Текст книги "Луденские бесы"

Автор книги: Олдос Хаксли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Для того чтобы подтолкнуть чересчур осторожного Лобардемона к активным действиям, враги кюре выдвинули новые, еще более серьезные обвинения. Оказывается, Грандье – не только колдун, отрекшийся от веры, восставший против Господа и околдовавший целый монастырь, он еще и автор гнусного пасквиля на кардинала – памфлета под названием «Письмо луденской обувщицы», опубликованного шестью годами ранее, в 1627 году. Вряд ли Грандье был автором этого сочинения. Однако известно, что он и в самом деле дружил и переписывался с женщиной, от чьего имени оно было написано. Более того, вероятнее всего, она была его любовницей, так что это обвинение выглядело не таким уж голословным.

Катрин Аммон, умненькая и хорошенькая субретка, привлекла внимание королевы Марии Медичи в 1616 году, когда ее величество почтила своим посещением Луден. Королева взяла девушку к себе на службу и назначила ее королевской обувщицей. Вскоре Катрин стала наперсницей и любимицей монархини. Грандье был хорошо знаком с девушкой (говорят, весьма интимно) во время ссылки Марии Медичи – Катрин в это время частенько наведывалась в Луден. Позднее, вновь оказавшись в Париже, Аммон писала своему приятелю письма, подробно рассказывая о том, что происходит при дворе. Письма эти были презабавны, и кюре зачитывал наиболее пикантные отрывки своим друзьям вслух. Среди этих друзей в ту пору находился и мэтр Тренкан, городской прокурор, отец красотки Филиппы. Теперь же Тренкан, превратившийся в заклятого врага священника, авторитетно заявлял, что именно Грандье и является подлинным автором «Луденской обувщицы». Тут уж Лобардемон безразличия изображать не стал. Неизвестно, как кардинал отнесется к истории о ведьмах и колдунах, но уж к пасквилянтам его высокопреосвященство относился безо всякого снисхождения. Критиковать методы, при помощи которых Ришелье управлял страной, означало крах карьеры и ссылку; те же, кто оскорблял лично кардинала, рисковали угодить на виселицу, а то и на костер, поскольку по эдикту 1626 года написание пасквилей против верховной власти приравнивалось к оскорблению его величества. Несчастный печатник, опубликовавший «Обувщицу», был отправлен на галеры. Что же ожидало автора, попадись он в руки гостей?

На сей раз Лобардемон был уверен, что его рвение оценят по достоинству. Он подробнейшим образом записал показания мэтра Тренкана. Да и Месмен не бездействовал. Мы уже знаем, что Грандье завоевал себе немало врагов среди монахов, так что все местное черное духовенство относилось к нему с большой неприязнью. Более всего причин ненавидеть Грандье имели кармелиты, однако орден этот не пользовался особенным влиянием. Другое дело – капуцины: они меньше пострадали от происков кюре, но зато и власти у них было куда больше, чем у кармелитов. Дело в том, что к их ордену принадлежал знаменитый «серый кардинал» отец Жозеф, являвшийся наперсником, советником и главным подручным кардинала. Поэтому Месмен отправился не к белым братьям, а к серым, рассудив, что они оценят новые обвинения в адрес Грандье по достоинству. Результат превзошел все ожидания. Капуцины немедленно составили письмо отцу Жозефу и попросили Лобардемона лично доставить послание в Париж. Лобердемон согласился. В тот же вечер он пригласил Грандье и его друзей на прощальный ужин. Там барон пил за здоровье кюре, уверял его в вечной дружбе и обещал оказать всяческое содействие в борьбе Урбена против злобных недоброжелателей. Сколько доброты, сколько душевной щедрости проявил комиссар! Грандье был растроган до слез.

На следующий день Лобардемон отправился в Шинон, где провел вечер в компании самого яростного из обвинителей луденского кюре. Отец Барре принял королевского комиссара со всем подобающим почтением и, по просьбе Лобардемона, посвятил его во все подробности экзорцизма. Наутро, после завтрака, Лобардемон полюбовался на то, как святой отец воюет с шинонскими демонами, а затем, распрощавшись, отправился в Париж.

Сразу же по приезде в столицу, он встретился с отцом Жозефом, а несколько дней спустя – уже с обоими кардиналами, как красным, так и серым. Лобардемон прочитал показания отца Барре, а отец Жозеф – письмо, полученное от собратьев по ордену капуцинов, где утверждалось, что Грандье и есть тот человек, кто написал «Луденскую обувщицу». Ришелье решил, что дело это серьезное, и обсудить его следует на первом же заседании Государственного совета. В назначенный день (30 ноября 1633 года) король, кардинал, отец Жозеф, статс-секретарь, канцлер и Лобардемон обсудили дело луденских урсулинок. Барон изложил историю коротко, но красноречиво. Людовик XIII, свято веривший в происки дьявола, без малейших колебаний постановил принять самые решительные меры. Был составлен документ, подписанный его величеством и статс-секретарем, а также скрепленный Большой печатью желтого воска. Барону де Лобардемону предписывалось отправиться в Луден, провести расследование и проверить, справедливы ли обвинения, выдвигаемые бесами против Грандье. Если окажется, что сведения верны, колдуна следует предать суду.

В двадцатые и тридцатые годы семнадцатого века судебные процессы над ведьмами были явлением достаточно заурядным, но из всего множества лиц, обвиненных в связях с дьяволом, Грандье стал единственным, к кому Ришелье проявил пристальный интерес. Капуцинский экзорцист отец Транкиль, написавший в 1634 году памфлет в защиту Лобардемона, объявил, что «лишь рвению и усердию преосвященнейшего кардинала обязаны мы тем, что это дело попало в суд»; и далее святой отец пишет, что «письма, посланные его высокопреосвященством господину де Лобардемону, красноречиво сие подтверждают». Что же касается комиссара, то «он не произвел ни одного действия, предварительно не поставив об этом в известность его величество и господина кардинала». Слова Транкиля подтверждаются и другими современниками, которые свидетельствуют, что Ришелье и его луденский агент обменивались письмами почти ежедневно.

Чем же объясняется столь необычная заинтересованность великого человека в таком малом деле? Как и современники Ришелье, мы вынуждены довольствоваться одними лишь догадками. Можно не сомневаться, что одним из мотивов была личная месть. В 1618 году, когда Ришелье был всего лишь епископом Лусонским и аббатом Куссе, луденский священник нанес ему оскорбление. И вот теперь, годы спустя, возникло подозрение, что тот же самый человек является автором возмутительного и оскорбительного памфлета «Луденская обувщица». Конечно, улик слишком мало для того, чтобы отдать его под суд. Но уже самого подозрения достаточно, чтобы избавиться от такого опасного человека. И это еще не все. Приход, в котором служил кюре, был у кардинала на дурном счету. Луден слыл твердыней протестантизма. Местные гугеноты были слишком осторожны, чтобы принять участие в восстании своих единоверцев, закончившемся в 1628 году взятием Ла-Рошели. Из-за этого протестанты провинции Пуату избежали преследований и репрессий. Нантский эдикт все еще оставался в силе, и с присутствием в стране кальвинистов приходилось мириться. Но если удастся доказать – при помощи славных урсулинок, что сторонники так называемой «реформированной религии» вступили в тайный пакт с врагом, причем не с какими-то там англичанами, а с самим дьяволом? Вот тогда кардинал вполне мог бы расправиться с мятежным городом по-своему – лишить его всех прав и привилегий, передав их недавно появившемуся городу Ришелье. Но и это еще было не все. Бесы могли принести и другую пользу. Если бы народ поверил, что Луден стал плацдармом дьявольского нашествия из самой преисподней, тогда, может быть, появилась возможность обзавестись во Франции собственной инквизицией. Вот это было бы кстати! Настолько инквизиция облегчила бы задачу по централизации государства и укреплению монархии! Мы, люди двадцатого века, отлично знаем из опыта, что лучшее средство для расправы с евреями, коммунистами, империалистами и прочими – превратить страну в полицейское государство, а для этого нужно уверить население в существовании пятой колонны. Ришелье сделал всего одну ошибку – переоценил веру своих соотечественников в сверхъестественное. Ему надо было бы делать ставку не на дьявола, а на испанцев и австрийцев, тем более, что в разгаре была Тридцатилетняя война.

Лобардемон не стал зря терять времени. 6 декабря он был уже в Лудене. Остановившись в пригороде, он тайно послал за прокурором и начальником полиции Гийомом Обеном. Те немедленно явились на зов. Лобардемон предъявил им свои полномочия и королевский указ на арест Грандье.

Гийому Обену кюре всегда нравился. Поэтому ночью лейтенант послал священнику письмо, в котором извещал Грандье о возвращении Лобардемона и советовал немедленно спасаться бегством. Грандье поблагодарил доброжелателя, однако решил, что ему бояться нечего, поскольку он ни в чем не виноват. На следующее утро по дороге в церковь он был арестован. Месмен, Тренкан, Миньон, аптекарь и хирург – одним словом, все враги священника – специально собрались в этот ранний час, чтобы насладиться зрелищем. Под их издевательский хохот Грандье был посажен в карету, которая увезла его в Анжерский тюремный замок.

В доме священника устроили обыск; все книги и бумаги были опечатаны. К сожалению, в библиотеке кюре не нашлось ни одного пособия по черной магии, но зато обнаружился экземпляр «Луденской обувщицы» (что само по себе было кстати), а главное – рукопись «Трактата о целомудрии», некогда написанного Урбеном для того, чтобы упокоить совесть мадемуазель де Бру.

Однажды, находясь в игривом расположении духа, Лобардемон сказал, что ему достаточно любых трех строчек, написанных каким-либо человеком, чтобы отправить написавшего на виселицу. Имея на руках «Трактат» и памфлет, он располагал достаточным материалом для того, чтобы не просто повесить Грандье, но отправить его на дыбу, на колесо, на костер. При обыске обнаружились и другие сокровища. К примеру, письма Жана Д'Арманьяка. Теперь у Лобардемона было запасено хорошее средство, чтобы держать королевского фаворита в узде. Если ослушается – можно будет отправить его в ссылку, а то и на эшафот. Среди прочих бумаг нашелся и оправдательный приговор, подписанный архиепископом Бордоским. Что ж, в настоящее время монсеньор де Сурдис у короля на хорошем счету и исправно руководит адмиралтейством, однако если в будущем его положение пошатнется, бумага окажется кстати – хорош прелат, который покрывает разоблаченного колдуна. В любом случае, оправдательный приговор следовало убрать подальше, ибо тогда, за отсутствием вердикта вышестоящей инстанции, в силе оставался приговор пуатевенского епископа. Из этого приговора следовало, что Грандье занимался в церкви прелюбодеяниями. Если священник способен на такое, значит, он мог околдовать и семнадцать монахинь.

В последующие недели в Лудене торжествовали месть, злоба и сведение личных счетов, причем с полного одобрения официальных инстанций. Епископ Пуатевенский издал указ, заранее понося Грандье и призывая всех и каждого доносить на арестованного священника. Многие воспользовались этим приглашением. Лобардемон и его писцы едва успевали записывать показания свидетелей. Снова вернулись к процессу 1630 года, и теперь все свидетели, прежде отрекшиеся от своих показаний, стали говорить, что и тогда говорили святую правду. На предварительных слушаниях Грандье не присутствовал, не было и его адвоката. Лобардемон не позволял защитникам участвовать в разбирательстве. Когда же мать Грандье заявила протест против столь беззаконного ведения дела, он просто разорвал ее петицию. В январе 1634 года старуха объявила, что от имени своего сына подаст апелляцию в парижский парламент. Лобардемон в то время находился в Анжере, подвергая арестанта усиленным допросам.

Однако Грандье был тверд. Он знал об апелляции и не сомневался, что в скором времени его дело попадет на рассмотрение к другому судье, не такому предвзятому. Целую неделю Лобардемон то уговорами, то угрозами пытался выудить у священника признание, но ничего не добился и в конце концов, разочарованный, отправился в Париж к кардиналу. Юридическая машина, запущенная в ход госпожой Грандье, медленно, но верно набирала обороты. Однако рассмотрение апелляции в парижском суде никак не входило в планы Лобардемона и его господина. Члены высшего судебного органа были известны своей приверженностью к букве закона, а также неприязнью к административной власти. Если к этим крючкотворам попадут материалы дела, репутации Лобардемона будет нанесен ущерб, а его высокопреосвященству придется отказаться от плана, столь тщательно разработанного и подготовленного. Поэтому в марте Ришелье поставил вопрос об апелляции Грандье на Государственном совете. Кардинал объяснил его величеству, что бесы пустились в контрнаступление, и им необходимо дать самый решительный отпор. Как обычно, Людовик XIII легко дал себя убедить, и статс-секретарь составил необходимый указ. От имени короля заявлялось, что, «невзирая на апелляцию, которую в настоящее время рассматривает парламент, его величество постановляет, что господин де Лобардемон будет продолжать расследование преступлений Грандье… с этой целью король возобновляет полномочия своего комиссара на весь срок расследования, а также воспрещает парламенту города Парижа и всем прочим судебным инстанциям вмешиваться в ход этого дела; никто более не смеет оспаривать действия комиссара, иначе будет подвергнут штрафу в пятьсот ливров».

Таким образом, агент кардинала был поставлен выше закона и наделен неограниченными полномочиями. Он вернулся в Луден в начале апреля и тут же начал готовиться к следующему акту этой чудовищной трагикомедии. Лобардемон заявил, что в городе нет достаточно надежной тюрьмы, чтобы содержать в ней опасного колдуна. Поэтому в качестве темницы решено было использовать чердак дома, принадлежавшего канонику Миньону. Дабы оградить камеру от вмешательства бесов, Лобардемон велел заложить кирпичами все окна, поставить на дверь новый замок и тяжелые засовы, а главное – закрыть стальной решеткой дымоход, через который, как известно, в человеческие жилища так любят проникать демоны. Под усиленной охраной Грандье был доставлен в Луден и заперт в своем душном и темном узилище. Кровати ему не дали, и он спал на ворохе соломы. Охраняла узника чета Бонтан (между прочим, дававшая против него ложные показания еще в 1630 году). На протяжении всего долгого процесса эта парочка обращалась с арестантом самым жестоким образом.

Убедившись, что обвиняемый находится под надежным присмотром, Лобардемон решил заняться главными свидетелями грядущего процесса – сестрой Иоанной и остальными шестнадцатью монахинями. Вопреки приказу архиепископа, каноник Миньон и его собратья вновь принялись опекать урсулинок, чтобы искоренить последствия полугодового вынужденного успокоения. Хватило всего нескольких публичных экзорцизмов, и добрые сестры вновь впали в надлежащее состояние. Лобардемон не давал им передышки. Каждый день, с утра до вечера, несчастных женщин разводили по разным церквям города и подвергали одним и тем же процедурам. Как современные медиумы, повторяющие все уловки, изобретенные еще сестрами Фоке сто лет назад, «одержимые» урсулинки и их попечители были не в состоянии придумать что-либо новое. Снова начинались конвульсии, непристойные ругательства, кощунства, хвастливые утверждения, якобы изрыгаемые дьяволами. Однако спектакль был достаточно хорошо налажен (а главное, достаточно скандален), чтобы привлечь внимание публики. Новости о новом витке одержимости распространялись посредством памфлетов и прокламаций, а также проповедей и просто сплетен. Со всей Франции и даже из-за границы собирались любопытствующие, чтобы посмотреть на это чудо. С тех пор, как увял «туристический бизнес» кармелитов, одно время обладавших чудотворной иконой, Луден еще не видел такого наплыва посетителей. Благодаря бесам город начал процветать. Гостиницы и постоялые дворы были переполнены, а добрые кармелиты, главные распорядители экзорцизма, жирели и благословляли свое везение. Все было совсем как в старые времена, когда к ним приходили толпы пилигримов.

Богатели и урсулинки. Во-первых, они стали получать щедрое содержание из королевской казны, а кроме того – подаяния от верующих и подачки от знатных приезжих – в благодарность за усердную актерскую игру.

Весной и летом 1634 года экзорцисты добивались не столько изгнания бесов, сколько новых доказательств виновности Грандье. Требовалось установить – желательно по свидетельству самого Сатаны, – что кюре действительно являлся колдуном и заворожил бедных монахинь. Однако, как известно, Сатана – Отец Лжи, и, стало быть, его свидетельству грош цена. На это Лобардемон, его подручные и сам епископ Пуатевенский заявили, что даже дьяволы обязаны говорить правду, если их понуждает к этому священник римско-католической церкви. Таким образом, любые вопли истеричной монахини отныне приравнивались к божественному откровению. Эта новая доктрина пришлась инквизиторам очень кстати. Недостаток у нее был только один – ранее ни о чем подобном никто не слыхивал. Еще в 1610 году собрание ученых-теологов обсудило вопрос о приемлемости «свидетельств дьявола» и вынесло следующее решение: «Мы, нижеподписавшиеся, доктора парижского факультета, рассмотрев некие вопросы, доверенные нашей компетенции, пришли к выводу, что обвинения, выдвигаемые демонами, а тем более полученные вследствие экзорцизма, не могут быть приняты судом в качестве доказательств; более того, мы полагаем, что, даже если сии экзорцизмы происходили в непосредственной близости от Святых Даров и сопровождались клятвой, произнесенной Именем Божьим (сама эта процедура, с нашей точки зрения, является незаконной), ни в коем случае не следует принимать на веру слова дьявола, ибо известно, что он лжец и Отец Лжи». Далее в документе говорится, что Сатана – заклятый враг человека, и потому готов вынести любые муки, лишь бы повредить христианской душе. Принимать во внимание свидетельства дьявола означает подвергать опасности людей добродетельных и благочестивых, ибо именно они вызывают у Нечистого самую большую ненависть. «Ибо и святой Фома (книга 22, вопрос 9, статья 22) утверждает, ссылаясь на мнение святого Хризостома, что дьяволу нельзя верить, даже когда он говорит правду». Мы должны следовать примеру Христа, повелевшего демонам молчать, даже когда они сказали правду, назвав Его Сыном Божьим. Никогда нельзя отдавать под суд тех, в чей адрес дьяволы выдвигают обвинения. Именно так и поступают судьи во Франции, не признавая подобных оговорок». Двадцать четыре года спустя Лобардемон и его коллеги поступили прямо противоположным образом. Экзорцисты пренебрегли соображениями человечности и даже религиозной традицией; агенты кардинала впали в ересь, одновременно нелепую и опасную. Исмаэль Бульо, священник-астроном, служивший под началом Грандье одним из викариев собора Святого Петра, назвал новую доктрину «нечестивой, ошибочной, предосудительной и отвратительной, ибо она превращает христиан в идолопоклонников, подрывает самые основы христианской религии, дает простор клевете и позволяет дьяволу приносить в жертву людей, причем не Молоху, а адской и злобной догме». Но кардинал Ришелье отнесся к «адской и злобной догме» с полнейшим одобрением. Этот факт подтверждают Лобардемон и автор «Луденской демономании» Пилле де ла Меснардье, личный врач его высокопреосвященства.

«Свидетельства дьявола» добросовестнейшим образом записывались и принимались на веру, причем именно такие, в которых нуждался Лобардемон. Например, ему было угодно, чтобы Грандье оказался не просто колдуном, а жрецом «старой религии». О пожелании комиссара стало известно, и сразу же один из «бесов» признался (этому посодействовал один из кармелитских монахов, производивших экзорцизм), что, вселившись в тело монахини, прелюбодействовал со священником, а за это Грандье взял ее с собой на шабаш и назначил принцессой при дворе дьявола. Грандье же утверждал, что в жизни не встречался с этой девицей. Поверили, разумеется, не священнику, а Сатане, потому что сомнение было бы святотатством.

Как известно, некоторые из ведьм имеют дополнительные сосцы, а другие – нечувствительные участки кожи, которых касался палец Нечистого. Если ткнуть иглой в такое место, ведьме не больно, и крови нет. У Грандье дополнительных сосцов не оказалось. Значит, у него непременно должны были сыскаться «пятна дьявола». Где же именно они находятся? 26 апреля настоятельница дала ответ. Всего «пятен» у Грандье, оказывается, пять: одно на плече, на том самом месте, где палач ставит клеймо преступнику; два на ягодицах, у самого основания; и еще по одному на каждом из яичек. Чтобы проверить истинность этого заявления, хирург Маннури провел экспериментальное исследование, более всего похожее на вивисекцию. В присутствии нескольких врачей и двух аптекарей подсудимого раздели догола, сбрили все волоски с его тела, завязали ему глаза, после чего хирург стал тыкать в него длинной острой иглой. Когда-то, в гостиной прокурора Тренкана, кюре позволил себе потешаться над напыщенным и невежественным хирургом. Теперь настало время мщения. От боли кюре кричал так, что крик вырывался через заложенные кирпичом окна и был слышен собравшейся на улице толпе. Из официального протокола дознания нам известно, что удалось обнаружить лишь два пятна из пяти, названных настоятельницей, но и этого оказалось вполне достаточно. Метод, использованный хирургом, оказался прост и эффективен. Несколько раз ткнув осужденного острым концом, он потом незаметно переворачивал иглу и тыкал тупым. Чудодейственным образом испытуемый не кричал, да и крови не было. Значит, там и находилось «пятно дьявола». Если бы испытание продолжалось дольше, то несомненно, обнаружились и все отметины. К несчастью, один из аптекарей (чужак, прибывший из города Тура) оказался менее доверчивым, чем сельские лекари, привлеченные комиссаром для участия в эксперименте. Аптекарь, увидев, как Маннури жульничает, поднял шум. Тщетно – его мнение было проигнорировано. Зато все остальные участники исследования проявили себя самым лучшим образом. Теперь Лобардемон мог утверждать, что союз Грандье с Сатаной – научно подтвержденный факт.

Но вообще-то, конечно, можно было обойтись и без науки. Связь осужденного с адскими силами сомнений не вызывала. Когда арестанту устроили очную ставку с монахинями, они набросились на него, как свора псов. Бесы орали во всю глотку, что именно этот человек заставил их вселиться в тела монахинь. Это он каждую ночь в течение четырех месяцев бродил по монастырю, приставая к христовым невестам и нашептывая им непристойности. Лобардемон и его писцы старательно все это записывали. Протокол был должным образом составлен, подписан и скопирован. С теологической точки зрения, вина тоже была доказана.

Чтобы еще больше подкрепить обвинение, экзорцисты разыскали в кельях «вещественные доказательства». Все они появились там чудодейственным образом, причем некоторые (что звучало особенно удивительно) были «выблеваны». При помощи этих «знаков» добрые сестры и были околдованы слугой дьявола. Например, среди «знаков» оказался клочок бумаги с тремя каплями крови и восемью апельсиновыми зернышками. К этому был прибавлен пучок из пяти соломинок. Затем – сверток, в котором лежали щепки, червяки, волоски и гвозди. Самое главное вещественное доказательство нашла сама мать-настоятельница. 17 июня, когда в ней бушевал бес Левиафан, она выплюнула изо рта кусочек сердца ребенка (во всяком случае именно так предмет был идентифицирован самим бесом), принесенного в жертву на шабаше близ Орлеана в 1631 году. Не удовлетворившись этим, Иоанна предъявила также оскверненную просфору и несколько капель крови и семени Урбена Грандье.

Конечно, не обходилось и без накладок. Однажды, например, бес (находившийся в непосредственной близости от Святых Даров) вдруг заявил, что господин де Лобардемон – рогоносец. Писец немедленно записал в протокол это показание. Сам барон при экзорцизме не присутствовал и впоследствии подписал документ, даже не удосужившись его прочитать. Таким образом, органы дознания официально установили, что у господина барона в семье не все благополучно. Когда эта история стала достоянием гласности, смеху и шуткам не было предела. Лобардемон разозлился, однако ничуть не смутился. Компрометирующий документ был изъят и уничтожен, глупого писца уволили, а наглым бесам задали хорошую взбучку, чтобы впредь не дерзили. Получалось, что новая доктрина куда действеннее той, что применялась раньше.

Лобардемон быстро понял, в чем заключается одно из главных преимуществ допроса «бесов». Устами дьяволов, которые не смеют лгать в присутствии Святых Даров, можно отличным образом льстить его высокопреосвященству, прибегнув к методе, доныне неслыханной. В протоколе экзорцизма от 20 мая 1634 года (он весь написан рукой самого барона) мы читаем: «Вопрос:Что скажешь ты о великом кардинале, охранителе Франции? Дьявол отвечает, клянясь именем Бога: «Он – бич всех моих добрых друзей». Вопрос:А кто твои добрые друзья? Ответ:Еретики. Вопрос:Чем же еще славен этот великий человек? Ответ: Тем, что трудится на благо народа, обладает даром мудрого правления, ниспосланным ему самим Богом, а также желает сохранить мир в христианском мире и всеми своими помыслами стремится принести благо его величеству».

Отличная характеристика, к тому же произнесенная созданиями ада, которые, связанные священной клятвой, могли говорить только правду. Монахини при всей своей истеричности всегда помнили что можно, а что нельзя. Доктор Габриэль Леге, автор книги «Документы, касающиеся истории луденских одержимых» (Париж, 1874), пишет, что бесы изрыгали проклятья в адрес Всевышнего, Иисуса Христа и Пресвятой Девы, но никогда не злословили против Людовика XIII и, тем более, его высокопреосвященства. Добрые сестры знали, что они могут поносить Небеса, сколько им заблагорассудится, но грубить господину кардиналу небезопасно…

Однако пора вернуться к Урбену Грандье.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

I.

Есть идеи, которые считаются недопустимыми в данное время и в данном месте. Но недопустимость идей еще не означает, что человек не. способен испытывать определенные эмоции, а также совершать действия, к которым эти эмоции его побуждают. Таким образом, поступки, к которым общество относится с крайним осуждением, все равно совершаются, пусть даже вопреки веяниям времени. Люди не властны над своими чувствами и своим темпераментом; они поступают так, как велит им натура, однако осмыслять свои действия они могут лишь в рамках воззрений своей среды. Мысли и действия подвергаются интерпретации со стороны традиционной морали и идеологии, однако при этом человеку не всегда удается одурачить самого себя. Например, вера в вечное проклятие может уживаться с сознанием, что человек совершает смертный грех. Я хотел бы процитировать весьма красноречивые комментарии, содержащиеся в записях Бейля, посвященных Томасу Санчесу, ученому-иезуиту, который в 1592 году опубликовал трактат о женитьбе. Современники и потомки считали эту книгу верхом непристойности. Суждения Бейля на интересующую нас тему звучат так: «Мы не знаем, как была устроена частная жизнь древних язычников, и потому нам трудно судить, осквернялось ли таинство брака у язычников таким же непотребством, как у христиан; во всяком случае, вероятнее всего неверные не превосходили в бесчинствах многих из тех, кто свято верит в истинность Священного Писания. Эти люди знают и о рае, и об аде, и о чистилище, и о прочих догмах католической церкви, но все это не мешает им погружаться в бездну порока, такого безобразного, что для этого у нас даже нет подходящего названия. Все это я говорю к тому, чтобы опровергнуть мнение, утверждающее, что порочность происходит от сомнения и неверия в последующую жизнь». Судя по всему, в 1592 году сексуальные привычки человечества не сильно отличались от современных. Разница лишь в том, что люди относились к пороку иначе. В те времена идеи Хэвлока Эллиса или Крафт-Эбинга были бы сочтены чудовищными. Однако эмоции и действия, описанные этими современными сексологами, были столь же распространены, как в наши дни. Никакой разницы между обществом, свято верящим в адский огонь, и обществом, которое утратило веру, здесь нет.

В последующих абзацах я коротко изложу представления о человеческой природе, существовавшие в начале семнадцатого века. Воззрения эти сформировались в гораздо более раннюю эпоху и были тесно связаны с традиционной христианской доктриной, поэтому воспринимались как несомненные истины. Сегодня мы, при всем нашем невежестве, по крайней мере, уже научились сомневаться. Мы знаем, что освященные веками идеи не всегда выдерживают испытания жизнью.

Как же влияла эта несостоятельность теоретических воззрений на повседневное поведение наших предков? Иногда никак, но иногда – очень сильно.

Человек может быть прекрасным психологом-практиком и при этом понятия не иметь о психологической теории. Более того, человек может быть приверженцем совершенно несостоятельных психологических теорий, но это не мешает ему быть отличным психологом – если у него есть к этому природный талант.

В то же время неверное представление о человеческой природе может пробуждать в людях худшие страсти и приводить к неописуемым зверствам. Так что теория – вещь одновременно несущественная и принципиально важная.

Как оценивали современники Грандье человеческую натуру и, в частности, диковинные события, происходившие в Лудене? Ответить на этот вопрос мы попытаемся, цитируя Роберта Бертона, в книге которого «Анатомия души» содержится краткий и характерный экскурс в философское учение, почитавшееся неоспоримым вплоть до появления Декарта.

«Душа бессмертна, сотворена из ничего, и попадает в человеческий зародыш, находящийся в материнской утробе, через шесть месяцев после зачатия. Не так у животных, которые получают жизнь от родителя к детенышу, а после смерти исчезают в небытие», – пишет Бертон. Душа – субстанция односоставная, в том смысле, что она не может быть разделена или разбита на кусочки. Душа представляет собой нечто вроде психологического атома, частицы цельной и неделимой. Однако при этом она проявляется в трех ипостасях, то есть представляет собой троицу, включающую в себя три разных души: растительную, чувственную и рациональную. Растительная душа – это «воля органического тела, благодаря которой оно питается, развивается и воспроизводит на свет себе подобных». Три эти функции имеют латинские названия – altrix, auctrix, procreatrix. Первая, altrix обозначает принятие пищи и воды; главный орган этой функции у разумных существ – печень, а в растениях – корень. Печень и корень должны превращать пропитание в телесное вещество, а происходит этот процесс при помощи натурального тепла… Точно так же, как питательная функция заботится о пропитании тела, функция auctrix, то есть взращивающая, берет на себя заботу об увеличении объема тела – до тех пор, пока оно не достигнет надлежащего размера. Третья функция растительной души, procreatrix, касается произведения на свет потомства.