Текст книги "Подмастерье"

Автор книги: Оксана Аболина

35

Всю дорогу до мельницы, Соня демонстративно молчала, несмотря на все попытки Ерёмина заговорить. Лишь, когда он попросил притормозить у стен монастыря, послушно дёрнула поводьями, телега остановилась, и Сергей, спрыгнув на землю, произнёс:

– Я ненадолго, подожди несколько минут.

Отыскав пролом в стене – тот самый, через который он пролез во время осады диких, Ерёмин пробрался во двор монастыря. Остановился, собираясь с мыслями. И заговорил вслух:

– Спасибо тебе, Савва! Спасибо за всё, что ты сделал для нас…

Сначала речь его была сбивчивой, путанной, но затем слова сами стали приходить на язык – всё то, что ещё мгновение назад казалось сумбурным, обрело форму и легко складывалось в предложения. Окончив говорить, Ерёмин ещё несколько мгновений вертел головой по сторонам, надеясь, что Савва ему покажется, но нет, не показался. И всё же Сергей был уверен, что его услышали. Выбравшись на дорогу, он молча залез на телегу, и они с Соней продолжили путь.

Мельница встретила их, шумно махая крыльями. Издалека казалось, что она стоит прямо на крыше дома, но Ерёмин быстро сообразил: это дом построен вокруг её остова. Другим свои концом здание уходило за мельницу: на том, дальнем, краю располагались жилые комнаты мельника и его семьи. У ворот за забором, ограждавшим двор, было свалено с десяток срубленных дубовых стволов. Дальше по левую сторону шли хозяйственные постройки, конюшня, овин для сушки снопов перед молотьбой и несколько амбаров. По двору важно расхаживали на высоких крепких ногах несколько индюшек с широкими хвостами, клюя зерно. Едва Соня с Ерёминым въехали за ворота, как из мельничной части дома вышел Стас, одетый в просторную рубаху, широкие штаны и рабочий фартук. В руках он держал полуобглоданную куриную лапу, а из-за спины его выглядывало смущенное личико девушки, чуть постарше Сони.

– Добро пожаловать, гости дорогие! – расплывшись в улыбке, произнёс он. – Никак древесину свою молоть? Во-о-н, фермеры мне уже подвезли для вас лесины, всё как договаривались. Да, знакомьтесь, – мельник сделал шаг в сторону, – новенькая моя. Девчонка с фермы героя нашего, Майка, земля ему пухом. Их дом-то совсем разорили, мужики погибли, вот – приютил.

Так началась для Ерёмина странная и непонятная работа на мельнице, продолжавшаяся несколько дней. По указанию Сони он ошкурил дубовые брёвна, распилил их на маленькие полешки, наколол тонкими щепами. Затем щепы перетёрли мельничными жерновами, превратив в рыхлую бесформенную массу. Целый день он посвятил тому, чтобы перенести эту массу в два больших чугунных чана, залить водой, а затем с помощью пехтилы – большой деревянной ступы – истолочь так, чтобы окончательно разъединить волокна и превратить содержимое чанов в ровную кашицу молочного цвета. Когда работа была закончена, мельник выдал Соне и Ерёмину две небольших деревянных рамы с натянутой металлической сеткой. Ею нужно было зачёрпывать из чана кашицу и трясти, чтобы стекла вода и волокна сволайкивались в единый лист. Затем рама переворачивалась, вытряхивая мокрый лист на сукно, сверху клался ещё один кусок сукна, на него – снова лист. Когда стопа достигала трёх десятков листов, подходил Стас и уволакивал её под специальный пресс в помещении мельницы.

– Ты мне скажешь, наконец, что мы всё-таки делаем? – не выдержал в один из дней Ерёмин.

– Бумагу, – холодно ответила Соня, давая понять, что дальнейшего разговора не получится.

Ерёмин вздохнул и продолжил трясти раму над чаном. Когда кипа вынималась из-под пресса, то сукно убиралось, а почти готовые бумажные листы развешивались на верёвках – сушиться. Зачем им нужна бумага, Ерёмин так и не спросил. Он думал о другом. О том, что им с Соней обязательно надо объясниться. И начать этот нелёгкий разговор придётся именно ему.

На обратном пути Сергей трясся в телеге и насвистывал мотив одной из баллад Маралина. Подосинкина сидела впереди, с поводьями в руках, не оборачивалась и молчала. Но её затылок и гордо выпрямленная спина были весьма красноречивы.

– Было время, – негромко начал Ерёмин переводить в слова сумбурные мысли, теснившиеся в его голове, – было время, когда я думал, что любовь – это просто партнёрские отношения. Тебе нравится женщина, а ты ей, и вы договариваетесь с ней встречаться в течение года. А через год – никаких тебе обязательств, ни даже воспоминаний. – Соня сидела, замерев, но Сергей видел, что её плечи напряглись. – Так жить удобно и просто, – продолжил он. – Но это ненастоящая жизнь. Настоящая жизнь – это когда любовь не прекращается через год. И через два. И через три. Она вообще никогда не заканчивается. Вот я, например, люблю Соню Подосинкину. Люблю её больше всех на свете. И знаю, что никогда её не забуду. Но… – Ерёмин замолк, боясь оскорбить Соню, а она не собиралась ему помочь. – Но есть человек, перед которым я в долгу.

– Ту другую ты любишь больше, – буркнула Соня, не оборачиваясь.

– Неправда! – воскликнул Сергей. Он не хотел говорить с Подосинкиной о Синицыной. Что он ей мог сказать? Он и сам-то ничего толком не понимал. О Женьке он не вспоминал давным-давно, просто не приходилось в последнее время, но вот сейчас, когда речь зашла о ней, он почувствовал, что в душе его зашевелилась тоска. Женька не ушла из его сердца, лишь деликатно уступила место новым впечатлениям. Ждёт ли она его? Это не так уж важно. Он всё равно вернётся, хочет она того или нет, он вытащит её из этого мёртвого города, из этой бесплодной жизни, он спасёт её. Без Синицыной он никогда не узнал бы, что на свете есть что-то, кроме длинной скучной линии между инкубатором и аннигиляторием. Он никогда бы не познакомился с Мастером. Никогда бы не оказался на ферме. Не увидел бы живого зверя. Не попробовал бы настоящего борща. Не сражался бы бок-о-бок с друзьями с бесчисленной ордой диких. Не спас бы крошечного чечушонка. Не узнал бы о распятом Боге, которого дикие называют Господином Неба и Земли, а чечухи – Отцом-Небом. Четыре месяца назад Женька казалась ему самым образованным человеком на свете, но сейчас её знания представлялись ему каплей в океане, в который он только-только вступил. Как объяснить ей, что сидит она лицом к луже? А надо всего лишь повернуться в другую сторону, и сделать один шаг. И океан откроется тебе.

– А у Стаса, между прочим, пять женщин, – невозмутимым голосом прервала молчание Подосинкина. – И ничего, все довольны. Иззвены, как хотят, так и живут.

– Ты не понимаешь разницы? Стас очень хороший человек. Может быть, для него так и правильно. Но я никогда не смогу обращаться с тобой так, как он со своими женщинами. Ты для меня намного важнее. – Ерёмин вспомнил Ксюху и чечушонка. – Не обижайся, но я к тебе отношусь, как мама к своему детёнышу. Ты для меня всё, – Сергей испугался, что Подосинкина вновь обидится.

– Как кто? – вдруг прыснула Соня.

– Ну ты же знаешь, что чечухи-отцы не так любят своих детей, как мамы. А я тебя именно так: нежно-нежно… – Ерёмин пересел поближе к переду телеги и ласково погладил Соню по голове. Он улыбался. И думал, что он самый большой, самый глупый, самый законченный в мире дурак.

36

Утро на ферме выдалось прохладным. По ночам восточный ветер гнал через окрестные дубовые рощи густые белые туманы, оставляя на листьях и траве влажные следы, а днём их жадно вылизывало тёплым красным языком Солнце. Воздух прогревался градусов до тридцати, чтобы вечером опять остынуть, принося желанную прохладу. Поёживаясь, Ерёмин взобрался на башню, держа в руке дымящуюся кружку горячего чая. Ксюха, утомлённая ночным дежурством, спала в углу, завернувшись в большой и тёплый Ванин плащ. Немного подумав – пара неторопливых глотков из кружки – Сергей решил её не будить: пусть покемарит немного, днём всё одно не дадут выспаться девчонке. С одной стороны, конечно, заснувшему на посту положена суровая выволочка, и это правильно, а с другой… Нет, пускай ещё поспит. Жалко.

Ксюху привёл на ферму Ваня. Как-то, разговорившись с Сергеем, он скупо поведал её историю. Сбежав из воспитательного дома, где девчонку постоянно ругали за излишнюю мечтательность и рассеянность взрослые, и донимали насмешками сверстники, она почти год пряталась на одном из заброшенных островков Петербурга. Островок был совсем крошечным, некогда стоявшие здесь строения превратились в руины, скрыв под собой старинные подземные галереи. В них-то, через случайно обнаруженный проход, и попала Ксюха. В галереях стояли покрытые вековой пылью мраморные ящики с тяжёлыми крышками. «Должно быть, драгоценности, – подумала девочка, медленно двигаясь между ящиками. – А, может быть, вещи…». Она попыталась приподнять одну из каменных крышек, но силёнок не хватило: та даже не сдвинулась с места. Зато убежище оказалось идеальным: взрослым здесь нечего было делать, а детям ходить на заброшенный остров запрещалось. Свой электронный навигатор Ксюха утопила в Неве, предварительно усердно раздолбив камнем: возвращаться назад она не желала. Теперь она была сама по себе: маленький свободный человечек, обиженный на весь знакомый ему мир. Могла сидеть целыми ночами до утра (попробуй не уснуть в положенный час в воспитательном доме и пропустить учебный сеанс гипносна!) и рассматривать звёзды, могла плескаться в холодной воде Невы, фантазировать с закрытыми глазами, спрятавшись между руин или разрисовывать кусочком старинного кирпича стены гелерей странными и только ей понятными рисунками. Потребности в общении она не ощущала, ей было хорошо одной. Особенно после того, как, разобрав один из завалов, девочка обнаружила комнату со старыми книгами и журналами. Читать не в вирте было непривычно, но теперь у Ксюхи было несколько десятков собеседников. Они стояли на полке и терпеливо ожидали своей очереди. Только вот еда… Еду приходилось воровать. А для этого – вылезать в город. И пугливо пробираться по его улицам, отчего душа уходила в пятки, а, может, вообще покидала тело – так становилось боязно, хоть кричи.

Зима выдалась короткой и тёплой, тут Ксюхе повезло. А весной, в один из солнечных мартовских дней, в её убежище неожиданно появились посторонние. Ксюха только что вернулась с очередной вылазки за едой: притащила целый пакет растворимой синтетической каши, и едва успела пристроить его в углу, как услышала негромкий шорох, затем стук от упавшего камня и, наконец, мужской голос:

– Здесь что ли?

«Неужели выследили»? – пронеслась перепуганная мысль. Стараясь не шуметь, девчонка отступила и спряталась за одним из мраморных ящиков.

– Здесь, спу-пу-пускайся, – ответил второй голос, чуть заикающийся и более юный.

Послышался шум, а затем удивленное мужское восклицание:

– Ни черта себе!

– Никто не зна-знает, – в Ксюхино убежище спустился второй незнакомец. – Случайно года два назад на-на-набрёл. Как думаешь, Вовка, что в них?

– Сейчас узнаем! – оптимистично заявил Вовка. – Тяжеленная какая… Ну-ка, парень, доставай ломики. Ты с той стороны, я с этой…В щель вставляй, видишь, тут паз? Ну, раз-два! Ага, двинулась, двинулась! Ещё давай, вот так, ага… Навались, толкаем…

По ушам Ксюхи словно взрыв ударил: мраморная плита, выбравшись из пазов и подталкиваемая незнакомцами, свалилась на пол, подняв облако пыли. Мужчины дружно чихнули – раз, другой, а потом…

– Что это? – раздался в тишине голос парня, неожиданно переставшего заикаться. – Вовка, он живой?

– Мёртвый… – как-то глухо ответил его спутник.

– А почему… – начал было парнишка, но Вовка не дал ему договорить.

– Потому, – отрезал он, и после паузы добавил: – Эти ящики – саркофаги, вот что это, парень. Слышал я о таком, но самому видеть не доводилось. Вот уж не думал, что посреди города… Знаешь, Ванюха, по-хорошему бы нам вернуть крышку на место надо, но не поднимем.

Он немного помолчал, и повторил:

– Нет, не поднимем. Пошли отсюда, саркофаги трогать нельзя.

– Почему?

– Пошли, говорю! Много будешь знать – помрёшь скоро.

Едва они выбрались наверх, как Ксюха тихонько выскользнула из своего укрытия и подошла к открытому ящику. Мертвецов она не боялась, пепел он и есть пепел. И человеческий ничем не отличается от обычной золы вперемешку с пылью. Но в саркофаге, как назвал его Вовка, находился вовсе не пепел. В потерявшей цвета, полуистлевшей, старинной одежде лежал в нём иссохший человек. На вид он был ужасен: кожа да кости. Казалось, страшный человек этот никакой не мертвец, он просто уснул, но сейчас откроет глаза и посмотрит прямо на Ксюху. Не помня себя от ужаса, девчонка заорала благим матом и…потеряла сознание. А когда очнулась, то увидела, что над ней склонился парень, чуть старше её.

В подземелья Ксюха больше не вернулась. Вовка поселил их с Ваней в настоящей городской квартире у знакомого иззвена. Иззвен был шумным, вспыльчивым и грубым, постояльцев нагружал тяжёлой работой, громко кричал да нередко возвращался домой пьяным. Но они терпели. Они очень быстро подружились: Ксюха и Иван. Он тоже оказался беглецом из воспитательного дома, только успел поскитаться по Загородью, поработать то на одной, то на другой ферме, даже попасть на пару месяцев в банду диких, но так нигде и не прибился. Пока не встретил в одном из посёлков Вовку. Смышлёный парнишка понравился копальщику, и тот нанял его за харчи помощником. А потом, видя, что жизнь скитальца пацана не прельщает – ему бы на одном месте осесть, пообещал отвести в город и пристроить у знакомого. Ну вот…пристроил…

Незаметно пролетел месяц, другой, вернулся в город откуда-то с севера Вовка, разругался с хозяином квартиры вдрызг – не до оскорблений даже, до драки. Оказалось, иззвен пропил за время его отсутствия чуть не половину оставленных на хранение находок. Забрав оставшееся, Вовка кликнул за собой ребятишек и увёл их с собой. Далеко увёл. Так далеко, что даже организуй за ними погоню (хотя, кому оно надо?), их ни за что бы не отыскали. Так Ваня и Ксюха оказались у Пафнутия на ферме.

37

Ерёмин допил последним глотком полуостывший чай, поставил на крохотный столик кружку и оглянулся на девчонку. Та словно почувствовала, распахнула глаза и торопливо заявила:

– Я не сплю!

Попыталась встать, но запуталась в плаще и, чуть не упала на пол. Ерёмин коротко хохотнул, и собрался отпустить добродушную шутку, но тут краем глаза заметил движение на дороге.

– Вставай, Ксюха! – резко приказал он. – Идёт кто-то.

К ферме по невылизанной ещё от тумана дороге, подходили двое путников. Лиц было не разглядеть, но не чечухи, явно. Не та фигура, не те движения. Люди это были, и судя по росту – мужчины.

– Кого это к нам в гости несёт? – прошептал с тревогой Ерёмин.

– Может, из Звенигорода? – Ксюха уже стояла рядом. – Или фермеры? Нет, не фермеры – одёжка не та.

Путники их тоже заметили.

– Эй, смотри, есть кто-то! Есть! – неожиданно заорал один из них и принялся радостно пританцовывать на ходу.

– Кто таков? – грозно выкрикнула Ксюха. – А ну, стой!

– Ксюха, ты что ли?! Это же я, Вовка!

Это действительно был Вовка, а вместе с ним пришёл и Мастер. Лето оба провели вне Москвы, но так совпало, что в город они вернулись в один и тот же день. А на следующее утро был включен на полную мощь купол. Теперь не то, что иззвены, даже те, кому официально необходимо было покинуть город, вынуждены были отложить свои поездки. Самолёты не летали, на выходах из города двенадцатое звено заменили восьмым, а сами посты усилили втрое – всё говорило о том, что за куполом происходит что-то страшное. А тут ещё слухи, которые расползлись среди иззвенов от пришлых из Загородья: говорили о толпах чечухов, бегущих на юг, и о какой-то неведомой, жуткой, опасной силе, что согнала их с привычных мест обитания. Впрочем, для обычных горожан словно ничего и не случилось: самолётами они летали редко, за город не выбирались, с иззвенами дел почти не имели, а в официальных новостях по поводу закрытия купола царила полная тишина.

Едва открылся купол, как Мастер и Вовка, измученные неизвестностью и тревожными слухами, покинули город и поспешили на ферму. Идти пришлось в обход, минуя Овражину, лишних полсотни километров, и за всё это время им не встретилась ни одна живая душа.

Всё это они рассказали фермерам потом, а в первые минуты встречи были только радостные восклицания, смех и объятия. Через четверть часа пришедшие сидели в трапезной, сняв сапоги и устало вытянув ноги, и слушали сбивчивый пересказ событий – рассказывали все разом: Соня, Ваня, Игорь, даже Ксюха, и только Ерёмин больше молчал, смущаясь от того, как расписывали его подвиги друзья. Вскоре в трапезной появился Пафнутий, приветствовал гостей, благословил завтрак и, шепнув несколько слов Джону Матвеевичу, увёл его с собой.

Завтрак получился весёлым, шумным, почти праздничным: как-то само собой забылось, что на ферме полным-полно неотложных дел. Забылось-то забылось, но все же ненадолго. Первой, как ни странно, забеспокоилась не Соня, а Ксюха. Вздохнула громко, неохотно поднялась и пошлёпала к двери.

– Пойду Артюшку покормлю, – заявила она. – Небось ноет уже. Услышал, что чужие пришли – спрятался.

– У вас ещё один фермер? – заинтересовался Вовка.

– Угу, – ухмыльнулась девчонка. – Фермер. Чечух он.

– В плен взяли?

– Это он нас в плен взял, – вставил Маралин. – Носятся тут с ним некоторые, как с писаной торбой. Особенно вот она, – он ткнул пальцем в Ксюху, – и Пафнутий. Думают, из чечушонка человека можно вырастить. А я считаю, напрасная это затея!

– Так это малыш что ли? – не отставал Вовка. – А ну подожди, я тоже посмотреть хочу!

И они с Ксюхой отправились кормить Артюшку, а вслед за ними, подумав, увязался и Маралин. Остальные вдруг разом вспомнили, что у них тоже есть свои неотложные дела. День прошёл в насущных заботах по хозяйству, и Ерёмину как-то недосуг было разговаривать с гостями, да и видел он их до того лишь раз. Вовка мелькал то тут, то там, неизменно сопровождаемый Маралиным, который ходил за ним, разинув рот: мальчишка никогда до тех пор не встречался с настоящим копальщиком. Любознательность гостя поражала: он даже зачем-то смотался не то на мельницу, не то на соседнюю ферму – Ерёмину недосуг было расспрашивать, да не особо и знать хотелось. Сергея томило тяжёлое предчувствие. Словно вот-вот должно случиться нечто, что снова перевернёт его жизнь – как тогда, в городе. Отчего-то он твёрдо был уверен: Пафнутий и Мастер ведут разговор о нём. Не всё время, конечно, о нём, только в самом главном, но от этого его судьба изменится раз и навсегда. Он почти не удивился, когда уже ближе к вечеру, к нему подошёл Мастер и позвал с собой, неожиданно назвав по имени-отчеству:

– Завтра, Сергей Алексеевич, уходим в Москву. У тебя есть вечер, чтобы проститься с друзьями.

– Зачем в Москву? – удивился Сергей. – Я не хочу!

Но Мастер в ответ лишь усмехнулся – грустно и по-доброму, как усмехаются в ответ на слова ребенка – похлопал Ерёмина по плечу и, молча, вернулся в церковь. Сергей долго стоял, смотря на закрытые двери и пытаясь совладать с нахлынувшими чувствами. Предчувствие не обмануло: жизнь его снова менялась, и он чувствовал, что перемены эти необратимы.

Вопреки пожеланию Мастера, Ерёмин решил попрощаться с друзьями утром. Вышло очень трогательно: Ерёмину наговорили столько добрых слов, что он невольно засмущался. Ваня крепко жал руку, говорил, что Ерёмин теперь настоящий фермер и зазывал обязательно вернуться на ферму на следующий год. Вовка сообщил, что собрался к Тёмному морю, там, мол, нашли под водой древний город, но в следующий раз, если Ерёмин захочет, он с удовольствием возьмёт его с собой. Ксюха расцеловала в обе щеки, и даже вертевшийся вокруг неё чечушонок пролепетал что-то на своём полупонятном языке. Ерёмин потрепал его по голове и, неожиданно для самого себя, наклонился и поцеловал в лоб. Маралин долго ожидал своей очереди, а потом, на прощание, прочитал своё новое стихотворение.

 
В край, где он ни разу не был,
в край без горя и разлук
полз по глиняному небу
солнца жёлтого паук.
 
 
Плёл рассветы и закаты
по пути из спелой ржи,
облака из мягкой ваты,
из простой воды дожди.
 
 
И ночами на свирели
в отражении Луны
воробьи и свиристели
пауку свистели сны.
 
 
О счастливом дальнем крае
и о трудностях пути,
в путь-дорогу наставляя
через новый день ползти
 
 
вдаль по глиняному небу,
через звёзд погасший луг
в край, где он ни разу не был,
в край без горя и разлук.
 

Лишь Соня не принимала участие в этих проводах. Она собирала рюкзаки, укладывая еду на дорогу, кипы листов бумаги, изготовленных на мельнице да бутыли с загадочной жидкостью, которую настаивала в июне из замоченных дубовых листьев. С Соней они простились вечером. Прощание это было грустным и нежным: они долго сидели под ночным небом и вспоминали о своей первой встрече, о вишневом саду в Жаворонках, о походе через Овражину и прошедшем лете на ферме. Уходя, Соня грустно улыбнулась и неожиданно произнесла:

– За Женька не волнуйся, в суп не пойдёт.

Утром, когда Сергей с Мастером вышли за ворота, и фермеры стали расходиться по своим делам, Подосинкина ещё долго стояла, глядя на удаляющиеся фигурки путников, и после того, как они совсем скрылись из виду, смахнула слезинку и отправилась назад, в трапезную.