую никто из родителей не претендует. Я видел, как одни старички замкнулись в своих болячках и запустили свои дома: они стоят неубранные, с заросшими сорняками участками; другие – поселили в дома детей, а дети за это выделили им комнату и оплачивают сиделок, которые круглосуточно ухаживают за родителями. А моя хозяйка выбрала третий путь – она борется сама, хотя дочь живет через четыре дома вниз по улице.

Сережа, я хочу только сказать, что в образе жизни европейцев есть много такого, что нам стоит перенять. Нужно перестать видеть в западных странах врага. Начиная с Горбачева, мы все перестраиваем, ломаем, а вместо старого придумываем что-то новое, нелепое, несуразное. Но зачем придумывать? Почему мы не воспользуемся уже готовым и приносящим пользу в других обществах?

Согласен, не всегда чужой опыт подойдет нам. У нас другая ментальность, культура, традиции. Но тогда зачем мы адаптируем украинскую систему образования под критерии Болонской системы, которая не подходит под наш менталитет? Почему мы заимствуем то, что у нас плохо приживается, а то, что нам подойдет, принесет пользу, мы отвергаем?

– Приведи пример, пожалуйста.

– Семейные ценности. Сережа, ты не только для меня, но и для людей, которые тебя знают, образец семьянина. Расскажи мне брат, пожалуйста, о нашем прадедушке: как его имя, фамилия, где родился, чем занимался? Можно по любой линии: по отцовской или материнской. Ты меня совсем недавно убеждал, что в Советском Союзе семья являлась основной ячейкой общества, а в западных странах, на которые равняется Украина, материальные ценности разрушили институт семьи. Так, кто наш прадедушка?

Сергей задумался. Олег заметил, что поставил брата в тупиковую ситуацию.

– Вот видишь, Сережа, для тебя советская власть и советские ценности – это непревзойденный уровень. Ты считаешь, что украинское общество катится в пропасть, что новые ценности поверхностны и уступают ценностям, которым преклонялись советские граждане. Но не стыдно тебе, поклоннику советского образа жизни, не знать свою родословную до четвертого поколения? Сережа, в паспорте моей собаки расписана родословная до десятого колена, а ты, как и я, нашего прадедушку не знаем! А в доме моей квартирной хозяйки в Брайтоне хранятся не только фотографии и фамильные ценности предков до седьмого колена, а и мебель, личные вещи. Все это с такой теплотой и трепетностью охраняется и показывается, что, только наблюдая за этим, и проникаясь чужими чувствами, понимаешь глубину платоновской мысли: «Народ, не знающий своего прошлого, не имеет будущего».

Каким оказалось будущее у советского народа, который заставили забыть прошлое? Может поэтому Советский Союз развалился как карточный домик?

– Олег, ты высказываешь интересные мысли. Я согласен с тобою: нам нужно глубже изучить наше генеалогическое дерево. А что касается Советского союза, то люди боялись своих предков. За славное прошлое рода некоторые запросто попадали под расстрел.

– Сережа, но это ничего не отменяет. Допустим, несколько поколений под страхом смерти заставили забыть о своих корнях. Но Советского союза нет уже больше двадцати лет, а что изменилось в Украине, в России? Почему мы не восстанавливаем свою генеалогию, не обращаемся к истокам, корням? Почему мы не учимся у тех же европейцев ценить свое прошлое, причем не только прошлое всей страны, но и прошлое конкретной семьи, с семейными реликвиями и ценностями? Почему мы в прошлом ценим только то, что нам навязывают политики? Ведь прошлое, как и родителей не выбирают.

Я не предлагаю все огульно, скопом перенести из европейской ментальности на наше мировосприятие. Я настаиваю взять только самое ценное, то, что нас заставили забыть, что нас сделает сильнее и лучше.

– Олег, ты говоришь об очень серьезных вещах. Если эти мысли в тебе пробудила поездка в Брайтон, то ты, брат, не зря съездил.

Олег улыбнулся:

– Сережа, тебе надо пожить в Европе. Ценность жизни познается только в сравнении. Я там много чего интересного для себя открыл.

– Жить там я не хочу, но выслушаю тебя с удовольствием. Дождемся Володю из Москвы, соберемся, обсудим. Я для этого случая приберег бутылочку хорошего вина. Я слышал, ты начал пить?

– Начал.

– Вот и хорошо. Созвонимся.

Сергей подвез Олега к дому, помог занести вещи, попрощался и уехал на работу. Олег зашел в квартиру, снял обувь и куртку, откинулся на диване и обвел взглядом свою однокомнатную квартиру: «Ну, здравствуй, Родина!»

Глава 4

Братья встретились на выходных в двухкомнатной квартире Сергея Аникиевича. Обстановка квартиры часто выдает пристрастия хозяев. В квартире Сергея Аникиевича Беленчука отсутствовал модный в постсоветских странах «евроремонт». В ней отчетливо прослеживались советские предпочтения старшего брата и его увлечения в разные периоды жизни: еще с советских времен сохранившиеся серванты мебельной стенки для гостиной стояли битком забитые книгами русской и зарубежной классики. Отдельный сервант заполняли энциклопедии и справочная литература на медицинскую, биологическую, философскую, историческую и общеобразовательную тематики. На верху сервантов под самый потолок стопками хранились пропыленные альбомы с марками. Почтовые марки Сергей собирал со школьной скамьи вплоть до развала Советского Союза. В коллекции хранились редкие и ценные экземпляры марок. В углу гостиной (между стеной и мебельной стенкой) стояла гора друг на друга сложенных металлических коробок. Эти специальные коробки для коллекционирования брелков одну за другой из Америки привозил сначала Володя, потом его сын, Валера. Но брелков скопилась настолько много, что они не вмещались в коробки, и беспорядочно лежали на полках серванта. Сергей уже несколько лет как прекратил собирать их, но знакомые и знакомые знакомых из числа друзей и благодарных пациентов по-прежнему свозили брелки из разных уголков мира. В спальне на стене, на собственноручно прибитых полках из тонированного стекла красовались аккуратно расставленные бронзовые статуэтки греческих богов, героев мифов и великих исторических личностей – последнее увлечение Беленчука старшего. Сергей Аникиевич собрал больше ста статуэток. Вся семья с облегчением вздохнула, когда этот запал собирательства у Сергея потух, потому что статуэтки стоили приличных денег, и Сергей жертвовал многим, чтобы собирать деньги и покупать их.

В целом, в квартире чувствовался уют и шарм хозяина. Напротив входа в гостиную, стоял электрический камин, отделанный под красное дерево. По обе стороны от камина стояли дешевенькие, но мягкие и уютные кресла. Над камином висели три картины с изображением бегущих лошадей. При входе в зал, на полу по обе стороны двери журчали и мигали подсветкой два декоративных фонтана, которые создавали иллюзию водопада – все Беленчуки заразились от Олега Аникиевича шумом воды: он успокаивал и умиротворял. По центру зала, к приходу братьев Сергей Аникиевич разложил стол и сервировал его. Каждый из братьев тянулся к эстетике, поэтому семейные посиделки на тесной кухне уже давно канули в лету. На столе под спиртные напитки и соки стояли бокалы с сохранившегося с советских времен хрусталя, для блюд использовалась посуда из чешского сервиза, купленного в Москве еще в 70-е годы советской власти. Мельхиоровые ложки, вилки и ножи как в ресторанах лежали на салфетках по обе стороны тарелок. Подчеркнутая симметрия расставленной посуды указывала на педантизм и пунктуальность хозяина. Из старенького магнитофона пела русские народные песни Елена Ваенга, новое увлечение Беленчука старшего. Пела действительно душевно и проникновенно.

Олег полулежал в кресле возле камина и рассматривал корешки книг, стоящие на полках серванта: в свое время, как и старшие братья, он их все перечитал. Сергей с Володей заканчивали накрывать на стол.

– Сережа, чтобы ты не говорил, но есть у тебя что-то общее с англичанами: раритетная обстановка в квартире, буквоедство, тяга к ненужным вещам. Они точно также любят все тщательно расставлять, соблюдать какие-то пропорции и симметрию между предметами.

– Ничего, когда квартира перейдет Ане или внуку, весь этот хлам выбросится и уйдет на барахолку. Превратят этот заброшенный островок советской эпохи в современный стиль хайтека – с сарказмом пошутил Владимир Аникиевич.

– В этом заключается природа человека – создавать условия, в которых ему комфортно жить. Для Ани, а тем более для внука, мой стиль – это ретро. Я допускаю, что он им не нравится – воля их, пусть перестраивают квартиру под свои вкусы – с добродушной улыбкой ответил Сергей Аникиевич.

– А как же память о тебе?

– А разве она привязана к вещам?

– Как минимум в отношении к ним.

– Олег, следуя логике твоих рассуждений, мы сейчас должны продолжать жить в шалашах из веток, сохраняя верность образу жизни наших далеких предков?

– Сережа, оглянись вокруг: в этих собранных книгах, марках, брелках, статуэтках – твоя жизнь. Выбросить это все, равносильно лишить её содержания, ведь сколько ты во все это вложил своей энергии, творчества, наконец времени своей жизни. Это насколько нужно не любить тебя, чтобы предметы, которые хранят в себе память о тебе, выбросить или передать в чужие руки? Разве мы рожаем и воспитываем детей не для того, чтобы они развивали начатое нами? Ведь они – наследники, продолжатели нашего рода и наших идей. Какой смысл тогда в детях, если каждое новое поколение станет уничтожать предметы, в которых запечатлена жизнь предшественников?

Сергей Аникиевич остановился, вдумываясь в слова младшего брата.

– Я думаю, что наши наследники не обязаны сохранять вещи, в которые мы вложили годы своей жизни. Важно чтобы они на основе наших достижений строили что-то свое, более совершенное. Они не обязаны хранить старье, уже кем-то использованное. Помнишь, как у нашей бабушки на чердаке хранилась разная рухлядь? Разве чердак – это лучшее место для вещей, которые уже утратили свою практичность? Действительно, с ними связана память о нашем прадедушке, но ведь важна не сама вещь, а память, которая передается в словах и образах.

– Сережа, в твоей аргументации просматривается одно из существенных упущений советского образования. Действительно, какое место в нашей жизни может занимать, например, рассохшееся деревянное корыто, доставшееся нам от нашей прабабушки? В сравнении с твоей новой стиральной машиной-автомат «Sumsung» утратившее функциональность деревянное корыто это хлам, рухлядь, старье. Но может именно из-за того, что ты рассматриваешь деревянное корыто нашей прабабушки как функциональный предмет, мы о ней совершенно ничего не знаем: ни имени, ни фамилии, ни её жизни? Может стоит поменять ракурс восприятия этого предмета и воспринимать его как сакральную вещь? Если бы это корыто хранилось здесь как сакральная ценность, то оно бы как минимум периодически возвращало нас в эпоху нашей прабабушки, задавало вопросы о событиях того времени, о перипетиях прабабушкиной доли. Мы бы показывали его своим детям и внукам, и пробуждали в них осознание глубины корней нашего рода. В окружении подобных сакральных ценностей, в рассказах-легендах об их истории, наши дети и внуки взрослели и представляли наш род не только в ХХ веке, но и в ХІХ, ХVIII. Я уверен, что понимание глубины истории нашей фамилии воспитывало в них большую ответственность, долженствование и патриотизм.

Европейская система образования использует культ старых вещей, потому что пробуждать и укоренять любовь к родине и своему роду на порядок легче на примерах, на тех самых предметах, которые наши дети воспринимают как хлам и с легкостью выбрасывают, а европейские дети ценят, хранят и передают как реликвию из поколения в поколение.

– Олег, разочарую тебя: я посещал дома своих американских коллег и никакого преклонения перед стариной я в них не встретил – включился в разговор Владимир Аникиевич – Однотипные современные дома с привычным для нас «европейским» ремонтом.

– В Америку я еще не доехал, но в домах Франции, Германии, Англии, я встречал трепетное отношение к вещам своих предков. А в некоторых семьях мне показывали вещи, передаваемые в роду от поколения к поколению более 300 лет.

– Возможно, речь идет о фамильных ценностях?

– Не только о них. Это и мебель, предметы быта, даже личной гигиены.

– Братья, я предлагаю прервать нашу дискуссию и сесть за стол – едва дослушав ответ брата, подытожил Владимир Аникиевич – З а вашими рассуждениями наш обед превратится в застывший и непригодный к употреблению хлам, о котором вещает Олег. – Он громко рассмеялся и первым сел за свое место. У братьев давно распределились места за столом. – Кто пьет водочку, кто вино?

– Я, пожалуй, с тобой водочку – усаживаясь на свое место, попросил Сергей Аникиевич.

– Мне вино.

– Наконец-то Сережа, наш младший брат составил нам компанию. Сколько времени мы ему доказывали, что спиртные напитки в ограниченных дозах полезны для организма, а он нам не верил. Но стоило ему съездить в Англию, как буржуи с легкостью убедили его в том, о чем мы долдонили ему с первых проблесков его сознания.

– Просто я своими глазами увидел 85-летнюю бабушку и её ритм жизни, и в очередной раз убедился в том, что без впечатляющей доказательной базы слова пусты и поверхностны. Ваши советы, особенно в молодости, не всегда мне шли на пользу. А моя хозяйка в Англии, которая на протяжении жизни в обед выпивала бокал красного или сухого вина (в зависимости от настроения), а вечерком у камина, грамм пятьдесят хорошего виски или коньяка, в свои 85 лет выглядела лучше 60-летних украинских пенсионеров. Это сравнение убедило меня в том, что если к спорту и правильному питанию я добавлю умеренные дозы хорошего алкоголя, то мне это точно не навредит.

– Братишка, а как понять твою фразу о недоверии к нашим советам в молодости? – разливая спиртное по рюмкам и бокалам, улыбаясь чему-то своему, переспросил Владимир Аникиевич. – Когда это мы с Сережей тебе что-то плохое советовали?

– Судя по твоей ехидной улыбке, ты и сам все хорошо помнишь. Например, как арбузы на бахче учили меня воровать. Лбы здоровые, сторожа заранее предупредите, я только доползу, а он тут как тут. Два раза от страха чуть в штаны не наложил. Один раз бежал так, что кеды со штанами по дороге потерял, так домой в одних трусах и вернулся. Это потом, когда немного подрос, сторож дед Иван мне во всем признался. А ведь я до последнего думал, что сам виноват, где-то сплоховал и вас подвел. Мучился, переживал.

– Это мы тебя в разведку готовили – рассмеялся Сергей Аникиевич.

– А кто посоветовал на первом свидании вручить цветы и поцеловать девушку в засос, «язычок к язычку»? Это в годы советской власти! Меня больше никогда в жизни так не били моими же цветами, как на том первом романтическом свидании!

– Мы же пошутили! – хохоча, выдавил из себя Владимир Аникиевич.

– Но я вам верил! Вы оба заверили меня, что так поступают все настоящие мужчины.

– Ничего брат, зато под нашим руководством ты мужал семимильными шагами. – Насмеявшись, Владимир Аникиевич поднял рюмку и обратился к Сергею Аникиевичу. – Говори тост, старший, пока картошка не остыла.

Сергей Аникиевич Беленчук встал, расправил плечи, посерьезнел и как всегда неторопливо, степенно развивая свою мысль, начал:

– Братья! Пошел шестьдесят первый год как я радуюсь жизни. Я не оговорился, именно, радуюсь. Вы хорошо знаете, как порой трудно мне приходилось: я по собственной вине потерял любимую женщину, в сорок лет мне пришлось с чистого листа выстраивать свою карьеру и быт, самостоятельно растить дочь Анечку. Я пережил горбачевскую перестройку, развал моей родины – Советского Союза. На моих глазах второе десятилетие нищает родина моей умершей жены – Украина, а вместе с ней нищаю я, простой врач скорой помощи. Уже на пенсии, но еще продолжая работать, я не могу позволить себе жить так, как жил на одну зарплату в годы Советской власти. Я начинаю бояться своего будущего, потому что с трудом представляю свое проживание на одну пенсию. Самое страшное для меня стать обузой дочери или вам.

Но все эти страхи и разочарования меркнут в сравнении с той радостью, которую я получаю от жизни. А я радуюсь жизни, потому что в радости и печали, в счастье и горе, в период удачи или сплошного невезения, рядом со мной находились вы. Я знал, что в самую тяжелую минуту мне есть к кому позвонить, обратиться за советом и помощью. Что, невзирая на расстояния и занятость, на уважительные причины или нездоровье, вы всегда окажетесь рядом. А вместе – мы сила. Я знал, что мне есть с кем разделить свои победы и достижения, и вы также искренне будете радоваться моим успехам, как и я сам. Поэтому, братья, я хочу выпить за вас, за то, что благодаря вам я продолжаю радоваться жизни. Ничто так не приносит радость, как здоровье и благополучие близких людей. – Сергей Аникиевич чокнулся рюмками с братьями и медленно выпил. – Чем богаты, тем и рады – показывая на заставленный стол, произнес он. – Угощайтесь, братья.

Приготовленные блюда хотя и не выглядели изысканно, но были вкусными и полезными. Братья ели их с большим аппетитом. Картошка, мясо, свежие овощи и фрукты – от пищи веяло свежестью и здоровьем. За столом на несколько минут воцарилось молчание. Первым его нарушил Владимир Аникиевич. Пережевывая свежую редиску и зеленый лук, он спросил у Олега:

– Как твои отношения с Тамарой, продолжаются?

– В вялотекущем ритме.

– Общаетесь по скайпу?

– Да, учим английский язык.

– Вот видишь, твои планы знакомства с англичанкой почти воплотились – улыбнулся Владимир Аникиевич – Правда она москвичкой оказалась, но это к лучшему: днем на английском, вечером на русском, всем все понятно. А так попробуй в постели твой английский разобрать, без секса останешься.

– Смейся, смейся. А я когда с Тамарой начал встречаться, часто тебя вспоминал.

– Меня? Ты уже сам перестал справляться? – Владимир Аникиевич громко расхохотался. Из братьев его легче всего удавалось рассмешить.

– Я не в том смысле. Я вспоминал твою Татьяну и её тоскливо-влюбленные глаза.

– Мою пушкинскую Татьяну, эту сумасшедшую?

– Возможно в твоей памяти она осталась сумасшедшей, но в моей она сохранилась как пример по настоящему влюбленной женщины.

– Олег, убереги тебя Господь от такой любви. Это не любовь – это болезнь. Такие женщины могут убить и посчитать, что это во благо.

– Поздно предупреждать, Тамара, как раз такой тип женщины. Но мне это нравится.

– Брат не шути с этим. Ты свою жену от любви к безумию довел, второй раз тебе это с рук не сойдет!

– Насчет Наташи, это ты конечно жестоко. Однако, вы оба учили меня брать от жизни по максимуму. Разве могут сравниться отношения с женщиной, которой ты равнодушен с общением с женщиной влюбленной в тебя до безумия? Володя, вспомни, ты сам первое время наслаждался отношениями с Татьяной и гордился тем, что в состоянии вызвать у красивой женщины такие глубокие чувства.

Но я не горжусь этим, нет. Хотя признаюсь, такая любовь, братья, действительно пробуждает и вдохновляет на жизнь. Когда тебя обожествляют, возносят на пьедестал, поклоняются даже твоим порокам, к удивлению это не вскружает голову. Наоборот, начинаешь испытывать чувство ответственности, желание уберечь, сохранить и развить отношения. Это пробуждает к взаимности, доверию, открытости. Возможно, это понимание пришло с возрастом. Встретить такую любовь в ХХІ столетии, в постмодерне, когда отношения, как и само общество опошлилось, обмельчало, пропиталось рациональностью и деловитостью – это счастье. А описать зарождение и развитие всепоглощающей любви, одного из самых удивительных человеческих чувств, перевести разноцветье чувственно-эмоциональных переживаний на сухой язык букв, слов и предложений и при этом сохранить высокий накал страстей – это предел совершенства писательского мастерства, к которому я стремлюсь. Это подарок мне от судьбы. Я хочу испытать это чувство и попытаться описать его.

Братья смотрели на Олега даже не с удивлением, а, наверное, больше с пониманием того, что отец не ошибся, заставляя их обратить внимание на младшего, оберегать его от превратностей жизни, не огрублять и не обмужичивать, а постараться сохранить в нем ранимость и впечатлительность, открытость и восприимчивость. С этими качествами больнее и сложнее жить, но полнее и насыщеннее. И вот сейчас, они не в первый, а в очередной раз убеждались в проницательности отца и пророчестве его слов.

– Опишешь, а дальше что? – словно стряхивая наваждение, спросил более прозаичный в жизни Владимир Аникиевич.

– Жить с этим буду. Ты отказался, испугался, предпочел прозу жизни, а мне нравится безумие, поэзия и вдохновение. Я сорок пять лет надрывался, тянулся для семьи, детей и что? Остался всем должен, всюду виноват, всегда обязан! А когда жить для себя? В Англии, наблюдая за отношениями в семьях, я понял одно, сколько для дочерей не выкладывайся, им всегда будет мало. Любой человек привыкает к помощи, а чувство благодарности со временем замещается потребностью брать. Чем чаще помогаешь, тем быстрее помощь начинают воспринимать как должное. Дети перестают понимать, что ведь ты тоже хочешь жить и реализовывать себя в жизни! Сорок пять лет – разве это конец жизни? Я смотрю на вас и еще острее понимаю, что время не уходит, оно улетучивается. Нельзя отказываться от того, что предоставляет жизнь. Возможно, это не случайно, какой-то знак. Володя, вот ты отказался от любви Татьяны, но что приобрел взамен? Свободу? Однако, достаточно тебе этой свободы? Возможно, купаясь в её чувствах, твоя свобода оказалась бы полнее и богаче, восприимчивее и желаннее? Где сейчас твоя Татьяна?

– Слышал, в Канаде.

– Может ты упустил свой шанс выехать в Канаду, стать канадским миллионером? Влюбленная женщина горы свернет ради своего мужчины!

– К эмиграции её наш разрыв подтолкнул. Не случись его, наш роман продолжался бы в её двухкомнатной квартире с двумя детьми. Сплошная романтика!

– Олег, у Тамары ведь тоже двое детей? Ты планируешь их перевезти к себе в однокомнатную квартиру или поедешь жить к ней приймаком? – поинтересовался Сергей Аникиевич.

– Ко мне не получится, как я писать буду? Моя квартира – это мой кабинет. Переезжать в Москву? Нет, не думал об этом.

– Но ты так красиво рассказывал про свои чувства, про желание жить для себя, но как быть с её детьми, ты об этом думал? Она в Москве, ты в Киеве, у нее двое несовершеннолетних детей, у тебя творчество, и где во всем этом ты видишь перспективу ваших отношений?

– Но ведь она на год уезжала в Брайтон и оставляла детей родителям!

– Она зарабатывала деньги и содержала семью. Это оправдывает её поступок. А если она бросит детей и переедет к тебе в Киев, что она здесь будет делать, и кто будет содержать детей?

– Я об этом не думал.

– А ты подумай. Разве нормальная женщина может бросить детей и переехать в другую страну к мужчине? А если она решится на это, то разве её можно назвать нормальной женщиной? Вдруг её сумасшествие проявится не только в любви к тебе и не только в странном отношении к своим детям, а еще в чем-то другом? Поведение таких людей невозможно спрогнозировать.

Слова старшего брата опускали на землю, разбивали основы только строящегося воздушного замка. Сергей прав – чувства чувствами, но бытовые условия вносили свои существенные коррективы в намечающиеся отношения. Олег привык жить один, целыми днями просиживать в полной тишине возле ноутбука, воплощая в научные и художественные книги свои творческие планы. И куда в этом мире поместить Тамару? Надолго ли хватит его терпения выносить её присутствие в однокомнатной квартире? Одной из причин развода с женой как раз и было присутствие чужого человека в его творческом мире!

– Олег, совсем недавно ты нас убеждал, что предназначение человека заключается в самореализации внутренних творческих потенциалов, заложенных при рождении. Мы тебе поверили. Сейчас ты начинаешь убеждать нас, что человек должен посвятить свою жизнь самонаслаждению, гедонизму. Так чему нам с Володей посвящать себя? – не унимался Сергей Аникиевич, окончательно пробуждая в Олеге сомнения.

– Сережа, Олег начал пить и я не удивлюсь, если скоро мы услышим, что посвящать свою жизнь мы должны Бахусу! Здесь я его полностью поддержу! Братья, предлагаю выпить за наше новое предназначение!

– Олег, я не отговариваю тебя, прошу только об одном: хорошо подумай прежде чем с головой погрузиться в свое новое увлечение. Мы еще от твоей поездки в Брайтон не отошли, а ты нас пугаешь своим новым безумием. С тобою, брат, не соскучишься!

Глава 5

Анну Беленчук, дочь Сергея Аникиевича Беленчука, на работе любили. Все признавали её красавицей, хотя сама она в этом до сих пор сомневалась. Иногда рассматривая себя в зеркале, она отмечала красивые черты лица, выразительные глаза, шелковистые черные волосы, стройную фигуру, но для красоты ей этого всего казалось мало. Она считала, что её портит низкий рост, маленькая грудь, тонкие губы.

Внешне Аня сильно походила на Сергея Аникиевича, а вот характер – мамин. Анна Беленчук умела терпеть и хранить свои переживания в глубине души. Как и мама, которую она любила всем своим сердцем, она четко разделяла личное, внутреннее от внешнего и показательного. Как и мама, Анна сторицей отвечала на проявления добра и внимания к себе, но при этом легко взрывалась и шла на открытый конфликт при проявлениях хамства, грубости и непочтения к себе и близким людям.

Анна хорошо помнила, как умирала мама, и знала, почему она умерла. Анна не обвиняла отца, хотя знала, что теплый климат Украины на время продлил бы мамину жизнь. Мама всегда разговаривала с нею как со взрослой. Пока папа пропадал на работе, мама, которая в последние годы редко вставала с постели, часами разговаривала с дочерью. Разговоры «по душам» с дочерью остались единственной радостью и отдушиной для неё, особенно за год до смерти.

С Аней мама разговаривала обо всем: о папе, о людях, о жизни. Мама никогда не жаловалась на свою долю, только однажды, видимо сорвавшись от нестерпимой боли, она прокляла Советский союз – государство, которое медленно убивало её. Буквально через несколько лет после свадьбы, когда врачи обнаружили в ней первые признаки смертельной болезни, мама оказалась поставлена перед сложным выбором: бросить папу и уехать в благоприятный для её здоровья климат (она всегда знала, что Беленчука не переведут в Украину), или остаться верной своей любви и умереть. Она выбрала последнее, никогда не сомневаясь в правильности своего выбора. Ведь родители действительно любили друг друга еще со школьной скамьи, и мама до последнего скрывала от папы свою болезнь.

Аня помнила как изменилось лицо отца, после того как узнал о заболевании мамы. Мама оказалась сильнее его, подготовленнее к испытаниям. Но каких усилий ей стоило успокаивать мужа и остальных родственников, улыбаться, вести с ними светские беседы, показывать свое желание жить. Только дочери она признавалась в обратном. Только Аня знала, чего ей стоило терпеть невыносимую боль, встречать улыбку улыбкой, отвечать на смех смехом. Мама знала, что рано или поздно она умрет: умрет молодой, так и не успев воплотить свои мечты в жизнь. Только безмерная любовь к дочери и мужу привязывала её к жизни, помогала сносить адскую боль и каждый день бороться со смертью. Буквально каждый час она выгрызала свое право на жизнь. И так не месяц, не год, а почти восемь лет.

Уже став медиком, Анна выяснила, что именно беременность и роды расшевелили смертельную болезнь мамы, поэтому к соучастникам её гибели Анна причисляла и себя. Не произойди её рождения, мама бы продолжала жить и наслаждаться жизнью. А так, роды, папина служба в гарнизонах с суровым климатом, безразличие советской системы, наложились друг на друга и привели к её смерти. Возможно, именно поэтому в Анне пробудилась лютая ненависть к советскому строю. Она смутно помнила годы советской власти, но в отличие от отца её душа жаждала перемен. Именно поэтому при каждой возможности она уезжала в Европу. Ей казалось, что там, ей даже дышится легче.