Текст книги "Тонкий лед (СИ)"

Автор книги: Оксана Кольцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ГЛАВА 7

Хродвальд Черный был одним из дальних соседей Бейнира и владел землями дальше в Аурланде, хотя и не такими богатыми, как здесь. Путь на «драконе» в гавань Флаама занимал всего несколько часов, и потому Хродвальд приезжал и раньше, а также неоднократно ходил с Бейниром за добычей к далеким берегам. Альвдис знала этого человека и не любила его, хотя отец считал его если не другом, то хорошим приятелем и доблестным воином. Но у мужчин вообще другие понятия о том, кто по нраву и кто нет, женские предпочтения тут бессильны. Хродвальд был некрасив: коренастый и сутулый, похожий на медведя, с плоским лицом, которое заросло неровной щетиной. Но больше всего Альвдис не нравились глаза гостя – маленькие, темные, внимательные. Хродвальд смеялся коротким старческим смехом, хотя ему самому едва исполнилось тридцать или около того. Ходил он всегда в черной одежде, намекая на свою скромность (дескать, в битве на ткани рубахи и куртке не видна кровь врагов, зачем ею хвастаться – и так ясно, что многих убьет этот могучий воин), от души пил и ел на пирах и временами поглядывал на Альвдис так, что она пугалась. Девушка вообще-то мужчин не особо стеснялась, пользуясь своими привилегиями и как женщины, и как дочери вождя. Она умела говорить учтиво, умела расспросить и заинтересоваться тем, о чем рассказывают воины, и потому многие смотрели на нее с восхищением. Только вот с соседом было немного иное дело. Чем именно он отталкивал ее, Альвдис не понимала. Это было сродни той привязанности, которую она мгновенно ощутила к Мейнарду, только вывернутой наизнанку. Сайф, знавший множество мудреных выражений, однажды назвал это «нюхом на людей». Сама Альвдис думала, что это одна из составляющих ее лекарского дара, немыслимого без сострадания и тонкой чувствительности.

Девушка знала: однажды Хродвальд спросил ее отца, не будет ли тот любезен отдать ему свою дочь в жены; в те времена Далла ещё не успела нашептать Бейниру, что не нужно слушать Альвдис, не нужно ждать, кого она выберет, а просто заключить выгодный союз. Да и Альвдис тогда была совсем девчонкой, потому отец Хродвальду отказал. Тот, однако, так и не женился – то ли не пошла ни одна за него, то ли сам не пожелал, – и знание это наполняло Альвдис дурным предчувствием. Оно еще усилилось теперь, в этот холодный осенний вечер, когда она провела у «высокого» места вождя достаточно времени, иногда покидая «женский» стол и помогая Далле подать что-то в знак уважения к гостю. Обычные воины довольствовались обществом слуг и служанок, которые сбивались с ног, и через некоторое время кликнули рабов, чтобы они помогали. Альвдис мельком увидела Мейнарда и порадовалась, что он тут.

Для мужчин веселье, когда они пируют большим обществом, и веселье нынче шло вовсю. На длинном столе, за которым на лавках сидели воины, стояли огромные блюда с едой, на столе поменьше – рога и кубки с медом и пивом. Подали лучшее мясо, хлеб, рыбу и мед. Бейнир сидел напротив Хродвальда у южной стены, рядом с ними пристроился Тейт, притихший и важный. Альвдис большую часть вечера провела с Даллой, и та внезапно относилась к ней по-доброму, что случалось с мачехой достаточно редко. Альвдис слишком огорчилась по возвращении, дабы не подозревать об истинных причинах этой доброты.

Стоял ужасный шум, воины хохотали, по круговой за столом их шла чаша с крепким пивом; рога с начертанными на них рунами осушались до дна, и слуги, ходившие вокруг столов с мисками, наполненными водой, и полотенцами, скоро сбились с ног. Хродвальд привез с собой певцов, один из них играл на арфе, играл прекрасно, словно легендарный герой Гуннар. Альвдис слушала переливы музыки и грустила.

Бывало, что приедут гости, и не о чем поговорить, однако тут явились давние соседи, и беседы текли рекой. Воины похвалялись подвигами и давали обеты совершить ещё больше оных, и чем больше выпивали, тем больше становились и похвальбы, и обеты. Женщины, приехавшие вместе с Хродвальдом и остальными (таковых имелось не очень много, однако они все же были) рассказывали Далле об урожае в их землях, о том, чем кормить овец, чтобы шерсть была лучше, и какие травы добавлять, когда готовишь кабана, которого заколют на Йоль. Новости из соседних долин текли рекой: там-то появилась новая вышивальщица, которая умеет делать на тонких тканях легкие узоры, и потому невесты заказывают у нее покрывала; в Хьёрте разлилась река, впадавшая во фьорд, и затопила часть пахотного поля и один жилой дом; появилась неподалеку новая предсказательница, говорящая с богами, и ее дар так силен, что вожди ее слушают; охотники в горах уже видели волков, и те постепенно набирают зимнюю злобу… Альвдис же почти все время молчала, хотя иногда и отвечала на вопросы, обращенные непосредственно к ней, или же улыбалась в ответ на шутку, или же дополняла ответы Даллы. Через некоторое время Бейнир позвал жену и велел сесть с ним и гостями, оказывая всем честь; тогда Альвдис пригорюнилась совсем. Она следила за «высоким» местом и заметила, что иногда отец, мачеха и Хродвальд поглядывают в ее сторону. Может, ей это только показалось, однако Альвдис решила поговорить с отцом при первом удобном случае. Не на пиру, не на глазах у всех (и тем более не в присутствии Хродвальда), а потом, наедине.

Шанс побеседовать с отцом выдался лишь на другой день утром. Пировали до поздней ночи, и Альвдис поутру подкараулила вождя, когда он выходил из спальни. Бейнир громко требовал подать меду, и сейчас же, однако, увидев дочь, остановился.

– Могу ли я говорить с тобой? – смиренно спросила Альвдис. Она прекрасно знала отца и знала, что поутру после пира он всегда в хорошем настроении: Бейнир редко страдал от похмелья, для этого нужно было выпить совсем уж много пива и пить его с неделю, а сейчас гости только что приехали, да и от неумеренных возлияний вождь обычно воздерживался.

– Хм… что ж, – Бейнир окинул взглядом зал, где под столами храпели гости, а слуги прибирали остатки пиршества и уже тащили новые кушанья. Начинался день, полный радости. – Пойдем.

Без помех поговорить в доме было невозможно: у каждого найдется дело к вождю, тем более люди уже видели, что он проснулся. Однако, если Альвдис хотелось поболтать с отцом, и он соглашался, то они шли в ее комнату. Там можно было сесть и не торопясь побеседовать.

Альвдис прикрыла дверь; Бейнир прошел по комнате и выглянул в окно. Отсюда был виден склон горы, поднимающийся вверх, и незаконченный дом, на строительстве которого трудились рабы, и дальше, выше, над сломом хребта – сумрачное небо. Кажется, скоро пойдет снег.

– Так что ты хотела сказать? – спросил Бейнир, отвернувшись от окна.

Альвдис нерешительностью в разговорах с отцом никогда не страдала. «Если что-то хочешь сказать, то говори прямо и смотри в глаза, – учил ее в детстве Бейнир. – Так я пойму, что ты говоришь правду, и услышу тебя».

– Отец, я заметила, как Хродвальд смотрит на меня… Не даешь ли ты ему надежду, что я могу стать его супругой?

– Хм… – Бейнир прокашлялся. Он не ответил сразу, и Альвдис поняла: так и есть! Хитрить вождь не очень-то хорошо умел. – Я бы на твоем месте подумал об этом.

– Отец! Но Хродвальд мне совсем не по нраву. Если честно, то не представляю, что я добровольно избрала бы его в мужья. – Альвдис старалась говорить спокойно и твердо, Бейнир не терпел ни слез, ни истерик. – Ты обещал, что дашь мне выбрать себе мужа.

– Тебе уже стоит подумать об этом, – повторил Бейнир. – Все равно однажды ты войдешь под сень священных деревьев и принесешь клятвы – так почему бы не поразмыслить, с кем именно?

– Мне еще восемнадцати нет, а замуж я пойду не раньше двадцати. Чем я хуже жительниц нашей деревни? Им ты позволяешь ждать, их родители позволяют – а мне уже надо думать о том, как свадьбу сыграть?

– Альвдис! – Бейнир выставил перед собою раскрытые ладони в знак того, что не желает ссориться с дочерью. – Остановись, не нападай на меня, словно волчица! Я ничего не обещал Хродвальду. Да, скажу тебе честно, он спрашивал о тебе, сказал много лестных слов о том, какой красавицей ты стала. С этим я согласился, но только с этим. По правде говоря, он и мне не сильно по нраву, а уж тебе в мужья я его и вовсе желать не стану. Хотя Далла и говорит, что он хороший воин и добрый сосед, и было бы недурным поступком укрепить отношения… Но мало ли у нас соседей! Я, скорее, не о Хродвальде с тобой говорю. Вот сын у Торлейва так хорош, ты видела? Он уже во многих битвах участвовал и годится для тебя в мужья, если, конечно, тебе приглянется.

Альвдис немного успокоилась. К счастью, мачеха не настолько влияет на отца, чтобы тот нарушил свое слово и выдал дочь замуж без ее на то желания. Женщины северян были гордыми и зачастую сами избирали себе мужей, а она дочка вождя. Как бы ни любил Бейнир Даллу, дочь он не предаст.

– Спасибо, отец, – улыбнулась Альвдис. – Мне не хотелось бы выходить замуж по принуждению. Дай мне время, и я подумаю, найду и выберу, но не сейчас. И если Хродвальд снова заведет речь о том, что я могла бы стать хозяйкой в его доме, ты скажешь ему?..

– Я скажу, – кивнул Бейнир.

Его хорошим расположением духа следовало вспользоваться.

– Тогда я хочу тебя еще кое о чем попросить, отец.

В гости был зван не только Хродвальд Черный, но и несколько других соседей; все они прибыли рано или поздно, и во Флааме стало тесно от людей и лошадей. Кое-кто из северян уже поставил «драконов» в сараи на зиму и приехал верхом. Бейнир и сам разводил лошадей и как раз торговался с Хродвальдом и ещё двумя приятелями, продавая им нескольких молодых скакунов. Скакуны, на взгляд Мейнарда, были хуже тех, на которых ездила франкская конница и знать; ну так тут и места другие. Эти мохнатые лошадки хорошо ходят по горным тропам, и возки, нагруженные товарами, таскают легко. Мейнарду нравилось работать с лошадьми, и потому он успел оценить покладистый нрав тех, что выращивали тут. Иногда по вечерам он заходил в конюшню, чтобы вычистить стойла, подбросить сена в кормушки и погладить коней по широким задумчивым мордам.

Зима все не спешила наступать, осень выдалась долгой. Дожди, конечно, становились все холоднее, и рано или поздно должен был пойти снег, который укутает все пушистым покрывалом. А пока хватало забот: строящийся дом успели доделать, с остатками урожая разобрались, и все ещё выходили на лодках во фьорд, дабы наловить свежей рыбы. Альвдис сказала Мейнарду, что так будет, пока вода не замерзнет. Если замерзнет: сюда иногда даже приливы доходили, и Аурландсфьорд замерзал редко, хотя это все-таки и случалось. Охотники надеялись, что и в этом году будет лед: тогда можно ходить за добычей на другую сторону прямо по фьорду, нацепив коньки или лыжи, а не обходить его по дуге. Вроде бы на той стороне водились какие-то особенно пушистые лисы…

Бейнир, к удивлению Мейнарда, разрешил дочери учить франкский язык – чем она его убедила, оставалось только догадываться. Мейнард не спрашивал. Ежедневно он находил время, чтобы научить Альвдис некоторым новым словам, объяснял, что они значат, как произносятся и пишутся. Буквы стали для Альвдис настоящим открытием после рун. Она оказалась способной ученицей и схватывала все на лету. Чтобы никто не помешал, Мейнард приходил к ней в комнату, где обязательно сидела ещё и служанка, полуглухая старуха, которая обычно пряла и не прислушивалась к разговорам. И каждый раз становилось все труднее выходить, хотелось еще парой слов перекинуться с Альвдис, ещё о чем-то пошутить, чтобы она засмеялась.

Мейнард чувствовал, что оживает. Это не случилось с ним в монастыре – быть может, только в самом начале, когда он пришел и попросил отца-настоятеля о милости. Милость даровали, и некоторое время она освещала жизнь нежным светом, который, как надеялся Мейнард, разгорится и засияет ярко, словно пламя. Он помнил этот пожар, он раньше знал, что такое – жить и гореть. Когда он был моложе… Но потом это ушло, и Мейнард знал, почему. Он полагал, что Бог может возвратить ему это.

Однако Господь промолчал, а ответ отыскался внезапно, и этим ответом стала девушка с серебристыми волосами.

Мейнард понимал, насколько это неправильно. Понимал он также, что Альвдис ему никогда не обладать, и что однажды, когда придется расстаться (он-то, может, и проживет во Флааме до скончания дней своих, а вот она уйдет в иной дом, рано или поздно), это снова ввергнет его во тьму. Мейнард никогда не любил женщину так, чтобы видеть в ней спасение, и никогда бы не подумал, что спасение это явится ему в образе женщины. Клирики говорили о другом. Они, брызгая слюной, грозили страшными карами тому, кто отступится от веры, тому, кто не уверует по-настоящему, тому, кто… Проще говоря, грозили они всем. Страсть осуждалась, женщины почитались существами греховными.

Мейнард еще раньше, в монастыре, однажды спросил отца-настоятеля:

– Отчего так часто говорят о карах Божьих и так редко – о Его любви?

Он прекрасно знал все о карах, а любви не понимал.

Аббат Ричард пожевал губами, похожими на высушенные дольки яблок, и ответил:

– Видишь ли, любовь, и в том числе любовь Божья, смущает людские сердца. Казалось бы, должно случаться наоборот, однако это так. Большинство людей проще заставить бояться, чтоб они не грешили, чем требовать от них не грешить из любви. Хотя ты прав, Мейнард, прав! О любви нужно говорить больше и стараться, чтобы услышали. Я попробую больше о ней рассказывать в проповедях. – Но получалось у него не слишком. На братьев, которые собрались в том монастыре, сильнее действовали все равно беседы о карах небесных.

Этот разговор канул в небытие, как и многие другие, и ответ все не приходил. Теперь вот пришел. Мейнард слишком уже разуверился, чтобы полагать, будто именно таким образом Бог ответил на его молитвы. Нет, христианский Бог нынче по-другому говорит со своими детьми, а уж ответить, прислав в судьбу Мейнарда девушку-язычницу – это и вовсе не в Его вкусе.

Потому Мейнард не слишком много думал об этом и просто наслаждался тем, что ему внезапно дали. Жизнью в тепле и сытости (рабов в поселении Бейнира и вправду не обижали, хоть и давали им самую неприглядную работу, но тут уж что сделаешь). Походами в лес на охоту, в одиночку или же в сопровождении кого-то из воинов. Ловлей рыбы в ледяных водах фьорда. Вечерами, когда скальды, которых с собою привезли гости, пели песни и рассказывали истории. Теплым хлебом, свежим молоком. Беседами с Сайфом. И минутами с Альвдис, украденными у быстрого, как горный ручей, течения времени.

Ему нравилось сидеть напротив нее, слушать, как она пытается произнести впервые франкские слова, и то, что она говорила на его языке, казалось Мейнарду чудесней пения птиц. Он уже понял про себя, что девушка нравится ему, нравится так, как ни одна женщина не привлекала его доселе; и чтобы удержаться от соблазна, чтобы не позволить себе думать о том, чему никогда не бывать, он делал запретное – смотрел в черное озеро своих воспоминаний, отшатывался от ужаса и вспоминал резко и четко, кто он такой.

Нельзя никого звать на те берега. Невозможно.

Тем более – одаренную. Пусть она живет на других берегах, пусть ее дар принадлежит ее богам, расвторенным в скалах и деревьях, она – юная волшебница с растущим умением. Ни за что ей нельзя соприкасаться с Мейнардом, ни за что и никогда, иначе его влияние пожрет, словно ржавчина, яркую сталь ее таланта.

В светло-серых глазах Альвдис было внимание, и нежность, и любопытство; она походила на солнечный луч, что прикасается к щеке однажды утром ранней весною. До весны далеко, еще зима не прошла, и Мейнард знал: однажды все вновь станет мучительным и грустным. Пока в нем разгорался огонь, который хорошо бы укротить. Он был любезным со всеми, с Альвдис же старался сдерживаться, ничем ее не выделяя, оказывая лишь почтение, какое и следует при обращении к дочери вождя. Кажется, это немного огорчало сереброволосую девушку, и временами ее взгляд, останавливавшийся на Мейнарде, становился слишком уж задумчивым.

Когда приезжают гости, то уж никуда не торопятся – так Альвдис знала. Могли пробыть и десять дней, могли и двадцать. Сколько на сей раз задержатся, этого она не ведала, только хотела, чтобы Хродвальд уже уехал побыстрее.

Бейнир поговорил с ним и сказал, что дочь ему не отдаст, и это огорчило соседа и разозлило. Он попытался спорить, только вот Бейнир Мохнатый какие-то споры любил, а какие-то нет, и этот не пришелся ему по вкусу. Грохнув по столу кулаком, вождь заявил, что его дочь вольна выбирать, кого пожелает, и раз Хродвальда она не захотела взять в мужья, так тому и быть. Отказы были делом обычным, гордость северных дев давно вошла в легенды, и полагалось либо завоевать сердце упрямицы, либо смириться. Хродвальд решил попробовать.

Альвдис встречала его повсюду, куда бы ни пошла: он сталкивался с нею на пороге дома, на тропе, у лекарни, в гавани. Хродвальд отослал своего «дракона» домой, а сам прикупил у Бейнира лошадей и намеревался возвратиться в свои владения верхом, когда гостевать надоест. Пока, увы, не надоедало. Он возникал перед Альвдис, словно тролль, и загораживал ей дорогу, и начинал вести сладкие речи; сначала она старалась быть вежливой, потом просто терпеливой, а потом не сдержалась и ответила грубо. Хродвальд взбеленился.

– Ты не смеешь так обращаться с гостем, госпожа!

– Я не хочу так обращаться с гостем, – примирительно сказала Альвдис, мысленно умоляя богов, чтобы они вернули разум этому человеку, который зачем-то похитили. Ну, или подарили ему сейчас, если никогда разума у Хродвальда не имелось. – Ты вынуждаешь меня. Мне лестно, что я так понравилась тебе, что ты избрал меня, однако ты не будешь моим избранником. Пожалуйста, не заставляй меня говорить тебе жестокие слова.

– Ты их уже произнесла, – устало вздохнул Хродвальд, опустив плечи и ссутулившись более обычного. – Почему ты не желаешь даже взглянуть на меня?

– Я смотрю на тебя, но ты лишь друг моего отца, благородный Хродвальд Черный. Я желаю тебе найти ту, которая полюбит тебя навсегда. Мне жаль, но это буду не я.

Хродвальд хотел сказать еще что-то, попробовать снова переубедить, однако Альвдис покачала головой и пошла прочь. Она понимала, что поступает не слишком вежливо, даже в чем-то нарушает законы гостеприимства, когда дерзит соседу, но по-другому уже не могла. Сил не осталось сносить приставания Хродвальда.

В тот вечер после разговора Альвдис была рассеянна, и Мейнард, который пришел ее учить, заметил это. Обычно он не задавал личных вопросов, откровенные разговоры случались редко и все запомнились Альвдис, но касались они в основном подробностей жизни северян и устройства их общины. А теперь вот франк спросил:

– Что-то случилось, госпожа?

– Один из гостей желает, чтобы я стала его женой, – досадливо произнесла она, и не подумав скрывать причину своего плохого настроения. – Я отказала ему, мой отец отказал, и все равно он пытается переубедить меня…

– Не стоит огорчаться, госпожа. Твой отец не даст тебя в обиду, да ты и сама стоишь многих. Я видел воинов, более нерешительных, чем ты.

Комплимент был приятен, и Альвдис заметила для справедливости:

– Ты много путешествовал и знаешь, о чем говоришь.

– Я людей знаю. И ты не дашь себя в обиду, не должна. И никто тебя в обиду не даст. Если кто-то попробует причинить тебе зло, я надеюсь оказаться поблизости, чтобы защитить тебя.

Альвдис удивленно взглянула на него.

– Ты не обязан делать это, Мейнард.

– Я так хочу, – возразил он. – Ты добра ко мне, и я всегда готов платить добром за добро.

– Так ваш Бог учил, – вспомнила она.

– Нет, так хорошие люди учат. Бог уже потом.

Очень странно было услышать это от монаха, остальные так не говорили никогда, даже старичок-проповедник.

– Спасибо тебе.

– Пока не за что, – усмехнулся Мейнард. – Не хочу, чтобы ты грустила. Давай я расскажу тебе, как в нашем языке называются звери – это забавно…

ГЛАВА 8

Может, Хродвальд Черный, которого Мейнард давно заприметил и который действительно не давал Альвдис прохода, и продолжил бы свои попытки окрутить гордую вождеву дочку, да только на следующий день после того разговора случилась иная неприятность. Брат Лука пропал.

Его недосчитались утром, хотя Мейнард и Сайф точно помнили, что после ужина брат Лука отправился на свою лежанку и быстро захрапел. Чересчур быстро, с досадой подумал Мейнард. В последнее время брюзгливый монах притих и перестал жаловаться на судьбу, и Мейнард не обращал на него внимания, порадовавшись мельком, что брат Лука, похоже, смирился со своей участью. Не смирился, как выяснилось, а готовился с нею распрощаться: дверь, которую обычно запирали на ночь, была открыта. Значит, Лука подождал, пока рабы, утомившиеся после долгого дня, уснут, и потихоньку ушел. Наверное, долгие дни собирал сумку, откладывал еду и одежду, а потом решился наконец.

Мейнард понимал, на что рассчитывал монах. У Бейнира гости, он занят переговорами и торговлей, беглого раба могут нескоро хватиться, а свои, дай Бог, не выдадут… Но «своими» были не все, скрывать такое – только сделать остальным хуже, и о побеге мгновенно узнал вождь. Бейнир явился к рабскому дому, остановился на пороге и велел Сайфу и Мейнарду выйти. Теперь их вдвоем считали главными среди бесправных, и они за все отвечали. В том числе, и за совершенные другими глупости вроде этой.

С Бейниром пришли Тейт и Альвдис, оба смотрели с беспокойством. Мальчика вождь захватил, очевидно, для того, чтобы тот учился вести разбирательства, а Альвдис сама пришла. Кто ее удержит. Мейнард полюбовался мельком на ее свежее утреннее лицо, на платье цвета весенней зелени, расшитое золотой нитью, и затем перевел взгляд на вождя. Бейнир был хмур.

– Так это правда? – поинтересовался он сразу же. – Один из рабов сбежал?

– Мы ищем его сейчас, – отвечал Сайф. – Вдруг и не сбежал он никуда! Вокруг столько соблазнов для человека, проведшего много лет в услужении христианскому Богу. Да ещё сейчас, господин, когда к тебе приехали гости! Пиво, вкусная еда… Может, он утащил бочонок, упился до полусмерти и спит сейчас где-то в углу кладовой или за свинарником.

Мейнард оценил ловкий маневр Сайфа. Даже если брат Лука сбежал, но его удастся быстро возвратить назад, можно подать все так, будто глупый саксонец просто потерялся. Это понимали все, даже Бейнир. Видимо, до того, как ему сообщили весть, он пребывал в благодушном настроении и не желал сразу казнить первого, кто под руку подвернется.

– А ты что думаешь? – обратился он к Мейнарду. Тот пожал плечами.

– В монастыре брат Лука очень любил вино, которое у нас используют в обрядах для служения Богу, – в языке северян не было слова «причастие». – Да и на кухню заглядывал не раз; глава монастыря все журил его за чревоугодие. Может, Сайф и прав. А может, брат Лука решил проверить силки без разрешения. Мы говорили об этом вчера, и вдруг он решил, что ему тоже можно теперь уходить из деревни. Он завидовал мне, что я охочусь, и все вместе в лес просился, а я не соглашался его брать. Тогда это я виноват.

– Да, как же, – буркнул Бейнир, подозрительно на него глядя; Альвдис, стоявшая рядом с отцом, теребила край плаща и тоже не сводила с франка взгляда. – Времени вам даю немного, до конца утренней трапезы. Найдете его – вас прощу, его накажу, но по совести; не найдете – значит, отыщут мои воины. Это понятно?

– Позволено ли мне будет уйти в лес? – смиренно попросил Мейнард.

– А не сбежишь, как он? – хмыкнул вождь, но видно было, что так, для порядка.

– Этот если хотел бы, давно бы сбежал, отец, – внезапно подала голос Альвдис, и Тейт согласно кивнул. – Мейнард верен нам, хоть и в рабстве тут. Правда же?

– Правда, госпожа.

– На том и решили, – сказал Бейнир, развернулся и пошел обратно к главному дому. Тейт побежал за отцом, а Альвдис задержалась лишь на мгновение, чтобы шепнуть Мейнарду:

– Отыщи его, прошу.

Когда дочь вождя ушла, Сайф оглянулся на других рабов, слушавших разговор, и, с сомнением покачав головой, негромко сказал франку:

– Ты же знаешь, что здесь мы его не найдем.

– Знаю. Но продолжайте искать, словно бы он тут. А я постараюсь догнать его.

– Ты догадываешься, куда он пошел?

– Брат Лука всегда внимательно слушал, когда я говорил о лесе и тропах. Он знает, где они начинаются. Думаю, он выберет южный путь, по которому ходят купцы. Там, конечно, дорога, на которой можно встретить свободных людей, и он рискует… однако на охотничьих тропах рискует он больше. Горные пути ему неведомы, и он не настолько глуп, чтобы изучать их сейчас, понимая: погоня займет немного времени. Да и снег там, дальше, уже лег, говорят… – Мейнард глубоко вздохнул. – Я постараюсь отыскать его, Сайф. А ты уговори вождя, если он начнет гневаться. Наказания брату Луке все равно не избежать, и чем больше проходит времени, тем более жестоким оно будет.

След Мейнард нашел сразу. Не требовалось много усилий, чтобы угадать, куда пойдет брат Лука; Мейнард и сам, не обладай он знаниями о землях кругом, пошел бы так же. Чтобы сбежать и приблизительно представлять себе, какие дороги есть вокруг, достаточно внимательно прислушиваться к разговорам; брат Лука так и делал. Он пока еще очень плохо понимал норвежский, франкского и вовсе не знал, однако Мейнард разговаривал с братьями на саксонском и переводил им многое из того, что говорилось кругом. Он отвечал, если Конрад спрашивал об охоте и лесе. Брат Лука слушал.

След вел вначале мимо большой дороги, через перелесок, однако вскоре началась каменная осыпь, и брату Луке пришлось спуститься ниже. Мейнард удивлялся, как этот неприятный и трусоватый человек решился на ночной поход. Факел у него с собой был, что ли? Позже Мейнард подтвердил эту догадку, найдя на камнях следы масла и копоти. И все же нужно очень хотеть сбежать, чтобы пуститься в ночное путешествие по неведомой местности, зная, что за тобой отправят погоню. А ведь есть еще дикие звери, и не всех их можно отпугнуть огнем, когда зима уже близко.

Подниматься выше в гору брат Лука не решился. Один раз он заплутал, и правильное чтение следов помогло Мейнарду выиграть время. Он шел по следу, как охотничий пес, молясь о том, чтобы Бейнир долго трапезничал и не повелел раньше времени спустить собак с привязи. В деревне имелись отличные псы, которых Мейнард любил, но сейчас они – опасны. Те, кто пустит собак по следу, уже не станут церемониться с беглым рабом.

Через некоторое время Мейнард почувствовал легкий запах дыма и отыскал следы костерка; пепел был еще теплым. Значит, брат Лука устроил тут небольшой привал, когда уже рассвело. Ноябрьский день отливал свинцовыми оттенками, ночная тьма схлынула и скоро придет обратно – в конце осени дни коротки. Мейнард ускорил шаг. Франк утомился, однако останавливаться и отдыхать было не время.

След спустился к дороге. Брат Лука, видимо, устал от незнакомых, вечно осыпающихся горных тропинок, и решил, что теперь находится в безопасности и может шагать по торному пути, как простой путешествующий крестьянин. Только вот выглядел он не северянином, да и языка не знает… Как он не подумал о том, что весть о побеге раба разлетится быстро, что его изловят прежде, чем он успеет отойти от деревни на приличное расстояние? Где он рассчитывал добывать пищу и ночевать, если у него в кошельке ни монеты? Хотя, может, стянул несколько… Даже Мейнард, уже немного узнавший горы вокруг Флаама и пути в обход фьорда, не решился бы на такое бегство, ещё и перед началом зимы.

Солнце поднималось все выше, день разгорелся. Прошло, должно быть, больше двух часов. Бейнир уже закончил трапезу, это ясно. Если Сайф не уговорит вождя подождать… впрочем, что толку в этих уговорах. И так понятно, что раб сбежал. За это должно наказать, а наказание за серьезный проступок тут одно.

Смерть.

На исходе третьего часа Мейнард услышал собак. Он лег прямо на дорогу, пустынную пока что, и приложил ухо к земле, уловив тяжелую дрожь. Так и есть, конная погоня. Псы лаяли все громче, и Мейнард понял, что опоздал. И все-таки он не хотел сдаваться, прибавил шагу, надеясь догнать брата Луку раньше, чем северяне.

Он не успел. Погоня вылетела из-за поворота дороги, словно Дикая Охота; впереди ехал Эгиль, а рядом с ним – тот самый Хродвальд, который жаждал общества Альвдис. Среди воинов Бейнира обнаружилось еще несколько чужих дружинников, гостей во Флааме. Значит, решили поразвлечься.

Мейнард остановился и ждал, пока конники подъедут ближе; псы рвались с привязи, лаяли, стремились вперед.

– Ты не догнал его, – утвердительно произнес Эгиль, придержав коня; тот бил землю подкованным шипами копытом и рвался дальше, – но идешь по его следу. Я прав?

– Он глупец, – ответил Мейнард. – А воины вроде тебя не только сильны, но и мудры. Накажи его, но не лишай жизни.

Эгиль хотел ответить, однако Хродвальд хохотнул:

– Один раб защищает другого! И говорит о мудрости! Мудрый человек вообще не станет слушать советов раба!

– Мудрый человек помнит, что рабы тоже когда-то были свободными людьми и могут что-то знать и о мире, и о милосердии, – сказал Хродвальду Мейнард, не опуская взгляда.

– Тьфу! – сплюнул одетый в черное северянин. – Зачем говорить с рабом, когда добыча ускользает? – И, гикнув, послал коня вперед.

Будь Эгиль один, может, он послушал бы Мейнарда, однако при чужих людях поддаться уговорам раба означало уронить свою честь. А потому Эгиль лишь тяжко вздохнул и направился следом за остальными. Вскоре песий лай и конский топот умолк вдали.

Мейнард понимал, что теперь у него нет шансов. Он все-таки прошел по следу ещё немного, а затем понял: бесполезно. Брат Лука не свернул с дороги, а если свернул, северяне его отыщут. Они знали эти горы, как тела своих жен. Могут оставить коней у дороги и подняться выше, если монах побежит прятаться в лесу. Потому Мейнард сел на придорожный камень и принялся ждать. Сердце колотилось в груди нехорошо и глухо, и настроение было препаршивейшее. Он едва не переступил запрет, едва не потянулся внутренним чутьем вдаль, чтобы понять, прикрыть, может, сделать последние минуты не такими страшными… а потом остановился. С братом Лукой все уже ясно, а ему, Мейнарду, станет от такого только хуже.

Ждать пришлось недолго. Вскоре снова показался отряд, неторопливо ехавший в обратном направлении. Мейнард поднялся, присматриваясь, и крепко сжал губы. Вырвавшийся вперед Хродвальд вез голову брата Луки, вздернутую на острие копья. Проезжая мимо застывшего у дороги франка, Хродвальд гадко усмехнулся и ничего не сказал, лишь поднял свой трофей повыше. Мейнард тоже промолчал, бросил лишь один короткий взгляд на северянина и его страшную ношу и отошел в сторону. Когда всадники проехали, Мейнард постоял еще минуту, а потом пошел за ними обратно в деревню.