Текст книги "Цитадель"

Автор книги: Октавиан Стампас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

– Повесить, – спокойно приказал король.

– Кого? – удивились стражники, они не привыкли к подобного рода королевским приказам.

– Кого? – спросил также и секретарь, впрочем уже начавший догадываться, о ком идет речь.

– Его, – показал король на ошалевшего тамплиера, – и немедленно.

Тот упирался, орал, плевался, умолял, угрожал требовал, чтобы доложили графу де Торрожу, но все это было напрасно. Очень скоро он висел во внутреннем дворе с высунутым языком, словно демонстрируя, за что именно наказан.

Понятно, что его величество призвали объясниться. Он нашел, что сказать. Заявил, что фамильярный пренебрежительный тон, который взяли многие из орденских служителей в отношении его особы, ставит под угрозу разоблачения все предприятие. Во многих душах уже посеяны зерна сомнения. Злополучный этот секретарь позволил себе в присутствии третьих лиц такие выражения, что только немедленная виселица могла спасти престиж царствования.

Одним словом, великий магистр вынужден был принять объяснения, в самом деле – не менять же короля за то, что он наказал зарвавшегося секретаря. Граф де Торрож лучше, чем кто-либо другой, знал эту особенность тамплиеров ни в чем не знать меры, никакие границы приличий не считались для рыцарей Храма Соломонова святыми.

С этого эпизода и начался постепенный, сначала почти незаметный, дрейф его королевского величества от берега Бонифация к берегу Бодуэна. Король не делал резких движений, он не бросился вешать всех подряд попадающихся на территории дворца тамплиеров, переодетых поварами и постельничими. Он просто стал окружать себя людьми, которые должны были быть верны ему лично. Еще раз произошла смена прислуги и кухонных рабочих, он хотел уменьшить риск быть отравленным по команде извне. Он увеличил плату дворцовым стражникам и сделал так, чтобы они знали, что получают деньги именно по его волеизъявлению. И так далее, и тому подобное. По поводу каждого такого мелкого своеволия у него бывали объяснения с чинам орденского капитула и тогда ему приходилось отступать, но чаще всего начинания и выдумки приживались. Очень скоро Бодуэн мог сказать себе, что о крайней мере, в своем дворце он является хозяином. Пусть мало кто его любит, но зато все от него зависят.

Но радость его была не только тихой, но и очень недолгой. Вскоре он понял, что недооценил орден. Уйдя от мелкой повседневной возни и препирательств с ним по поводу каждого банщика, капитул перенес свои усилия в другую плоскость. Тамплиеры просто-напросто купили всех "людей короля". Богатства ордена, в бессчетное число раз превосходили возможности королевской казны. И если стражник получал из королевских рук четыре бизанта, то рука ордена могла отсыпать и отсыпала ему двенадцать.

Когда король это понял, то впал в многомесячную депрессию. Ничто и никто не мог его разубедить в том, что бороться с храмовниками бесполезно.

Наученные неприятным опытом, тамплиеры теперь не допускали никаких унижающих венценосное достоинство выходок. Но от того, что вели они себя благопристойно и сдержано, власть их казалась еще более неодолимой, а коварство изощренным до степеней дьявольских.

Д'Амьен сумел проникнуть в кабинет короля и в его душу в тот момент, когда тот, в переносном смысле, валялся на самом дне своего отчаяния, не имея сил оттуда выбраться, и, не имея желания такие силы приобрести. Но великий провизор проявил себя великим психологом и еще раз доказал, что недаром Госпиталь возник раньше Храма. Его мудрость исконнее.

Раньше распорядок королевского дня был составлен таким образом, что к нему не мог проникнуть ни один человек, свидание которого с королем было неугодно тамплиерам. Однажды Д'Амьен нашел лазейку в этой стене, второй раз король сам открыл ему калитку в ней. Постепенно, с неохотой король стал оживать и внутренне отстраиваться. Он понял, что теперь он не один, теперь на его стороне готов выступить очень сильный союзник, мало чем уступающий по своим силам и способностям его главному врагу. Бодуэн стал проявлять все больший интерес в планам Д'Амьена и начал строить свои планы на будущее. Правда, его активность носила немного надрывный и слегка поверхностный характер, что и чувствовали его союзники и по поводу чего сами нервничали. Постоянно выражая полное сочувствие идеям Д'Амьена и остальных заговорщиков, его величество Бодуэн если честно, так до конца и не решился на великую схватку с красно-белыми мучителями своими. Во время тайных собраний в катакомбах госпиталя св. Иоанна, он высказывался резче всех и в своих мстительных планах шел дальше всех, но оставшись наедине с собой рыдал от страха и чудовищных предчувствий.

Несмотря на свое последнее замечание, сказанное в катакомбах, граф Д'Амьен вошел во дворец не с парадного фасада. Участок земли, ограниченный с одной стороны стеною Храма Соломонова, с другой – стеною мечети дель-Акса и упиравшийся одним краем в высокую ограду тамплиерского капитула, представлял собой весьма запутанный лабиринт, состоящий из архитектурных осколков прошлых эпох. Неожиданные гроты, небольшие рощи в тени скалистых обрывов. Во времена правления багдадских халифов здесь сначала располагался лагерь паломников. При первых крестоносных королях это место облюбовали воры и проститутки, тут собиралось все палестинское отребье. Бодуэн IV предпринял усилия к тому, чтобы вымести мусор из-под окон собственного дворца. Это ему удалось, хотя и не полностью. Какой-то таинственно-преступный дух остался в здешних руинах и зарослях. Сюда приходили рыцари, чтобы с помощью оружия урегулировать вопросы чести, здесь хоронилось несколько отшельников. В сопровождении четырех телохранителей Д'Амьен пересек это неприятное место ни с кем не столкнувшись, и ему открыли одну из тайных калиток в ограде дворца. С недавних пор все, более менее значительные места вокруг его величества Бодуэна IV, были заняты ставленниками иоаннитов, они полностью заменили собою тамплиеров. Также как и их предшественники они и охраняли короля, и следили за ним. Порыв короля к свободе закончился обретением другой формы плена. Зато великий провизор не испытывал при передвижении никаких затруднений по дворцовым покоям и пристройкам. Дворец был довольно велик и вряд ли имелся человек, которому была бы досконально известна вся его запутанная схема. Но в основной части этого многоэтажного, полуподземного лабиринта хозяйничали люди Госпиталя.

Великий провизор вошел в комнату Бодуэна IV без доклада и застал его в том виде, в котором он был описан выше. То есть плачущим в темноте.

– Прошу прощения, государь, что врываюсь без предуведомления. Иоанниты, в отличие от тамплиеров, не считали излишним соблюдение приличий. Наверное потому, что им не было известно, кем на самом деле является король.

– Что?! Кто это?! – Бодуэн громко всхлипнул, переворачиваясь на спину. Скупой свет, падавший сквозь щель в портьере, отражался в его влажных глазах.

– Только дело чрезвычайной важности заставило меня ворваться к вам подобным образом.

Король услышал знакомый голос и это его несколько успокоило.

– Граф?

– Да, Ваше величество, это я.

Бодуэн промокнул остатки слез краем одеяла. Пока он занимался этим, Д'Амьен не мог не подумать о той игре династических сил, что возвела на трон этого слабого, вздорного, в общем-то ничтожного человека. Был бы сейчас на этом месте его дед, насколько легче шли бы дела, насколько решительнее была бы приближаема победа.

Подойдя к окну, граф слегка отделил портьеру, впуская в комнату немного неистового палестинского солнца. Королю это вторжение не понравилось. Он мрачно щурился и размазывал остатки слез по щекам. Неуклюже сполз с кровати и, как был, в одной ночной рубахе, сел к столу в углу комнаты. Д'Амьен подошел и устроился напротив.

– Говорите, граф. Я немного в расстроенных чувствах, но это не помешает мне понимать вас как надо.

– Несколько часов назад я получил важнейшее известие из Рима.

– Умер папа?

Д'Амьен удивленно поднял брови.

– Вы уже об этом знаете?

Король шмыгнул носом.

– Нет, кто же мне расскажет. Я просто догадался. Потом вы столько говорили о желательности этой смерти...

– Да, да, вы правы. Пока лишь одно остается неизвестным – причина ухода Луция из жизни.

Бодуэн опять шмыгнул носом.

– А ему, пожалуй, уже все равно, убит он или преставился по естественной причине.

– Я уважаю ваш философский настрой, но речь должна сейчас идти о практических вещах. Смерть эта, от чего бы она не происходила, это сигнал, которым мы не можем пренебречь. Это мнение поддержали все. Мы начинаем.

– Когда, граф?

– Самое позднее – через пять дней. Или шесть.

Король зажмурился. Он думал, что впереди по крайней мере месяц. И даже имея его, целый месяц запасе, он изнывал от страха и был поражен полным параличом воли. Что же теперь будет, когда в одно мгновение месяц сократился до недели?! Неделя это совсем мало, это почти ничто, это уже чуть ли не завтра!

Граф что-то говорил быстро, дельно, no-существу, но слова его звучали как бы за стеною, пропускающей только звук, но задерживающей смысл сказанного.

– А нельзя ли... – неуверенно улыбаясь, начал говорить его величество.

– Я опять с прискорбием отмечаю, что вы готовы впасть в сомнение!

– Как вам сказать. Я...

– Это, наконец, странно, Ваше величество, признаться очень странно. Обычно вы высказываетесь энергичнее всех, требуете действий немедленных, без всякой подготовки, подавай вам реки тамплиерской крови, и вот, когда страстные ваши желания оказались так близки к исполнению, вы начинаете другие совсем речи.

– Да, все вы говорите справедливо. Да, я требовал, да я... но сейчас другое, поймите.

– Какое другое, Ваше величество! ? – чувствовалось, что верховный иоаннит с трудом удерживает закипающую ярость. Этот небольшой, сухощавый человек, мог, если ему было нужно, выглядеть страшным.

– Мне трудно, – ныл и корчился король, – мне трудно вам сказать и объяснить.

– Все гарнизоны нашего ордена вот уже месяц спят с оружием в руках. Раймунд и Конрад прячут свои передовые дружины в масличных рощах вокруг Иерусалима, они не смогут делать это слишком долго. Наконец, папа умер и даже формально Храм лишен на время своих привилегий. Можем ли мы упустить такой момент только в угоду приступу вашей хандры. Может быть вы просто боитесь?!

Тут король неожиданно рухнул на колени и сложив руки на груди забормотал с горячечной торопливостью.

– Боюсь! Да, боюсь! Очень, давно, сильно! И умоляю вас отложить, отменить все, граф. Ради благодетеля и охранителя вашего св. Иоанна.

– Да что это с вами?! – вскочил Д'Амьен, – откуда в вас этот страх. Вы король, понимаете король! И даже в случае относительной неудачи нашего начинания, ничем особенным эта история для вас не чревата. Даже тамплиеры не посмеют... вы дрожите не сообразно опасности!

Бодуэн упал на пол и обхватил руками самого великого провизора.

– Умоляю вас граф, умоляю, отложите, отложите все. Ибо есть, есть причина, чтобы мне так бояться. Клянусь св. Бонифацием, на благоволение коего только ныне и рассчитываю, хотя и очень согрешил против.

– Какого Бонифация? – Д'Амьен брезгливо освободил ноги из липких королевских объятий.

– Умоляю вас, граф!

– Нет, Ваше величество, слишком большое дело в руках моих ныне оказалось, этого не могло случиться иначе, чем по воле господней. Отступиться не имею я права и сам, и другому не позволю.

– Это гибель для меня, полная гибель, изничтожение и плен. Слишком дорого заплачу я за краткий миг торжества, если даже он и явится.

Король лежал ничком на полу и бил по каменным плитам своими бледными безвольными кулаками. Д'Амьен почувствовал, что здесь не просто истерика или приступ трусости. Смысл сказанного ничтожным венценосцем был темен, но за ним что-то стояло такое, что нуждалось в понимании. Укротив свой гнев, великий провизор присел рядом с королем и спросил ровным, спокойным голосом.

– Откройтесь мне, государь, какая змея сосет ваше сердце. Ведь я друг ваш, и может статься смогу помочь.

Бодуэн, все еще всхлипывая и задыхаясь, приподнялся с пола и сел, растирая дрожащими ладонями щеки.

– Облегчите душу, Ваше величество, что бы вы мне не сказали, я пойму правильно и не оставлю своими заботами. Отчего вы сделались так не похожи на прежнего Бодуэна, на настоящего короля.

– Я вообще не похож на короля, – вдруг спокойно сказал Бодуэн, – и знаете почему, граф.

Иоаннит ничего не ответил, он молча ждал, предчувствуя большое открытие.

– Потому что, на самом деле, никакой я не король.

И граф, несмотря на всю свою собранность, не удержался от элементарного и, в общем-то, глупого вопроса.

– А кто вы?

Его величество, кряхтя поднялся с пола, переместился на свое ложе и, откинувшись на еще мокрые от его слез, подушки, подробно и неторопливо поведал об удивительно наглой и блестяще, тем не менее, удавшейся тамплиерской интриге. Иоаннит оценил размах и изящество замысла. Взять и заменить короля! Да на такое могли пойти только они.

– И все эти годы?..

– Уже пять лет.

Д'Амьен с чувством выругался по-немецки, ибо во французском языке не имелось столь полноценного набора подходящих выражений. Но на самом деде внутренне он оставался почти спокойным.

Он размышлял следующим образом: всему на свете приходит конец, где-то лицо платья обязательно переходит в изнанку, и даже столь удачно сработанная марионетка взбунтовалась.

– Отчего же они не спешат вас уничтожить, раз вы вышли из под их подчинения?

Король помолчал.

– Не знаю. Но можете поверить, жду этого каждый день. Теперь вы видите, что весь ваш замысел рушится, когда у них в руках оказывается такой аргумент против моего указа.

Д'Амьен тоже присел на край ложа.

– На первый взгляд, да. Что же вы раньше не сообщили мне об этом чудовищном маскараде?

– Я боялся, что вы не захотите иметь со мною дела.

– Возможно так бы оно и было, – задумчиво и медленно сказал великий провизор. – Возможно. Вот чистоплюй Гонорий отказался бы точно. Да и итальянец, весьма возможно, тоже постарался бы оградить себя от такой дрожащей твари, какою являетесь вы, ваше подставное величество.

Иоаннит говорил бесстрастно, отчего его слова производили особенно сильное впечатление на слушателя. Дыхание короля стало прерываться.

– Но оставим смакование этих "если" до лучших времен, прежде всего надлежит разобраться, в каком положении мы пребываем сейчас.

– В ужасном, – пробормотал король.

Д'Амьен прошелся по комнате, машинально одернул кисейную хорасанскую занавесь и, пока она бесшумно рушилась, в голове великого провизора произошло калейдоскопическое перестроение мыслей, он снова был готов к борьбе.

– Хватит причитать. Вы мне вот что скажите, Ваше величество, где сейчас находится настоящий Бодуэн.

Ненастоящий помотал головой.

– Не говорили мне ни тогда, ни тем более, теперь.

– Жив ли он?

– И этого тоже, ничуть не знаю.

– Но какие-нибудь косвенные приметы, детали. Не казалось ли отношение к вам графа де Торрожа вдруг необъяснимо менялось. Не проскальзывало ли что-нибудь в его словах? Ведь, если бы он умер или опасно заболел, ваш статус несколько, ну, становился бы более весомым, понимаете?

– Заболел? – король приподнялся на локте, – в самом начале, когда эта история только начиналась, кто-то из них проговорился, что король заболел проказой...

– Проказой?! – глаза великого провизора вспыхнули. – Проказа, это не так мало.

Бодуэн его не понял.

– Да, тяжелая болезнь, – сказал он.

Король был доволен, что хоть чем-то угодил графу. Он вообще испытывал огромное облегчение оттого, что поделился с ним своею тайной. Гром не грянул, Иерусалим не провалился под землю.

– Чему вы так обрадовались! – осторожно спросил он Д'Амьена.

– Тому, что мне не придется перетряхивать всю Святую землю в поисках этого истинного Бодуэна. Прокаженных, как правило, держат в лепрозориях, а их в королевстве ограниченное количество.

– А почему вы уверены, что он именно в Палестине, они могли увезти его в Константинополь или на Сицилию.

Граф поморщился, ему было лень объяснять самоочевидные вещи.

– Им все время нужно было иметь его под рукой, чтобы в случае нужды, доставить в Иерусалим в течении двух-трех дней, не более.

– А, понятно. Прямо за западной стеной города есть какой-то лепрозорий. Граф кивнул.

– Знаю. Держать его здесь было бы слишком рискованно. Но не будем отбрасывать никаких возможностей. С нашего городского прибежища прокаженных и начнем. Я еще вот что хотел у вас спросить.

– А почему вы так уверены что Бодуэн, этот настоящий, все еще жив? Все-таки пять лет болеет, проказа все-таки.

– Если бы он был мертв, тамплиеры вели бы себя по-другому по отношению к вам. Они давно бы вас или прирезали, или... А так они спокойно сносят ваши шалости, зная, что все равно вы у них в руках. Д'Амьен уже полностью оправился после испытанного шока. Если в первый момент ситуация показалась ему катастрофической, то теперь, по зрелом размышлении, он был склонен признать ее лишь слегка усложнившейся. Были даже свои плюсы в том, что вдруг выяснилось. Во-первых, он нашел объяснение странному, самоуверенному бездействию тамплиеров в ситуации, когда они не могли не догадываться о предпринятых против них приготовлениях. Они явно уповали на этот свой самый мощный аргумент. Главная сила его была в том, что он был неизвестен иоаннитам. Теперь слава богу, все открылось. Теперь стала известна реальная сила врага. Лучше знать насколько он в самом деле силен, чем шарахаться, опасаясь того, чего может и не быть.

На сухом птичьем лице великого провизора появилась улыбка, которую вполне можно было счесть зловещей. Увидев ее, его величество осторожно спросил.

– Что же теперь будет, граф?

– Ничего, – бодро ответил тот, – вернее, все будет по-прежнему.

– Я понимаю, – вяло ответствовал король.

– Вы облегчили душу, Ваше величество, – продолжил граф, – но избави вас боже, откровенничать еще с кем-нибудь. Это для вас смертельно опасно. Это вы понимаете?

Бодуэн понимающе закивал.

– Помимо того, что молчание послужит безопасности вашей персоны, вам, согласитесь, будет приятнее общаться с патриархом, Раймундом и Конрадом, если они будут по-прежнему видеть в вас настоящего монарха.

– Да, да, конечно.

– Выступление наше не отменяется. Готовьтесь произнести перед собранием выборных свою речь. День выступления даже не будет перенесен, если я сумею за неделю отыскать настоящего короля.

– Вы хотите привезти его сюда? – тревожно поинтересовался Бодуэн.

– Я хочу его зарезать, – сухо ответил Д'Амьен. Этот ответ вполне устроил заплаканного двойника.

– Да, – граф остановился в дверях перед тем как выйти, – я забыл сообщить вам еще одно радостное известие.

Король напрягся, ожидая еще какой-нибудь неприятности.

– Умер, оказывается не только папа, но и великий магистр ордена тамплиеров.

С этим Д'Амьен вышел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ПОВТОРНАЯ ВСТРЕЧА

Шевалье де Труа домчался до Агаддина меньше чем за полтора дня. Он не стал приближаться к стенам крепости, которая явилась для него воротами в новый мир. Он свернул с каменистой выжженной тропы и пересек оливковые и апельсиновые рощи, окружавшие крепость. Он старался не столкнуться с людьми, будь то рабы или надсмотрщики и к вечеру оказался на той дороге, что должна была привести его к источнику св. Беренгария. Когда солнце всерьез занялось своим закатом, он увидел харчевню, где уже, по-видимому, ожидал человек, в руки коего следовало передать послание брата Гийома. Почувствовав, что волнуется, шевалье удивился, ведь не предстояло ничего серьезного или рискованного. Войти в харчевню, спросить баранью лопатку и местного просового пива. Все остальное – дело этого неизвестного. Несколько раз глубоко вздохнув, как его учили еще в подземельях замка Алейк, шевалье овладел своим состоянием. Пришпорил жеребца и тот, громко цокая копытами, въехал в широко распахнутые ворота. Едва миновав их, де Труа остановился и осмотрелся. Ничего, кажется, особенного. Двое голых по пояс поварских парней рубят ржавыми от вечной крови топорами недавно освежеванную тушу. Видимо для засолки. Это в самом углу двора у дверей кухни. Оттуда, время от времени, выкатываются клубы аппетитного пара.

У коновязи топчется с десяток лошадей. На рассохшемся бревне, у самого входа, сидит старик в вытертой безрукавке и разбитых чувяках, глаза закрыты, что-то медленно жует. Из харчевни доносится равномерное бульканье голосов.

"Ладно", – сказал себе шевалье, и, подъехав к коновязи, спрыгнул с коня. Оделся он, как и было ему велено, в кожаную, грубой работы куртку, серые шосы, на чреслах широкий с медными бляхами пояс. На поясе длинный латинский меч в небогатых ножнах, хочешь – гадай, кто это: разорившийся дворянин, дружинник местного барона, отлученный от церкви крестоносец, а может, просто охотник? Привязав коня и оглядевшись еще раз, нет ли где кого, шевалье не торопясь, поднялся по широким большим ступеням на веранду, образованную четырьмя массивными закопченными колоннами, поддерживающими крытый соломою навес.

Внутри харчевни его не ожидали никакие чудеса. Шибануло в ноздри запахом горелого чеснока, пота и гнилой упряжи. В глубине, как водится, горел очаг возле него стояло несколько длинных столов. Основная масса гостей собиралась именно там. Мелкие местные дворянчики, приказчики, стражники, сменившиеся с дежурства возле источника. Да и просто голодранцы. Пили, как правило, пиво с подмешанным соком белены, отчего потом рвало под утро. Играли в кости, время от времени в спорных ситуациях хватались за кинжалы, но до настоящей поножовщины здесь доходило редко.

И, что отметил шевалье, – не было ни одного сарацина. В этих пограничных поселениях в общем стиралась грань между поклоняющимися Христу и Аллаху, и, если в Иерусалиме или Аккре такая, чисто латинская харчевня была делом обычным, то подобную чистоту религиозных нравов здесь, в глухих предгорьях Антиливана, можно было расценить, как некую странность.

Шевалье сел за свободный стол в темном углу и старался не смотреть по сторонам, чтобы не показать, что он ищет встречи с кем-то. За его спиной то и дело раздавались взрывы хохота.

Подбежал сын хозяина, прислуживавший гостям в зале, и осведомился, чего господину угодно.

– Баранины и пива.

И то и другое принесли очень быстро, и то и другое было очень кстати, ибо гонец изрядно проголодался.

Не прошло и нескольких минут, как сын хозяина появился снова.

– Что тебе нужно? – сурово спросил шевалье де Труа.

– Господин, что сидит в том углу – очень важный – просил узнать у вас, не соблаговолите ли вы объединиться с ним на сегодняшний вечер. Ибо он скучает без благородного собеседника.

– Скажи, что я готов.

Сзади послышались тяжелые, уверенно приближающиеся шаги. Шевалье мог бы спорить на что угодно, что они принадлежат рыцарю, причем не юному и далеко не последнему по родовитости и силе. Простолюдины шаркают подошвами при ходьбе, монахи передвигаются почти на цыпочках, женщины семенят. Так как это господин, ходят только рыцари.

– Приветствую вас, сударь, – пророкотал под самым потолком харчевни сочный бас.

Де Труа поперхнулся пивом, настолько был знаком ему этот голос. Обернувшись и рассмотрев лицо говорившего, он смог преобразовать свое удивление в слова. – Барон де Кренье?

Барон был поражен еще сильнее, чем сидящий перед ним человек, это доказывалось тем, что он смог выговорить только один звук, глядя в столь знакомое и столь отталкивающее лицо.

– Ты?

– Садитесь барон, садитесь, не надо привлекать излишнее внимание.

С трудом перебарывая окаменение членов, барон последовал этому совету. Попытался поставить принесенный с собою кувшин, но неловко разбил его, зацепив за столешницу.

Тут же появилась пожилая женщина и начала безропотно прибираться. И пока она восстанавливала порядок, барон выпученными глазами разглядывал своего старого знакомого.

– Ну, я это, я, неужели вы не можете привыкнуть к этому. Так можно и о деле забыть.

– Так это ты? – спросил вновь рыцарь, никак не могущий отделаться от тяжелого потрясения.

– А вы надеялись, что сгнил где-нибудь в сарае для масличных рабов?

Барон трубно прокашлялся в ответ на эти слова.

– Злишься? Почему?

– Не до этого мне.

Де Кренье протянул через стол широкую, отполированную как красное дерево с янтарными мозолями, рыцарскую ладонь.

– Давай то что привез.

Шевалье огляделся и быстрым, но несуетливым движением положил в ладонь барона кожаный футляр. Он тут же исчез в бесчисленных складках рыцарского олио.

– А кто такой ты теперь? – не унимался барон, – судя по тому, что тебе доверили, живешь ты точно не в сарае.

У шевалье слегка дрогнули ноздри и сузились глаза, вряд ли это можно было различить в полумраке харчевни.

– Как бишь тебя звали. А... Да, забыл.

– Барон, чем быстрее вы забудете о том, что когда-то я помогал вам в бытность вашу конюхом, на конюшне Агаддинской капеллы, тем лучше будет для нас двоих.

Барон де Кренье нахмурился, ему трудно было в одночасье отвыкнуть от своего прежнего брезгливо-покровительственного отношения к этому уродцу. Он открыл рот, чтобы высказаться по этому поводу, но посланец великого капитула, заметив это, быстро и решительно сказал.

– Что касается имени, то зовут меня шевалье де Труа и все, что мне говорится, я воспринимаю как носитель этого имени, в высшей степени благородного, как вы, наверное, поняли.

Сколь ни был косен мозг провинциального тамплиера, де Кренье сообразил, что продолжать настаивать на своих воспоминаниях не стоит. Если братья из Иерусалимского капитула решили, что эта пятнистая рожа имеет право нагло носить настоящее дворянское имя, значит так нужно.

– Уедешь завтра утром, на рассвете. Подойди сей час к хозяину и попросись на ночлег.

Сказав это, де Кренье встал и, покачиваясь удалился. Треща старыми ступенями, поднялся на второй этаж, где вдоль галереи располагались комнаты для постояльцев. Исподволь наблюдая за своим бывшим господином, де Труа без труда определил, какую из них занимает де Кренье. Дальше шевалье сделал так, как было посоветовано. Попросил дать ему какой-нибудь угол до утра. Запер за собою дверь, через узкое окошко выбрался наружу и залег в кустах у ворот харчевни. В это время года луна появляется рано, так что огороженная частоколом громадная деревянная изба была как на ладони. Наблюдая за нею, шевалье размышлял над тем, какой важности дело предстояло де Кренье, если он счел возможным снести недвусмысленно выраженную словесную пощечину от молодого урода, еще не так давно получавшего полуобглоданные кости из его рук.

Чутье подсказывало шевалье, что встреча, если она уже назначена бароном, произойдет этой ночью. А стало быть где-то поблизости, чтобы можно было добраться до места пешком, не будя округу грохотом копыт.

Де Труа не ошибся в своих расчетах. Де Кренье грузно перебрался через ограду харчевни в том месте, где она была затенена кроною карагача. Движения рыцаря были затруднены, а его сопение было слышно тихой лунной ночью шагов за пятьдесят.

Мягко, осторожно ступая де Труа заскользил за ним, петляя меж камней, так чтобы все время находиться в тени. Барон стремился к тому же, но получалось у него не столь ловко. То и дело он, во всем своем массивном великолепии, оказывался на виду на каком-нибудь лунном валуне. Двигался он вверх, в горы, в сторону от Беренгариева источника. Пройдя шагов семьсот-восемьсот, он остановился возле старого полузасохшего кедра, тяжело и часто дыша. Когда на него падал столб лунного света, было видно, что от него валит пар.

Место встречи или всего лишь место отдыха? Ответ на этот вопрос явился сам собой, из кроны кедра бесшумно рухнул человек и тут же выпрямился перед неуклюже отшатнувшимся рыцарем. Шевалье инстинктивно еще глубже вжался в тень камня, возле которого присел шагах в тридцати от места рандеву. Так прыгать, как этот человек из кедровой кроны, латиняне не могли, этому не учили даже в тамплиерских палестрах. То, что приятель де Кренье был с востока, с сарацинского востока, не вызывало сомнений. Но это не сельджукский всадник, не египетский гулям, не курдский мерхас. Сердце шевалье колотилось, как сумасшедшее. Дохнуло чем-то знакомым. Знакомо пугающим.

Свидание в кедровом мраке было коротким. Барон отправился тем же путем обратно. А его таинственный собеседник поспешил дальше в горы. Шевалье, не раздумывая, скользнул вслед за ним. Ему нужно было проверить кое-какие из своих, только что возникших подозрений. Для этого ему нужно было догнать собеседника барона. Тот, чувствуя себя в безопасности, не слишком скрывался, так, что следить за ним было нетрудно.

Итак, думал он, оказывается у самых рьяных воителей за Христа, у рыцарей Храма Соломонова, есть какие-то связи с бандой фанатичных убийц из ассасинских замков! Голова шевалье работала стремительно и легко. В том, что преследуемый был ассасином, у него почти не было сомнений. Тогда получается, что даже, достигнув высот среди храмовников, он не сможет отомстить Синану. Внешняя враждебность белых плащей и красных поясов лишь ширма, за которою стоит тайная связь. И тогда, получается, что он, все претерпевший и всех обманувший, просто глупый ребенок, который сидит на полу между ног отца и старается поссорить его правую ногу с левой!

Кровь прилила к лицу шевалье, стыд, боль и отчаяние кипели в этой крови. Ему казалось, что собранная по кусочкам кожа лопнет под напором этих неожиданных страстей. Оставалась одна надежда – этот таинственный собеседник барона все же не ассасин, хотя и очень похож. Был только один способ выяснить все с безусловной точностью – убить его. Де Труа стал осторожно сокращать дистанцию. Когда между ними осталось меньше двадцати шагов, неизвестный что-то почувствовал. Остановился, прислушался. Сделал шаг, опять остановился и оглянулся, так и стоял некоторое время, улавливая токи ночи. Потом успокоено обернулся и бормоча что-то себе под нос, может быть насмехаясь над своей подозрительностью, пошел дальше. Сделав шагов пять или шесть, снова замер. После этого у шевалье не было сомнений с кем он имеет дело. Именно так его учили определять крадется за тобой кто-нибудь или нет. Что ж, сказал он себе и вытащил из-за пояса метательный кинжал. И стоило неизвестному обернуться еще раз, как лезвие, блеснув в воздухе, вонзилось ему в грудь.

Де Труа обыскал тело и нашел то, что рассчитывал найти. И вот, сидя на камне возле остывающего трупа и подбрасывая на ладони нож с коротким позолоченным лезвием – непременный атрибут каждого фидаина – шевалье размышлял, что ему теперь делать.

Одно было несомненно – резко увеличивалось этой ночью количество тех, кому следовало отомстить. Орден тамплиеров, на который он так рассчитывал в борьбе с Синаном, сам теперь должен был быть подвергнут наказанию. То, что сейчас шевалье не представлял как это сделать, не имело значения. Мучительным раздумьям подобного рода де Труа предавался недолго. Слишком очевиден был общий вывод. Надо каким-то образом столкнуть замок Алейк с орденом и тогда он, Реми де Труа, отец Марк, Анаэль, Исмаил будет отомщен. Причем осуществлению этого замысла начало уже положено – он посмотрел на лежащий у ног труп ассасина. Будем считать, что орден храмовников нанес неожиданный, грубый удар по своему тайному партнеру, нарушая течение скрытных и, видимо, взаимовыгодных дел. Замок должен теперь, если в нем не иссякло самоуважение, нанести ответный удар.