Текст книги "Тонкий лед (СИ)"
Автор книги: Оксана Кольцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Тонкий лед
Оксана Кольцова
ГЛАВА 1
Люди севера пришли ночью. Неизвестно, пригнал ли их прилив, или они дожидались бездонной августовской тьмы, чтобы под ее покровом незаметно высадиться на берег. Их не заметили дозорные, коих, впрочем, было немного: монахи давно не видели скандинавских парусов днем и разомлели, считая, что они не появятся в полночь.
Да и какой безумец решился бы штурмовать монастырь, небольшую крепость? Высаживаться в узкой, словно лунный серп, бухте, пробираться по скалам и твердому крупному песку, жидкой полосой уходящему в пенную воду, – на это не каждый отважится. А потом ещё подъем наверх, к нависающим над морскими водами стенам. Забраться на них со стороны моря не так-то просто, и потому следует обойти их, чтобы развернуться и напасть на монастырь с востока, оттуда, где расстилаются пашни. Монахи отвоевывали у каменистой земли каждый плодородный клочок. Обитель находилась здесь много лет, и за годы ее существования люди научились жить в мире со своими владениями. Лакомый кусочек многим хотелось добыть, но не один завоеватель обломал об него зубы. И все же безумцы нашлись.
Они оказались достаточно умны, чтобы не штурмовать стены, оглашая окрестности боевым кличем; несколько ловких, словно кошки, мужчин взобрались на верх стены и прирезали часовых, после чего распахнули ворота. Один из дозорных все-таки успел вскрикнуть, будто ночная птица, подбитая не лету, и тут же на монастырской башне ударил колокол. Звонкий, плотный звук пронесся над побережьем, обрушиваясь в победный набат волн у подножия скал. Недалеко от монастыря имелась деревня, однако люди севера не сомневались: никто из крестьян не решится выйти из своего дома в такую ночь, сложить голову за монахов, которые обирают окрестности. Да и много ли усилий надо, чтобы уничтожить горстку крестьян, вооруженных дрекольем?
Нет, не их следовало опасаться, а самих монахов. Часто в монастыри уходили старые воины, которые хотели ещё пожить на земле и замолить грехи, собранные в сражениях; эти люди способны были сопротивляться из последних сил, как матерые волки. Даже принятая ими вера не останавливала их. Часто бывало, что встречались тут и маги – может, не настолько сильные, как некоторые, состоявшие при королях, однако ещё хранившие остатки могущества и знаний. Конечно, тут были и кроткие души – таких можно резать, как баранов. Однако вождь Бейнир Мохнатый, решившийся взять хорошую добычу, велел без необходимости не усердствовать. Баранов режут, чтобы получить мясо, а что получишь с дрожащего от страха монашка, который бормочет что-то и крестится? Разве в этом есть хоть капля доблести? Разве за такие убийства приглашают к столам Валгаллы? Нет. Взять рабов – и то достойнее.
Однако до поры до времени Бейнир брать рабов не собирался. Ему требовались монастырские сокровища, а ещё – еда, оружие, эль, и что там монахи попрятали в закромах?.. Может, и вино сыщется – этот напиток люди севера очень любили. Монастырь был богат и потому защищен, и Бейнир приготовился отнять много жизней, дабы щедро полить кровью землю и потом принести богам дары.
Мейнард стоял на коленях в своей келье и молился. Слова, забранные из требника, на вкус были как сухие листья, и так же бесполезны, и не питательны. Молитва, словно дым из трубы, уходила в ночь, сбрызнутую звездами, и растворялась бесследно. Слова принадлежали земле и не доносились до Бога, Мейнард это знал, чувствовал. Однако он молился днями и ночами, надеясь пройти полосу тишины между собою и Богом и однажды если не услышать, то хотя бы почувствовать, что Он – слышит.
Вместо Божьего дыхания Мейнард услыхал отдаленные крики, колокольный бой и звон стали. Эту песню ни с чем не спутаешь. Келья Мейнарда была самой последней в крыле, крохотной и узкой, зато с одним окном; в это окно он и выглянул, поднявшись с колен. Никого. Но колокол продолжал звучать, и это значило, что в монастыре тревога. Неужели кто-то решился посягнуть на святое место?
Мейнард подошел к двери, прислушался: в коридоре было тихо. Тогда он вышел и быстро двинулся в том направлении, откуда долетали крики. Грубая суконная сутана оплетала щиколотки, поднимала пыль. Мейнард распахнул дверь, ведущую наружу, и несколько мгновений стоял, принюхиваясь, словно пес. Пахло чужаками и дымом – запах неприятный и до боли знакомый. В груди проснулось и заныло, и Мейнард усилием воли приглушил это непотребное.
Он прошел вдоль низкой стены, огораживающей монастырский сад, повернул за угол и наступил на руку лежащего человека и в лужу крови. Пальцы ног Мейнарда, обутых в веревочные сандалии на деревянной подошве, почувствовали тепло – кровь была свежая, да тут гадать не надо, убили монаха только что. В темноте было плохо видно, однако Мейнард, склонившись и коснувшись лица умершего (а с перерезанным горлом не живут), узнал его: брат Дионисий, недавно принявший постриг.
Вряд ли местные разбойники, которых всегда хватало в суровых землях, решились штурмовать монастырь. Это северяне, и гадать не надо. Мейнард шепнул слова молитвы и бесшумно двинулся дальше, брату Дионисию он уже ничем помочь не может, а отпеть его надо будет после. Северяне пришли грабить, а значит, пойдут в ризницу, в подвалы, в покои настоятеля. Там хранилась одна из ценностей, которой по праву гордился монастырь: золотой реликварий (В римско-католической церкви – ковчег для хранения мощей святого – Прим. автора) с клочком одежды апостола Андрея, распятого в Патрасе. Об этом знали многие. Может, и северяне знают.
Первого врага Мейнард увидел у пекарни. Северянин как раз выходил оттуда, опустив топор, лезвие которого влажно поблескивало. В пекарне никого не должно быть в такой поздний час, и все же Мейнард не сомневался, что пухлый брат Лукиан опять ночевал там, среди своих излюбленных хлебов. Брат Лукиан был лучшим пекарем на побережье; вряд ли его хлеба теперь кто-то отведает.
Северянин увидел Мейнарда лишь тогда, когда тот подошел совсем близко, увидел и не испугался. Наоборот, ухмыльнулся и что-то сказал, а потом легко поднял тяжелый топор, занеся его над жертвой привычным движением. И очень удивился, когда Мейнард ускользнул от падающего лезвия, ушел в сторону, а в следующий миг выхватил нож из-за пояса врага и этим самым ножом его заколол. Топор гулко ударился о каменные ступени и сполз вниз. Мейнард аккуратно уложил мертвеца в стороне, поднял оружие и заглянул в пекарню: брат Лукиан лежал под столом, на котором обычно замешивал тесто. Жаль.
Колокол в вышине умолк, словно захлебнулся криком. Значит, они добрались уже и до башни, отрешенно подумал Мейнард. Он не думал о том, что нужно делать. Все просто: на монастырь напали, его требуется защитить. Голос совести, которая напомнила Мейнарду, почему он пришел сюда, прозвучал слишком слабо и умолк, стоило увидеть, что творилось во дворе. Северяне убивали быстро, привычные к такому делу, и в первую очередь уничтожили тех, кто действительно мог оказать сопротивление. Будь ты сколь угодно умелым воином, ты не отобьешься от десятка врагов, жаждущих твоей крови, разве что Святая Дева снизойдет и ослепит их. Поэтому во двор Мейнард не пошел, он отправился в ризницу. По дороге, входя в ритм, он пробудил то, что спало в нем.
Двое северян наткнулись на него почти сразу, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы уложить обоих. Эти были молоды, совсем юноши, и Мейнард испытал что-то вроде жалости, убивая их. Ему не нравилось губить молодые жизни, пока он был в состоянии размышлять о таком. Но у одного из врагов был хороший меч, принадлежавший, наверное, ранее какому-нибудь рыцарю, так как на северную сталь не походил, и Мейнард отбросил топор. Меч привычнее. Сталь чуть засветилась, когда мужчина взял ее в руки.
Дальше он уже ни о чем не задумывался. Битва вдруг привычно легла на плечи, словно поношенный плащ, и вспыхнула ало-золотым сиянием. Люди севера оказались сильны, но слишком самоуверенны, чтобы воспринимать монаха с мечом всерьез; а Мейнард благоразумно не сунулся в гущу боя. Хотя о благоразумии тут уже речь не шла. Он убивал тех, кто вторгся в его обитель, и ему было все равно сейчас, что Господь говорил об убийстве.
Нужно выяснить, что с настоятелем. Мейнард проскользнул в его покои черной тенью, почти не встретив врагов на пути. Тут, к сожалению, северяне уже побывали: все было разгромлено, лавки опрокинуты, кованые подсвечники исчезли – грабители не побрезговали даже ими. В кабинете настоятеля пол был усеян свитками, выброшенными из открывшего пасть сундука: явно искали ценности, а исписанную бумагу таковой не сочли. Дверь в спальню осталась распахнутой, и в открытые окна хорошо слышны были крики и звонкая северная речь.
Настоятель был ещё жив. Он сидел, привалившись спиной к кровати, избавленной теперь от единственной ценной вещи в этой келье – расшитого серебром покрывала. Настоятеля ударили в бок, и кровь текла по полу, заливаясь в щели между плитами. Мейнард положил меч и опустился на колени рядом с аббатом Ричардом. Тот приоткрыл глаза, почувствовав чужое присутствие, и улыбнулся своей обычной доброй улыбкой:
– Мей… нард…
– Святой отец… – Он не стал обещать, что поможет: помочь тут ничем нельзя, и обманывать настоятеля Мейнард не хотел. – Что мне сделать?
– Реликварий… – выдохнул аббат. – Они… надо вернуть…
– Я постараюсь.
– Иди… Бог с тобой… – Рука приподнялась в слабой попытке благословить и упала.
Медлить не следовало. Мейнард попрощался с настоятелем взглядом, зная, что они не увидятся более. Тоже – жаль. Мейнарду нравился этот человек с мягкой улыбкой, управлявший монастырем железной рукой. Он был добр с братьями и прихожанами и умел быть сильным там, где требовалась сила, а не смирение. Именно из-за аббата Ричарда Мейнард остался в этом монастыре несколько лет назад.
Он вышел из кельи, пройдя испачканными в крови сандалиями по рассыпавшимся письмам – истинная драгоценность, но северянам никогда не понять, как дорога бумага и то, что на ней выводит умелая рука, – и сразу же в коридоре нашел себе врага. Потом ещё одного. Потом еще. Затем их стало очень много, однако Мейнарда это не остановило. Его переполняла горечь и сожаление, и знакомое чувство, которое было с ним всегда, жило в нем, и которое он изгонял постами и молитвами несколько долгих лет. Это чувство даровало легкость в битве, уверенность в своих силах и способность защищать то, что тебе дорого. Северяне ничего о нем не знали. Но они бы и не успели узнать.
Он обнаружил себя стоящим на одном колене в молитвенном зале, где повсюду лежали тела. Тела монахов – этих убили пришедшие с севера, и тела северян – этих, кажется, убил он… кажется… Мейнард сглотнул, опустил взгляд и увидел свои руки. В свете оставшихся гореть факелов было видно, что кожа покрыта темно-красной маслянистой пленкой, свежей и сочной, как яблочная кожура. Может, там была и его кровь, кто знает. Ран на себе он не чувствовал.
Лучше бы Мейнард не смотрел по сторонам: посмотрев, он увидел его – юношу, даже ещё подростка, который лежал, судорожно вытянув правую руку, словно хотел дотянуться до жизни и чуть-чуть не доставал. Лицо было встревоженным и очень удивленным. Этот волчонок ещё не успел вкусить крови, он пришел со своими родичами с далеких берегов, чтобы только научиться погоне за добычей. И Мейнард его убил коротким ударом меча, даже не посмотрев в его сторону в огне битвы.
Перед глазами все поплыло, но Мейнард заставил себя подняться. Ему казалось, что снова звучит колокол; этого не могло быть, звонаря убили почти сразу, он помнил. А может, так отзывался во всем теле Божий гнев? Гнев Его, увидевшего такое непотребство в своей обители. И за это будет расплата.
Мейнард медленно побрел к распахнутым дверям молитвенного зала и вышел во двор, неся меч в опущенной руке. Во дворе было множество людей, как ему показалось, однако взгляд Мейнарда сразу остановился на высоком бородатом северянине в алом плаще. Он говорил что-то на своем наречии и махал рукой, и люди, кажется, подчинялись его приказам. Впрочем, неважно. Медленными и тяжелыми шагами Мейнард прошел по двору (никто его не тронул), остановился напротив бородатого и с силой воткнул меч в землю, отказываясь биться дальше. А затем Божий гнев заполнил все пространство вокруг, и Мейнард упал сначала на колени, затем на бок, и глаза его закрылись.
Бейнир Мохнатый задумчиво смотрел на лежавшего перед ним монаха.
– Вот правду говорят, что в монастырях множество блаженных, – проговорил вождь, ни к кому конкретно не обращаясь. – Зачем он пришел? Зачем принес меч?..
– Видать, его по голове огрели, – заметил Тинд, помощник Бейнира и его давний друг. Он хмурился, недовольный тем, что происходило. – Эти ягнята оказались вовсе не такими кроткими, как я думал.
– Добыча того стоит, – рассеянно ответил Бейнир, надеясь, что окажется прав. Золотой реликварий, главное достояние монастыря, был найден и уже отнесен на корабль. Однако занимало Бейнира сейчас вовсе не удачное нападение, а вопрос, насколько высокую цену ему пришлось заплатить. Впрочем, он не слишком беспокоился: его воины могли за себя постоять, куда монахам одолеть их!
Так вождь думал, пока один из его людей не подбежал к нему и не крикнул:
– Они все мертвы!
– Монахи? – уточнил Бейнир.
– Стейн, и Халли, и все, кто был с ними! – Лицо воина было искажено гневом. – Лежат вон там, – он махнул в сторону монастырских построек, – и в огороде, и дальше! Многие!
Бейнир коротко выругался и отправился смотреть. К сожалению, вестник оказался прав: монахи, по всей видимости, сопротивлялись отчаянно, отдавая свои жизни дорого. Они и полегли почти все (нескольких уцелевших, не оказавших сопротивления, воины Бейнира связали, оставив им на всякий случай жизнь – вдруг да прикопаны здесь ещё какие сокровища!), однако и погибших северян было множество. Бейнир считал, шевеля губами, он умел считать. Десять, пятнадцать… больше тридцати, из семидесяти пришедших с ним! Бейнир остановился, словно громом пораженный. Да, он знал на своей шкуре, что побед без потерь не бывает, но никак не рассчитывал потерять больше половины людей со своего корабля! Кто теперь сядет на весла?! «Морской конь» ходит на тридцати парах, это большой корабль, и понадобится больше времени, чтобы вернуться домой, и больше усилий, чтобы управлять мощным «драконом». А осенние шторма уже близко, и воды неспокойны. Смогут ли оставшиеся выгрести против волн Северного моря?..
Бейнир не умел долго предаваться тоске, это чувство ему было несвойственно. Он вернулся в монастырский двор, постоял немного, сосредоточенно думая, а затем отдал приказ:
– Всех, кто остался жив, заковать и на весла. Раненых берите тоже. Если им суждено выжить, тоже будут грести, если нет, море их примет.
– Может, нам следует наведаться в деревню?
– Я больше ни одной жизни не отдам! – прорычал Бейнир. – Коль у них монахи так дорого себя продают, может, и крестьяне непросты! Слыхал я, как не вернулся из похода старик Стюрмир. Эйрик из Кьётви-фьорда затем пошел по его следам, так ирландки в наших шлемах суп варили. Вдруг у них припрятан в селении сильный шаман? Хватит. Мы взяли богатую добычу, возьмем и рабов.
– Даже тех, кто еле дышит? – Тинд пнул лежащего монаха, который показался им безумцем; меч стоял рядом с ним в земле, словно христианский могильный крест. – Стоит ли тратить пресную воду на это блаженное дерьмо?
– И этих, – отрезал Бейнир. – Мне все равно, лишился ли кто из них разума или нет. Если сможет ворочать веслом, пусть говорит со своими богами сколько угодно. Мы должны отплыть с рассветом.
– Но мой вождь, – пробормотал изумленный Тинд, поняв, что Бейнир говорит всерьез, – это же оскорбление богам!
В самом деле, рабы-гребцы на «драконе»! Это не только опустит тень на воинов, это может разгневать море.
– Я знаю, – тяжело молвил Бейнир, – и буду просить богов, чтобы они простили нам этот поступок. Иди, Тинд. Нам нужно возвратиться домой.
ГЛАВА 2
Горы отражались в воде, и казалось, что это их продолжение – странное, повторяющее верх, уводящее в неведомый мир. Альвдис присела на камень, чтобы дать небольшой отдых усталым ногам, и посмотрела вниз, на расстилавшуюся перед ней долину. Сегодня не удалось забраться высоко: Далла не любит, когда Альвдис подолгу бродит по горам в одиночестве, и велела возвращаться поскорее, – однако девушка чувствовала себя здесь лучше, чем в привычной деревенской суете. К тому же, нельзя сказать, что она не занята делом. Собрать лечебные травы, благодаря которым можно пережить долгую зиму, – это важно. Альвдис хорошо разбиралась в растениях, и они любили ее, шли к ней в руки. Вот и сейчас ее корзинка уже полна. А ещё она нашла целую полянку поздней земляники и пожалела, что Тейта рядом нет. Брат обрадовался бы, такие земляничные находки – редкость в окрестностях деревни, где ребятишки давно выучили все заветные места. Чтобы порадовать Тейта, Альвдис собрала немного земляники и завернула в широкий лист. И, конечно, поела сама, аккуратно собирая с кустиков неожиданно крупные, напитанные солнцем ягоды. Губы ещё были сладкими от земляничного сока.
Это, и ещё безграничное ощущение свободы, которое Альвдис всегда испытывала, когда оказывалась наедине с природой, сделало день очень приятным. Она долго бродила по склонам, иногда останавливаясь, чтобы собрать травы, а теперь решила отдохнуть несколько минут и затем уже возвращаться домой, но как могла оттягивала этот момент. Вот бы сидеть вечно так на поросшем мхом сером камне, рассеянно водить ладонью по его мохнатому боку, смотреть на горы, на фьорд и ни о чем не думать. Альвдис взглянула и на деревню, хорошо видную отсюда: разбросанные по изумрудно-зеленой долине дома, тонкие ниточки дыма, растворяющиеся в прозрачном воздухе… Дом. Единственный дом, который она знает. Может, она так и останется здесь, если отец решит выдать ее замуж не за соседа, а за одного из своих воинов, и тогда не увидит ничего больше. Это мужчины всегда уходят в плавания, откуда привозят рассказы о подвигах и горы добычи, а женщинам остается ждать и хранить тепло очага. Отец не станет настаивать, конечно, если Альвдис никого здесь не полюбит, но она знала, какие вещи делают его довольным и счастливым.
Кстати, отцу давно стоило бы вернуться…
Альвдис бросила взгляд на северо-запад: оттуда, от моря, по длинному-длинному фьорду должен прийти «дракон» отца. На сей раз Бейнир отправился в поход всего на одном корабле, хотя у него имелось ещё два, и новые он собирался строить. Альвдис любила корабли, их стремительные обводы, запах, быстрый и плавный ход. Когда «дракон» идет по фьорду, это похоже на движение хищника, преследующего добычу. Здесь, в Аурланде, вода почти всегда оставалась спокойной, даже во время бурь, прилетавших с побережья; и здесь «драконам» было скучно и тесно, Альвдис это откуда-то знала. Такие корабли создаются, чтобы преодолевать морские просторы, бороться со стихией, чтобы побеждать. А как это сделать в тихой заводи?
Лето скоро закончится. Вот и земляника уже последняя, перезрелая, и травы отцвели почти все. Правда, в Аурланде довольно тепло, не то что дальше на севере. Там, говорят, бывают такие морозы, что обшивка кораблей превращается в лед и бьется на осколки, если ударить по ней молотом. Альвдис и верила, и не верила в эти сказки. Но зимой она иногда, если не удавалось заснуть, подбиралась к окошку и смотрела, как полыхает холодным сиянием небо. Это случалось не каждую ночь, однако при виде такого поневоле поверишь во все – и в замерзшие корабли, и в то, что есть на свете существа поинтереснее привычных троллей, обитающих глубоко в этих горах. Например, настоящие драконы – говорят, их крылья закрывают половину неба. Живых драконов давно никто не видел, может, они прячутся или обитают на юге, где море теплое, а глаза у мужчин черные, как камни.
Она снова посмотрела на фьорд и не поверила своим глазам: на темно-синей воде виднелся короткий росчерк – корабль! Зрение у Альвдис было отменным, и она сразу узнала отцовский «дракон». Он шел уже без паруса, на одних только веслах, и двигался довольно медленно, как сытый зверь. Значит, отец вернулся с добычей. Издав ликующий вопль, Альвдис сорвалась с места, едва не позабыв про корзинку, и опрометью бросилась вниз по склону, чтобы успеть к причалу.
Когда она прибежала на берег, запыхавшаяся, красная, растрепанная, корабль был уже совсем близко. Он медленно подползал к деревянному настилу, на котором толпились встречающие, – длинный, дышащий сдерживаемой мощью. На носу обычно красовалась голова дракона, вдруг выпрыгнувшего из глубин. Такие слегка зачарованные фигуры изготавливал резчик-шаман, живущий в дальней деревне у самого начала фьорда, и отец не поленился, заказал. Если уж корабль, то самый быстрый, и украшения для него самые лучшие – так справедливо полагал Бейнир. Однако, приближаясь к родным берегам, вождь велел снять устрашающего зверя – кто же в свои земли приходит с войной? Когда корабль снова отправится в поход, голову опять укрепят на носу, и враги почуют смерть издалека, но не смогут избежать ее. Впрочем, и без головы дракона судно смотрелось грозно: резные накладные доски на бортах изображали лапы, крылья и чешую зверя, а на корме красовался хвост. Обычно отец, возвращаясь из похода, велел своим воинам снять и эти доски, чтобы не пугать своих же людей и мирных селян на берегах, а вот на сей раз почему-то не сделал этого. Альвдис нахмурилась: ей показалось, что она видит недобрый знак.
С «дракона» уже раздавались приветственные возгласы, и ответные летели с берега; несколько молодых парней стояло наготове, чтобы поймать веревки и привязать корабль к земле. Альвдис это казалось несправедливым: вольных нельзя привязывать… Но сейчас ей было не до того. В толпе она увидела Даллу и Тейта и стала проталкиваться к ним. Они стояли вроде бы вместе со всеми, а вроде бы отдельно – все-таки жена и сын вождя.
Тейт увидел Альвдис издалека и открыл рот, чтобы громко ее позвать, но потом покосился на мать и передумал. Далла терпеть не могла, когда ее сын проявлял свойства, присущие детям: кричал, смеялся или же слишком долго играл. Тейта растили как маленького воина, однако ничто не могло укротить его жизнелюбивую натуру. Он просто учился скрывать свои чувства от матери с отцом. Альвдис опасалась, как бы Далла не потушила живую искру, что отличала ее брата от остальных, не сделала его покорным своей воле, не сделала… двуличным. Сайф однажды рассказал ей о чужом боге с двумя лицами, открывающем двери, смотрящем одновременно в прошлое и будущее. Этот рассказ почему-то запомнился Альвдис. Не все то, что хорошо богам, подходит людям.
Далла окинула подошедшую девушку взглядом, в котором явственно читалось осуждение.
– Пригладь волосы, Альвдис.
Та поспешно, пальцами, расчесала спутанные космы и заново перевязала их простой лентой, однако Далле явно не угодила. Та приподняла брови, еле заметно скривила губы и отвернулась. Альвдис стояла рядом с нею и злилась. Как можно выразить презрение одними лишь легкими движениями губ и бровей? У нее самой, отец говорит, все на лице всегда отражается, словно в спокойной воде фьорда.
Отец! Ах, как же она соскучилась!
«Морской конь» наконец причалил, и Альвдис сцепила пальцы за спиной, лишь бы удержать себя и не броситься навстречу мужчине, который неторопливо сошел на землю по сброшенным сходням. Отец получил прозвище Мохнатый, потому что всегда носил бороду, и волосы везде росли у него густо; женщины не считали его особым красавцем, однако он обладал статью и силой, которые отличают вождя. И обычно его широкое лицо сияло удовольствием, когда Бейнир возвращался домой. Сейчас же он был хмур, и это заметили все. Люди на берегу притихли, глядя, как вождь молча идет сквозь толпу, и как идут следом за ним его воины. Бейнир остановился перед Даллой и коротко кивнул ей. Из-за ее спины выступил Эгиль, пожилой воин, в отсутствие вождя помогавший Далле с делами поселения. Альвдис и не заметила, как он подошел.
– Я приветствую вас, – сказал Бейнир, и голос его легко разнесся над собравшимися. – Мы пришли с победой, но принесли и печальные вести. Мы добыли достаточно сокровищ, однако потеряли многих воинов. Их души уже пируют у стола Одина, а мы сегодня помянем их земным пиром.
В толпе уже раздавались горестные возгласы женщин, узнавших о смерти мужа, сына, отца или брата. Альвдис с тревогой вглядывалась в лица вернувшихся. Их было так немного! Отец всегда возвращался из походов с незначительными потерями, даже когда «Морской конь» отправлялся в плавание в одиночестве. Иногда Бейнир не желал присоединяться к более многочисленным флотилиям – ведь это означало делиться огромной добычей. Так было и на этот раз. Вся деревня знала, что вождь хотел взять золотую дань с очень богатого монастыря в далеких землях. Если бы с ним отправились «драконы» соседей, если бы он позвал кого-то из них в поход, пришлось бы справедливо разделить добытое. Кажется, за золото иногда платится слишком высокая цена…
– Это большая победа, – сказал Эгиль, – и большое горе.
Бейнир кивнул.
– Трюмы полны золота, тканей и провизии, а еще, – он криво усмехнулся, будто эта мысль вызывала у него отвращение, – там несколько рабов. Из тех, что не подохли в пути, но и эти скоро подохнут, слишком плохи. И все же если их можно вылечить, пусть женщины сделают это. – Он посмотрел на Альвдис, и она кивнула: она умела лечить и составлять живительные отвары из трав и ягод. – Я хочу, чтобы каждый из них на своей шкуре узнал, что такое наше гостеприимство. Гостеприимство для губителей! – Эти слова он выплюнул. – Не смотрите, что на них это христианское тряпье. Пускай они выздоровеют, а затем будут выполнять самую черную работу. И тогда, может, мое сердце перестанет скорбеть.
Альвдис подумала, что отец, должно быть, повторял все эти слова снова и снова по пути домой, оттого они звучали так отточенно, так горько. Она хотела бы обнять отца, что он дозволял сделать иногда, только при всех не осмелилась. Ей казалось, будто объятия немного его утешат. Может, позже.
Аурландсфьорд врезался глубоко в серые скалы, поросшие лесом, извивался и ветвился, напоминая то ли дерево, то ли рухнувшего на землю и разбившегося о камни дракона. Флаам, деревня Бейнира Мохнатого, раскинулась между двумя узкими протоками правого отрога фьорда. Люди севера, дети этой негостеприимной земли, селились просторно, поселение состояло из множества ферм, расположенных на приличном расстоянии друг от друга. В Англии крестьянские домишки жались друг к другу, села окружали частоколами, а замки – каменными стенами. Здесь же земля была скудной, а люди – воинственными, так что каждый мог защитить себя, а вот для скота нужны были обширные пастбища, ведь тучных лугов тут не найдешь, только жидкая жесткая травка на серых камнях.
Дом Бейнира стоял у края зеленой лужайки, окруженной низкой оградой из крупных валунов. Главный вход выходил на мощеную плоскими камнями площадку, а за домом, на ухоженной и удобренной траве, паслись овцы и коровы.
Там же, на заднем дворе, чуть в отдалении, стояли хлев, овчарня, амбар, сеновал и несколько хозяйственных построек. Все строения были очень похожи и отличались только размерами: толстые стены, до половины сложенные из камней, продолжались выше бревенчатым срубом из не менее толстых бревен, крыша, по форме напоминающая лодку или корабль, перевернутый вверх дном, была покрыта плотно подогнанными деревянными плашками, походившими на чешуйки огромного чудовища. Старый деревенский шаман утверждал, что это чешуя морского зверя, которого можно призвать из глубин, если кто-то вздумает всерьез угрожать поселению; Альвдис знала, что это дерево. Однако и существование зверя нельзя было отрицать. Иногда девушке казалось, будто он совсем близко, скользит под гладью воды, только не показывается. Скорее всего, так и было: Альвдис хорошо чувствовала чуждых существ.
От пристани к дому вождя вела мощеная горбылем дорога, извиваясь между холмами и скалами. Чужак, увидевший это место с воды, мог бы счесть одинокий богатый дом легкой добычей, но быстро бы за это поплатился. Неподалеку, за холмами и перелесками, прятались фермы дружинников Бейнира и других людей, живших под его рукой и защитой, и если проплыть дальше по фьорду, становилось видно: они не так далеко от главного дома. Каждый фермер умел держать в руках оружие, каждый отправлялся в походы за выкупом и добычей, прежде чем накопил достаточно серебра для постройки фермы и покупки скота. Многие продолжали ходить в плавания с Бейниром, даже осев на земле: серебро и золото никогда не будет лишним, а слава и песни о подвигах – ещё желанней богатств.
Обычно в походы собирались после жатвы и сенокоса, в конце лета, чтобы вернуться до зимних штормов; так было и в этот раз. Только не все мужчины возвратятся в свои дома. Впрочем, богатая добыча осушит слезы, для павших ещё раз принесут жертвы и выпьют погребальный эль, хоть и изрядно запоздавший, осиротевшим домам дадут в помощь рабов, захваченных в монастыре, а к весне вдовы введут в дома новых мужей. Это жизнь.
Дом Бейнира жил, рос, старел и обновлялся вместе с поколениями семьи. Если из каменной части стены, сложенной из огромных валунов и камней, подогнанных друг к другу без скрепляющего раствора, выпадал кусок, мужчины под руководством самого сведущего в этом деле восстанавливали ущерб. Конечно, Бейнир и остальные поселяне не ждали, пока это произойдет, – каждую весну, когда сходил снег, несколько рабов проверяли каждый камешек, чтобы вовремя поправить слабое место и не допустить обрушения. Гораздо чаще требовался присмотр за срубом и крышей: толстые бревна успешно противостояли ветрам и метелям, но все же страдали от них сильнее, чем серый местный камень. После сбора урожая все жители фермы, включая женщин и детей, несколько дней тщательно конопатили щели, неизбежно возникающие в срубе: бревна давали трещины, дом дышал, шевелился, словно великан, погруженный в глубокий сон, но все ещё живущий странной медленной жизнью.
Крыша же вообще была постоянной заботой мальчишек и тех из рабов, кто не отличался высоким ростом и крепостью телесной. Альвдис никогда не упускала случая забраться на крышу. Когда она была ещё совсем девчонкой, ей, как и любому ребенку на ферме, позволялось делать все, что душа пожелает: бродить по лугам, холмам и горам, собирать ягоды, травы и птичьи яйца, помогать женщинам в доме, если возникало такое желание, или играть в немудреные детские игры. Потом дети подрастали, и их приставляли к делу: пасти коз, помогать на кухне, в поле, в огороде, во дворе. Альвдис, старшая и единственная пока дочь Бейнира, должна была изучить все премудрости управления хозяйством и домом: ей предстояло выйти замуж за достойного человека, который даст за нее достойный выкуп – а отец даст за дочерью солидное приданое. У нее будет свой дом, своя семья, большое хозяйство, требующее постоянного внимания. Альвдис была прилежной ученицей, вдумчивой и внимательной. Ей нравилось во все вникать, во всем принимать участие, но иногда хотелось просто бездумно бродить по окрестностям или, например, сидеть на крыше и прилаживать новую деревянную плашку на место начавшей гнить или пострадавшей от жучка-древоточца. Братец Тейт тоже любил посидеть на крыше. Здесь можно болтать за работой, не опасаясь, что Далла прикажет заняться своими делами, пошлет Альвдис прясть, а сына – присмотреть за козами или поупражняться в обращении с оружием.
