Текст книги "Пришелец"

Автор книги: Олег Абазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Он подошёл к ней вплотную и прошипел неузнаваемым голосом: Тебе помочь, или ты сама?

У дзюдоистки тут же сработала ответная реакция: она схватила этого хлипкого парнишку за воротник, чтоб произвести обычный бросок, но воротник в самый последний момент выскользнул у неё из рук, и Пришелец молниеносно пропал из её поля зрения. Теперь он стоял за её спиной и ещё более молниеносно раздирал сзади халат, приговаривая, "Неприятно ей! А вчера приятно было ни за что ни про что позорить человека? Из-за вас ведь его не стало!"

В общем, не прошло и пяти секунд, как спортсменка стояла привязанная к противоположной Конькову кровати. И из глаз её покатились слёзы.

– Заткни фонтан, чувиха! – рявкнул на неё Вася Сеенко, – никто твою целку трогать не собирается!

– Смотрите! – заорали в голос Пришелец, Серёга, Мишаня и Кротов, тыча пальцами в сторону гениталий нагого Жени Конькова, – ВСТАЁТ!!!

16

Светлана Олеговна и сама не понимала, как её угораздило перепутать палаты. Вместо 711, она открыла дверь 713…

– Что вы делаете? – моментально отреагировала она не своим голосом.

– Ё-моё! – воскликнул Рома Горов, – мы же забыли "шухер" у двери поставить!

– Затаскивайте эту дуру сюда, – скомандовал всем Пришелец.

– Что ты сказал? – опять сделала медсестра вид, что не расслышала, пока исполнители подбегали к двери, запирали её, проталкивая Светлану Олеговну в центр палаты. – Ты кого дурой назвал, соплёнок!… Да не трогайте меня!! – вырвалась она из рук ребят.

– Всё нормально, Светок, – известил её Пришелец, – идёт разборка. А ты стой смирно и не рыпайся, если не хочешь…

– Да ты знаешь как это называется? – зацедила та ему в угрожающем тоне. – Что вы вообще себе позволяете!!

– Света, – зловеще проговорил Пришелец, пока дзюдоистку развязывали и она укутывалась в одеяло, так как её халат и нижнее бельё были не пригодны для пользования, – а ты упрямая, как ослица!

Он подошёл к двери, вышел из палаты и через несколько секунд вернулся обратно, с целым халатом и трусиками (больше на спортсменке ничего не было) в руках.

– Не плачь, Жанна, – сказал он ей, кидая стопроцентную копию её порванной одежды, – сработал закон бумеранга. Не блюй в колодец – не воротится.

– Да я и не плачу, – пожала та плечами, пока 15-летний Серёга подкрался сзади к медсестре, накинул ей на голову одеяло, а Мишаня принялся скручивать руки, – просто у вас у всех скоро будет куча проблем.

– Не говори "гоп" – не перепрыгнешь, – отреагировал Пришелец на слова спортсменки Жанны.

– Чё-то ты, Пришелец, сёдня афоризмами блещешь! – заметил ему Кротов в весёлом тоне, – прям как Колян Хохменко!

– Глупа та птица, которой гнездо своё на мыло, – кивнул он в сторону закрывшейся одеялом и натягивающей трусики спортсменки; кивнул в то время, как одеяло нечаянно обнажило её промежность.

– Ну ты, Пришелец, весельчак! – воскликнул Кротов. – Чё с извращенцем делать будем?

– Разберёмся, – достал тот из-за пояса "кнопарь", в тишине раздался щелчок и выскочило лезвие… – отвяжите его.

– Ну чё, пойдём в туалет, – сказал пришелец Жене, когда того отвязали от кровати, руки оставив связанными, – сделаю тебе местный наркоз, отрезание. Пошли, чтоб дети кровяки не видели. – По его тону было заметно, что он сильно шутит.

– А там есть кто-нибудь, в коридоре? – промямлил Женя, когда Пришелец по-дружески положил руку ему на плечи и повёл в сторону выхода из палаты.

– Вряд ли, – ответил тот, – я их всех зарезал.

И пацаны захихикали остроумной шутке Пришельца.

– Не подглядывать за нами! – предупредил всех Пришелец строгим, но театральным голосом, перед тем как дверь за ним и за обнажённым Коньковым закрылась.

Жанна в это время застегнула последнюю пуговицу на халате и двинулась к выходу, вслед за Женей с Пришельцем.

Она уже подходила к двери, как та молниеносно открылась и закрылась. Перед ней стоял Пришелец.

– Пока ещё рано выходить, – заметил он ей.

– Дай мне выйти! – потребовала та.

– Перебьёшься, – незаметно метнулась его рука в сторону груди спортсменки и та отлетела аж в конец палаты, приземлившись на кровать.

– Я думаю, Свету тоже надо вывести из палаты, – посмотрел он на извивающуюся, привязанную к батарее медсестру. – Отвяжите её, поднесите к двери, но сами дверь не открывайте. Я всё сделаю.

Серёга, Кротов и Мелков исполнили требование Пришельца – отвязали от батареи медсестру и поднесли её, связанную по рукам и ногам, к двери. Выражения их лиц были уже изменены, словно им хотелось удовлетворить любопытство – выглянуть за дверь, но они чего-то боялись; ещё страшнее было задать подобный из вопросов Пришельцу.

17

Пока кляп приглушал вопли старшей медсестры, которую Пришелец выволакивал в коридор, открыв дверь так, чтоб никому из 713-й палаты ничего не удалось увидеть из того, что происходит в коридоре седьмого этажа, девять девчонок в 714-й играли в карты. Вообще-то, трое играли, остальные исполняли роли советчиц. Не принимала в этом массовом мероприятии участия только Маша Нашина, хоть и сидела вместе со всеми.

– Чё-то Жанка не возвращается, – проговорила Инна (спортсменка) скорее сама себе, чем своей подруге, Инге. – Понравилось ей там, что ли?

– А может сбегать кому-нибудь за ней, – отозвалась Инга, тоже, с таким видом, будто разговаривала с потолком.

– Вот, – произнесла третья участница игры, 13-летняя Зина Короленко, – пусть Наша Маша и сходит на разведку, – с улыбкой посмотрела она в сторону Нашиной. И все как по команде приковали взгляды к Нашей Маше, белой вороне 714-й палаты. Даже двое оставшихся спортсменок прекратили игру, чтоб изобразить на лицах искусственные улыбки, дожидаясь от Маши ответа.

– Нет, – скованно ответила та (её голос всегда был скованным и неуверенным в себе, даже с родителями). – Не надо.

– Почему же не надо?

– Не нравится мне этот новичок, – ответила она как через нехочу. – Наверное, не вернётся Жанна оттуда. Надо про неё забыть, и самим не выходить из палаты.

Инна бросила карты и поднялась с кровати.

– Ты куда? – спросила её Инга.

– Да надоела мне уже сегодня эта дура, – кивнула она на Нашину, – пойду за Жанкой, чтоб это лялякало заткнулось.

Говорила она тихо, чтоб Наша Маша ничего не слышала, и не могла знать, куда собралась идти эта девушка. Но Маше слышать совсем ничего и не надо было; она хоть и выглядела закомплексованной неудачницей, но под "маской" имела совершенно иной облик, и вместо того, чтоб прислушиваться к тому, о чём шепчутся за её спиной девчонки, она могла обыкновенно обо всём догадаться хотя бы по внешним признакам, необязательно при помощи интуиции. Просто эта патологическая закомплексованность помещала её в своеобразную невидимую оболочку, сквозь которую человека видно, но не слышно (не слышно, например, о чём думает его душа); эта оболочка всю Машину жизнь приковала к несвоей тарелке. Но Маша не завидовала раскованным людям, которые побороли неуверенность в себе, взобрались на высокую трибуну и высказали всё наболевшее (пока они высказывались, большая и высокая трибуна заслоняла им глаза, так что откуда эти потерявшие застенчивость люди могли знать, что их глас вопиющего в пустыне со стороны выглядит как трепотня со стенкой, ведь громкий раскатистый голос этих людей заглушает собой царящую вокруг тишину); она понимала, что такое кривой гвоздь, и что иногда его лучше ещё больше искривить.

Инна вышла за дверь и… вся палата моментально погрузилась в чарующую тишину…

…Продолжалось это не долго, пока за дверью не послышались восторженные возгласы Инны, "О! КЛАСС!!! ЗДОРОВО КАК… КЛЁВООО!!".

Инга тут же подскочила к двери, дёрнула за ручку, но дверь не открывалась…

– Ингочка, потерпи пока, – донеслось из-за двери, – не выходи из палаты… а не то ты… ОООО!!!…охереешь…Тут такое!…

Инга стояла перед дверью так, словно умела смотреть сквозь неё; как баран перед новыми воротами.

Но вот дверь открылась и в палату вошла совершенно голая Инна. На теле её повреждений никаких не было видно. Она вошла и вид её был такой, словно ей что-то необходимо было захватить с собой.

– Инка, ты чё? – уставились все на неё, кроме, разумеется, Нашиной.

– Девчонки, у вас бритвочка есть? – спросила она суетливым голосом.

– Да что такое? – не понимали те, – объясни ты толком.

Инга в это время, как марионетка, полезла в тумбочку, распаковала "Gillette" и несла подруге, пока та бормотала что-то вроде, "прекрасно, но очень тяжело со всех сторон: давит – невозможно вытерпливать".

– Молодец, Ингочка, – взяла та у неё распакованную бритву и… с каким-то облегчением полоснула себе по венам…

– Ты чё, сдурела!!! – завопила Инга сквозь взвизг всей палаты. Одна только Маша не визжала.

Инга схватила двумя руками подругу за запястье, поливающее тёмно-красной жидкостью обнажённое тело Инны. Но та вырвалась из её рук, – у неё ещё хватало сил, – шепча, "не мешай мне, я улетаю в рай".

– Это наверняка Говлинович, – пыталась объяснить всем Наша Маша, игнорирующая свой робкий, противный (ей самой было противнее всего мира) голос, – он без кишков. Мне этой ночью страшный сон про него приснился, но я не стала его рассказывать – думала не сбудется. А он – наоборот – сбылся. – Говорила она не слышащим её девчонкам с перекошенными от ужаса лицами. – И он за всеми нами пришёл, этот Говнович. Не надо было вчера с него трусы снимать!

Часть вторая

18

– Не, ну ты ж знаешь весь лес! Что ты мне говорил! А теперь я не то что опоздала на Санту-Барбару; вообще заблудились! – пилила сестра брата. – Объехали бы на трёх автобусах, как всегда…

– Я ведь не миллиардер, – попытался тот вставить хоть словечко, – на автобусников работать! Кормить их, дармоедов!

– Жадность фраера сгубила! – затыкала она ему рот. – Никогда больше с тобой никуда не пойду! Надо же, пошла с неудачником. Заблудились в результате в трёх соснах!!!

– Я не неудачник.

– А кто же ты! – насмехалась она над ним. – Двадцать два года, а он всё ещё живёт с мамой – с папой!

– Но ты-то тоже с мамой – с папой живёшь, – отпарировал он.

– А мне ещё девятнадцать, я ещё молодая. А тебе давно уже пора. Работаешь всё на своём заводе, как придурок, и у мамы клянчишь деньги…

– Я писатель, – повторял он ей каждый раз, как она начинала его на подобные темы доставать, – и на заводе мне удобнее работать, там часто нечего делать и много свободного времени. А если я женюсь, то и завод придётся сменить на какую-нибудь утомительную херню, и писать некогда будет.

– Тоже мне, писака! – усмехалась она в ответ всякий раз. – Ты хоть бы людей не смешил! Кто будет читать твои враки!?

– Это не враки, – продолжал он повторять одно и то же, – а фантастика!

– Да хоть сказки, – отвечала она ему то же что и раньше, почти слово в слово, – хоть фэнтези, но во всём должен присутствовать здравый смысл. А у тебя сплошное враньё и никому ненужная, безынтересная галиматья. Эти твои тщедушные рассказики даже в гроб с тобой не положат; тьфу-тьфу-тьфу, конечно, но чего не бывает; только одно место ими вытерут…

– Смотри-ка! – перебил он её. – Больница! – Сквозь деревья проглядывалось старое знакомое девятиэтажное здание. В детстве он раза четыре там лежал.

Сестра тоже узнала это небезызвестное во всём городе здание.

– Куда ты меня завёл, идиот?! Как мы теперь домой попадём?! – Она помнила, что от больницы до ближайшей автобусной остановки дальше чем до луны пешком; от ближайшей автобусной остановки до их дома – дальше чем пешком до солнца.

– Ты смотри! – не обращал он внимание на "идиота", хотя в другой ситуации обязательно сделал бы своей сестрёнке словесное замечание, – больница-то изменилась! Корпус её смотри что напоминает…

– Чего? – посмотрела она на него как на инопланетянина, – чё ты городишь, идиот?

– Ты посмотри на больницу! – пытался он привлечь её внимание. Так его взбудоражил этот неожиданный вид больницы. Все окна зашторены чёрными шторами! Что там у них происходит!?

– БОЛЬНИЦА!!! – неожиданно дошло до сестры; она словно вместо больницы смерч увидела. – Удираем отсюда!!!

– Что с тобой? – спрашивал тот её на бегу, спеша за ней следом, словно был марионеткой. – Что тебя так напугало?

– Оттуда мертвецов каждый день вывозят! – отвечала она ему сквозь частое глубокое дыхание. – Людей ловят в городе и… – споткнулась она и подвернула ногу.

– Да враньё это всё! – остановился он, даже и не догадываясь, что сестра его сильно вывихнула ногу, – что ж ты дурочка у меня такая – веришь всем этим городским байкам и россказням? Ну нашли возле больницы человеческие внутренности, вот все и начали трепаться… Э!, что у тебя с ногой?… Подвернула?

– Чёрт его знает, – прокряхтела та, попытавшись пошевелить ногой. – Интересно, помогут ли мне в той больнице… Она ведь детская!

Она как будто не ногу вывихнула, а голову, и из головы этой вылетело то, отчего она мчалась по лесу как ненормальная пару секунд назад.

– Вряд ли помогут, – говорил брат, – у детей ведь совершенно другие организмы. Но, всё равно, пошли, до травмпункта-то они должны доставить, в любом случае.

– Конечно, пошли! – усмехнулась она. – Полетели! Я сейчас только летать умею.

Брат понял, в чём дело и подставил ей своё плечо.

Когда они вышли из леса и подходили к больнице, брат обратил внимание, на что больше всего смахивает этот девятиэтажный корпус.

– Летать! – усмехнулся он, вспомнив её последние слова (после этого они выходили из леса молча, словно боялись произнести хоть слово – нарушить царившую вокруг больницы абсолютную тишину: даже ни единой вороны не было слышно). – Я думаю, в больнице этой удастся полетать! То-то она смахивает на НЛО!

Сестра не обращала на слова брата ни малейшего внимания, словно была загипнотизированной марионеткой… Хотя, нет, скорее всего, всё её внимание сосредотачивала на себе ноющая боль ноги.

Двери больницы были открыты, так что стучаться, как предполагал брат по пути, не пришлось…

19

709-я палата.

– Куда ты подскочил, козёл! – гаркнул 13-летний Паша Тидоров на 11-летнего соседа по палате, Гошу Кучко, – доигрывай, давай!

– Да я срать хочу! – объяснил ему Кучко как можно откровеннее, – а не то вонять у нас в палате будет.

– Ладно, ублюдок, Чукчо, бежи в туалет, дрочи там…

– Ты только карты мои не поднимай!

– Конечно-конечно! – ухмыльнулся Тидоров. – Я в замочную скважину буду подглядывать и на видеокамеру запишу твою мастурбацию.

– Подъе…ёшь, когда я срать сяду, – ответил исчезающий за дверью Кучко.

Павел тут же поднял брошенные рубашкой карты своего единственного соседа по палате, изучил все до единой, просмотрел все до единой карты в коло-де, разложил как положено, на своё усмотрение, подождал Гошу ещё немного… Потом ещё немного подождал… Гоша из туалета так и не возвращался…

– Точно дрочит! – поднялся Паша с места, чтоб отправиться в сторону туалетной комнаты и выдавить дверь, если что. Он часто хлипкую туалетную дверь выдавливал по разным причинам.

Вот он подошёл к двери, взялся за ручку, собрался дёрнуть на себя (дверь открывалась вовнутрь), и чуть не потерял сознание, отлетев от толкнувшей его двери на два метра.

Гоша в это время тоже заходил в палату. Только он вовсе не заходил, а врывался, словно что-то страшное и зловещее пыталось удержать его в больничном коридоре. Поэтому-то сосед его и отлетел на пару метров…

– Ты чё, ублюдок проклятый!!! – вне себя от ярости взревел поднимающийся на ноги Павел. Он поднимался и не видел, "ЧТО" входит в палату, поэтому орал. А если б он увидел, "что" входит в палату, орать бы не стал. – Я ж от тебя сейчас живого места не оставлю!!! Я тебя сейчас… Э! – попал ему в поле зрения вошедший, перед тем как он (Паша) загоготал во всю глотку. – Чё это ты?!

Недолго он не мог успокоиться. Когда смех его стал пробирать чуть меньше обычного, он поинтересовался у Гоши, – ты чё, толчок с 714-й перепутал?! – всё ещё держался он за живот. – И тебя девчонки, как вчера Говнюковича, изнасиловали?!

– Нет, – затравленно отвечал тот, даже и не думая прикрывать руками свои ещё не обросшие природной растительностью гениталии, как он всегда делал из стеснительности (а в бане он мылся в трусах), а спокойно стоял в "младенческом одеянии", и коленки его дрожали.

– Не нет, а да! – твердил тот. – Признавайся как на духу, не стесняйся никого, здесь все свои.

– Я просто… – хотел было тот что-то произнести, как Тидоров его перебил:

– Э, а чё это ты так похудел-то?! – пригляделся он к нему. – Ты ж, когда выходил, не был таким худым! Чё с тобой стряслось, ну-ка расскажи.

– Я не могу ничего рассказывать, – проговорил он каким-то ослабленным голосом – каким-то бессильным и истощённым. – Там очень тяжело и время течёт быстрее.

– Чё ты городишь!? – посерьёзнел Паша – так уж ему не понравился вид соседа по палате. – Давай, оденься во что-нибудь, сядь и расскажи всё по порядку.

– Не хочу я одеваться, – опять проговорил он своим слабеньким голосом обезвоженного организма, – без одежды лучше.

– Если кто-то тебя незаслуженно обидел, – попытался Паша войти в доверие соседа, – то ты меня знаешь, я даже тех троих дзюдоисток могу вырубить. Рассказывай и ничего – никого не бойся.

– Без одежды ведь лучше, – произнёс он, словно пропустил последние Пашины слова мимо ушей.

– Почему без одежды лучше? – спросил тот. – И ты никого не стесняешься?! Даже девчонок?!

– Причём здесь девчонки! – не менялся его голос (всё также, с трудом выдавливал он из себя слова). – Просто обнажённое тело лучше соприкасается с космосом.

– С космосом? – переспросил Тидоров, словно решил, что ему послышалось.

– С мирозданием, – поправился Кучко.

– Насколько мне известно, – говорил Паша, – то лучше всего обнажённое тело соприкасается с противоположным ему полом, или… или, как у вас, соплячков, с рукой. Так что там всё-таки происходит-то? – Поднялся он с места и направился к двери.

– НЕ ХОДИ ТУДА!! – отчаянно вскрикнул Георгий, тоже подскочив с места и приготовившись стоять до последнего, но этого самоуверенного здоровяка не выпустить в коридор.

– Да что такое-то, я не пойму?! – остановился он – так сильно крикнул Кучко. – Объясни ты толком!

– Лучше тебе ничего не знать, – ответил он. – Лучше сидеть в палате и никуда не выходить. И желательно зашторить чёрные шторы.

– Какие чёрные, – посмотрел он на шторы. – Они же разноцветные. Ты что, дальтоник?

– С улицы будут казаться чёрными. Я знаю.

Тидоров сел на пустую, (ждущую новичка) койку. – Ну хоть намекнуть можешь, что там делается?

– Там… – говорил Кучко, -…там…там…

– Там-толька-там-толька-там… – скороговорочно пропел он "Блестящих", – знаю я такую песню, "Кореец, Анатолий Там" называется. Больше ты ничего сказать не можешь?

– Там кошмар, – вырвалось вдруг у Кучко. – Видишь, какой я пришёл? А тебе достанется ещё больше…

– МНЕЕЕЕ??? – протянул он. – Да я же всю больницу урою! Я же каратист, сынок! Ты забываешься! – бахвалился он, поднимаясь с места и направляясь к двери. – Опять, небось, эта дура, санитарша! (вспоминал он о Свете Олеговне) Вот по ком палка-колокол плачет!

– НЕ ОТКРЫВАЙ ДВЕРЬ!!!!! – разрывался оттолкнутый в сторону Кучко. – ОНИ тебя в такого же как я инопланетянина превратят!!!! – но Тидоров его уже не слышал. – Там всё с ума посходило, и больница превращается в космический корабль. Скоро улетим отсюда к чёртовой матери. – Хоть голосочек его был и истощён от обезвоживания, но он старался как мог игнорировать свою "беспомощность" и орать, чтоб этот придурок-Тидоров мог услышать хоть словечко и вернуться назад, переспросить, а не ослышался ли он.

20

– Ох ты, полегчало! – произнесла сестра (звали её Лизой) брату (звали его Петром), войдя в проникнутые зловещей настораживающей тишиной коридоры детской больницы.

– Нога, что ли? – осведомился Петя.

– Ну! – не верила та сама своему состоянию. – Как-то меньше болит. Как будто больница эта какая-то целительная.

– Какая-то в ней, значит, хорошая энергетика, – изрёк Петя. – Где-то я читал про это. Может пройдём чуть-чуть вглубь больницы, так у тебя нога вообще пройдёт?

– Да я тебе наврала, дурак! – вскрикнула Лиза. – Дочего же ты у меня тупорылый!

– Как, наврала?! – остановился он и отдёрнул её руку с своего плеча. – Ты за дурака-то и за тупорылого у меня ответишь!…

– Нога на самом деле стала болеть ещё больше, – объяснила она ему, стоя на одной ноге, – как мы сюда вошли. Ты ж к оттенку того, что я говорю приглядывайся-то, не только слушай слова, и не будешь тогда таким лохом.

– Слушай, ты прямо наказание у меня какое-то! – отреагировал Пётр на все вместе взятые совокупности её поведения. – И я должен после этого помогать тебе идти?

– Всё равно, больница-то добрая, – проговорила она. – Разве ты по царящей вокруг атмосфере не чувствуешь доброты? Она ведь так и веет вокруг, так и летает вместо воздуха.

– Ты что, напердела? – принюхался он и Лиза в одно мгновение разразилась хохотом.

– Боже мой, какая же ты всё-таки дура! – пытался он перекричать её хохот. – Не выросла с трёх лет ни на сантиметр!

– Сам ты дурак! – перестала она хохотать. – Ты привёл меня сюда зачем?, чтоб пешком бродить по всем девяти этажам; лифты в этой заброшенной больничке наверняка не работают!

– Почему, заброшенной? – полюбопытствовал он.

– А ты посмотри вокруг. Или, хотя бы, прислушайся…

– Опять воздух испортить собралась?

– Я серьёзно, – сделала она серьёзную мину.

– Ну почему же, – отозвался он на её серьёзность, – я, когда мы сюда входили, что-то слышал… Не то, что беззвучно прозвучало позже, а… По-моему, чьи-то голоса слышал.

– Детские или взрослые?

– Кажется, взрослые.

– А ты перекрестился? "Кажется"!

– А чё ты испугалась-то тогда? – решил он, или сменить тему, или ответить на её вопрос.

– Решила тебе подыграть, – ответила она.

– Слушай, пошли отсюда! – наскучило ей это присутствие в пустынной больнице, поскольку старший брат её безмолвствовал.

– Да подожди ты! Пешком что ли пять километров пойдёшь с вывихнутой ногой?!

– Ничё, доберёмся как-нибудь!

– Давай ещё поищем чуть-чуть, – уговаривал он её, не представляя, как он потащит её на себе в гору пять километров, а в травмпункте она обязательно расхохочется ему в лицо и скажет, что он опять лопухнулся; а он в ответ сестрёнку свою даже мизинцем не тронет, благодаря воспитанию (если ему в детстве и удавалось отшлёпать свою зловещую сестрёнку, то ни мама ни папа не верили не единому его слову, а молча снимали ему штаны – это было в каждом случае обязательно, хоть на улице, хоть в школе, хоть где – и долго драли двумя или тремя – если Лиза им помогала – ремнями. Но, несмотря ни на что, Петя на жизнь не озлобился, и до сих пор поддерживал с сестрой приятельские отношения). – Медики сейчас бастуют и поэтому мало кто работает. Но ведь чтоб полностью пустая больница, без врачей, такого ведь не может быть! Хоть кого-нибудь, да… – Он машинально отскочил в сторону, как будто ему что-то показалось, и худосочная старуха в белом халате пролетела мимо. Лиза громко взвизгнула – едва ей удалось разглядеть в старухиных пальцах окровавленный скальпель. Она была бы рада убежать отсюда (она почувствовала недоброе ещё с тех пор, как из лесу увидела эту замысловатую больницу, но виду старалась не подавать, – принимая почувствованное за "приступ паранойи", – всячески старалась выглядеть вомного раз нормальнее своего братца), но нога её действительно была вывихнута.

– Я тебе покажу, педики бастуют!! – прошипела старуха, развернувшись и изготовившись повторить неудавшееся нападение, – я тебе устрою пустую больницу, щенок чёртов!!! – Судя по её голосу, она, как и Кучко из 709-й, была хорошо обезвожена.

– Петя, убегай! – взвизгнула Лиза. – Я защищусь.

– Я тебя вместе с твоим петушком… – хрипела она, молниеносно выкидывая сжимающую скальпель руку в сторону Петиного лица, -…вылечу! Все внутренности вам херургирую!

Пётр успел отбежать в сторону и даже краешком скальпеля его не задело.

– Не дёргайся никуда отсюда, петух жареный, – цедила старуха, ухмыляясь обезображенным яростью, злобой и отъявленным сумасшествием лицом, – пока тебя в сраку не клюнули! Далеко ты не убежишь – скорая помощь тебя быстренько догонит!

21

Пришелец вытащил связанную медсестру в коридор, вернулся через секунду, подошёл к окну и задвинул разноцветные шторы.

– Нафига ты это? – усмехнулись ребята.

– Время пришло, – ответил Пришелец. – Все сейчас так делают.

– А в коридоре, чё там? – не выдержали-таки и спросили у него.

– Не скажу, – ответил тот. – Вы мне не поверите, даже если я вам навру.

– Ну скажи! – начали канючить все, кроме, разумеется, понимающей свою беспомощность (любой приёмчик против этого странного новичка окажется нулевым) Жанны.

– Хорошо, – согласился он, – я скажу вам чистую правду, но только с условием. Принимаете ли вы условия?

– Рассказывай, – заинтриговались все, – плевать на всё!

– Тогда моё условие: пусть каждый из вас забожится на защекана, что сегодня вы из палаты не выйдете.

– Божатся только защеканы, – отреагировали ему. – Да и как мы выберемся "через твой труп"? Самбистка, и та не сумела преодолеть барьер…

– Тогда я молчу.

Все поклялись, кто чем мог. Осталась очередь за Жанной.

– А мне что, – подала она саркастический голос, – тоже божиться?

– А как же! – последовал от Пришельца ответ. – Что ты, особенная? В крайнем случае, принесу отрезанный хер Концова, он у него до сих пор стоит от твоих прелестей.

– Да хрен с ней! – последовали возгласы, – пусть хоть сейчас выходит! Всё равно, она нам не даст, не будем же мы насиловать её.

– Нельзя терять людей! – объяснил им Пришелец, как недоразвитым существам. – По углам – по щелям нужно прятаться. Может так только и выживем. Тараканов ведь не давят, если их не видно, а с людьми корабль не полетит.

Все молчали, не перебивая, будто каждый боялся, что рассказчик обидится и прервётся на самом интересном месте, или многие понимали "принцип хорошей книги" – не поймёшь ни смысла ничего, пока всё не дочитаешь до конца (самое главное ведь всегда в конце!).

– Вы, друзья мои, странного с начала моего прихода в больницу, ничего не заметили? – спросил всех (и Жанну в том числе) Пришелец.

– Ну и что дальше? – Вообще, разные ответы последовали.

– А то… – заострил он их внимание, – сейчас будет моя "чистейшая правда"… Мне сдаётся, что мы скоро полетим. Вся больница. В прямом смысле слова, "полетим".

– Что значит "сдаётся"?! – налетели некоторые на него с вопросами. – Ты полагаешь, что мы "полетим", но не до конца уверен?

– Понимаете, в чём дело, – решил он рассказать всё по порядку. – Началось это ещё вчера… Я вам говорю, тут же прервался он, если буду рассказывать правду, то… будет лучше, если я стану врать. Так что не обращайте особого внимания, если услышите нечто донельзя неправдоподобное…

– Да рассказывай, – уговаривали его, – чё мы тебе, не друзья – поверим!

– Итак, началось это вчера, – начал он рассказывать безо всяких "обиняков". – Я проснулся. Назовём это "проснулся". Хотя, больше мне чувствовалось, что я родился, потому что не помню, чтоб я перед этим засыпал, или "умирал", если речь идёт о клинической смерти. "Родился" я не один. Неподалёку от меня находилось ещё восемь человек. Таких же как я… В смысле возраста, таких же. И все "проснулись". Поскольку вокруг нас никого не было и друг с другом знакомы мы не были, то тут же сдружились. Начали рассказывать много интересных вещей. И "раз пошла такая пьянка", то один из нас решил "пошалить"; сказал, что знает классный розыгрыш. Показал нам больницу, не объяснил правила игры, только сказал, что всем нам нужно прикинуться новичками и – кто во что горазд; и в разное время, в течении дня, разместиться на всех девяти этажах – по этажу на человека. И вот только теперь до меня начинает кое-что доходить… Такое у меня создаётся впечатление, что нечто свыше – что-то невидимое и могущественное – начинает контролировать все мои действия, потому что одно цепляется за другое, как я заметил. Я веду себя соответственно ребёнку – веду свою собственную бессмысленную, импровизированную игру – а всё вокруг происходит, словно ЭТО-НЕВИДИМОЕ дёргает меня за такие же невидимые ниточки. У меня, например, хорошо развита интуиция, в сравнении со всем окружающим нас человечеством, много силы, отличающейся от всех людей, какими бы тренированными они ни были. Много ещё разных других качеств, долго всё перечислять. И вот я начинаю задумываться, а на Земле ли я "родился"? А не принёс ли мой "эмбрион" космос. Конечно, я понимаю, что с логической точки зрения, всё это "детский лепет", но… я ведь отличаюсь от остальных, как я чувствую. Так вот, что это?

– И ты, своим мощным чутьём чувствуешь, что наша больница должна полететь? – спросили его, решив, что всё что хотел, он рассказал.

– Я вам не могу объяснить то, что я ощущаю, – ответил Пришелец на вопрос, – это может быть долгим и нудным рассказом.

– Ну и расскажи, – предлагали ему. – Ты ведь здорово рассказываешь! Всё равно, судя по твоим рассуждениям, нам тут ещё долго куковать.

– А по-моему, – выразила своё мнение по поводу услышанного Жанна, – ты всё врёшь, новичок. Выпендриваешься перед всеми. Ты ж у них теперь КОРОЛЬ!

– Не будь ты такой стервой, Жанка, – отреагировали ей. – В жизни ведь тяжело тебе будет.

– Ага, – усмехнулся Пришелец, отвечая Жанне, – я помню, Король-Трамвай-шестой.

Жанна прыснула.

– А чё ты к нам таким тормозом пришёл? – поинтересовался у пришельца Сеенко. – Не развился?

– Ну почему же, я развит был с "пробуждения" не меньше чем сейчас. Просто я не понимал ещё, кто вы и как с вами надо себя вести. А потом постепенно стал вашим "зеркальным отражением". Попал бы я к чмырям, был бы чмырём. Но НЕВИДИМКА хоть как не переставал бы дёргать меня за ниточки.

– Ты считаешь, – обратилась к нему Жанна, – что для каждого надо быть его "зеркальным отражением"? Это твоя мудрость? А просто – самим собой – нельзя быть? – "без отражений", вести себя со всеми так как тебе нравится, если, конечно, тебе не нравится быть отражением, но ты выжимаешь из себя все соки. Так нельзя?

– Ты уже всё сказала, – ответил он, – мне нравится быть отражением; особенно я счастлив, когда "зеркало" кривое. Только иногда я сам не понимаю, зеркало ли во мне находится или что-то другое. Вот сейчас, например, начинаю задумываться, а правильно ли я сделал, убив Конькова.

– Так ты его убил?!

– Да, – грустно ответил Пришелец, – по глупости. Дурацкий сон приснился моей молодой-бестолковой черепушке, в которой мозгов ни на грамм, вот я и… решил, что наше общество должно истреблять искривление – уродство, изготовляемое кустарным методом. А сразу, как убил, и задумался.

– А Говлиновича куда дел? – любопытствовал Сеенко, хоть и давно уже догадывался.

– Не будем об этом, – ответил Пришелец. – Безумен я тогда был, как снег…