Текст книги "У истоков древнерусской народности"

Автор книги: Оксана Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

2

Как это ни странно на первый взгляд, древними финно-уграми, оказавшимися в границах Руси, больше всего интересовались в третьей четверти XIX в. Интерес к ним был вызван тогда, во-первых, итогами исследований выдающихся финно-угроведов – историков, лингвистов, этнографов и археологов, прежде всего А. М. Шегрена, впервые нарисовавшего широкую историческую картину финно-угорского мира, и его младшего современника М. А. Кастрена. А. М. Шегрен, в частности, «открыл» потомков древних финно-угорских группировок – води и ижоры, сыгравших большую роль в истории Великого Новгорода. Первым исследованием, специально посвященным исторической судьбе води, была вышедшая в 1851 г. работа П. И. Кеппена «Водь и Вотская пятина».[96]96
  Журн. Минист. народн, просв., 1851, кн. IXX.


[Закрыть] Во-вторых, интерес к финно-уграм и их роли в отечественной истории был вызван тогда грандиозными раскопками средневековых курганов на территории Ростовско-Суздальской земли, произведенными А. С. Уваровым и П. С. Савельевым в начале 50-х годов XIX в. По мнению А. С. Уварова, с которым он выступил на I Археологическом съезде 1869 г., эти курганы принадлежали летописной мере, как тогда говорили, мерянам – финно-угорскому населению, «быстрое обрусение» которого началось «почти в доисторические для нас времена».[97]97
  А. С. Уваров. Меряне и их быт по курганным раскопкам. Тр. I Археол. съезда, т. II, М., 1871, стр. 646, 649 и др.


[Закрыть]

Труд А. С. Уварова и П. С. Савельева, «открывший, казалось, безвестно исчезнувшую культуру целой народности и показавший огромное значение археологических раскопок для ранней истории России, справедливо привел современников в восхищение»[98]98
  А. В. Шмидт. Археологическое изучение древностей севера СССР. Финно-угорский сб., Л., 1928, стр. 160.


[Закрыть] и вызвал многочисленные попытки отыскать следы мери в письменных источниках, в топонимике, в этнографических материалах, в тайных языках владимирских и ярославских офеней-коробейников и т. д. Продолжались и археологические раскопки. Из многочисленных трудов того времени, посвященных древней мери, назову статью В. А. Самарянова о следах поселений мери в пределах Костромской губернии, явившуюся результатом архивных изысканий, и прекрасную книгу Д. А. Корсакова о мере, автор которой, подытоживший огромный и разнообразный фактический материал, не сомневался, что «чудское (финно-угорское, – П. Т.) племя» было «некогда одним из элементов формации великорусской народности».[99]99
  В. А. Самарянов. Следы поселений мери, чуди, черемисы, еми и других инородцев в пределах Костромской губернии. Древности, т. VI, М., 1876; Д. А. Корсаков. Меря и Ростовское княжество. Казань, 1872, стр. 1.


[Закрыть]

В конце XIX – начале XX в. отношение к древним финно-уграм Волго-Окского междуречья заметно изменилось, интерес к ним снизился. После того как раскопки средневековых курганов были произведены в пределах разных древнерусских областей, выяснилось, что курганы Ростово-Суздальской земли в своей массе не отличаются от обычных древнерусских и, следовательно, А. С. Уваровым было дано ошибочное их определение. А. А. Спицын, выступивший с новым исследованием, посвященным этим курганам, признал их русскими. Он указал, что финно-угорский элемент в них незначителен и высказал недоверие в отношении сообщений летописи о мери. Он полагал, что меря была вытеснена из пределов Волго-Окского междуречья на северо-восток, «задерживаясь на пути отступления лишь небольшими клочками».[100]100
  А. А. Спицын. Владимирские курганы. ИАК, в. 15, 1905, стр. 166.


[Закрыть]

В целом соображения А. А. Спицына относительно ростовосуздальских курганов X–XII вв. являлись несомненно правильными, и они никогда не оспаривались. Но его стремление чуть ли не полностью исключить финно-угров из состава населения Северо-Восточной Руси, свести их роль до минимума, являлось безусловно ошибочным.

Точно так же ошибочной была оценка, данная А. А. Спицыным материалам из средневековых курганов, исследованных в конце прошлого века В. Н. Глазовым и Л. К. Ивановским к югу от Финского залива, между озерами Чудским и Ильмень. Почти все эти курганы А. А. Спицын признал славянскими вопреки мнению финских археологов, относивших их к памятникам води.[101]101
  А. А. Спицын. 1) Курганы Петербургской губернии в раскопках Л. К. Ивановского. МАР, № 20, СПб., 1896; 2) Гдовские курганы в раскопках В. Н. Глазова. МАР, № 29, СПб., 1903; J. R. Asреlіn. Antiquites du nord finno-ougrien. Helsinfors, 1880–1884.


[Закрыть] Прав был А. В. Шмидт, указавший в своем очерке истории археологического изучения древних финно-угров, что взгляды А. А. Спицына явились отражением определенной, распространенной тогда националистической тенденции, которую А. В. Шмидт назвал «славянской точкой зрения», указав ее главных представителей в русской археологии того времени – И. И. Толстого и Н. П. Кондакова.[102]102
  А. В. Шмидт. Археологическое изучение…, стр. 186–197, 213.


[Закрыть] Эта точка зрения была представлена тогда и в трудах историков Древней Руси: Д. И. Иловайского, С. М. Соловьева, В. О. Ключевского и др. Они, конечно, не отрицали, что в границах Древней Руси имелись местности с «инородческим», финно-угорским населением, которое кое-где сохранялось до XIII–XIV вв., а местами и позднее. Но в неславянских племенах дореволюционные исследователи не видели субъекта истории. Они не интересовались их судьбой, отводили им пассивную, третьестепенную роль в истории Руси.

Запоздалым отголоском этих же взглядов явилось выступление известного этнографа Д. К. Зеленина, опубликовавшего в 1929 г. статью, в которой он ставил под сомнение сам факт участия финно-угров в формировании русской народности. Выступление это подверглось тогда со стороны этнографов суровой критике.[103]103
  Д. К. Зеленин. Принимали ли финны участие в образовании великорусской народности? Тр. Ленингр. общ. иссл. культ, финно-угорских народностей, в. 1, 1929; С. П. Т о л с т о в. К проблеме аккультурации. Этнография, № 1–2, 1930; М. Т. Маркелов. К вопросу о культурных взаимоотношениях финнов и русских. Этнография, № 1–2, 1930.


[Закрыть]

К большому сожалению, нигилистическое отношение к истории финно-угров и других неславянских участников создания древнерусской народности по иным, конечно, чем раньше, причинам сохранилось и среди советских историков Древней Руси. В трудах таких специалистов по истории населения и феодальных отношений в Северо-Восточной Руси, как М. К. Любавский и С. Б. Веселовский и др., неславянское население – весь, меря, мещера, мурома – лишь упоминается и не более. В работах Б. Д. Грекова, посвященных истории крестьянства, С. В. Юшкова, в которых речь идет об истории права, М. Н. Тихомирова о крестьянских и городских антифеодальных движениях и других население Древней Руси рассматривается с самого начала как по сути дела однородное. Вольно или невольно историки исходят из представления, что древнерусская народность в IX–X вв. уже сложилась. Они не видят и не учитывают местных особенностей, не видят или не принимают во внимание того, что отдельные славяно-русские, финно-угорские и другие группировки имели свою экономическую, социальную и этническую специфику. Нерусские племена вели борьбу за независимость не только в IX–X вв., в период становления Древней Руси, но и позднее – в XI–XII вв. Историки как будто бы опасаются, что, признав наличие антагонизма между отдельными этническими группами, входившими в границы Древней Руси, они ослабляют свою марксистскую оценку исторических событий, главной силой которых была классовая борьба. В итоге это ведет к некоторой своеобразной идеализации Древней Руси.

Возьмем, например, известное антифеодальное восстание 1071 г. в Ростовской области. Несмотря на то что описание этого события в летописи не оставляет никаких сомнений в том, что его участниками – и смердами, возглавляемыми волхвами, и «лучшими женами», которых грабили и убивали голодные смерды, – были мерянские, финно-угорские элементы (речь об этом еще будет идти ниже), историки Древней Руси не придают этому никакого значения или же пытаются вовсе отрицать данное обстоятельство.

Так, М. Н. Тихомиров, признавая, что Ростово-Суздальская земля в XI в. имела смешанное русско-финно-угорское население, пытался тем не менее рассматривать специфические этнографические особенности, сопутствующие восстанию 1071 г., в качестве особенностей, распространенных якобы в русской среде. Восставших смердов с волхвами он считает русскими, так как в летописном рассказе нигде не указано, что Ян Вышатич объяснялся с восставшими с помощью переводчиков.[104]104
  М. Н. Тихомиров. Крестьянские и городские восстания на Руси в XI–XIII вв. М., 1955, стр. 123 и др.


[Закрыть]

Из историков наших дней, кажется, один лишь В. В. Мавродин дал, на мой взгляд, правильную характеристику той, не только социальной, но и специфической племенной, среды, в условиях которой протекало восстание 1071 г.[105]105
  В. В. Мавродин. Очерки по истории феодальной Руси. Л., 1949, стр. 149–161.


[Закрыть]

И в настоящее время в историографии в указанной области мало что изменилось. Можно полностью присоединиться к высказанному недавно мнению В. Т. Пашуто, который отметил, что «в нашей историографии пока не исследован вопрос об этнической и экономической сложности и обусловленной ею политической неоднородности структуры Древнерусского государства… Не изучены и особенности антифеодальной борьбы подвластных Руси народов и ее соотношение с историей классовой борьбы русских смердов и городской бедноты».[106]106
  В. Т. Пашуто. Особенности структуры Древнерусского государства. В сб.: Древнерусское государство и его международное значение, М., 1965, стр. 79.


[Закрыть] Нужно указать, что в работе В. Т. Пашуто, из которой взята эта цитата, по сути дела впервые все эти темы во всей их полноте были поставлены перед историками. Но пока что только поставлены.

Несколько лучше в последние десятилетия обстояло дело с археологическими исследованиями, посвященными раннесредневековой истории Ростово-Суздальской земли и северо-запада Новгородской. В результате неоднократных раскопок в области Волго-Окского междуречья был получен значительный новый материал, освещающий культуру финно-угорского – мерянского, муромского и мордовского населения, а также картину появления в этой области славяно-русских поселенцев. Одним из последних итогов этих работ является опубликованная в 1961 г. большая книга Е. И. Горюновой.[107]107
  Е. И. Горюнова. Этническая история…; П. Н. Третьяков. (Рец.) Е. И. Горюнова. Этническая история Волго-Окского междуречья. СА, 1962, № 4.


[Закрыть] В этой книге, по моему мнению, не со всем можно согласиться, особенно в тех ее разделах, где речь идет о далеком прошлом. Но вторая часть книги, посвященная раннему средневековью, в частности взаимоотношениям русского населения с местными мерянской и муромской группировками, содержит в основном очень интересные данные и их интерпретацию, которые не раз будут использованы в дальнейшем изложении. Средневековым древностям белозерской веси посвящены работы Л. А. Голубевой – исследователя города Белоозеро. Население этого древнего города было смешанным, русско-финно-угорским.[108]108
  Л. А. Голубева. Археологические памятники веси на Белом озере. СА, 1961, № 3.


[Закрыть]

Большое значение для исследований в области истории и культуры волго-окских финно-угорских племен имели также результаты археологических работ в смежных с Волго-Окским междуречьем Марийской, Мордовской, Удмуртской Автономных Советских Социалистических Республиках.

Что касается северо-западных финно-угорских областей, вошедших некогда в состав Вотской пятины Великого Новгорода, то в ее западных частях, лежащих к югу от Финского залива и р. Невы, за последнюю половину века было очень мало археологических исследований, посвященных изучению истории древнего коренного населения. Тем не менее взгляды А. А. Спицына на средневековые курганы этой области были пересмотрены. Такие исследователи, как X. А. Моора, В. И. Равдоникас, В. В. Седов, пришли к выводу, что курганные древности XI–XIV вв., их немалую часть, нужно связать с коренным населением – водью и ижорой.[109]109
  Н. A. Moora. Wotische Altertiimer aus Estland. ESA, IV, 1929, стр. 272–273; В. И. Равдоникас. Ижорский могильник в Красногвардейске. Сообщ. ГАИМК, 1932, № 11–12, стр. 24–31; В. В. Седов. Этнический состав населения северо-западных земель Великого Новгорода (IX–XIV вв.). СА, XVIII, 1933.


[Закрыть] Да и как могло быть иначе, если эти финно-угорские группировки составляли тут значительную часть населения вплоть до XIX в. и если население, сохраняющее память о своем водском и ижорском происхождении, имеется здесь кое-где и в настоящее время.

Большие исследования средневековых курганов в 20—30-х годах велись в соседних областях – в Южном Приладожье и Прионежье; они были связаны с раскопками на городище Старая Ладога и имели целью дать картину окружавшего этот город сельского населения, известного ранее главным образом по раскопкам Н. Е. Бранденбурга. Итоги всех этих исследований вызвали среди археологов длительную дискуссию, которая до сих пор не закончилась. Как уже указывалось, одни исследователи утверждают, что средневековые курганы Приладожья и Прионежья принадлежат веси; другие же видят в них памятники южных карельских группировок. Ясно лишь, что это было не славяно-русское население, а финно-угорское, хотя и подвергшееся значительному славяно-русскому влиянию.[110]110
  Краткие сведения об этих раскопках и библиография суммированы в кн.: В. В. Пименов. Вепсы. Очерк этнической истории и генезиса культуры. М.—Л., 1963, стр. 33—116.


[Закрыть]

Финно-угорские племена Волго-Окского междуречья и славяно-русская колонизация

1

Выше уже шла речь о том, что в первые века нашей эры в результате распространения славянского населения в Верхнем Поднепровье какая-то часть живших там восточных балтов отошла на север и северо-восток – на Волгу и в западные области Волго-Окского междуречья (стр. 40–42).

Это удалось выяснить совсем недавно благодаря археологическим исследованиям, а подробности продвижения балтов на восток еще предстоит исследовать. Очевидно лишь, что в их итоге граница, разделяющая балтов и финно-угорское население в пределах Волго-Окского междуречья, установилась примерно по линии Ярославль – Плещеево озеро – устье Москвы-реки. Все известные сейчас мерянские, мордовские и муромские могильники и городища второй половины I тыс. н. э. располагаются к востоку от этой линии. К западу от нее археологи находят остатки культуры днепровско-балтийского облика.

Во второй половине I тыс. н. э. (более точную дату назвать сейчас затруднительно) в западную часть Волго-Окского междуречья стало проникать славянское население. Здесь начался такой же процесс ассимиляции балтов (и возможных остатков финно-угров), как и в Верхнем Поднепровье. Славянское население двигалось сюда двумя основными путями: по Волге – это были кривичи и словени новгородские– и по Оке, с ее верховьев, принадлежавших вятичам. В область, лежащую между Волгой и Окой, в середину западной части междуречья, славяне первоначально не проникали. Эта область была занята восточными балтами – голядью очень долго, вплоть до XII в. В летописи о голяди говорится дважды. Под 1058 г. сообщается: «Победи Изяслав голяди». Трудно сказать, было ли это первым покорением данной группировки балтов или же, что вероятнее, она и раньше находилась под властью русских князей, но взбунтовалась, подобно тому как в более раннее время не раз делали ее ближайшие славянские соседи – вятичи, с которыми голядь должна была иметь тесные связи. Второй раз летопись упоминает о голяди почти через столетие, под 1147 г., когда Святослав Ольгович «воевал» Смоленскую волость: «И шед Святослав и взя люди голядь верх Поротве, и тако ополонишася дружина Святославля». Река Протва – это левый приток Оки. Ее истоки лежат рядом с истоками Москвы-реки, а устье находится недалеко от г. Серпухова.

К сожалению, археологические памятники голяди до сих пор остаются неисследованными. Топонимика и гидронимия, связывающиеся с именем голяди, расположены главным образом в западной части Волго-Окского междуречья, что подтверждает летописное сведение о локализации голяди на Протве и рядом с ней.[111]111
  В. Б. Виленбахов и Н. В. Энговатов. Предварительные замечания о западных галиндах и восточной голяди. Slavia Occidentalis, т. 23, 1963, стр. 233–269.


[Закрыть]

Путь кривичей по Волге прослеживается по их специфическим погребальным памятникам – длинным курганам, речь о которых уже шла выше (стр. 65, 66). Цепочка длинных курганов тянется вдоль Волги от самых ее верховьев вплоть до района Ярославля. В области истоков Волги, на берегах оз. Селигер и в прилегающих частях бассейна Западной Двины и восточных притоков оз. Ильмень эти курганы неоднократно исследовались. Под курганами или в их насыпях встречались остатки трупосожжений – кучки пережженных костей (обычно несколько – 4–6), сопровождаемые побывавшими в погребальном костре вещами: предметами убора и украшениями из бронзы, железными ножами и наконечниками стрел, а также глиняными сосудами, сделанными от руки без помощи гончарного круга. Некоторые из них являлись урнами– в них были ссыпаны пережженные кости. Выше уже шла речь о том, что находки из этих курганов отличаются от вещей, характеризующих длинные курганы Смоленщины. Там они имеют ясно выраженный балтийский (латгальский) облик. Курганы, исследованные в бассейне верховьев Западной Двины и Волги, как и псковские курганы, дают находки иного типа, без латгальских элементов. Их время – третья четверть I тыс. н. э. Так датируются найденные в этих курганах пряжки с длинным язычком, круглые в сечении браслеты с массивными утолщенными концами и другие вещи.[112]112
  Н. Н. Чернягин. Длинные курганы и сопки. МИА, № 6, 1941, стр. 111–115, 129–130; П. Н. Третьяков. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.—Л., 1965, стр. 297–298.


[Закрыть]

Длинные курганы, известные на Волге, пока что не исследовались, за некоторыми исключениями. По-видимому, в массе они являются несколько более поздними, чем охарактеризованные выше. Во всяком случае один из курганов, находящийся на правом берегу Волги в устье р. Куксы, между Калязиным и Угличем, раскопанный в 1935 г. судя по найденным в нем цветным пастовым бусам, относится к IX – началу X в. Но понятно, что по одному исследованному кургану нельзя определить время всех остальных верхневолжских длинных курганов.

В самом верхнем течении Волги, а также по ее левому притоку– р. Мологе известны славянские курганы с трупосожжением и другого характера – сопки новгородского типа. Они как бы нависают над Волго-Окским междуречьем с северо-запада. Некоторые из них были раскопаны, но найденные единичные вещи – наконечник копья, топор, лепная керамика – нельзя точно датировать. Судя по находкам, сделанным в сопках на основной территории их распространения – вокруг оз. Ильмень, они относятся к третьей четверти 1 тыс. н. э.[113]113
  Н. Н. Чернягин. Длинные курганы…, стр. 97–98.


[Закрыть]

В глубинах Волго-Окского междуречья длинные курганы и сопки новгородского типа ни разу не были обнаружены.

Вопрос о продвижении вятичей в третьей четверти I тыс. н. э. в область среднего (рязанского) течения р. Оки до сих пор окончательно не выяснен. Исследователи среднеокских финно-угорских (мордовских) могильников уже давно обратили внимание на то, что наиболее поздняя группа погребений в этих могильниках относится к VII в., тогда как в других частях – ниже по Оке в районе г. Мурома, в восточной части Волго-Окского междуречья, по южным притокам Оки и в прилегающих к ним частях Правобережья Средней Волги – имеются и более поздние финно-угорские могильники. Отсюда был сделан вывод, что на рубеже VII–VIII вв. финно-угорское население покинуло долину Оки в среднем ее течении и что это произошло, возможно, в результате славянского продвижения на восток из области верхнего течения Оки. Попытка оспорить факт ухода финно-угров с берегов Средней Оки в конце VII в., предпринятая А. Л. Монгайтом, была явно неудачной.[114]114
  П. П. Ефименко. К истории Западного Поволжья в первом тысячелетии н. э., стр. 50; А. Л. Монгайт. Рязанская земля. М., 1961, стр. 78; П. Н. Третьяков. Финно-угры, балты и славяне…, стр. 291.


[Закрыть] К сожалению, вплоть до настоящего времени очень плохо известны археологические памятники новых обитателей поречья Средней Оки, появившихся здесь где-то в конце VII – начале VIII в. или несколько позднее. Этими памятниками являются окские поселения открытого типа с лепной керамикой, могильник, обнаруженный В. И. Городцовым у с. Алеканова на Оке, наконец, известный курган около дер. Беседы под Москвой. Их время трудно точно определить. Но принадлежность этих древностей к славянской культуре конца I тыс. н. э. вряд ли может вызвать какое-либо сомнение.[115]115
  А. Л. Монгайт. Рязанская земля, стр. 78–80, 85–87.


[Закрыть]

2

С IX в., вероятно второй его половины, древнерусское население начало проникать и в восточную часть Волго-Окского междуречья – в землю мери. Его путь и места поселений отмечены курганными могильниками конца IX–X в., во множестве исследованными здесь в разное время, начиная с раскопок А. С. Уварова и П. С. Савельева в 50-х годах XIX в. и кончая раскопками 60-х годов нашего века, организованными Государственным Историческим музеем.

Как известно из летописи, восточная часть Волго-Окского междуречья первоначально была связана не с Поднепровьем, а с Северо-Западом. Здесь, в Ростове, в IX в. «сидели муж Рюрика» и «князь, сущий под Олегом». Ростовская дань Руси первоначально шла через Новгород. Более прочные связи между Киевом и Северо-Востоком установились лишь в XI в., когда Владимир отправил сюда своих сыновей. В полном соответствии с этими сообщениями курганы с сожжениями конца IX–X в., известные около Ростова, Переяславля, Ярославля и Суздаля, также говорят прежде всего о пришельцах с Северо-Запада.

Относительно курганов с сожжениями конца IX–X в., исследованных в разное время в восточной части Волго-Окского междуречья, в археологической литературе были высказаны различные соображения. Как уже говорилось, А. С. Уваров и П. С. Савельев думали, что они были мерянскими, но отмечали наличие вещей, «которые считаются неотъемлемым признаком викингов».

И. А. Тихомиров полагал, что курганы насыпаны норманнами, варягами, которые принесли курганный обряд захоронения в Поволжье, где он был усвоен «туземцами – славянами и финнами». Еще более категорически защищали «норманскую точку зрения» скандинавские исследователи, прежде всего Т. И. Арне.[116]116
  И. А. Тихомиров. Кто насыпал Ярославские курганы. Тр. Второго облает, тверск. археол. съезда 1903 г., Тверь, 1906; Т. J. Arne. La Suede et l’Orient. Upsala, 1914.


[Закрыть]

Других взглядов придерживался, как уже указывалось, А. А. Спицын. По его мнению, «колонизация Ростовского края русскими… началась в IX в. и скорее всего с верховьев Днепра, из земли смоленских кривичей». Курганы с сожжениями и «вещами русско-скандинавской культуры», исследованные в Ростовском и Ярославском крае, он сравнивал с курганами Гнездовского могильника под Смоленском к считал, что «примеси» угро-финских вещей в курганах «совершенно нет никакой».[117]117
  А. А. Спицын. Владимирские курганы, стр. 96, 163–167.


[Закрыть]

С этим не была согласна Я. В. Станкевич, исследовавшая курганы Ярославского Поволжья в 1938–1939 гг. По ее мнению, древнейшие курганы с трупосожжениями были насыпаны здесь выходцами не столько из Смоленского Поднепровья, сколько с Северо-Запада, из земли словен новгородских. Об этом свидетельствует устройство наиболее ранних высоких курганов, в насыпях которых, как и в новгородских сопках, имеются по несколько зольных прослоек, отмеченных еще И. А. Тихомировым, остатки каменных и деревянных конструкций и многочисленные захоронения пережженных костей. С Северо-Западом, но не славянским, а финно-угорским, связываются находимые нередко в курганах глиняные круглодонные сосуды-чаши с орнаментом. Местный финно-угорский (мерянский) элемент представлен в курганах женскими «шумящими» бронзовыми украшениями. Отметив неоднократные находки вещей скандинавских типов, Я. В. Станкевич тем не менее полагала, что ни одного бесспорного скандинавского захоронения в курганах Ярославского Поволжья встречено не было.[118]118
  Я. В. Станкевич. К вопросу об этническом составе населения Ярославского Поволжья в IX–X вв. МИА, № 6, 1941.


[Закрыть] К мнению Я. В. Станкевич присоединилась в своей работе Е. И. Горюнова, которая, однако, без какой-либо аргументации отнесла древнейшую группу курганов ко времени не раньше X в., а все финно-угорские элементы, в них представленные, считала местными – «мерянскими или мерянско-камскими».[119]119
  Е. И. Горюнова. Этническая история…, стр. 190–198.


[Закрыть]

Последние исследователи этих древностей – М. В. Фехнер, Н. Г. Недошивина и др. – показали, что наиболее ранние курганы с сожжениями дают вещи конца IX в.[120]120
  Ярославское Поволжье X–XI вв. М., 1963.


[Закрыть]

Соображения Я. В. Станкевич, сравнивавшей курганы с сожжениями из восточной части Волго-Окского междуречья с раннесредневековыми древностями не Поднепровья, а Северо-Запада, являются несомненно правильными. И следует указать еще на один аргумент в пользу этой точки зрения – на происходящие из некоторых курганов грубо сделанные из глины изображения пятипалых лап, которые обычно называют медвежьими лапами и связывают с медвежьим культом. Некоторые из лап были, как предполагают, изображениями лап бобра, но это, по моему мнению, весьма сомнительно.[121]121
  М. В. Фехнер. Предметы языческого культа. В сб.: Ярославское Поволжье X–XI вв., М., 1963, стр. 86–89.


[Закрыть]

Большинство исследователей, говоря о глиняных лапах, рассматривает их как выражение местной, мерянской культуры или же шире – как элемент медвежьего культа, распространенного у различных этнических групп Севера: и финно-угров, и балтов, и славян.[122]122
  Н. Н. Воронин. Медвежий культ в Верхнем Поволжье в XI в. МИА, № 6,1941.


[Закрыть] Однако если медвежий культ в той или иной мере действительно был распространен некогда у всех обитателей лесной полосы, то такое его конкретное преломление, как глиняные лапы в погребальном обряде, отнюдь не имело широкого распространения.

Известно, что кроме курганов восточной части Волго-Окского междуречья глиняные изображения медвежьих лап имеются в раннесредневековых курганах лишь в одном единственном месте, а именно на Аландских островах. По мнению их исследователя, Е. Кивикоски, эти лапы были там элементом чуждым, пришедшим с угро-финского востока, из России.[123]123
  Е. Кuvікоsкi. Eisenzeitliche Tontatzen aus Aland. ESA, IX, 1934.


[Закрыть] Курганы на Аландских островах в своей основной массе являются несколько более ранними, чем курганы с лапами из Ярославского, Ростовского и Суздальского края. Следовательно, они происходят не отсюда. Об этом же говорит то, что в мерянских, муромских и мордовских могильниках конца I тыс. н. э. такие лапы ни разу не были найдены.

Остается предположить, что глиняные лапы в курганах Аландских островов и Волго-Окского междуречья являются пережитком погребальной обрядности одной из финно-угорских группировок Севера, вероятно веси, древние погребальные памятники которой неизвестны. Возможно, что у веси был распространен обряд погребения на деревьях, который практиковали в древности многие племена Сибири и некоторые мордовские племена Поволжья.[124]124
  В. В. Г ольмстен. Надземные погребения в Среднем Поволжье. КС, в. 5, 1940.


[Закрыть] Недаром волхвы, казненные Яном Вышатичем в 1071 г. в устье Шексны, т. е. на границах земель мери и веси, были не погребены в земле, а повешены на дубе, откуда их якобы стащил медведь. Глиняные лапы могли служить оберегами таких поверхностных захоронений. В Волго-Окское междуречье и на Аландские острова эта деталь попала вместе с «полоном» – людьми из земли веси.

Этому предположению противоречит лишь то, что в курганах Приладожья и Прионежья конца IX–X в., которые, по мнению некоторых исследователей, принадлежали веси, подпавшей под славянское и скандинавское влияние, глиняные лапы ни разу найдены не были. Но это можно объяснить тем, что западные группировки веси, издавна связанные с Прибалтикой, имели в погребальном обряде свои особенности. А возможно, что эти курганы, как уже указывалось, принадлежали не веси, а одной из южных карельских группировок. Можно указать лишь на когтевые фаланги медведя, встречаемые в староладожских сопках вместе с пережженными человеческими костями. Очевидно, вместе с трупом там сжигались медвежьи лапы. Это очень близкая аналогия, более того, наиболее вероятный прообраз глиняных лап из ярославских курганов.

Но как бы ни разрешился в будущем вопрос о глиняных лапах, они подтверждают мысль, что пришельцы в восточную часть Волго-Окского междуречья, насыпавшие курганы конца IX–X в., происходили главным образом не из Верхнего Поднепровья, а с Северо-Запада. Их пути на Волгу лежали через оз. Ильмень, Мcту и Мологу, а также через Белое озеро и р. Шексну.

Уже первые исследователи древностей восточной части Волго-Окского междуречья обратили внимание на то, что древние курганы этой области, содержащие остатки сожжений, имеются не повсеместно, а лишь в некоторых пунктах: около Ростова, Переяславля, Ярославля и Суздаля, по главным водным артериям края. Это было ясно уже на основании карты курганов, составленной А. С. Уваровым. Дальнейшие исследования привели к тем же выводам. Помещенная здесь карта (рис. 10) взята из книги Е. И. Горюновой, заново рассмотревшей все данные о древних курганах восточной части Волго-Окского междуречья, исследованных в XIX в. и позднее.[125]125
  Е. И. Горюнова. Этническая история… стр. 253–255, карта № 3.


[Закрыть]

Рис. 10. Восточная часть Волго-Окского междуречья в период Древней Руси. Местоположение мерских станов. 7 – населенные пункты; 2– городища; 3 – могильники мерянских и муромских племен; 4 – русские курганные группы конца IX–X в. (по Е. И. Горюновой).

Старинными путями в глубинные земли мери являлись правые волжские притоки – Нерль Волжская, соединяющая Волгу с Плещеевым озером, и Которосль, вытекающая из оз. Неро. От озер Плещеева и Неро волоки вели на р. Нерль Клязьминскую и дальше на Клязьму – левый приток Нижней Оки.

Мощное «гнездо» славяно-русских поселений в конце IX–X в. образовалось на южных берегах Плещеева озера вокруг древнего городка – ныне городища Александрова Гора. Мне представляется, что это был город Клещин, столь же старый, как и Ростов. По его имени и озеро называлось некогда Клещиным. В XI в. непосредственно рядом с маленьким Клещиным был сооружен г. Переяславль, вскоре перенесенный «от Клещина» на устье р. Трубежа. На городище Клещина и в его окрестностях были найдены клады восточных монет конца I тыс. н. э.

На берегах озера рядом с городищем древнего Клещина находилось множество курганов, раскопанных П. С. Савельевым в 1853 г. Непосредственно у подножия городища и в радиусе 2–3 км от него находилось 1565 курганов, несколько восточнее – еще 362 и южнее, на южном и юго-восточном побережье озера, – около 1000 курганов. Их значительная часть относится к раннему времени. Эти курганы содержали остатки трупосожжений. Рядом в 30-х годах нашего века были обнаружены следы нескольких древних поселений с находками обломков глиняной посуды, сделанной без помощи гончарного круга, синхроничной этим курганам.[126]126
  П. Н. Третьяков. Древнерусский город Клещин. В сб.: Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран, М., 1963, стр. 49–53.


[Закрыть]

Около устья р. Которосли курганы раннего времени составляли три группы, что говорит, очевидно, о трех селениях или трех группах селений. Они располагались не в самом устье Которосли, где, по старому преданию, до построения в начале XI в. г. Ярославля находилось мерянское селище Медвежий Угол (стр. 141), а одна на левом берегу Волги выше устья Которосли у с. Михайловского (там находилось около 300 курганов X – начала XI в.), а две другие примыкали справа к долине Которосли, в 12–15 км выше ее устья. На могильнике у дер. Тимерево имелось более 500 курганов конца IX – начала XI в. Приблизительно сколько же было их и на Петровском могильнике, синхроничном Тимеревскому.[127]127
  Ярославское Поволжье X–XI вв., М., 1963.


[Закрыть]

Вокруг оз. Неро, главным образом на его западном берегу, также находилось много курганов раннего времени. П. С. Савельев раскопал здесь более 400 насыпей в восьми пунктах. Значительная часть этих курганов, особенно в могильниках у сел Кустери и Шурскалы, содержала остатки трупосожжений.

Современником этих курганов являются известное Сарское городище и примыкающий к нему бескурганный могильник последних веков I тыс. н. э., расположенные на южном притоке оз. Неро – р. Саре. Могильник является типично мерянским, городище же, судя по составу находок, – русско-мерянским. Имеется предположение, что это предшественник г. Ростова, возникший первоначально как мерянский торгово-ремесленный поселок. Около оз. Неро найдено несколько монетных кладов рубежа I–II тыс. н. э.

Дальше к югу много курганов с сожжениями и кладов восточных монет оказалось на р. Нерли Клязьминской, по всему ее течению выше и ниже г. Суздаля. Около Мурома славяно-русских курганов с трупосожжениями не найдено. Там имеются лишь многочисленные относящиеся к тому же времени финно-угорские, муромские могильники.

3

В последующее время, в XI–XII вв., судя по материалам из курганов, в восточную часть Волго-Окского междуречья хлынули особенно мощные потоки славяно-русских переселенцев. Преимущественно это были люди из Поднепровья, как верхнего, так и среднего, а также из Новгородской земли. Их главным путем с Днепра являлась Волга. Интересно, что обитатели бассейна Верхней Оки – вятичи – в освоении восточной части междуречья, судя по составу находок из курганов, почти не участвовали. Они продвинулись вниз по Оке в район Рязани, вышли на р. Проню, а также расселились вверх по Москве-реке. На Нижнюю Оку, в район Мурома, славяно-русское население проникло не с запада, по Оке, а с севера, через Переяславль и Ростов, по Нерли и Клязьме.

Материалы раскопок А. С. Уварова и П. С. Савельева, вскрывших в восточной части междуречья более 7000 курганов, в своем большинстве были депаспортизованы. Если бы этого не случилось, то на их основании было бы возможно нарисовать детальную картину заселения этой части междуречья, определить, когда и откуда пришло славяно-русское население в ту или иную местность. Но так как находки из разных курганов и различных местностей оказались смешанными, приходится ограничиться их суммарной и неполной характеристикой.