Текст книги "По ту сторону лета"

Автор книги: Одри Дивон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

25

Не делай этого. Ты сама не соображаешь, что задумала. Письма просто так не пишут. Если нечего сказать, посылают открытку, три строчки: погода хорошая, привет из Пуэрто-Рико, до скорого. Но если человек берет на себя труд вложить лист бумаги в конверт, от руки надписать адрес, сбегать в ларек за маркой и дойти до почтового ящика, значит, он должен сообщить нечто важное. Поэтому хватит терзаться вопросами. Прошел уже двадцать один день, письмо так и так устарело. Считай, что оно потерялось в дороге. Выброси его. И даже память о нем похорони. Закопай подальше, в самом темном закоулке своей души.

Медленно, считая каждый шаг, я направилась в ванную. Он лежал, погруженный в душистую пену, нацепив наушники, и, прикрыв веки, двумя пальцами отстукивал по фаянсовому бортику ритм. У него над головой жужжала черная муха, но он ее не слышал. Его член плавал почти у самой поверхности воды, посреди пенных пузырьков, словно полуживое морское животное. Я присела на край ванны и опустила руку в прохладную воду. В летний зной, накрывший город обжигающей простыней, холодная вода оставалась единственным средством спасения. Он открыл глаза, и я протянула ему проклятое письмо с нарочито равнодушным видом, хотя сама чувствовала, как напряглось мое лицо и лоб перерезали вдруг ставшие глубокими морщины.

– Что это? – спросил он.

– Не знаю. Пришло на этот адрес.

Он взял конверт мокрыми пальцами, и на бумаге остались влажные пятна. Если мне чуть-чуть повезет, письмо упадет в воду, чернила расплывутся, послание навсегда растворится в мыльной пене, а я наконец освобожусь от идиотской неизвестности. «Спасибо». Он положил письмо на краешек ванны, снова натянул наушники и закрыл глаза. Я вышла. У меня гора упала с плеч. Письмо – ерунда. Ничего важного. Ну, разумеется, в нем и не могло быть ничего важного. Сейчас письмо соскользнет в воду. Вечно я жду самого плохого. А самое плохое совсем не обязательно случается.

Он со скучающим видом валялся на диване, закинув ноги на подлокотник. Последние несколько дней Арно пребывал в мрачном расположении духа. Даже по ночам из открытых окон веяло влажным жаром. Ни дуновения ветерка, шторы висели как мертвые. Вдруг Арно вскочил. Хочу прогуляться, сказал он. Надо сходить на Монмартр, забраться повыше. Там, на вершине холма, наверняка сейчас лучше. Есть в такую погоду совершенно не хотелось. Одна только мысль о горячей пище давила на желудок. Зато пить следовало как можно больше. В этом Арно не сомневался. И он как раз знал местечко, где подавали сногсшибательные коктейли. По его мнению, бороться с летней бессонницей лучше всего помогает водка. «Читал где-то. Кажется, Хемингуэй писал про это в какой-то книжке». Зверская жара, Хемингуэй, сногсшибательные коктейли… Ладно, Эжени, соберись, сегодня особенный вечер. Вот увидишь, еще до утра он сделает тебе предложение. Порвать ваш дурацкий контракт и уехать. Тебя он прихватит в качестве багажа.

Я попросила его подождать. В голове у меня зрел план. Я задумала сыграть по-крупному. Достала из шкафа длинное вечернее платье из темно-синего шелка, которое надевала всего раз, на свадьбу Жюстины, сестры Жоржа. В моем сознании оно навсегда осталось связанным с ощущением скуки – приличной, спокойной и невыносимой. Оно напоминало мне о мало симпатичной невесте, неуклюже вальсировавшей с молодым, но уже лысым женихом. Впрочем, само платье ни в чем передо мной не провинилось. Честно говоря, я извлекла его по очень простой причине: оно было на мне, когда я в последний раз ощущала себя красивой. Собственная отвага меня изумила. Втискивая ноги в туфли на шпильке – предварительно пришлось стереть с них пыль, – я воображала, как удивится Арно. Я прыснула за уши по капельке духов и, поддавшись внезапному порыву, решила сделать макияж. Подвела черным карандашом глаза и накрасила губы жирной красной помадой. Словно наяву передо мной возник образ Мариссы – я вдруг поняла, с каким удовольствием она заботилась о себе. Я смотрела на себя чужими глазами, оценивала, как выгляжу, и подбивала себя нанести на щеки немного румян. Я решила поставить на карту свою судьбу, не ожидая милостей от безжалостного времени. Я верила, что в глубине души Арно прекрасно понимает, каким будет самое правильное решение. А самое правильное решение – увезти меня с собой. Мы поедем путешествовать на те деньги, что я намеревалась ему отдать, будем жить в отелях с незапоминаемыми названиями, опустошать мини-бары и прогуливаться по неведомым бульварам с левосторонним движением. Да-да, мы бросим Париж и досуха выжмем весь мир, вдоль и поперек облетев его на самолетах. Все возможно, Эжени. Сегодня вечером все возможно. Все зависит только от тебя, от твоего умения и ловкости. Ты должна внушить ему, что это его собственная идея. Близится конец августа, Эжени. Как только вы переправитесь на ту сторону лета, тебе его уже не удержать. Он больше не будет принадлежать тебе, ты превратишься в старуху, и плачь тогда сколько душе угодно – ничего другого тебе не останется.

Арно ждал меня, по-прежнему лежа на диване. Он даже не переоделся – на нем была все та же майка с темными пятнами под мышками. При виде меня он вытаращил глаза, уронил на пол газету, которую читал, встал, приблизился ко мне, держа большие пальцы в карманах, и присвистнул: «Ну ни фига себе! У нас сегодня что, Рождество?» Его голос так и сочился сарказмом. У Арно было отвратительное настроение, но я на него не сердилась, понимая, что его измотала жара. «Не хочешь надеть пиджак? Просто чтобы доставить мне удовольствие?» – спросила я.

– Не хочу. Слишком жарко.

– Ну пожалуйста.

– Ладно, уговорила. Только тогда на голое тело. Устроит тебя такой расклад?

– Послушай, Арно, не упрямься. Мне хочется шикарно провести время. Ты вот вспомнил про Хемингуэя и водку, и я подумала, что… В общем, предлагаю перенестись в пятидесятые. Ни о чем не волноваться и пить до зари.

– Прекрасно. Только для этого совсем не обязательно наряжаться.

Он видел, что я обиделась, и пошел за пиджаком – единственным в его гардеробе коричневым вельветовым пиджаком с потертыми манжетами, купленным у старьевщика; он считал приобретение нового костюма пропагандой того образа жизни, который решительно отвергал. Сама я в шелковом платье, на каблуках и в мотоциклетном шлеме напоминала персонаж из футуристического фильма.

На улице нас сразу обдало теплым дыханием города, состоявшим из бензиновых паров и вони пищевых отбросов. Тишина казалась насыщенной нервной одышкой жителей столицы, отвыкших потеть. Чтобы вскарабкаться на «веспу», мне пришлось задрать платье чуть ли не до пупа. У меня за спиной словно выросли крылья; замечая, как пялятся на наш странный экипаж томящиеся в пробках автомобилисты, я с трудом удерживалась от того, чтобы не расхохотаться. Подъем на Монмартрский холм дался измученной «веспе» с трудом. На улице Лепик мотор попытался было заглохнуть, но Арно яростно нажал на акселератор: «Шевелись, старая кляча!» – и мы благополучно добрались до бара «Луна». В кои-то веки я обнаружила, что местечко мне нравится – лишенное примет времени, оно было в точности таким, каким я его себе представляла. В уютном полумраке теплыми пятнами светились небольшие настенные бра. Сколько, должно быть, здесь было жарким шепотом открыто сердечных тайн, сколько завязалось запретных союзов, сколько трепещущих рук нашли друг друга под столом!

Мы уселись в широкие кожаные кресла – в таких вполне мог сиживать Хемингуэй, хриплым голосом делая заказ на «Кровавую Мэри»: легенда гласит, что именно он изобрел этот коктейль, чтобы бдительная жена за запахом томатного сока не учуяла, что от него разит спиртным. Сейчас, кроме нас, здесь не было ни души. Заезженная джазовая пластинка непонятно для кого играла песенку тридцатых годов. К нам не торопясь подошел официант – пожилой дядька с черными волосами, приклеенными с помощью геля к острому черепу. Арно настоял на двух «Аврорах» – смеси шампанского, водки и клубничного ликера: «Мы же решили надраться, да? Ну так и нечего выпендриваться». Я согласно кивнула. Он, встрепенувшись, изменил заказ: не два коктейля, а четыре. «Подать одновременно?» – недоверчиво переспросил официант. Его длинное, землистого цвета лицо внизу заканчивалось узким прямым ртом, наводившим на мысль о перекладине креста. Он на миг замер, держа на весу ручку, словно надеялся, что мы передумаем. «Как пожелаете», – буркнул он наконец, одновременно пожав плечами и приподняв брови, и все так же, нога за ногу, потащился назад, к стойке.

В бар вошли два подозрительного вида типа – кожаные куртки, грязные джинсы. Заняли столик в глубине – нас они, кажется, не заметили. Закурили, не обращая ни малейшего внимания на пластиковую табличку с изображением перечеркнутой сигареты: таким закон не писан. Официанту, похоже, это было по барабану. Типы затеяли оживленную дискуссию на предмет наиболее эффективного способа извлечения из тела пули восьмимиллиметрового калибра. Один стоял за пинцет, второй – за скальпель. Кто они – два опустившихся хирурга или два киллера, не считающих нужным таиться? Поди разберись. Видишь теперь, Эжени? Я же тебе говорила. Все признаки налицо, и их все больше и больше. Странные люди, странное место, странная атмосфера. Как будто реальность получила заряд свинца в крыло. Говорю тебе, это твоя ночь. В эту ночь все возможно. Действуй осторожно, не давай себя провести, и все будет отлично.

В углу я заметила шестиугольный подносик, прикрытый потертым зеленым сукном, а сверху – пять кубиков костей.

– Покер на костях! Сыграем? – предложила я.

– Можно… – лениво протянул Арно. – Смотря на что играть…

Я встала, взяла подносик и перенесла на наш крошечный деревянный столик.

– Давай играть на вопросы.

– Это как?

– Тот, кто выигрывает, имеет право задать другому любой вопрос.

– Не больно-то впечатляет.

– У тебя есть идея получше?

– Нет.

Я собрала кости в горсть и бросила. Тупой стук, с которым они упали, заставил двух подозрительных мужчин вздрогнуть от неожиданности. Оба разом повернули к нам головы, а потом удивленно переглянулись, наверное, спрашивая себя, что мы могли услышать из их разговора. Арно начал играть без всякого азарта, но он так любил выигрывать, что скоро разошелся. По судорожному дрожанию его рук я легко догадалась, что в душе он игрок. Очевидно, до сих пор ему удавалось прятать от меня этот свой порок. Людей, подверженных ему, узнаешь сразу. Они не умеют противиться охватывающей их лихорадке и погружаются в своеобразный транс, напрочь стирающий черты личности и делающий их всех похожими друг на друга. Они притопывают ногой, без конца ерошат волосы, незаметно смахивают со лба капельку пота, слишком часто, сами того не замечая, подносят к губам бокал в надежде утопить в вине страх перед проигрышем.

Но сегодня удача, как заботливая мамочка, протянула мне руку помощи. Я отпивала глоток, заклинала кости выбросить три пятерки, а потом гипнотизировала их – и получала то, что хотела. Мне казалось, что в этот миг я держу в сложенных ковшиком ладонях судьбу и одним движением могу приказать ей принять желательный для меня оборот. Арно злился, а меня переполняло восторженное возбуждение. Через двадцать минут я выиграла свой первый вопрос. Он вздохнул, упал в кресло, бессильно свесил руки и заказал еще два бокала.

– Каким человеком была твоя мать?

– Ты говоришь о ней в прошедшем времени. Пер тебя уже просветил?

– Он мало что рассказал.

– Врешь. Если уж Пер начинает говорить о моей матери, его не остановишь. Думаю, ему понадобится еще лет тридцать, не меньше, чтобы очухаться. Она не из тех женщин, которых забывают.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Моя мать брала людей в заложники. Всех сразу, мгновенно. Она умела так себя поставить, что в нее все влюблялись, а потом торговала своей благосклонностью. Если любишь меня, сделай то, если я тебе дорога, сделай это.

– Она была счастлива?

– Женщины ее сорта не созданы для счастья. Ей были нужны все без исключения, и в то же время никто не был нужен. Но главное…

Он вдруг замолчал и уставился на пятнышко грязи на своем правом ботинке. Наверное, сообразил, что сказал больше, чем хотел. Подошел официант с двумя бокалами и замогильным голосом сообщил: «Плюс два».

– Но главное?.. – повторила я.

– У нее были проблемы. Она жить не могла без зависимости. В молодости баловалась наркотой. Потом стала пить. Ей понравилось, потому что эту дурь купить легче легкого. Стоило ей вылечиться от одного, как она тут же подсаживалась на что-нибудь другое. Только хуже. Каждый день повторялось одно и то же. По вечерам она устраивала представление: била посуду, орала, ломала вещи. Наутро просыпалась, смотрела вокруг взглядом испуганной девочки, как будто не понимала, кто учинил весь этот разгром, просила прощения и говорила, как любит меня. Обнимала, прижимала к себе. Но от нее так разило перегаром, что меня чуть не выворачивало.

– От этого она и умерла.

– Естественно. Запивала таблетки бухлом. Быстродействующее средство. До этого у нее уже дважды случался передоз. Врачи предупредили, что в следующий раз вряд ли ее вытащат. Она с ними соглашалась, говорила, что хорошо усвоила урок. Пообещала мне, что больше это не повторится, сказала: тебе не о чем беспокоиться. Знаешь, я тогда часто думал… Хоть бы все это кончилось. Хоть бы перестать сходить с ума от страха за нее. Но, когда она и вправду загнулась, я понял, что жить без нее невозможно.

У меня в голове всплыли, смешиваясь, образы разных матерей. Почему слишком многие из них страдают острой формой безумия, служа живым опровержением классического, если можно так выразиться, стереотипа, согласно которому мать – это мудрая женщина, способная на безграничную любовь и готовая по первому зову прийти на помощь в трудную минуту и утешить в беде? Очевидно, ложен сам стереотип. По всей видимости, он – не правило, а счастливое исключение из правила. И хватит уже внушать детям, что мать – оплот надежности, что она, крепко взяв за руку, поведет ребенка до порога взрослой жизни. Моя, например, не пила и не глотала таблетки, что не мешало ей оставаться чокнутой и вести себя в точности так же, как мать Арно. Выходит, дети психопаток умеют распознавать друг друга и вступать в союзы независимо от возраста и пола. В глубине души у них таится одна и та же боль, делающая их беззащитными перед угрозой любой катастрофы.

Я протянула ему кости – проигравшему право первого броска. Сейчас я тебе покажу, пообещал он, на что я способен. Он уже прилично выпил и на глазах терял самоконтроль: слишком громко говорил и бранился, заставляя вздрагивать двух других посетителей, которые явно чувствовали себя не в своей тарелке и обменивались с невозмутимым официантом отчаянными взглядами. Но Арно, поглощенный высшими расчетами, ничего не замечал. Он целиком отдавался игре, судя по всему, забыв, что ставка в ней, в общем-то, смехотворна. Он целовал кости, возносил молитву богам и клялся, что в случае выигрыша в следующее же воскресенье обязательно пойдет в церковь. Но небеса задешево не купишь. Чуть подразнив его, удача снова повернулась лицом ко мне: за три броска я выиграла партию. «Блин, у них кости фальшивые! Я им не верю!» – заорал он и закурил сигарету. К нему тут же подскочил официант, негодующе ткнув пальцем в табличку, указывающую на запрет курения – кстати сказать, подозрительная парочка ее спокойно игнорировала. «А почему им мож…» – начал было протестовать Арно, но безнадежно махнул рукой, уверенный, что весь мир ополчился против него. Он решил не спорить и пошел курить на улицу: я заметила, как типы в углу самодовольно улыбнулись. Выйдя вслед за ним, я обнаружила, что он присел на капот машины. Его лицо пряталось в полутени, глаза неподвижно смотрели куда-то вдаль, из пухлых губ вырывались клубы дыма, и меня на краткий миг поразило, до чего он красив. Интересно, а сам он об этом догадывается? Я попросила у него сигарету и встала рядом с ним, опершись о машину.

– Ты что, начала курить?

– Только когда выпью. Одно хорошо идет к другому.

– И то верно. Надо разрешить курить везде. Сраные законы.

Он посмотрел на сигарету с нежностью, как на любимого друга, потом повернулся ко мне и сказал: «Давай, гони свой вопрос. И покончим с этим».

Вопросы – и даже порядок их следования – давным-давно сложились у меня в голове. Они стояли наготове, замерев возле черты, и ждали только выстрела стартового пистолета, чтобы рвануть вперед. Я хотела точности. Мне надоела приблизительность. Я собиралась покончить с тайнами человека, разделившего мою жизнь.

– Ты знал своего отца? – спросила я.

– Слушай, ты что, в «Семь семей» [4]4
  «Семь семей» – известная с середины XIX в. карточная игра, участники которой должны путем обмена собрать у себя карты, изображающие членов одной из семи семей: дедушку, бабушку, мать, отца, сына и дочь.


[Закрыть]играешь? Или думаешь, что в жизни все решают родители?

– Ну, может, и не все, но многое…

– Ага, значит, если семья неблагополучная, то виноват отец. Вот тут ты промазала. Отца-то и нет. Не существует. Моя мать всегда питала слабость к мужикам, которые сваливают, забыв оставить адрес. Наподобие Пер-Улова. Любила она таких, которым на месте не сидится. А тех, которые хотели остаться, сама выгоняла. Скучно ей с ними было. А по свалившим рыдала. Мой предок как раз был из них. Я ничего о нем не знаю, ну ничегошеньки! Ни как звали. Ни как выглядел – ни одной фотки не сохранилось. Он знал, что она беременна, – она мне сама говорила, – но все равно смылся. Поэтому я не имел права задавать вопросы. «Он же ничего не желает знать о тебе, – повторяла она, – так с какой стати тебе им интересоваться? Тем более что он был козел». Вот и вся информация, которой я располагаю. И, кстати, я отлично научился без него обходиться.

Мне с трудом в это верилось. Я понимала, что тонкая серебряная цепочка, спрятанная под майкой, и такой же, как у Пер-Улова крест на ней, появились не случайно. И он не снял цепочку, несмотря на обиду и разочарование. Пусть он в самом деле научился обходиться без родного отца – но не перестал искать ему замену. У меня снова защемило сердце, а грудь стеснило от прилива материнской любви.

Стоп. Прекрати немедленно. Нельзя путать разные чувства. Или ты спишь с мужчиной, или нянчишь его. Смешивать одно с другим опасно. Это грязное дело. И вообще, соберись. Не вздумай дать слабину. Только не сейчас, когда ты в двух шагах от цели.

Мы вернулись в бар. К мужчинам в кожаных куртках успела присоединиться темноволосая женщина. Она сидела к нам спиной, но я догадалась, что она хорошенькая, потому что поведение обоих типов совершенно изменилось. Они расправили плечи, разулыбались, в глазах появился масленый блеск, и даже голоса звучали не грубо, как раньше, а по-своему мелодично.

Арно больше не хотел играть, решив, что с него хватит. Во всяком случае, именно так он выразился, хотя я отлично понимала, что мне не составит труда его переубедить. Всего-то и надо было, что пощекотать его самолюбие да поманить возможностью выигрыша. По теории вероятностей, везение должно было перейти к нему. К тому же меня одолела жажда. Этот последний аргумент решил дело. Он заказал еще по бокалу и сгреб кости. Пять минут спустя партия завершилась моей победой. Он залпом допил коктейль и обреченно потребовал счет.

– А про вопрос забыл? – Я не собиралась отступать.

– Надеялся, что ты забудешь. Разговоры про мое генеалогическое древо меня достали. Гнилое у меня древо, что ж тут поделаешь?

Он крепко набрался. Речь стала бессвязной – он уже еле ворочал языком. Значит, пора переходить в атаку. Я не успокоюсь, пока не добьюсь полной ясности. «Что стало с твоей подругой?» Он остолбенел.

– С чего это ты о ней вспомнила?

– Так. Любопытно.

– Нет, ты скажи правду. Почему ты про нее вспомнила? Ты что, уже в курсе? – В его голосе звучала легкая угроза.

– Да ни почему. Просто так. И я ничего о ней не знаю. Ты говорил как-то, что вы поссорились.

– Я не желаю о ней разговаривать! Усекла? И слышать о ней больше не желаю!

Но он не успел по-настоящему разозлиться, потому что за соседним столом вспыхнула куда более бурная свара. Мужчины вскочили на ноги; один держал второго за воротник. «Ты это ей скажи, своей сучке! Подстилке своей скажи!» – орал тот, кого прижали, и тыкал пальцем в брюнетку. Раздался звук удара – первый со всего размаху залепил второму по физиономии. Брюнетка обернулась к нам, прося помощи. У нее оказался грубый голос, квадратное рубленое лицо и кадык. Вот оно что. Трансвестит. Мы с официантом застыли как изваяния, понимая, что сейчас может произойти нечто ужасное, но не смея вмешаться. Тот, кому засветили по морде, вынул из кармана пружинный нож. Я почувствовала у себя на запястье крепкую хватку. Арно силой тащил меня вон из бара. «Мы же не заплатили», – пролепетала я. «В следующий раз заплатим». Он подсадил меня на «веспу», и мы укатили.

Я видела в зеркальце заднего вида его насупленное лицо. Последний вопрос явно был лишним. Мне следовало оставить воспоминания там, где им самое место. Я злилась на себя за то, что испортила вечер, который мы вполне могли завершить в другом баре, – мы же собирались пить до утра. Ничего, Эжени, не все еще потеряно. Пока он не уснул, ночь не кончена. Ты скользнешь к нему в постель, поговоришь с ним, приласкаешь и вытянешь из него давно ожидаемое обещание.

Он уже лег, когда я вышла из ванной. Лег, но еще не спал. Я погасила ночник и вытянулась рядом с ним. Прислонилась головой к его плечу. Сердце колотилось.

– Арно, ты спишь?

– Почти.

– Ты на меня сердишься.

– Нет.

– Правда нет?

– Правда.

– Я почему спрашивала… Ну, про твою подругу. Мне надо точно знать, потому что я должна тебе сказать..

– Что сказать?

Я вдохнула поглубже. Кровь прилила к голове. Ну вот, сейчас я наконец извергну слова, которые слишком долго держала в себе.

– Арно, я тебя люблю. Я хочу уехать вместе с тобой.

Несколько секунд стояла мертвая тишина. И что же он сделал потом? Он засмеялся. Он хохотал и хохотал, он заливался смехом, как будто я рассказала ему лучший в мире анекдот. Этот смех бритвой сек меня по живому, острым ножом вонзался в каждую клетку, превращая в мелкое крошево мои надежды. Перестань, мне больно! Но смех не стихал. Эжени, старая дура, как ты могла в него поверить? Смех перешел в покряхтывание, бессильную икоту. Его грудь подрагивала, отбрасывая прочь мое признание. Я уснула, но беспощадный смех по-прежнему звенел у меня в голове. Его отголоски еще не стихли и тогда, когда я проснулась и обнаружила, что Арно ушел, забрав все свои вещи.