Текст книги "Знаменитые мистификации"

Автор книги: Оксана Балазанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Собравшиеся в Вене монархи заключили между собой «Священный союз» (акт 14 сентября 1815 года), который, по замыслу Александра, должен был вносить в международные отношения начала мира и правды, взаимной помощи, братства и христианской любви (в действительности этот союз скоро превратился в оплот европейской реакции, стремившейся к сохранению абсолютизма и подавлявшей все свободолюбивые движения народов). Гравюра того времени изображает «клятву трех монархов на гробе Фридриха Великого в вечной дружбе». Клятву, за которую ужасной ценой заплатили четыре поколения русских людей. На Венском конгрессе у России была отобрана Галиция, полученная ею незадолго до этого, а в обмен было дано герцогство Варшавское, – под названием царства Польского; Познань была отдана Пруссии, а Галиция (включая Тарнопольский округ) – Австрии. В этот четвертый период русская политика следует указке Меттерниха.

События этого времени, в которых русскому народу пришлось принять такое деятельное участие, вызвали в российском обществе необычайное политическое и нравственное воодушевление.

Это возбуждение долго не могло улечься и по возвращении русской армии из-за границы. Силу этого возбуждения нам трудно теперь себе представить; оно передалось и правительственным кругам, проникло в официальные правительственные издания. Печатались статьи о политической свободе, о свободе печати; попечители учебных округов на торжественных заседаниях управляемых ими заведений произносили речи о политической свободе как «о последнем и прекраснейшем даре Божьем». Частные журналы шли еще дальше: они прямо печатали статьи под заглавием «О конституции», в которых старались доказать «доброту представительного учреждения».

Возбуждение сообщилось и, может быть, даже поддерживалось военными, вернувшимися из заграничных походов. В офицерских кругах образовывались общества, в которых читались речи о недостаточности специального военно-технического образования для военных людей, о необходимости для них чтения, ученых упражнений общего образования.

Однако на правительство, и прежде всего на Александра, внешние события подействовали совершенно иначе: он вышел из тревог военных лет с чувством усталости, с нежеланием продолжать преобразовательные начинания царствования, даже с некоторым разочарованием в прежних своих политических идеалах. Быстрая смена побед и поражений нарушила в императоре прежнее и без того не слишком устойчивое нравственное равновесие; недаром в 1814 году, возвращаясь из-за границы, он привез домой седые волосы.

Эту перемену в настроении вызывали различные причины, одной из них явилась ничтожность результатов этих преобразований. Они не оправдали ожиданий, не внесли заметного улучшения в жизнь общества, не устранили старых многочисленных злоупотреблений. Правительство и император пришли в уныние от этих неудач; причем на ход внутренних дел начала оказывать давление и внешняя политика.

Внешние события заставили Россию бороться с последствиями французской революции; русское правительство во главе с Александром как-то незаметно для себя перешло от либерализма к консерватизму. В международных отношениях Россия превратилась в хранителя порядка, эдакого «жандарма Европы». Такое направление из международных отношений невольно переносилось на внутреннюю политику. Нельзя же было, в самом деле, одной рукой поддерживать восстановление привычного порядка на Западе, а другой продолжать преобразовательные предприятия дома. Так возникла новая почва для конфликта между русским правительством (а соответственно, и Александром) и русским обществом.

Правда, надо признать, что по окончании наполеоновских войн Александр I не сразу стал поклонником абсолютизма. В значительной мере под его влиянием новый французский король Людовик XVIII дал своему народу конституционную хартию (хотя и с очень ограниченным кругом избирателей). Сам Александр, превратившись по воле Венского конгресса в «царя польского», дал Польше в декабре 1815 года конституцию, предоставлявшую законодательную власть в стране польскому сейму. Наместником в царстве Польском был назначен старый польский генерал Зайончек (бывший начальником одной из дивизий в армии Наполеона). Польша имела свое правительство (из 5 министров) и свою особую армию (около 40 тысяч); командующим польской армией был назначен брат царя, великий князь Константин (женатый на польской аристократке). В речи при открытии польского сейма Александр сказал, что «свободные учреждения… совершенно согласуются с общественным порядком и утверждают истинное благосостояние народов», и заявил о своем намерении – «благодетельное влияние свободных учреждений распространить на все страны, попечению моему вверенные». Однако за пожалованную конституцию поляки вскоре отплатили упорной оппозицией на сейме, которая заставила отменить публичность заседаний и установить в Польше, помимо конституции, управление в чисто русском духе.

В это время Александр поручил другу своей молодости Новосильцеву составить план конституции для России, и тот составил «уставную грамоту», но Александр отложил осуществление этого проекта.

В 1820 году произошли события, означавшие конец периода конституционных колебаний Александра и решительно толкнувшие его в лагерь абсолютизма и реакции: в Европе это были военные революции в Италии и Испании, а в России – солдатские волнения в лейб-гвардии Семеновского полка. Хотя солдатское возмущение было вызвано, в основном, грубостью и жестокостью полкового командира и направлено лишь против него, Александр усмотрел в «семеновской истории» последствия революционной агитации, очень встревожился и приказал раскассировать весь наличный офицерский и солдатский состав полка по другим армейским частям.

Таким образом, после 1820 года Александр окончательно расстался с конституционными мечтами своей юности. Реформы зашли в тупик. Государь все чаще грустил, находя утешение в народных формах веры, искал истину в общении со святыми старцами. Россия же вступила в полосу правительственной реакции.

В течение 1818–1822 годов несколько раз собирались конгрессы участников «Священного союза», которые принимали решения о поддержке вооруженной рукой легитимных правительств и действий против народных восстаний. И когда в 1821 году в Греции вспыхнуло восстание против турецкого владычества и все русское общество ожидало, что Александр окажет поддержку единоверным грекам, он последовательно стал на точку зрения легитимизма, признал греческое восстание «революцией против законного монарха» (турецкого султана!) и отказал грекам в помощи.

В это время в России начали создаваться первые тайные общества: «Союз спасения», «Союз благоденствия», Южное и Северное общества и, наконец, «Общество соединенных славян» – все те, кого позже станут называть декабристами. Сначала их члены стремились путем формирования общественного мнения оказывать влияние на правительство и добиваться проведения либеральных преобразований, но после 1821-го в планах декабристов стала преобладать идея военного переворота.

Самое интересное, что декабристы были, по сути, идеологическими воспитанниками и последователями Александра и графа Сперанского (который, кстати, в результате интриг в 1816 году был сослан служить в Сибирь), что особенно резко выразилась в вопросе о крепостном праве: как молодой Александр, так и декабристы были уверены, что стоит дать крестьянам личную свободу, как это тут же обеспечит им благоденствие. О материальном же положении простых людей, об их отношении к земле, об обеспечении их труда они практически не думали.

Впрочем, и этих идей было уже достаточно, чтобы поднять против себя волну высочайшего недовольства, ибо Александр к этому времени был уже не таким, как в молодости. Для него движение, приведшее в конце концов 14 декабря гвардейцев на Сенатскую площадь, было последним дворцовым переворотом – то есть продолжением цепочки незаконной смены власти, которая тянулась до него.

Царствование Александра I началось событиями ночи с 11 на 12 марта 1801 года и закончилось пушечной пальбой 14 декабря 1825 года. Правда, сам император этого восстания не увидел, потому что 1 декабря (по старому стилю) внезапно скоропостижно скончался в Таганроге.

Так подошло к последней черте «дней Александровых прекрасное начало» – при всеобщем недовольстве и при полном идейном отчуждении. Молодой человек, «достигший высшей власти», с высоким, но химерическим складом ума, натура богато одаренная, но противоречивая… Даже самый доброжелательный из его биографов Николай Карлович Шильдер терялся, пытаясь объяснить сочетание самых высоких стремлений с фальшью и двуличием. Истинный внук Екатерины Великой был в то же время и истинным сыном подозрительного, нервного, желчного и деспотичного Павла, выросшего без любви родной матери. Глубокий мистицизм, какое-то болезненное религиозное чувство, страсть к позе, которую подмечала в своем внуке еще Екатерина («Господин Александр – великий мастер красивых телодвижений»); повышенное самолюбие и подозрительность рано или поздно просто обязаны были привести к внутренней дисгармонии – несоответствию между чувством и волей, умом и сердцем, характером и обстоятельствами. Одна из самых характерных черт Александра I – богоискательство – стала доминирующей чертой в последние годы его жизни.

Полный когда-то либеральных идей и намерений дать всевозможные свободы своему народу, Александр должен был рано или поздно взглянуть правде в глаза и сказать себе – почти все его усилия пропали втуне, грех отцеубийства оказался не искуплен, жизнь не удалась…

Смерть

Согласно исследованиям профессора Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова В. Карташова, вот как развивались события последних дней жизни императора Всероссийского.

Александр, сопровождая свою больную жену на юг, 27 октября (8 ноября по новому стилю) 1825 года отправился в Крым. Прибыв в Севастополь, он, против обыкновения, отказался от обеда и удалился в кабинет. Только 30 октября он признался Якову Виллие – военному врачу, по происхождению шотландцу, который сопровождал императора, – что страдает расстройством желудка. Императрица Елизавета Алексеевна в письме к своей матери так описывала причину болезни: «Не в госпитале подхватил он болезнь, а переохладился на южном побережье Крыма… Он отправился вечером верхом на лошади в монастырь Св. Георгия, вырубленный в скале, поэтому жилые помещения там влажные. Три часа провел он в этой поездке и без всякого пальто, тогда как слуга, ожидавший его с коляской на проезжей дороге, трясся от холода, завернувшись в теплое пальто, и спал под коляской, дабы уберечь себя от холода! А оттуда он направился в Севастополь, где полтора дня провел в бесконечных инспекционных поездках (это военный морской порт). По приезде в Бахчисарай у него началась диарея… Потом он побывал в госпитале, но заразных больных там не было. Далее последовал длинный объезд окрестностей, а земля в тех местах источает ядовитые пары, и он уведомил Виллие только тогда, когда уже в течение двух дней чувствовал себя плохо. Вот в том-то и причина болезни». По прибытии в Мариуполь вечером 4 (16) ноября, император потребовал к себе Виллие, который нашел его, по словам лейб-хирурга Тарасова, «в полном развитии лихорадочного сильного пароксизма».

После приезда в Таганрог 5 (17) ноября Виллие записал в дневнике: «Скверная ночь. Отказ от лекарств. Он меня приводит в отчаяние. Я опасаюсь, чтобы это упрямство не привело как-нибудь к плохим последствиям». Через три дня врач поставил диагноз – «желчная лихорадка желудка», а еще через два дня записал: «Он очень плох сегодня». В своем дневнике 11 (23) ноября Виллие писал: «Когда я говорю ему о кровопускании и о слабительном, он сердится и не изволит разговаривать со мной»; 14 (26) ноября: «Все очень плохо, хотя горячки нет. Я хотел дать соляной кислоты в питье, но получил, как обычно, отказ». Уже 15 (27) ноября Александр исповедался и причастился после того, как Виллие в присутствии императрицы возвестил ему о приближении конца. Священник умолял Александра исполнить все предписания врачей, но было поздно. Виллие 18 (30) ноября писал: «Никакой надежды спасти моего обожаемого государя». Мучительная агония продолжалась почти двенадцать часов. В четверг, 19 ноября (1 декабря) 1825 года, в 10 часов 50 минут, монарх испустил последний вздох. Императрица, не отходившая от больного, закрыла его глаза и своим платком подвязала ему подбородок…

На следующий день состоялось вскрытие и бальзамирование тела императора. В протоколе о вскрытии тела сказано: «Сие анатомическое исследование очевидно доказывает, что августейший наш Монарх был одержим острою болезнью, коею первоначально была поражена печень и прочие, к отделению желчи служащие органы; болезнь сия в продолжении своем постепенно перешла в жестокую горячку с приливом крови в мозговые сосуды и последующим затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга, и было наконец причиною самой смерти Его Императорского Величества». Протокол был подписан девятью докторами и засвидетельствован генерал-адъютантом Чернышевым, причем в нем зафиксированы следы рожистого воспаления на левой ноге царя и раны, полученные в 1823 году от удара конским копытом на его правой ноге (царя тогда лягнула в правую голень лошадь адъютанта). Позднее, 26 февраля (9 марта) 1826 года Виллие по указу Николая I проводил осмотр тела покойного и донес, что «не нашел ни малейшего признака химического разложения, и тело находится в совершенной сохранности».

После панихиды в Царском Селе в присутствии царской семьи гроб Александра I был вскрыт. Императрица Мария Федоровна несколько раз целовала руку усопшего и говорила: «Да, это мой дорогой сын, мой дорогой Александр». Она трижды возвращалась и подходила к телу.

Итак, все, как кажется, указывает на то, что факт смерти Александра I в Таганроге можно считать достоверным…

Репетиция новой судьбы

В августе 1819 года игумен Валаамского Преображенского монастыря Иннокентий получил от министра духовных дел Голицына письмо – на остров Валаам собирается государь, проездом из Архангельска. Сообщалось, что Александр не желает никаких торжеств и встреч, едет с одним камердинером, как обыкновенный путешественник. Так что не нужно ни колоколов, ни риз, ни крестов.

Иннокентий сам был простой человек, из крестьян Олонецкой губернии [7]7
  Олонецкая губерния(с 1801 по 1920 г.) – территориальная единица Российской империи. Ныне – Республика Карелия (Россия).


[Закрыть]. Уже занимая большой пост в монастыре, на себе таскал кирпичи для стройки и трудился на рыбной ловле. Наверно, и в других ценил простоту, но… Все-таки император Александр, победитель Наполеона, властелин России и Европы, в виде «штатского» человека с камердинером… – и принять его как заурядного паломника, какого-нибудь купца из Петербурга! Это казалось странным. Поколебавшись, посоветовавшись между собой, монахи решили встретить императора «по – настоящему».

Навстречу государю в Сердоболь выслали монастырское судно. В Сальму послали эконома Арсения – там стояло другое судно, и Арсений должен был везти Александра, откуда тот пожелает: из Сальмы или Сердоболя.

Александр прибыл в Сальму поздно вечером. Иеромонах Арсений поднес ему на блюде просфору. Император подошел под благословение, поцеловал Арсению руку и сказал, что путь его – на Сердоболь. Подтвердил, что никакой встречи не надо. Не желает также, чтобы ему кланялись в ноги и целовали руку.

Сумрачно было на Ладоге 10 августа 1819 года. Тучи, такой сильный ветер, такая волна, что государь в Сердоболе спросил даже Арсения, можно ли в такую погоду выезжать. На что эконом ответил: «И в худшую плавали, ваше величество, с помощью Божией». Последнее соображение, может быть, и определило все. Александр с экономом и камердинером тронулись.

В монастыре же следили за озером и с колокольни, и с передового островка, где находился скит Св. Николая (с давних пор в часовне ночью зажигался фонарь – окна выходили во все стороны, и фонарь служил маяком). Но прошел день, наступил вечер, непогода не унималась, а судна все не было. Когда стало совсем темно, дозорные ушли, решив, что сегодня никого уже не будет. И даже, совершив братское вечернее правило, легли спать.

Более трех часов плыл в сумерках, а потом и в полной тьме император Александр, и если бы не огонек, светившийся со скита Св. Николая, то неизвестно, как бы ввел в узкий пролив иеромонах Арсений своего высокого гостя.

В тишине и мраке причалили. И лишь когда поднимались наверх, по гранитной лестнице, в монастыре узнали о приезде государя. Зазвонили колокола: монахи спешно стали собираться. Они шли во тьме по монастырскому двору с ручными фонариками. А гость стоял на церковном крыльце. Подходили клиросные, в алтаре облачали старого Иннокентия, трудившегося в монастыре более полувека, а теперь полубольного (он, конечно, уже не мог, как прежде, носить на себе кирпичи).

Александр покорно ждал. Эти минуты в бурную валаамскую ночь на паперти перед храмом, в который он не мог еще войти, были для него, вероятно, не совсем обычны.

Игумен Иннокентий, благочинный Дамаскин, эконом Арсений и другие считали его высочайшим начальством – монастырь, как и вся Россия, его «вотчина» и заехал он к ним, объезжая ее. Сперва властитель, а потом паломник – этого властелина встретили не по чину и, наверно, были смущены. Но император держал себя не как начальство, не как ревизор. Он приехал действительно богомольцем. Что принес с собой в сердце, уже столько пережившем? Мы не знаем. Но вряд ли свет и мир – этого-то ему как раз и недоставало.

* * *

Восемнадцать лет был уже Александр императором, не просто человеком, а существом-символом, воплощавшим Россию, ее мощь. Не так легко было снять одежду, к нему приросшую. И по логике жизни, «паломник» должен был ждать, пока в соборе «приуготовляли», и облачившийся Иннокентий, с крестом, в ризе, при открытых царских вратах, встретил посреди храма императора. Люстры сияли, хор пел «многие лета». Александр приложился к иконам, подошел под благословение к игумену и по очереди ко всем иеромонахам, каждому целуя руку. Себе же запретил кланяться земно.

В нижней церкви император поклонился раке над мощами св. Сергия и Германа, а потом пил чай у игумена. За чаем Александр с игуменом сидели, «старшая братия» стояла. Государь говорил, что давно собирался на Валаам, но задерживали дела. Расспрашивал обо всем, касавшемся монастыря.

После чая его отвели в царские покои над Святыми вратами, во внешнем четырехугольнике монастыря. Вероятно, как теперь, и тогда под окнами были густолиственные деревья, мрачно они шумели, как и в ту ночь, страшную и роковую, что принесла ему раннюю корону.

Хорошо или плохо спал император в царских покоях пред пустынным суровым пейзажем Валаама, рядом с храмом апостолов Петра и Павла, мы не знаем. Но уже в два часа ночи он был у дверей собора – пономарь едва успел отворить их. Очевидно, так рано его не ждали и встал он сам, его не будили, иначе все было бы уже приготовлено, пономарю незачем было бы спешить. Три-четыре часа отдыха после дальней дороги – не так уж много… И не говорит ли это скорее о том, что и сам отдых не так уж был безмятежен?

Александр отстоял утреню в соборе, раннюю обедню в церкви Петра и Павла, потом осматривал монастырь и пешком отправился по пустынькам в лесах.

Современный валаамский паломник может восстановить путь императора. Теперь к «пустынной келье» покойного схимонаха Николая проведена прекрасная дорога, обсаженная пихтами и лиственницами. Тогда в таком виде ее не было. Государь шел пешком, поднимаясь, слегка запыхался.

– Всходя на гору, всегда чувствую одышку, – сказал благочинному Дамаскину, сопровождавшему его. – Еще при покойном императоре я расстроил себя, бегая по восемнадцати раз с верхнего этажа вниз по лестнице.

Но, несмотря на одышку, к Николаю дошел.

Этот схимонах Николай был прежде келейником знаменитого игумена Назария, духовного восстановителя Валаама. Назарий ввел его на духовный путь, и он поселился отдельно, в тесной лесной келье, три на три аршина. «Жизнь его протекла в трудах и непрестанной молитве». Вот и все, что мы о нем знаем. Но сейчас видим крохотную келью, над которой теперь деревянный шатер, как бы футляр-изба, защищающий от непогоды.

Как ни убого обитал отшельник, именно к нему-то и пришел Александр, несмотря на одышку и на то, что по дороге пришлось чуть не ползком пролезать под какой-то изгородью. Победитель Наполеона, умиротворитель Европы, въезжавший с триумфом в Париж, сгибался вдвое, чтобы войти в хижину смиренного Николая. (Дверь эта действительно похожа больше на дыру.) И вот, все-таки вошел. Он сидел на деревянной табуретке у того самого столика, что и сейчас стоит в келье, и при таком же бледном и унылом свете из крохотного окна разговаривал с Николаем о духовной и аскетической жизни.

Отшельник предложил гостю три репки со своего огорода – все, чем мог угостить. Александр взял одну из них. После скудной трапезы он на прощание поцеловал Николаю руку, попросил благословения и молитв.

* * *

Вернувшись в монастырь, государь снова пил чай в игуменских покоях. Его угощали фруктами из знаменитого и существующего поныне монастырского сада. А потом ему поднесли описание монастыря и – жизнь есть жизнь – попросили кое о чем практическом: о прибавке к больничному штату пятнадцати человек, о подворье в Петербурге и т. д. Государь обещал все исполнить.

После полудня его возили в шлюпке по скитам, и Александр любовался красотою валаамских вод, лесов и гранитов. А вернувшись, он отстоял малую вечерню и правило. Позже вышел и ко всенощной. Александр расположился у столба, во время поучения сидел на скамейке с братией, как полагается. Старый слепой монах Симон тронул рукой сидевшего с ним рядом государя и спросил тихонько: «Кто сидит со мной?» Александр ответил: «Путешественник».

А на другой день, на ранней обедне, начавшейся, как и сегодня, в пять часов утра, он стоял рядом с пустынножителем Никоном, глубоким стариком, опиравшимся на костыль и так выстаивавшим долгие службы. От усталости в этот раз Никон выпустил костыль, поскользнулся и упал – Александр поднял его и усадил на скамью.

По окончании же литургии, на напутственном молебне преподобным Сергию и Герману, когда вынесли Евангелие, государь стал на колени. Иннокентий положил ему на голову руку и, держа сверху Евангелие, читал те самые слова, за которыми и плыл сюда в бурную ночь Александр Благословенный – грешная и мятущаяся христианская душа, ищущая успокоения: «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим…»

* * *

«Путешественника» провожали по-царски, звонили во все колокола. Клиросные шли к пристани впереди, пели тропарь и догматик. За ними братия и государь с игуменом. Медленно отчаливало судно, шло проливом под гудение колоколов. А пение сопровождало путешественника и на Ладоге: по его просьбе пели монахи хором «Спаси, Господи», «Херувимскую» и другие песнопения.

Александр никогда более не видел Валаама. Для политика и дипломата, военачальника, кумира офицеров и любимца дам, освободителя России, через грех взошедшего на престол, начиналась последняя пора его жизни. Известная легенда гласит, что он ушел в заволжские леса под именем старца Федора Кузьмича (об этом мы поговорим немного позже). Можно верить легенде, можно не верить, но пребывание Александра на Валааме выглядит как первый шаг – не вполне удавшийся первый опыт новой жизни, вне короны и скипетра…