Текст книги "Тонкий лед (СИ)"

Автор книги: Оксана Кольцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Убийство беглого раба – не настолько серьезное дело, чтобы долго думать о нем. Так полагали многие, но не Альвдис. Она почти не знала погибшего, но Мейнард знал. Этот монах вместе с ним был захвачен в плен, наверняка до этого они провели вместе в монастыре долгие годы. И Мейнард старался спасти того, кто был ему братом, по их христианским обычаям. Не смог.

На вечернем пиру Альвдис и Даллу снова позвали на «высокое» место, и пришлось сидеть за отцовским столом и слушать, как Хродвальд похваляется охотой. Кроме него, здесь сидели и другие важные гости, они хохотали и веселились, мерились рассказами о подвигах, и можно было бы уже оставить в покое погибшего раба, однако Хродвальд не прекращал говорить об этом. Он хвастался, как ловко снес ему голову (одним ударом!), как подцепил ее на копье и привез вождю в знак благодарности за гостеприимство.

– Теперь и остальные в твоем селении, Бейнир Мохнатый, будут знать, что им грозит за непослушание!

– Они и так знают, – буркнул отец, которому хвастовство Хродвальда уже стояло поперек горла. – Поговорим лучше о походах, что предпримем на будущий год…

– Поговорим, – согласился Черный. – Однако прежде уважишь ли ты меня исполнением моей просьбы?

Альвдис отставила в сторону кубок с напитком из шиповника и замерла. По всему выходило, что Хродвальд нечто задумал.

– Ты мой гость, – произнес вождь, – проси.

– Пусть мне прислуживает тот раб, которого ты отправил в погоню, – вкрадчивым голосом попросил Хродвальд.

– Раб? – скривил губы Бейнир. – Лучшие мои прислужники наполняют твой рог, а ты требуешь, чтобы раб пришел к высокому столу и стоял тут на равных с ними?

– Маленькая милость для меня, – продолжал увещевать Хродвальд, – в ознаменование моей славной победы.

Альвдис едва не произнесла, что победа была так себе, вряд ли беглый монах сопротивлялся – он и оружие небось в руках держать не умел, – но встретилась взглядом с Даллой и промолчала. Мачехе, судя по всему, тоже надоел уже Хродвальд, и она, склонившись к супругу, что-то прошептала ему на ухо. Бейнир усмехнулся в усы.

– Ладно, если ты так просишь. Я окажу рабу великую милость, и он станет прислуживать тебе сегодня. Тем более что завтра, как ты сказал, ты едешь в обратный путь. Чтобы он был добрым, я хочу тебя уважить.

Хродвальд кивнул, довольный, и Альвдис закусила губу. Она не желала для Мейнарда этого унижения. Хорошо бы слуга, посланный за ним, вернулся и сказал, что раб в лесу охотится или во фьорде ловит рыбу! Такое могло произойти днем, но не вечером, когда тьма уже сгустилась. Поэтому через некоторое время слуга возвратился и Мейнарда привел.

Тот пришел спокойный (видимо, по дороге ему успели рассказать, что приказывает вождь), взял у прислужника кувшин с пивом и наполнил рог Хродвальда. Тот выпил залпом и потребовал еще, а затем, через некоторое время, словно бы невзначай завел рассказ о последних походам к франкским берегам. Видно, кто-то из дружинников Бейнира сказал гостю, что Мейнард – франк. И теперь Хродвальд с удовольствием разглагольствовал о том, как слабы тамошние воины, как они визжат, словно свиньи, и просят пощады, когда храбрые северные витязи убивают их. Как слаб их вроде бы истинный Бог против мощи настоящих богов, и никакие франкские шаманы не могут противостоять тем, кто пришел с севера.

Альвдис старалась не смотреть на гостя, однако от голоса его было никуда не деться. Она недоумевала, как раньше не разглядела, насколько уродлив Хродвальд. И дело вовсе не во внешности – встречаются те, кого боги красотой обделили, зато наградили прекраснейшей душой. Хродвальд, если бы оказался добр и отзывчив, насколько может быть воин (а такие есть), мог бы и женщинам красавцем казаться. Но он толковал о вещах, которые многим другим вряд ли были бы приятны, он издевался над людьми.

Позже, когда начались танцы, Хродвальд предложил Альвдис станцевать с ним в паре, когда ещё и куплеты нужно было исполнять; девушка холодно отказалась, однако некоторое время спустя охотно приняла приглашение другого гостя, молодого и статного воина, и пошла с ним «ломать кольцо». Они стояли в «ручейке», пропуская под поднятыми руками смеющиеся пары, затем пробежали сами, и все это время Альвдис ощущала на себе злой взгляд Хродвальда.

Может, и зря она так поступила с отцовским гостем? Однако Бейнир ни слова неодобрительного не сказал, даже взгляда не кинул – значит, не порицает поступок дочери. И Альвдис возвращалась к своему креслу с высоко поднятой головой. Мейнард, все так же прислуживавший Хродвальду, поймал ее взгляд и вдруг еле заметно улыбнулся ей. Эта улыбка согрела сердце девушки.

Она поняла, что погибшего монаха ей жаль в основном потому, что Мейнард скорбит. А он скорбел: глубокие складки залегли на лбу, и выглядел франк хмуро. Чего бы только ни дала Альвдис, чтобы сейчас поговорить с ним, хоть как-то постараться утешить… Они с Мейнардом по-разному понимают богов и по-разному видят, что станет с душою после смерти, но у скорби нет народа. Скорбь у всех одна.

Когда Альвдис уже собралась уходить (время перевалило за полночь, и девушку клонило в сон), Хродвальд снова обратился к Бейниру:

– Дорогой сосед! Можешь ли ты уважить меня исполнением еще одной моей просьбы?

Альвдис, привставшая было, снова села на свое место. Бейнир же произнес тоном, в котором даже невнимательный слушатель мог бы уловить недовольство:

– Я слушаю тебя.

Обычно хозяин, принимавший гостей, давал им все сам; высказать пожелания можно, однако всему есть некие пределы.

– Этот раб так хорошо прислуживал мне весь вечер, что я хотел бы попросить его у тебя в подарок, – вкрадчиво сказал Хродвальд.

Девушка с ужасом посмотрела на отца. Отказать гостю в просьбе почти невозможно, и совсем уж нехорошо ссориться с соседом. Бейнир и так уже преподнес тем, кто покидал Флаам завтра, богатые дары – все по обычаю. И если гостю захотелось еще чего-то, да ещё не особо ценного (а что такое раб?), то как отказать ему…

Альвдис представила себе, что Мейнард уедет. Она-то думала, он проживет здесь ещё несколько лет, и можно будет видеть его каждый день… И совсем не хотелось размышлять о том, что способен сделать с рабом Хродвальд. Что-то случилось между ним и Мейнардом сегодня, из-за чего сосед так хочет унизить пленного франка. И поэтому Хродвальд попросил Бейнира подарить ему раба, чтобы тот оказался полностью в его власти…

Девушка не знала, стоит ли как-то намекнуть отцу: хорошо бы не отдавать такого ценного работника. Мейнард, казалось, превратился в каменное изваяние и смотрел на стену за спиной вождя. Бейнир же, поразмыслив немного, ответил так:

– Эту просьбу, мой дорогой сосед, выполнить я не могу.

Альвдис выдохнула, а Хродвальд поинтересовался недовольно:

– Отчего же?

– Не потому, что мне не хочется порадовать тебя, или мне жалко дара, – сказал Бейнир Мохнатый, – бери любого раба, кроме тех, которых я привез из предпоследнего похода. Они запятнали себя передо мною, убив многих моих воинов, и пусть, возможно, убивал их не этот раб, стоящий сейчас за тобой, но его братья. Потому пока он ещё недостоин такой милости, дабы избежать участи, которую я придумал для них всех. Он останется здесь, потому что так получилось между ними, мной и богами.

С богами и обещаниями спорить бессмысленно, это каждый знает. Хродвальд скривился, однако просьбу свою забрал назад.

Теперь можно было уходить спокойно. Альвдис поднялась, и Далла окликнула ее:

– Ты уже покидаешь нас?

– Да. Я хочу подняться на рассвете и сходить в лес, последний раз, пока снег не лег. Может, найду что-то полезное. Нарву рябины.

Мачеха кивнула: Альвдис собирала травы и ягоды до поздней осени, и благодаря многим таким сборам удавалось пережить холодную зиму и реже простужаться. Бейнир отпустил дочь, и она ушла, попрощавшись, как подобает, с гостями.

Как хорошо, что завтра Хродвальд уедет. Альвдис хотелось, чтобы скорее уже настало утро и можно было уйти из деревни, смыв лесной тишиной все мерзкие ощущения, накопившиеся за последние дни. Лес поможет, как и всегда. Он поговорит с Альвдис на ее языке, на языке богов, и подскажет, что делать дальше.

ГЛАВА 9

Утро выдалось морозным и холодным, но ясным, даже облака откатились на запад, открыв чистое бледно-голубое небо. Когда Альвдис вышла утром на крыльцо большого дома, то остановилась на минуту, чтобы полюбоваться открывающимся видом. Вода фьорда из темно-синей превратилась почти в черную, и потемнели горные склоны, и кое-где подернулись уже белой дымкой – значит, ночью шел снег и осел на еловых ветвях и в кронах сосен. В поселении снега почти не было, а вот в лесу наверняка имеется. Альвдис порадовалась, что оделась тепло и удобно и сможет долго ходить, и что вообще решила пойти.

Гости уехали еще до рассвета; девушка слышала, как они понукают коней, как весело переговариваются и как спешат, чтобы до ночи преодолеть наивозможно большее расстояние. Хродвальд – тот к вечеру уже должен будет добраться до дома и, Альвдис надеялась, не приедет пока больше. А если отец решит отправиться к нему в гости, она изобретет предлог и останется дома. Незачем дразнить гусей, как говорит Халлотта.

Задумавшись, Альвдис задержалась на крыльце и не сразу заметила, что ее поджидает Мейнард. Он стоял, прислонившись к стене дома, и ножом очищал прутик; мелкая стружка падала на землю, завиваясь, будто кудряшки ребенка.

– Доброе утро, госпожа, – сказал франк, увидев, что Альвдис наконец обратила на него внимание. – Эгиль велел, чтобы я пошел с тобою, да я и сам бы вызвался.

Тут Альвдис заметила, что за спиной у Мейнарда висит лук.

– Эгиль дал тебе новое оружие?

– Я ведь не просто должен пойти, а тебя защитить в случае чего. Ты хоть и умеешь сама за себя постоять, – он указал на ее лук, который Альвдис держала в руке, – но все-таки будет спокойнее. Мы волков и видели уже, и слышали, а несколько дней назад видали медвежьи следы.

– Я думала, отец велит вас всех запереть после того, что случилось вчера, – оглядевшись, сказала девушка. Поблизости никого не было, и все же…

– Поговорим об этом после, когда уйдем отсюда. Хорошо, госпожа?

– Хорошо. И, Мейнард… я рада, что ты идешь со мной. Не думай, будто я недовольна.

– И в мыслях не было, – сказал он и снова мимолетно ей улыбнулся.

Они прошли по деревне, здороваясь с жителями. Альвдис все думала, почему Эгиль так доверяет Мейнарду, и когда деревня осталась позади и начался лес, все-таки об этом спросила.

– Вчера ведь твой брат из монастыря… Это ведь Хродвальд убил его, верно? Он похвалялся не просто так?

– Хродвальд, – кивнул Мейнард. Тропа была достаточно широкой, чтобы он мог идти рядом с Альвдис, и он шел. – Если бы его не было там… Я мог бы уговорить Эгиля, полагаю.

– И ты винишь себя за это?

– Виню, – согласился он спокойно.

– Не стоит, Мейнард. – Она редко называла его по имени, но тут почувствовала, что так нужно. – Когда Эгиль отправлялся в погоню за беглецом, прошло уже слишком много времени, и отец велел привезти его живым для казни или казнить на месте, если тот вздумает сопротивляться. И Лука бросился бежать, так Эгиль сказал. Тогда Хродвальд догнал его и… – Альвдис поморщилась. Вчерашние рассказы за пиршественным столом врезались ей в память крепче, чем хотелось бы. – Ты не переубедил бы Эгиля, у него был приказ вождя.

– Спасибо. – Он и вправду был благодарен ей. – Это делает ношу чуть легче. Хотя я все и думаю о том, что должен был бы переубедить его – не Эгиля, брата Луку. Еще раньше, когда он высказывал мне свои бунтарские мысли. Мне казалось, я сделал это. Он же дал мне слово не убегать… – Мейнард покачал головой. Теперь Альвдис понимала, насколько глубоко ранила его вчерашняя история. – Эгиль понимает это – настоящую клятву. Я дал слово, и он, и вождь поверили моему слову: я не стану убегать, и если это место теперь мой дом, я стану его защищать. Деревню и ее жителей. Тебя. Потому Эгиль разрешил мне выбрать оружие, это такая милость с его стороны. Он знает, что я тебе вреда не причиню и никуда отсюда не денусь. Мне незачем.

– Ты не хочешь уезжать отсюда? – удивилась Альвдис.

– Куда? Монастырь, где я жил, сожжен. У меня нет владений, нет семьи. Я много где побывал раньше и видел разное, так что мир, считай, посмотрел. И что понял: везде почти одно и то же. Люди, уклад… Боги разные, а люди везде одни и те же.

– Ты разве не мечтаешь ни о чем? Ничего не хочешь?

Мейнард поднырнул под низко склонившуюся еловую ветку.

– Ты, госпожа, сильно добра ко мне – о таких вещах спрашиваешь… Когда-то я о многом мечтал и многого хотел, а теперь хочу лишь покоя. Здесь он имеется.

– Быть рабом, тяжело трудиться каждый день и не иметь ничего своего – это покой?

– Оказывается, так и есть.

Альвдис задумалась, стараясь понять его. Что за жизнь вел этот человек до того, как попал в монастырь, если теперь участь раба в северной деревне полагает покоем? Она бы и хотела спросить, но понимала, что Мейнард не ответит, как не расскажет и о причинах, приведших его к христианскому Богу прямо в объятия. Альвдис уже пробовала спрашивать и каждый раз натыкалась на вежливый отпор. Она не обижалась, понимала. Не каждый может и хочет сказать о том, что лежит на душе. Если на то пошло, разве она сама откровенна с Мейнардом, да и со всеми остальными в том, что чувствует сейчас? Нет. И ей не хотелось, чтобы кто-то узнал об этом.

В лесу и вправду оказался снег. Он тонким слоем устлал открытые ветрам тропинки, полупрозрачным покрывалом лег на валуны, вспыхивал острыми звездочками в ветвях деревьев. От солнца это все светилось и переливалось. Альвдис стянула перчатку и прикоснулась к боку большого камня, стоявшего у дороги. Снежный поцелуй оказался холодным и ласковым, пальцы оставили на камне короткий след. Скоро он исчезнет под слоем инея.

С неожиданным спокойствием Альвдис подумала о грядущей зиме. Горные тропы завалит, останется проходим только основной перевал, откуда расходятся пути к соседям, в том числе и к Хродвальду. Надо надеяться, что он не настолько заскучает, дабы снова заявиться в гости… Впрочем, она же дала себе слово об этом не думать! Фьорд замерзнет, корабли не сдвинутся с места до весны, будут спать в длинных деревянных сараях на берегу и видеть сны о море и славе. Это время долгих ночей, мирной работы в хорошо протопленных домах, неторопливых рассказов. Охотники станут ходить в лес за пушниной, которую по весне купцы повезут в далекие страны, и на незамерзшие берега фьорда, там, дальше, – бить тюленей. Тинд говорит, их много в этом году. Зачем терять добычу?

Раз лег снег, нужно достать из кладовых лыжи и подготовить их, иначе Улл и Скади (Покровители лыжников, стрелков из лука и охотников. – Прим. автора) обидятся на такое отношение и не подарят хорошей добычи. Нужно починить все инструменты, что пришли в негодность за летние месяцы, обработать коровьи и овечьи шкуры – осенью забили много скотины и мясо заготовили впрок; Альвдис придется прясть, шить одежду, покрывала для кроватей… Она думала об этом с удовольствием, как хорошая хозяйка. И ещё думала о том, как хотелось бы ей весной отправиться в путь и встряхнуться, словно сбросив с себя зимние сны. С каждым годом тоска по путешествиям становилась все сильнее. Альвдис нравился дом, она хотела бы провести в этих краях всю жизнь, и все же дом становится драгоценней, если покидать его иногда. Так говорили те, кто повидал иные земли. Даже отец Даллы однажды взял ее в торговый поход, когда та была еще юной девушкой – а Бейнир и слышать о таком не хочет.

– Ты много путешествовал, Мейнард, – обратилась она к франку, ушедшему немного вперед. – Скажи, это стоит того?

Он приостановился, поджидая ее, и Альвдис вдруг увидела, как он изменился за эти недели. Он все равно был одет просто, как и многие рабы, исключая вольноотпущенных, уже заслуживших свое право на свободу и принявших от Бейнира клочок местной земли; и все же смотрелся он не как раб, а как обычный воин. Короткая теплая туника, подбитый заячьим мехом плащ, закрепленный на плече костяной фибулой, широкий кожаный пояс с кованой пряжкой и наконечником из металла, с подвешенными кинжальными ножнами, – милость пленителей, залог выживания в холодных горах и вместе с тем – словно волшебное платье, преображающее его обладателя. Зеленые глаза сверкали, как изумруды, что Бейнир привозил с юга.

– Иногда стоит, госпожа, а иногда нет. Конечно, дорога не так легка, как может показаться из песен… но ты и сама об этом догадываешься. Всякое может случиться – и непогода, и трудная местность, и лихие люди. Но все-таки это хорошо, видеть, как люди вокруг живут. Видеть, что они делают. Ты бывала в больших городах?

– Только тут неподалеку, куда ведет торговый путь. И это не большой город.

– А большие, да еще в иных землях, совсем не такие. – Он снова пошел рядом. – Люди многое умеют, как я выяснил. Да я же рассказывал уже – и крепости, огромные, целиком из камня, и дома, и церкви… Рисовать умеют и вышивать полотна длиной во много локтей. Украшения делают совсем не такие, как у вас тут. – Мейнард, видимо, догадывался, что в первую очередь будет интересно слушательнице. – На тамошних базарах есть на что посмотреть, причем везде – разное. В Париже торгуют одним, в Толедо – другим, а если к саксам на острова приплыть, так там свои товары. Ты их видела, госпожа, – улыбнулся он, – твой отец же привозит!

– Ох, да, я бывала в его сокровищнице. Там чего только нет. Для чего некоторые вещи, я и понять не могу.

– Ну, может, однажды твой отец разрешит мне их показать, так я растолкую.

– А… одаренные? – спросила Альвдис, слегка запнувшись.

Ведь, в конце концов, она знала только себя и главную целительницу деревни из тех, кто обладал даром. Иногда приезжали с гостями шаманы, иногда через предметы Альвдис улавливала отзвуки чужого колдовства, но все это бело редким и очень уж зыбким. Халлотта учила ее, как умела, а ту учила ее мать, и так далее, в глубину времен; здесь, в тихом фьорде, редко что-то случалось, требовавшее волшебства. Только люди и их болезни. Альвдис же слышала об ином, о том много рассказывал Сайф – а вот Мейнард почти не упоминал. О людях, умеющих вылечить прикосновением ладони или же взмахом руки стереть с лица земли целую деревню. О тех, кто говорит с эльфами, троллями и морскими чудищами. О тех, кто сияет, словно факел в ночи.

– Что ты хочешь знать? – помедлив, уточнил Мейнард. – От меня в этом мало толку.

– Ты многих видел из тех, кто обладает даром? Какие они?

Франк пожал плечами.

– Бывало, встречал. Разные они, госпожа. Все люди, как мы. Ты спрашиваешь потому, что сама такая?

– Это ведь не секрет, – улыбнулась Альвдис. – Кое-что я умею.

– Ты умеешь многое, – неожиданно сообщил Мейнард. – В большом городе такая, как ты, никогда не сидела бы без работы, а может, озолотилась бы даже. В огромных человеческих ульях болезни живут постоянно.

– И тебя не тянет туда больше? – спросила Альвдис. – К этим иным людям, в другие города?

Мейнард пожал плечами.

– Что толку?

– Но ты ведь можешь освободиться, выкупить себя… однажды. Как многие из захваченных рабов уже сделали. Кроме Сайфа.

– Он мог бы освободиться?

Видимо, с сарацином Мейнард об этом не говорил, и Альвдис объяснила:

– Уже больше года мог бы. Отец ему предлагал, южанин хорошо послужил нам. Но Сайф сказал, что сам землю он обрабатывать не станет, а с другими ему лучше. Так что он свободен в любой миг, как захочет, но пока не произнес такого слова. У него загадочная душа.

– Вот уж точно, – пробормотал Мейнард.

– Но ты сам? – настаивала Альвдис. – Ты захочешь получить надел или… уедешь?

– Рано об этом говорить, госпожа. Я ведь могу и не дожить до того момента, как твой отец позволит мне выкупить себя… если позволит. А он слишком зол на меня и братьев за последний поход, вот вчера и гостю вашему так сказал.

– Ну да, зол, – засмеялась Альвдис, – а потому не стал запрещать Эгилю пожаловать тебе оружие, и в лес меня отпустил с тобой! Он просто не хотел делать приятное Хродвальду.

– Это я понимаю, и все же – ты говорила о том, что ваши боги могут разгневаться, если пойти против их воли, и у меня есть уши, чтобы услышать разговоры в деревне. Те, кого вождь в этот раз привез из Англии, стали искуплением. Он посадил нас на весла… не меня, ибо я вообще не помню путь сюда, – но других. Боги могут быть обижены. Значит, мы останемся в рабстве до тех пор, пока они не будут довольны. А какой срок твой отец сочтет хорошим для этого, я не знаю.

– Мой отец страшен в гневе, но забывает быстро, – Альвдис переступила через пушистую сосновую ветку, упавшую на тропу. – Уверяю тебя, через три года, когда раб уже отслужил долго и может выкупить себя, Бейнир позабудет, откуда ты взялся. Или же сделает вид, что позабудет. Боги к тому времени успокоятся. Так что ты станешь делать тогда? Уйдешь?

– Не хочу загадывать так надолго вперед. Кто знает, что случится. Но если ты так хочешь услыхать ответ на этот вопрос, госпожа, то сейчас думаю, что не уйду. Мне у вас понравилось. – Говорил он, похоже, искренне. – Тут хорошая земля и люди суровые, но справедливые. Я бы хотел остаться здесь, если вождь позволит.

– Он позволит, – сказала Альвдис, стараясь ничем не показать своего ликования, и тут же остановила себя, будто на стену наткнулась.

То, что он говорит, ничего не меняет. Мейнард станет свободным человеком через несколько лет, такое возможно, и если дальше будет служить так, как теперь, Бейнир ему и землю даст, и дом, лишь бы остался. Такой человек полезен деревне. Но… он был и останется монахом, хоть на него и не похож, он принес обеты христианскому Богу, который, как Альвдис поняла, уж точно ничего не забывает. Особенно подобных вещей. Монашеский обет – вещь нерушимая, и клятвы Мейнарда, что он дал своей церкви, не исчезнут тут. Свободен он или нет, он принадлежит Богу, и Бог не опустит его к женщине.

А ведь как хорошо представилось: подождать еще несколько лет, испросив у отца разрешения выбрать тогда, когда будет готова к замужеству; Мейнард станет свободным, и Альвдис изберет его. Конечно, он не так хорош в глазах общины, как богатый сосед. Выйти замуж за бывшего раба – скандал будет огромный. Но Альвдис знала, что сумеет убедить и отца, и мачеху (Далла, может, ещё и порадуется такому повороту дела). И тогда Альвдис сможет быть счастлива, и его сделает счастливым, каким бы темным ни казалось его прошлое. Она знала, что может, чувствовала в себе целительную силу, – не ту, что требует лука, отваров и лекарских умений, а ту, что дарит влюбленность.

Она влюблена в Мейнарда, так и есть. Но этот путь заканчивается отвесной скалой, уходящей в христианские небеса, и вскарабкаться по ней не может даже дочка вождя, которая с детства умела лазать по уступам и приносить больше яиц тупиков, гнездившихся в расщелинах, чем все остальные дети.

Мейнард внезапно остановился и сделал Альвдис знак, чтобы и она замерла. Девушка молчала, прислушиваясь, как и он, однако ничего особенного не услыхала. Лес как лес – птичий щебет, вздохи ветра. Франк постоял немного, а затем покачал головой:

– Показалось, будто кто-то идет за нами.

– Думаешь, волки?

– Нет, я бы увидел следы раньше. Сюда они не спускались… Идем дальше, госпожа.

Через некоторое время они вышли на горный луг. Летом здесь пасли деревенских коров и овец, тех, которых не загоняли совсем высоко в горы, чтобы спуститься вниз лишь осенью. Трава давно пожухла, а лежавшие тут и там плоские валуны, в пасмурную погоду казавшиеся неприветливыми, сейчас были похожи на камушки, которые разрисовывают дети. Альвдис сама так раньше рисовала, утащив немного краски, предназначенной для тканей. Тут проходил гранитный кряж, и камень имелся разный – и серый, и темно-красный, словно брусника, и пыльно-розовый, как солнце в прохладном закате. Под лучами солнца, уже нежаркого, и все же еще имевшего власть над землей, выпавший ночью снег почти растаял, и лишь редкие проплешины виднелись тут и там, словно обещание, данное подступающей зимой.

За лугом начинался очередной отрезок леса, где и росла рябина, и еще шиповник, в котором могли сохраниться несобранные ягоды. Альвдис и Мейнард молча шли рядом, и молчание это успокаивало, как и шелест ветра в траве, как неподвижность валунов. Так хороша была эта картинка, что Альвдис не сразу уловила движение в ней – а когда рассмотрела, удивилась. Из леса появились всадники, и направлялись они прямиком к путникам.

Мейнард заметил их сразу и насторожился. Он оглянулся на лес, от которого они отошли достаточно далеко, и сказал негромко:

– Ты не видишь – это знакомые едут, госпожа?

– Не вижу. – Она всматривалась в фигуры всадников, приближавшихся достаточно быстро. – Хотя подожди… Я узнаю лошадей. И… это Хродвальд Черный.

Нехорошее присутствие превратилось в уверенность: Хродвальд на этой равнине не просто так. Смешно думать, будто он заблудился, – сосед знает здешние тропы не хуже любого местного жителя. Он уже должен если не подъезжать к своим владениям, то быть далеко на пути к ним, а не в этих местах. А значит…

Она не успела додумать: Мейнард непочтительно дернул ее за рукав.

– Идем, госпожа. Быстро.

До леса не добраться, он был слишком далеко – даже если побежать, всадники быстро догонят путников на этом лугу. Мейнард решил не рисковать и повел Альвдис в сторону; Хродвальд и его люди тоже свернули. В ста шагах валуны лежали не поодиночке, а громоздясь один на другой, создав завал, вокруг которого росло несколько рябин и берез. Гроздья на рябиновых ветках горели ярко-алым; ягоды были крупные, хорошие, не обклеванные птицами, и Альвдис в другое время непременно бы их собрала.

Мейнард толкнул девушку в проход между валунами – выхода оттуда не имелось, зато и сзади не подойти. Альвдис отбросила корзину и сняла со спины лук, франк сделал то же самое. Кони приближались, грохот копыт был все ближе, и казалось, трава, тронутая изморозью, панически трясется. Мейнард встал так, чтобы загородить собою Альвдис, и она пока не возражала. Пока. Дочь вождя учили сражаться, и из лука она стреляла отменно. Если это то, о чем они с Мейнардом думают, она так просто не дастся.

Лошади подлетели, и всадники придержали их; пар от дыхания облачками развеивался в бледном воздухе. Хродвальд выехал вперед, с насмешкой глядя на Мейнарда, который стоял, наложив стрелу на тетиву и до поры до времени опустив лук, но Альвдис догадывалась – выстрелить франк способен в любое мгновение.

– Что за встреча! – произнес Хродвальд, не торопясь спешиваться. Его люди держали ладони на рукоятях мечей и кинжалов. Их было человек десять – все те, кто оставался до сегодняшнего утра во Флааме, разве что не хватало кого-то. Может, Мейнарду и не почудилось в лесу, что за ними кто-то идет… – Доброе утро, госпожа. Мне кажется, ты не рада меня видеть?

– Ты прав, я удивлена встрече, – отвечала Альвдис спокойно.

– Я рад, что получилось удивить тебя. До сих пор мне не удавалось. – Хродвальд похлопал своего коня по шее. – Ты очень дерзко говорила со мной, прекрасная Альвдис, дочь Бейнира Мохнатого. И мне это не по нраву. Я такой человек, что слово свое привык держать, а слово я сказал сразу: хочу, чтобы ты стала моей супругой и вошла в мой дом. Поверь мне, ты ни в чем не будешь знать отказа, – голос его сделался вкрадчивым и плавным, будто добавили меду, – тебе станут служить лучшие мои люди, ты даже не обязана будешь делать ничего, если сама не пожелаешь. Только согласись стать моею, не сейчас, так позже, и я приму это ожидание, а пока жду, завоюю для тебя еще больше золота. Стану ждать, раз ты захотела.

– Ты слышал мой ответ, Хродвальд Черный. – Альвдис не собиралась отступать. – Я не стану твоей супругой. И ты можешь не уговаривать меня, потому что уговоры тут не помогут. Я дочь вождя, и я вольна выбирать.

– Ты выбрала, – согласился Хродвальд, ничуть не удивленный ее словами, – но и я выбираю так, чтобы мои желания воплотились. Не хочешь поехать со мною добровольно, что ж, в моей власти увезти тебя.

– Я так не думаю, – негромко сказал Мейнард.

– А, тот самый раб, которого Бейнир не захотел мне подарить! – воскликнул Хродвальд. – Ох и дерзкий же у тебя язык, франк! Я это уже вчера понял. Тебя я, пожалуй, тоже заберу, и ничего мне за это не сделают. Ты будешь моей добычей, моим военным трофеем – а что я с тобою дальше сотворю, это никого не касается. Ты ещё станешь умолять меня о пощаде и возжелаешь участи своего беглого дружка. Он-то умер быстро…

– Если я тебя не убью.

– Убьешь? Меня? – насмешливо откликнулся северянин. – Да как ты осмелишься? Все, на что способен такой, как ты, – это зайца подстрелить. Мне сказали, ты из монахов, так где же твоя любовь к ближнему? Твой Бог не просто осуждает убийства, он считает их грехом. Так у вас говорят, кажется. Разве что в эжных землях вы истребляете тех, кто, как вам показалось, узурпирует славу вашего бога; ну так тут тебе не юг и нет тебе благословения. Если ты хоть кого-то здесь убьешь, твоя душа будет вечно корчиться в муках, верно? Как видишь, я кое-что о вас знаю. И знаю, что монахи – слизняки все как один. – Он сплюнул. – Бейнир, видать, в вашем монастыре какого-то кузнеца не приметил, тот и разнес воинам головы своим молотом, или же клинками их порубил, которые ковал… Мохнатый взял с собой молодняк, а потом сокрушался, что многих убили. Но не ты. Ты ведь верный слуга Божий, а? Ты пойдешь со мной, раб, если я так велю.

– Ты можешь пленить раба, конечно, и вряд ли мой отец рассердится на тебя настолько сильно, чтобы всерьез ссориться, – произнесла Альвдис, и Хродвальд перевел горящий взгляд на нее. – Но со мной не так. Я единственная дочь Бейнира. Он любит меня. И когда он узнает, что ты забрал меня вопреки моей воле, тебе не миновать его гнева. А в гневе Бейнир Мохнатый способен горы оторвать от основания, чтобы отыскать под ними обидчика и отомстить ему. Ничто не спасет тебя тогда.

– Разве кто сказал, что я жажду спасения? Я жажду твоего внимания, госпожа, и получу его. Даже если придется заплатить высокую цену, оно того стоит. Сорвать столь дивный цветок! Ну, а может, тебе и понравится у меня. Я умею укрощать женщин. – И, видимо, сочтя дальнейшие разговоры бесполезными, коротко приказал своим людям: – Взять их.

Мейнард выстрелил.

Стрела коротко свистнула и вонзилась под ключицу одному из воинов, которые уже двинулись вперед. Стремительным движением Мейнард вытянул из колчана вторую стрелу и тоже отправил ее в полет, сняв другого всадника. Люди Хродвальда замешкались на мгновение, и тот взревел раненым медведем:

– Что вы смотрите? Я сказал, взять их! Живыми!