Текст книги "Рецепт вранья"
Автор книги: Одри Дивон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
7
За пару-тройку недель я более или менее освоилась. Покупатели к нам заходили однотипные – средний класс, секретарши в шмотках из испанских универмагов, будущие домохозяйки, с пальцами уже слегка траченными слишком частым употреблением моющих средств, и женихи в костюмах-тройках. От них веяло недолговечной радостью, которой вскоре – это чувствовалось – предстоит сгинуть под тоннами разогретых в микроволновке блюд, яростным детским плачем (зубки режутся!) и бессонницей конца месяца, когда непонятно, на что жить до зарплаты. Я смотрела на них и угадывала, как начнут преждевременно стареть их руки, покрываясь пятнистой сыпью, мозолями и шрамами. Меня восхищало то непостижимо веселое смирение, с каким они, улыбаясь во весь рот, дружными рядами шагали на гильотину. Полагаю, ежедневное близкое общение со всей этой публикой стало для меня самой надежной прививкой против брака. Впрочем, мне нравилось ощущать себя хозяйкой зала, точно знающей, где что лежит, и способной с закрытыми глазами найти в подвале нужную модель. В этой лавке я чувствовала себя как дома. Привыкла к абсурдным требованиям клиентуры. На работу являлась вовремя, консультировала покупателей – не всегда удачно, зато без нахальства, и с нетерпением ждала обеденного перерыва, чтобы остаться с глазу на глаз с девчонками.
В тот день Синди за обедом сообщила нам, что познакомилась с одним человеком. Даже ее смелое декольте сияло широченной улыбкой. Лола выслушала новость с материнской подозрительностью. «Кем он работает? Опять какой-нибудь бармен, мечтающий стать киноартистом?» Ничего подобного, затрясла головой Синди. Он специалист по финансам, хорошо получает. Красивый. Обаятельный. Похоже, словарь Синди включал в себя от силы десятка полтора лексических единиц. Очевидно, в отсутствие технических средств, потребных для осмысления сложности окружающего мира, жизнь невероятно упрощается. Лола тем временем продолжала наступать, облизывая перепачканные майонезом пальцы. «Где ты с ним познакомилась? В ночном клубе? Ха, значит, он бабник». Но Синди не сдавалась. Удары она принимала со стойкостью боксера, не моргнув глазом. Старая Огюстина, как обычно, делала вид, что поглощена мытьем стаканов, а сама, ушки на макушке, не пропускала ни слова из нашего разговора. К третьему раунду она решила, что арбитру пора вмешаться.
– Отстань от нее, Лола! И почему тебе так неймется, если у людей все хорошо? – спросила она.
Глаза Лолы выстрелили смертоносной пулеметной очередью.
– Моешь стаканы, Огюстина, и мой себе! Ты, что ли, будешь ее утешать, когда через три недели ее финансист свалит с болгарской манекенщицей?
– Может быть, этого не случится, – позволила себе заметить я.
– Ты еще будешь тут рассуждать! – рявкнула Лола. – Вы что, клуб организовали? Лига защиты права на несчастную любовь? Я давным-давно знаю Синди и знаю, чем кончаются ее романы. Ничем хорошим.
Синди наконец соизволила опустить голову к своему декольте, с которого слетела вся веселость.
– Ну конечно, опять я выступаю в роли монстра, – снова заговорила Лола. – А все почему? Потому что ты, Синди, не удосужилась рассказать этим адвокатам, которые спешат тебе на помощь, что это твоя третья попытка выйти замуж. Причем первые две с треском провалились. Первый джентльмен бросает мадемуазель в двадцати метрах от алтаря, потому что неожиданно понимает, что любит не невесту, а ее подружку. Классика жанра! Но ничего, горький опыт – тоже опыт, и ровно через год она заключает помолвку с еще одним кретином, на сей раз итальянцем. Правда, длится счастье недолго – всего несколько дней. А потом он собирает вещички. Без него дела на родине пришли в полный упадок, и вообще у него ностальгия. Странно, но, пакуя чемодан, наш возлюбленный с горячей южной кровью кое-что забывает. Нет, он взял и зубную щетку, и крем от солнечных ожогов. А забыл он предупредить свою невесту. И вот приходит она вечером с работы, а тут такая радость – жениха и след простыл! Но Синди у нас – злостная рецидивистка. Ну не желает она свыкнуться с идеей, что судьба послала ей в дар иммунитет к священному союзу. Нет, она будет выпрашивать кольцо на палец у каждого встречного козла! В данный момент она работает над составлением мишленовского гида по всем придуркам Европы. Каждый раз клянется, что больше – ни-ни, и, как запойный пьяница, после первой же рюмки – опять за старое, опять пошла куролесить. Так что вы уж меня извините за недоверчивость, но, знаете ли, были прецеденты. А ты, Синди, зря молчишь. Ты можешь, конечно, закатывать свои дивные глазки и корчить из себя оскорбленную добродетель, но только в следующий раз, когда надо будет бежать к Жерару и слезно его умолять взять назад свадебное платье, потому что ты его так ни разу и не надела, ну разве что примерила, на меня не рассчитывай, ясно тебе?
Лола решительным жестом сунула руки в карманы пальто, явно опасаясь, что не сдержится и влепит кому-нибудь по морде. Развернулась на каблуках и ушла, оставив Синди размышлять над остывшим куском мяса. Занавес. Завсегдатаи ресторанчика были в восторге – будет о чем почесать языками до самого конца обеденного перерыва.
– Я знаю, что она права, – выдохнула Синди. – Но разве обязательно было говорить мне все эти гадости?
Выглядела она жалко – на кончиках ресниц дрожало готовое пролиться отчаяние. Если честно, мне ее переживания были до лампочки. Синди была для меня не более чем элементом декорации, притом таким элементом, без которого я бы с удовольствием обошлась, поскольку понятия не имела, как к нему относиться. Ее наполовину искреннему, наполовину наигранному горю не хватало подлинной красоты, чтобы во мне вспыхнуло желание ее утешить. И я тоже бросила ее и дальше сидеть над своей тарелкой. Совесть меня не мучила: она ведь вроде как привыкла к тому, что все ее бросают. Я встала и побежала догонять Лолу.
Она стояла на пороге магазина и нервно курила сигарету. «Ничего не говори. Позже поймешь, почему я это сделала», – не дожидаясь вопроса, сказала она, закрывая болезненную тему, как захлопывают дверь. Рядом с Лолой я терялась. Она ни секунды не сомневалась в том, что будущее докажет ее правоту, хотя грубость манер и резкость выражений не добавляли ей привлекательности. Одно я знала точно: моя жизнь стала гораздо интересней с тех пор, как в нее вошла Лола. В то же время я боялась слишком привязываться к ней, боялась ей доверять. Поделишься с такой своими слабостями, а потом она шмякнет их перед тобой на глазах полутора десятка чужих людей – извольте, это блюдо подают исключительно под соусом холодной злобы. Дружить с Лолой значило играть с огнем.
В бутик вошли три женщины, и в тесном помещении мгновенно стало шумно. Перекрывая звяканье дешевых браслетов и писк мобильников, они на ходу, не вынимая изо рта жвачки, перебрасывались идиотскими замечаниями. Сороки, сущие сороки. И ногти на руках – точно хищные клювы. Они сразу же направились к самым блескучим платьям. Лола подала сигнал тревоги. Платье выбирала одна из сорок – с конским хвостом и ярко-красным накрашенным ртом. Обе подружки стояли рядом и отпускали взаимоисключающие комментарии.
– Наверное, вот это возьму, – сказала невеста, хватая обильно обшитую кружевом модель, которую даже полуслепая шестидесятилетняя старуха не согласилась бы надеть на благотворительную вечеринку.
– Нет, ты что! – воскликнула подружка номер один. – Слишком выпендрежное.
– Ничего подобного! – отозвалась подружка номер два. – И вообще, чем выпендрежней, тем лучше! Пусть гости пялятся на тебя, а не на какую-нибудь цацу!
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – вежливо обратилась к ним я.
– Нет! – хором гаркнули обе гарпии, наконец-то сойдясь во мнении.
Но ненадолго, потому что тут же снова принялись спорить, перекрикиваясь из разных концов магазина.
– Конечно, бери бледно-розовое. Все знают, что ты уже не девушка.
– Ты что, спятила? Кого это сейчас интересует?
– А волосы забери наверх. Шикарно будет смотреться.
– Ни в коем случае! Нельзя открывать уши!
– Да ты лучше на свои уши посмотри! Африканский слон отдыхает! Нет, точно тебе говорю: к свадебному платью обязательно нужна высокая прическа!
Невеста терпеливо выслушивала обе спорящих стороны, не отдавая предпочтения ни той ни другой. Но, видно, свара подружек и ее достала, потому что она вдруг заорала: «А ну заткнитесь, мать вашу!» Наступила тишина, прерываемая тихим всхлипыванием и осторожным шмыганьем носом. Сколько же слез проливается в нашей лавчонке, с ума сойти. И это крайне редко бывают слезы радости, вот ведь что любопытно. Я приблизилась к примерочной, куда ввалилась будущая новобрачная. «Если вам так неймется, выходили бы сами замуж! – отчитывала она свою свиту. – И так голова кругом от этой чертовой свадьбы, а тут еще вы развопились, как две макаки! Послать бы все…» Подошла Лола. Мягко оттеснила меня от кабинки и обняла девицу. Как только она одна умела – совершенно материнским жестом. Девица и не подумала вырываться. «Идите погуляйте, а мы тут немножко поболтаем». Я принесла гарпиям кофе, но и с чашками в руках они продолжали вполголоса переругиваться. «А все из-за тебя. Вечно ты всем недовольна. Вот она и сорвалась». – «Из-за меня? Да как у тебя язык поворачивается? Сама все охаивает, и я же еще и виновата!»
Через десять минут появилась и невеста. Успокоившаяся, даже с легкой улыбкой на губах. Волшебство Лолы снова подействовало. Я подозревала, что у нее есть какое-то особое заклинание, способное заглушать все горести мира, – этакая семейная тайна, передаваемая по наследству на протяжении десятка поколений, – и не приведи господи посвятить в нее постороннего. Лола протянула ей визитку, на которой нацарапала свой телефон, и сказала: «Приходите через пару дней». И подмигнула, стирая последние следы недовольства. Три грации удалились, сверкая фальшивыми бриллиантами.
– Как ты это делаешь? – не удержалась я.
– Потом расскажу.
В этот миг откуда ни возьмись возник Жерар. Из ноздрей у него только что дым не валил. Оказывается, наш толстячок все это время наблюдал из укрытия за разворачивающейся сценой. И она его отнюдь не вдохновила.
– Так вот как ты окучиваешь покупателей? Не мотай башкой, паршивка, я все видел! Девки готовы полмагазина скупить, а ты что делаешь? Кривляешься перед ними, изображаешь мать Терезу, отпускаешь ни с чем, а на прощание еще ручкой машешь? Слушай, а ты, случайно, не работаешь втихаря на моих конкурентов, а?
Он говорил пронзительным тонким голосом, от которого было больно барабанным перепонкам, но Лола как ни в чем не бывало продолжала складывать шаль.
– Не вмешивайся, – не оборачиваясь, ответила она. – Я знаю, что делаю. Она вернется. И придет одна. И тогда я ей впарю все, что захочу.
– Ну, смотри. В твоих же интересах, чтобы твои предсказания сбылись, мадам Солей [3]3
Мадам Солей – известная французская прорицательница, ведущая радиопередач и астрологических рубрик в журналах. Консультировала президента Франсуа Миттерана.
[Закрыть]ты наша. Иначе вылетишь отсюда как пробка из бутылки! А вместо выходного пособия получишь от меня пинок под зад. Это я тебе гарантирую.
И походкой игрушечного воина из конструктора «Плеймобил» потопал к себе в берлогу. Выгреб половину кассы и ушел, шарахнув дверью с такой силой, что несчастный колокольчик захлебнулся собственной трелью.
– Напугал! Сейчас от страха тоже задребезжим! – прошипела сквозь зубы Лола и уложила на полку стопку белья. Еще один шторм в героической биографии капитана Лолы.
Я чувствовала, как крепнут нити, привязывавшие меня к ней. Восхищение перед ней заставляло меня дорожить каждым рабочим часом. А фильмы, которые я по вечерам крутила у себя на стене, все больше начинали походить на боевики.
8
Жерар отпустил нас пораньше. Вечером он устраивал в бутике вечеринку для приятелей-игроков и в четыре велел нам выметаться. «Рафаэла, пойдешь со мной? Мне надо к няньке, за дочкой». Я с готовностью согласилась – от меня не убудет. Редкие минуты, проведенные в обществе Лолы за пределами «Свадьбы-2000», казались мне бесценными, создавая впечатление, что мы с ней подруги. Мы сели на автобус и покатили в сторону канала Де-л'Урк. По дороге она выспрашивала, что я делаю по вечерам, после работы. Да ничего особенного, призналась я, в основном сижу дома, книжки читаю. Ну мужик-то у тебя есть, продолжала допытываться она. «Ты же не хочешь сказать, что ты птенчик, только вчера выпавший из гнезда? Хоть кто-то до тебя дотрагивался?» В моем активе имелась единственная любовная история, более или менее достойная этого названия. Два года назад я познакомилась с Никола. Он был старше меня и выдавал себя за сценариста. Мы встретились в гостях, не знаю, что мне в нем понравилось, возможно, меня подкупило то, что он проявил ко мне интерес. Очевидно, виной тому полнейшее отсутствие опыта, но, когда он заявил: «Оправдания – смерть для отношений», я решила, что он великолепен. На самом деле я просто не поняла, что он имел в виду. После третьей ночи он убедил меня, что мы должны жить вместе, тем более что ему пришлось убираться из прежней квартиры, за которую он не платил уже восемь месяцев. Так что по духу мой первый роман напоминал стилистику арендного договора. Разумеется, он производил на меня сильное впечатление, особенно своей самоуверенностью и капризными размышлениями, куда бы нам пойти, – при том, что большую часть времени торчал дома. Это был настоящий мужчина с чисто мужскими заскоками, способный, например, убить три часа времени на изучение инструкции по использованию кофемашины. Образец зятя, какого мои родители хотели бы видеть в последнюю очередь. Со мной он с самого начала повел себя по-свински – на всякий случай, чтобы ни на что особенно не рассчитывала. Врал про деловые встречи, которых не было и в помине, про то, что ему вот-вот сказочно повезет, врал, что едет к другу работать над текстом нового сценария, а сам таскался по бабам. Но, и это самое противное, врал он совершенно неубедительно, лишний раз демонстрируя, что в общем-то ему на меня плевать. Все его враки были настолько грубо шиты белыми нитками, что не имело никакого смысла их разоблачать. Но, поскольку я была несчастна, а родители искренне ненавидели этого неудачника, я внушила себе, что переживаю волнующую историю любви, отказываться от которой нельзя ни в коем случае. Я даже пыталась закатывать ему семейные сцены – с нулевым результатом. Разве он меня не предупреждал: «Оправдания – смерть для отношений»? Вопреки всяким ожиданиям, он, видимо, слишком держался за меня, чтобы пойти на риск и внятно объяснить, откуда на журнальном столике в гостиной взялся счет за ночь в отеле. Я упорно и терпеливо все это сносила. И слушала, что он мне плел.
Все его разговоры сводились к одной излюбленной теме – как у него что-то там такое не заладилось и сорвалось. Из-за этого все его существование окрашивалось в свинцово-тревожный предгрозовой оттенок. Небо над ним вечно трещало по всем швам – даже если на горизонте не наблюдалось ни облачка. Страх перед безжалостной стихией нарастал в нем крещендо. Чем я могла ему помочь? Только ждать вместе с ним, пока не кончится ливень. А потом разогнать над ним запах серы и приложить к его бледному лбу свою ласковую ладонь. Время оставило на его лице глубокие отметины. Ко мне он относился как к некоему постороннему предмету, существующему на обочине его сознания. Наше общение сводилось к его пространным монологам, выражавшим сложное состояние его мозговой деятельности, вникнуть в суть которой мне было не дано. Зато за мной оставалось право в любую минуту отцепить свой вагон от его локомотива. Он не подталкивал меня к этому, но и не отговаривал. В том, что касалось нашей связи, все решения принимала я – ему было не до того, дай бог с собой-то разобраться, навести порядок в мыслях и понять, что он за птица. Частенько по вечерам, возвращаясь домой, я обнаруживала его в полном раздрае. Он походил на человека, пытающегося собрать воедино части рассыпанной головоломки, невидимыми записками-напоминалками расклеенные по всем стенам. «Подумать об оплате счетов». «Подумать о звонке брату». Он редко о чем-нибудь думал без предварительного настроя. И никогда – обо мне. При этом он бессильным обломком кораблекрушения валялся на диване. По квартире разносились приглушенные звуки старого джаза. Мне приходилось пускаться во все тяжкие, чуть ли не танец живота исполнять, чтобы пробудить хоть каплю интереса к себе, напомнить, что вот она я – здесь, живая, существо из плоти и крови, склоняюсь к твоим плотно сжатым губам, готовая целовать твои сомкнутые веки.
Попытка вынудить его к общению превращалась в ежевечернюю битву, которую я доблестно вела за ужином. Иногда он слушал, глядя на меня затуманенным взором; я чувствовала, что он поставил картинку на паузу и прокручивает в голове совсем другое кино. Иногда говорил сам – о своих делах, которые, разумеется, шли из рук вон плохо. Порой наши словесные потоки все же пересекались. Обычно это случалось после бокала вина, как правило лишнего. Минут на двадцать мы переходили на одну длину волны и делали друг другу откровенные признания. К счастью, потом наступала ночь, примирявшая между собой наши два разрозненных существования. А сон стирал как губкой разделявшие нас световые годы.
Но в конце концов я просто устала. Предпочла замкнуться в собственных мыслях, воздвигнув вокруг себя стену равнодушия. Теперь я отбивала его отчуждение назад, словно теннисный мячик, целя в лицо. А потом мы вообще перестали замечать друг друга, хотя по-прежнему жили под одной крышей. Только наши зубные щетки еще прижимались друг к другу. И вот одним субботним утром, роясь на книжной полке в поисках папки с документами, я вдруг обнаружила его стоящим рядом и даже вздрогнула от удивления. Он, кажется, тоже. Поразмыслив, мы решили, что расстанемся без скандалов. Красиво и романтично – в связи с истечением срока контракта.
– И это все? – спросила Лола.
– Да.
– Знаешь, иногда ты меня пугаешь. Слишком мало у тебя пороков, – подытожила она.
Ее вердикт меня не слишком обрадовал. Но я поняла, что должна делать: проследить, чтобы разговор больше никогда не касался обстоятельств моей жизни. Она, в свою очередь, рассказала мне массу поразительных вещей о том времени, когда жила в квартале Гут-д'Ор и выкручивалась вовсю, перебиваясь случайными заработками и мирясь с присутствием каких-то случайных мужиков, которые, появляясь, хотя бы набивали ей холодильник. Как-то она даже две недели проработала на доставке пиццы, пока не нарвалась на одного любителя американского пива, который до того изголодался – и не только по запеченному сыру, – что ей пришлось срочно уносить ноги, на прощание оглушив его каскадом отборных ругательств.
Что ни говори, а у пакостей, подстерегающих тебя откуда не ждешь, есть своя география. В кварталах, где протекало существование Лолы, их чисто статистически насчитывалось больше, чем в других местах, как будто сама атмосфера благоприятствовала их воспроизводству. Кроме того, она начала баловаться наркотой. Сначала понемножку, за компанию со своим тогдашним хахалем, просто чтобы вечер прошел веселей. Но полумеры никогда не были ее коньком, и она быстро покатилась под горку. Через два месяца после своей первой дорожки она уже сходила с ума по кокаину. Принимала снотворные, чтобы отрубиться, и стимуляторы, чтобы прийти в себя после отключки. В медицинской терминологии она разбиралась слабо, а на побочные эффекты плевала с высокой колокольни. Заглатывала таблетки горстями, как ребенок карамельки. Вся ее жизнь превратилась в чередование искусственно вызываемых реакций. Она подошла к самому краю пропасти. Мир потерял над ней всякую власть. До нее не доходила даже самая примитивная внешняя информация: какое нынче время года, какая на улице стоит погода, который теперь час. Она прислушивалась только к себе. Внутри у нее завелся безумный ученый, который и указывал ей, что и как делать со своим телом.
Свою поддельную жизнь она проживала с двадцатиминутным по отношению к реальности сдвигом, цепляясь за чудеса фармакологии как за спасательный круг. Каждая пилюля соответствовала определенной эмоции. Если кому-нибудь случалось при ней пошутить, она продолжала сидеть с каменным лицом, пока не примет голубенькую таблеточку эйфорического действия, и четверть часа спустя – пожалуйста, уже улыбалась во весь рот. Если ее бросал мужчина, она принимала розовую таблеточку – релаксант, понижающий уровень control freaks [4]4
Здесь:самоконтроль (англ.).
[Закрыть], подразумевающий презрение ко всему на свете, – еще четверть часа, и у нее по щекам струились слезы. Если за столом друзья к концу ужина начинали позевывать, она принимала две серые таблеточки, восстанавливающие нормальный сон, и прикрывала глаза одновременно с остальными. Что у нее оставалось своего? Только память. Ей еще удавалось кое-как соединять вместе то, что всегда выступает в связке, правильно подбирать пары «поступок – эмоция» и не выделяться на общем фоне. Выглядеть нормальной. С пятнадцатиминутным опозданием.
А потом все пошло мешаться. Она путала таблетки. Видела сны наяву. Наблюдала солнечное затмение ночью и звездный хоровод средь бела дня. Каждую неделю заводила кучу новых друзей – таких же заторможенных зомби, пила с ними пиво и вела многочасовые дискуссии ни о чем, высасывая из них последние капли надежды, лишь бы продержаться на плаву еще хоть немножко. Панически боялась одиночества. Боялась часа, когда стены ее убогой комнатушки, похожей на гроб, заполнятся вялыми тенями. Утренними призраками. Призраками автомобилей. Это жизнь сигналила ей фарами. И настал день, когда она упала и уже не поднялась.
Наконец-то для нее настала вечная ночь, которой она так ждала. Сработал выключатель, отсекавший все ее страхи. Какое это было счастье – вновь обрести непосредственность физических реакций! Спасло ее собственное тело, решительно сказавшее ей «нет». Тело хотело следовать природным законам, хотело есть и стариться. Божок, прихотливо вертевший ею так и этак, скончался, оставив после себя одинокую маленькую женщину. Оставив ее на волосок от гибели.
Она сама не заметила, как профукала добрую часть своей жизни. По ее признанию, если бы в те времена ей перед смертью прокрутили все эпизоды ее бытия, она бы их не узнала. И попросила бы киномеханика сменить катушку с фильмом.
Она отчаянно сражалась против своего тела. Но оно ее обхитрило. «Если хочешь продолжать, валяй, – сказало оно ей, – но уже без меня». Тело наотрез отказалось быть ее соучастником в самоубийстве. Следующий месяц она провела в состоянии умственной комы. Женщины в белом заново учили ее нормальной жизни – питаться по часам и спать на чистых простынях. Различать день и ночь. Не ощетиниваться всеми иглами по поводу и без повода. Как на каникулах. Минус свобода и опасности.
Когда она самыми простыми словами рассказывала мне эту историю, я чувствовала одно – бесконечное умиление. И с ужасом думала о том, что мы с ней могли и не встретиться.
Мы так увлеклись бурным прошлым Лолы, что чуть не проехали свою остановку. Квартира няньки, расположенная на последнем этаже муниципального многоквартирного дома, больше напоминала сквот. В комнате вперемешку валялись сломанные игрушки и сновали орущие дети. Она открыла нам дверь, и мы увидели молодую взлохмаченную женщину, явно измотанную неравной битвой со всей этой оравой. Лейла – арабская девушка, которую Лола гордо именовала нянькой, сидела с соседскими детьми за символическую плату. У нас на глазах две девочки вырывали друг у друга лысую куклу.
– Лапуля, иди сюда, твоя мама пришла.
Лапулей оказалось юное создание, этакий Маугли городских джунглей. Короткая черная стрижка, большой не по размеру комбинезон и шпанистая походочка.
– А это кто? – ткнула она пальцем в меня, и в этом строгом жесте я угадала ее мать.
– Это моя подруга Рафаэла, я тебе про нее рассказывала, – ответила Лола. – Мы вместе работаем в магазине. Поцелуй ее.
– Еще чего! – фыркнула малявка и бросилась обниматься с матерью. – Я только тебя целую. Ты что, забыла?
Очевидно, откровенность принадлежит к числу заболеваний, передающихся по наследству, мелькнуло у меня. Поскольку было еще не поздно, мы зашли съесть по хот-догу в закусочной на берегу канала. Лапуля старательно разрисовывала себе рот кетчупом, повторяя: «Я – маленький клоун». Эта девочка сразу произвела на меня впечатление не менее сильное, чем ее мать. Та же самоуверенность, то же наплевательское отношение к тому, что о ней могут подумать другие. Та же повадка навязывать окружающим свою волю. Я пыталась ее развеселить, со стыдом ощущая себя кем-то вроде морального педофила. Но я ничего не могла с собой поделать – до того жаждала подружиться с этим ребенком. Она вскарабкалась мне на спину и стала отдавать приказы: беги, поворачивай, теперь в другую сторону, быстрее. Когда после тысячи исполненных мною цирковых трюков мы стали прощаться, она повисла у меня на шее и сказала: «Теперь ты моя подружка». Меня окатило волной облегчения. Да, изрядно мне пришлось попотеть ради столь скромной награды.
