Текст книги "Отморозки 2 Земляной Орлов (СИ)"

Автор книги: О З

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Девушка запунцовела, застреляла глазами:

– Барина нетути. Только барыня и барышня... Да вы точно ли к нам, господин ахвицер? А то ваш-то во втором этаже живуть... Мне ихняя служанка говорила: приехал молодой барин. Как есть – ахвицер. Дохтур...

– Нет, миленькая, – улыбнулся Чапаев, и снова ожег глазами девчонку. – Мне точно к твоему барину надобно. Ну, пока можно и с барыней побалакать. Беги, красавушка, доложи, что зауряд-прапорщик Чапаев по делу от генерала-майора Львова принять просят.

Через несколько минут он уже беседовал с хозяйкой, Ядвигой Викторовной Листовничей . Наследница польских шляхтичей попробовала, было, разговаривать с каким-то зауряд-прапорщиком, что называется 'через губу'. Наверное, это произвело бы на Чапаева желаемое воздействие, случись этот разговор парой лет раньше, а сейчас Василий Иванович сперва лишь хмыкал, вспоминая расправу с польскими аристократами, посмевшими перечить его командиру, а потом подпустил баса, и рявкнул на оторопевшую Ядвигу Викторовну так, как рявкал на подчиненных на плацу или в атаке:

– М-А-А-АЛЧАТЬ!!! Квартира ваша требуется в распоряжение военных властей для выполнения секретного задания Ставки Его Императорского Величества! Смотреть на меня! В глаза, я сказал! Их превосходительство, генерал-майор Львов, велел передать вам двадцать две тысячи пятьсот рублей в качестве возмещения и дать три дни, для переезду. Вопросы? Предложения? Просьбы? Нет? ВЫПА-А-А-АЛНЯТЬ! Стой! – И он сунул окончательно очумевшей Лиственичьей бумагу, – Грамотная?!

Ядвига Викторовна сумела лишь судорожно кивнуть. Сумма, которую предлагали 'в качестве возмещения' поразила женщину, ибо точно равнялась сумме, в которую оценивался весь дом.

– Тады подписывай, где птичка карандашом! Деньги сочти, и ниже сумму словами пиши. И снова подпиши! Жильцов упреди, и лавочнику скажи, чтоб торговлишку свою поприкрыл на время. Вопросы? Нет вопросов? Желаю здравствовать!..

Оставив деньги и забрав расписку, Чапаев ушел, на прощание ущипнув за щечку смазливую горничную:

– Прощевайте, красавица. Даст бог – свидимся...

В дом тринадцать по Андреевскому спуску Львов заехал ночью, через час после полуночи. Вместе с ним на конспиративную квартиру заехали полная штурмовая группа – два десятка штурмовиков первой волны. Штурмовики не первый день знали своего командира, а потому без рассуждений выполнили бы любой его приказ. Разве что родных детей резать бы не стали...

Глеб потратил пару часов на то, чтобы осмотреть все помещения снятого Чапаевым дома, затем разместил штурмовиков, озаботился питанием всех прибывших и завалился на кожаный диван спать. А поздним утром, выйдя во двор покурить, а заодно и осмотреть глухой забор, которым кто-то добрый обнес двор, неожиданно столкнулся с молодым человеком в накинутой на плечи солдатской шинели и нахлобученной на голову студенческой фуражке, но почему-то – с офицерской кокардой.

Увидев эдакое чудо Львов опешил и несколько секунд внимательно разглядывал студента-солдата-офицера. В свою очередь тот тоже пялился на генерала с орденами на расстегнутом кителе, не делая, однако, попыток привести себя в божеский вид. Словно замороженный...

– Вы, извиняюсь, кто или что? – поинтересовался Глеб задумчиво. – Что-то я такой формы в нашей армии не припомню.

Молодой человек отмерз, попытался встать по стойке 'смирно', отчего его шинель сползла с плеч и упала, обнажив несвежую, сероватую рубаху:

– Здравия желаю, ваше превосходительство! Осмелюсь доложить: студент-доброволец при полевом лазарете Булагков!

– Михаил Афанасьевич? – снова уставился на молодого человека Глеб. – Вы – Михаил Афанасьевич Булгаков?!

– Д-да... Но прошу извинить, ваше превосходительство: я вас что-то не припомина...

– Пренебреги, – махнул рукой Глеб и взял студента-добровольца за рукав рубахи. – А пойдемте-ка к нам, Михаил Афанасьевич. Посидим, коньячку дерябнем, поговорим за жизнь, за смерть, а еще – про Мастеров и рукописи, которые не горят...

...Через несколько часов невменяемо пьяный Булгаков сидел в окружении штурмовиков и пытался рассказать им о жизни в полевом госпитале Юго-Западного фронта:

–... И т-тут я... ему и г-говорю-у-у... Г-господин х-х-х.... х-х-х... х-х-х-хиругр... то есть х-х-хирург... з-за... зачем вы хотите делать ампутацию?..

– Чего? – поднял голову пьяненький Гагарин. – Чего делать?

– Ампутацию... Ну, это руку отрезать... или ногу...

– А-а-а, – понятливо кивнул ефрейтор. – Отрезать ногу – это можно... – Он хлопнул Булгакова по плечу, от чего тот едва не ткнулся лицом в миску с соленым арбузом, – Мишань, это мы – хоть ща! Ты тока скажи – кому, а мы – хрясь! – и отрежем... Можем и обе – правда, братцы?

Штурмовики согласно закивали. Булгаков обалдело оглядел сидевших за столом, потом на всякий случай спросил:

– Зачем обе?

– Так ежели надо? – лениво ответил вопросом на вопрос фельдфебель Семенов и маханул полстакана самогона. Зажевал духовитым чуть желтоватым салом и прочавкал с набитым ртом, – Ты, Афанасьич, не боись: парень ты добрый, вон нам и командир сказал, что ты... эта... талан, о как! Так что мы, заради твоего талану, и ногу отрежем, и руку, и голову. Ты тольки скажи, обозначь задачу: кому, чего и сколько. А там уж мы... – тут фельдфебель хватил кулаком по столу, да так, что затрещали доски.

– Да что 'кому, чего и сколько'?! – взвыл окончательно сбитый с толку Булгаков и аж протрезвел.

– Ну там кому чего отрезать: руку, ногу, нос или еще чего анпудировать? – приобнял его за плечи конопатый Кузякин. – И скока: одну, две, али все?

Булгаков попытался сообразить: 'все ноги' это больше, чем две, или нет, но сообразить так и не смог. В отчаянии он замотал головой, и принялся считать свои ноги. Получалось то две, то пять, причем все пять были почему-то левые...

– Да ты не парься, Миша, – Чапаев захрустел соленым огурчиком. – Чем об всяких глупостях думать, лучше нам еще расскажи: чего там с этим черным котом дальше было?..

В ту ночь Булгаков спал плохо. Недаром народ говорит: 'Сон алкоголика крепок, но краток'. Поэтому часа в четыре утра, Михаил Афанасьевич проснулся с больной головой. Попытался вспомнить: когда он ушел из-за гостеприимного стола георгиевских кавалеров, но так и не вспомнил. Отчего-то в голове вертелось описание сложной ампутации конечности, но к чему – Булгаков вспомнить не мог, как не старался...

В голове гудел курьерский поезд, да так явственно, что слышались даже крики носильщиков на вокзале. Михаил Афанасьевич выпил воды из графина, но она оказалась теплой и противной. В горле стояла сушь пустыни Сахара, а во рту ощущался какой-то омерзительный вкус, словно бы Булгаков умудрился съесть дохлую кошку. 'Или кота, – явилось откуда-то из глубин подсознания. – Большого, толстого черного кота...'

Он помотал головой, отчего спальня тут же принялась водить вокруг него хоровод, но курьерский поезд, грохотавший в голове, наконец куда-то уехал. Остался только шумный вокзал, где продолжали визгливо вопить носильщики. Пошевелив пальцами ног, Михаил Афанасьевич догадался, что лежит в носках, трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил.

Булгаков застонал и приподнялся на постели. Необходимо сейчас же спуститься вниз и облить голову водой из колодца. Процесс вставания исторг из его груди новую порцию стонов, но наконец, Михаилу Афанасьевичу удалось принять более или менее вертикальное положение и даже затолкать ноги в ботинки. Шатаясь, словно тонкая рябина на ветру, он медленно побрел вниз...

–... А-А-А-АХ!!! – ведро с водой, в которое он только что совал голову, окатило Булгакова от макушки до пяток.

Холод студеной колодезной воды пронзил его, словно электрический разряд, но когда Михаил Афанасьевич отдышался и перестал выстукивать зубами пасодобль, то почувствовал, что похмелье куда-то уходит.

'Наверное, уезжает вслед за курьерским поездом', – подумал он, и принялся с остервенением крутить рукоять колодезного ворота: одного ведра явно было недостаточно...

– Что, Михаил Афанасьевич, не спится? – раздался в серых предрассветных сумерках глуховатый голос.

Булгаков обернулся: у входа в повал стоял генерал-майор Львов. Обычный защитного цвета китель расстегнут, рукава подсучены, галифе заправлены не в сапоги, а в высокие ботинки. Генерал курил и с интересом разглядывал Булгакова...

– Позвольте-ка, я вам помогу, а то вы выглядите – краше в гроб кладут!

С этими словами Львов ухватился за рукоять, легко вытащил ведро, подхватив его у самого края сруба и спокойно спросил:

– Это – внутрь, или как наружное?

Михаил Афанасьевич кивнул, и не долго думая сунул голову в ведро. Туман похмелья уходил, но медленно, медленно...

– Эх, хорошо, Глеб Константинович, – произнес он, снова помотал головой.

Ощущения оказались намного лучше, и окружающее уже не делало попыток пуститься в пляс, но все же, все же...

– Я, пожалуй, поднимусь к себе и приму пару порошков пирамидона, – произнес он, стараясь, чтобы голос прозвучал возможно более бодро. – Голова, знаете ли...

– Дорогой Михаил Афанасьевич, – произнес генерал и улыбнулся, отчего лицо его, страшно изуродованное осколочными шрамами, стало еще страшнее. – Никакой пирамидон вам не поможет. Следуйте старому мудрому правилу: Similia similibus curantur.

– Подобное излечивается подобным, – машинально перевел Булгаков.

– Совершенно верно. А потому единственно, что вернет вас к жизни, это две стопки водки с острой и горячей закуской. Пойдемте, – и Львов сделал приглашающий жест.

Они спустились в первый этаж подвала, где Михаил Афанасьевич увидел, что на маленьком столике сервирован поднос, на коем имеется нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом графинчике.

Генерал быстро налил две стопки, они чокнулись и выпили. Водка горячей струей прошла через пищевод, туман в голове начал рассеиваться. Львов открыл кастрюльку, вытащил оттуда вилкой залитую острым томатным соусом сосиску и протянул Булгакову:

– Закусывайте, Михал Афанасич, закусывайте... Между прочим, – показал он на сосиску свободной рукой, – любимое блюдо государя нашего, императора. Ешьте, прошу вас...

Булгаков благодарно кивнул и впился зубами в розовую мякоть.

– Ну вот, сейчас еще по одной и...

Львов не договорил. В распахнувшуюся с грохотом дверь влетел Чапаев:

– Командир, беда. Добрый вроде как помирать собрался...

– Подписать все успел? – спросил Львов поднимаясь с табурета.

– То-то и оно, что нет. Глаза закатил, сучий потрох, и вроде, как и не дышит. Там ему сейчас Дидеров и Гиршман искусственное дыхание делают, как Александра учила, а вот с лекарствиями...

– Та-а-ак... Михаил Афафнасьевич, – Львов решительно поднялся. – Вы у нас – доктор, так что вам – и карты в руки.

Булгаков помотал головой:

– Простите, но я не доктор. Я только-только окончил курс...

– Блин, ну доктор, врач, медик – не один ли крокодил? Фиолетово, как вас называть... – Глеб уже тянул Булгакова вниз, во второй этаж подвала, – Скорее, Миша, скорее. Эта сука не должен уйти просто так!

Внизу было страшно... Нет, не так... СТРАШНО!!! Тоже не совсем так, но уже ближе. В углу подвального помещения съежившись сидел окровавленный человек в остатках дорогого костюма. На стуле посредине подвала сидел второй человек – голый и прикованный к стулу несколькими наручниками. Рядом с ним что-то делали двое штурмовиков, и человек вдруг изогнулся и дико заорал. Орал так, что казалось, будто сейчас рухнут своды подвала.

На разделочном столе в другом углу лежал третий человек. Абсолютно голый, весь в крови и, кажется, оскальпированный... Около него суетились двое штурмовиков. Один ритмично и резко нажимал лежавшему на грудь, а второй, вытащив пальцами язык бедолаги, гнал ему в горло воздух из маленьких мехов.

– Михаил Афанасьевич, прошу вас, – показал на эту группу Львов. – И побыстрее: если эта гнида помрет – армия не досчитается нескольких миллионов рублей. Золотом, блин!

Пребывая в прострации, Булгаков подошел к разделочному столу. Осмотрел лежащее тело, и потребовал свой врачебный саквояж. Рыжий Спиридон Кузякин мгновенно унесся наверх, и через пару минут он уже вколол потерявшему сознание человеку кофеин со стрихнином. Через пару минут тот завозился, застонал и приоткрыл глаза.

Львов мгновенно отстранил Булгакова, подошел поближе, ухватил лежащего стальными пальцами за лицо и приподнял ему голову:

– Ты, б..., сука злое...ая, в три дыры вые...ая! – произнес он внятно. – Ты что, пидор: решил, что мы тебе так просто помереть дадим? Я тебе сейчас глаз вырву и жрать заставлю!

Тут же посыпались жесткие, хлесткие удары, но Булгаков вдруг понял: Львов бьет больно, но не сильно, тщательно контролируя свои действия. В этот момент снова дико завопил человек на стуле, а потом захлебываясь закричал:

– Прекратите! Я все подпишу! Все отдам! Только... Только не мучайте больше!..

Булгаков скосил глаза и почти сразу же потерял сознание. Пришел в себя он от того, что кто-то водил у него под носом ваткой с нашатырем. И тут же раздался добрый приветливый голос:

– Очнулся, Мишаня? – над ним склонился фельдфебель Семенов. На лице его отчетливо читались тревога, озабоченность и даже испуг за привлеченного врача, – Ну, ничего, ничего... Накось вот: попей кваску...

Снова кто-то закричал – дико, иступлённо. И почти тут же захрипел зарычал граммофон:

На земле весь род людской

Чтит один кумир священный,

Что царит во всей вселенной,

Тот кумир – телец златой...

Голос Шаляпина звучал каким-то фантасмагорическим диссонансом крикам человека, то заглушая, то переплетаясь с ними. Рядом вдруг возник Львов:

– Как он? А-а-а, очнулись, Михаил Афанасьевич? – Он опять улыбнулся своей страшной улыбкой, и Булгаков содрогнулся, – Вы уж нас извините, что пришлось вас задействовать. Сами видите: эта мразь, человеческий мусор, умеют только воровать и предавать. А держать ответ за свои дела не хотят...

– Кто это? – слабо спросил Булгаков.

– Это? Ну, разрешите представить: Иосель Гершелевич Гепнер, Израиль Борисович Бабушкин – сахарозаводчики, воры и шпионы. А тот, кого вы так удачно откачали – Абрам Юрьевич Добрый. Тоже самое... пока...

– Почему 'пока'? – отчего-то шепотом удивился Михаил Афанасьевич.

– Ну, как 'почему'? Потому, что они пока еще живы. Впрочем, это – ненадолго. Вот сейчас еще Терещенко привезут, с ним мы тоже поговорим вдумчиво и... – Тут Львов усмехнулся и пропел негромко, – Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч ...

Песня эта была Булгакову незнакома, но смысл он понял вполне. И от этого ему стало еще страшнее...

– Вы – бандит? – спросил он тихо.

– Да что вы? – засмеялся Львов. – Бандиты – они, а я – закон. Я суров, но это – я...

– По закону такого нельзя...

– А по какому закону они сахар во вражескую страну поставляли? По какому закону всю армию без сахара оставляли? По какому закону на крови народной наживались?

– Командир, Терещенко привезли, – вынырнул откуда-то Чапаев.

– Извините, Михаил Афанасьевич, – Львов поднялся. – Дела, дела...

...Через четыре часа все было кончено. Все четверо узников отписали все свои капиталы на указанных Львовым людей, Терещенко даже отдал свой любимый синий бриллиант , лишь бы ему перестали отрезать пальцы.

Львов еще раз проверил все ли заграничные счета были указаны, вся ли собственность учтена, потом махнул рукой:

– До встречи в аду, господа...

– Буду ждать вас там, – внезапно прохрипел Гепнер. – И дождусь...

– Обязательно.... – осклабился Львов и почти ласково потрепал сахарозаводчика по окровавленной щеке. – Я как появлюсь – сразу к вам, Иосель Гершелевич. Чертей построить, да всыпать подчиненным за нерадивость...

Через неделю штурмовики уехали. Булгаков остался разбогатевшим на пять тысяч рублей, которые вручил ему Львов, со словами: 'Это вам, мастер, от посланцев ада'. Попросил напоследок никогда не употреблять морфий, 'а не то, честное слово, буду к вам в каждой галлюцинации приходить и снова в этот подвал тащить. Не верите?' Булгаков верил. Верил и боялся, но почему-то еще страшно завидовал тем унтерам, что уезжали вместе со страшным генералом. Они жили какой-то удивительно интересной жизнью... 'Если бы я был писателем, – подумал вдруг Михаил Афанасьевич, – какой роман мог бы получиться... Если бы я только был писателем...'

7

Поезд весело бежал между гор. Анненков смотрел в окно, на пробегающий за ним горный пейзаж, и одновременно слушал болтовню Ольги, которая, радуясь молчанию своего сердечного друга, вываливала на него огромный ворох светских сплетен, анекдотов, и животрепещущих подробностей из жизни семейства Романовых. Эти подробности – увы! – не отличались разнообразием, так что Анненков полностью погрузившись в свои мысли. Он только кивал в нужных местах, улавливая краем сознания вопросительные или утвердительные интонации цесаревны.

– Борь, ты читал?! – в купе тропическим ураганом влетела Сашенька. – Вот, вот и вот – она помахала несколькими газетами. – Это Глеб, правда?

Анненков взял газеты из руки Александры и прочел подвал третьей страницы: 'Последние телеграммы П.Т.А. Большое впечатление в промышленных кругах произвело исчезновение киевских рафинеров Бабушкина и Гепнера. Полиция ведет тщательное расследование. Ходят слухи, что Бабушкин, Гепнер, Добрый и Терещенко, также исчезнувшие вместе с первыми, арестованы жандармами и полицией. Последние, однако все отрицают'.

– Ну и что? – поднял он взгляд на Сашеньку. – Ну, ясное дело: Глеб порезвился. И, как обычно, по-дилетантски наследил. Теперь еще придется долго думать: как оправдать и обналичить то, что он взял с этих сволочей?

– Да? А ты вот тут прочитай, в 'Киевлянине', – ткнула пальчиком Хаке. – Там, где 'телеграммы наших корреспондентов'.

Борис взял следующую газету. Та-а-ак, 'Киевлянин'... Почитаем, полюбопытствуем... 'Телеграммы от наших корреспондентов. В Петрограде предъявлены и должным образом заверены и утверждены бумаги, подтверждающие покупку имущества известного мецената и театрала г-на Терещенко. Согласно купчим г-н Терещенко продал за наличные свои имения в Андрусовке, в Денишах, в Турчиновке и в Червоном вместе с землями, зданиями и заводами, а также свой роскошный особняк в Киеве. Судьба коллекции картин, принадлежавшей г-ну Терещенко неизвестна'. Похмыкал, перечитал еще раз, а затем обратился разом и к Сашеньке и Ольге:

– Девчата, как вернемся – сходите к Глебу. У него, похоже, собственная картинная галерея появилась. Попросим экскурсию устроить?

– Как Третьяковка, да? – уточнила Сашенька, а Ольга потупилась и промолчала. Она стыдилась упоминаний о Львове. Ей казалось, что она предала Глеба – такого сильного, отважного и честного. Он-то уж никогда бы ее не предал...

– Разрешите? – в купе вошел Сталин. – Борис, мне бы телеграмму отправить – попросил он.

В пути Анненков ввел железное правило: на станции без охраны не выходить. И Сталин, признавший разумность этого решения, теперь просил атамана отдать приказ своим солдатам.

– Конечно, Иосиф Виссарионович, – кивнул Анненков. – Я распоряжусь.

– Собственно говоря, я мог бы и не сам отправлять, – пояснил Сталин. – Это нашему общему другу Глебу.

– И что вы хотите ему сообщить? – заинтересовался Борис. – Кстати, тогда лучше воспользоваться нашим военным кодом.

– Все очень просто, – улыбнулся Сталин. – В Петроград выехала одна замечательная девушка – настоящий товарищ, и я хочу попросить Глеба ее встретить.

– Понятно, – Анненков достал из кармана блокнот в серебряном переплете, – Как зовут и когда приедет?

– Соломаха, – ответил Сталин. – Татьяна Соломаха . Приедет через два дня. Пароль он знает. Отзыв: 'Бабушка все хворает'...

Львов вышел из здания Николаевского вокзала и зашагал по платформе. Чуть поотстав, за ним шагали четверо штурмовиков. Этих четверых Глеб выбрал не только за подготовку, но еще и за партийную принадлежность: все четверо уже почти год состояли в РСДРП(б), вступив в 'первой волне', то есть – вместе со своими командиром и атаманом.

– Так, ребята, – повернулся Львов к своим бойцам. – Сейчас вы расходитесь, и каждый контролирует свой выход. Марш-марш-марш!

Козырнув, те разбежались по назначенным местам, а Глеб продолжил прогуливаться по платформе. Прибытие поезда из Екатеринодара ожидалось с минуты на минуту...

Он как раз докурил папиросу, когда загудел приближающийся паровоз. Вскоре к платформе медленно подполз состав из которого тут же выплеснулась волна разномастного народа. Пассажиры, встречающие, носильщики – все орали, вопили и толкались, но вокруг Глеба оставалось свободное пространство. Никому в здравом уме и твердой памяти не хотелось, пусть даже случайно, задеть сурового фронтового генерала самого что ни на есть зверского облика.

Львов огляделся и совершенно точно вычленил из толпы скромно одетую девушку в серой шляпке, с небольшим саквояжиком в одной руке. Второй рукой она, напрягая все силы пыталась тащить здоровенный, чуть не в половину ее самой, чемодан. В памяти тут же возникла виденная когда-то в Музее Революции фотография. 'Соломаха – отметил он машинально, уже направляясь к девушке.

– Мадмуазель, позвольте вам помочь, – козырнув, предложил Глеб.

– Спасибо, не стоит утруждаться – сурово отрезала та, но Львов уже поднял ее чемодан.

Тот и в самом деле оказался очень тяжелым.

– Пуда два, не меньше? – поинтересовался Глеб, поудобнее ухватывая багаж. – Пойдемте, мадмуазель.

– Куда? – опешила девушка. – Никуда я с вами не пойду! – И добавила дрогнувшим голосом, – Я кричать буду!

– Можете, – кивнул головой Глеб, откровенно веселившийся создавшейся ситуацией. – Но даже если вы начнете кричать, второй выход с платформы не появится. А если вы совсем никуда не пойдете, то мне придется прислать солдат, чтобы они поставили вам здесь палатку.

Девушка лихорадочно заозиралась, потом как-то сникла и, тяжело вздохнув, тихо произнесла:

– Пойдемте...

Они подошли к вокзалу, и Львов поинтересовался:

– Голодны?

– Что? – изумилась девушка.

– Я спрашиваю: вы – голодны? Если да, то пойдемте перекусим в ресторане. Кстати, местная кухня очень приличная.

– Да кто вы такой?! – Дернулась та и зашипела, – Что вы себе позволяете?! По какому праву издеваетесь?! Если я арестована – ведите меня, но издеваться над собой я не позволю!

– Во-первых, сударыня, я никак не мог предположить, что вы сочтете обед в вокзальном ресторане издевательством. Но если так, то могу вас пригласить в более приличное заведение: 'Донон' , 'Палкин' или 'Медведь' . Выбирайте... – Он сделал широкий жест рукой, и продолжил – А во-вторых, с чего вы взяли, будто вас кто-то арестовал? Уверяю вас, товарищ Соломаха, что арестовать вас теперь – задача сложная и почти невыполнимая. Нас здесь пятеро, а это значит, что для вашего ареста придется вызвать не меньше роты из гарнизона. Да и то, нет никакой гарантии, что мы не прорвемся.

От услышанного Татьяна потеряла дар речи, и только рот в изумлении приоткрыла. Глеб тихо засмеялся и негромко спросил:

– Дедушка волнуется от вашей телеграммы. Как здоровье бабушки?

– Бабушка все хворает... – С трудом выдавила из себя Соломаха и вдруг с силой ударила Львова в бок, – Как вам не стыдно меня так пугать?!

– А как вам не стыдно так пугаться? – улыбнулся Глеб, ловко уклонившись от удара.

Татьяна все-таки проголодалась: поезд, которым она приехала – увы! – не скорый и, тем более – не курьерский, так что вагона-ресторана в составе не имелось. Впрочем, далеко не во всех скорых и курьерских есть вагон-ресторан с дешевыми обедами для пассажиров третьего класса, а на дорогой обед ее скромные финансы как-то не рассчитаны. Поэтому она отказывалась от посещения вокзального ресторана больше для проформы, что разумеется не укрылось от Львова. Не слушая возражений, он взял девушку под руку и повел ее обедать.

Штурмовики разумеется последовали за своим командиром и смело уселись вместе с ним за стол. Официанты изумленно взирали на такое нарушение правил, хотя если вдуматься, то никакого нарушения и не было: нижним чинам дозволялось посещать рестораны, кафе, театры и прочие публичные места только с разрешения вышестоящего начальства, а раз начальство прямо здесь и сидит, значит – дозволяет. Еще больше удивлялась Таня, глядя на то, как спокойно и уверенно ведут себя унтер-офицеры в присутствии своего генерала. Так не бывает, просто не может быть!..

– Слушайте, – сказала она, оторвавшись от замечательно вкусной ухи. – А вы – очень смелый человек.

Львов промолчал, но один из унтеров – ражий детина с тремя георгиевскими крестами на широченной, бочкообразной груди кивнул и пробасил:

– Верно, барышня. Храбрее нашего командира еще поискать. Да вдумчиво так искать придется...

– Ежели только, на приклад, с атаманом не равнять, – произнес другой, отрываясь от селянки. – Хотя там судить тяжко, который храбрее... – добавил он честно и снова занялся селянкой – только ложка замелькала.

– Только я все-таки не пойму, – снова заговорила Соломаха, понижая голос. – Как же вы не боитесь вот так разгуливать в генеральском мундире?

Глеб удивленно посмотрел на нее, озадаченно почесал нос:

– Честно говоря, я вас не понял, товарищ Соломаха. А почему я должен бояться?

– Ну, вы, конечно, очень похожи на генерала Львова, – зашептала девушка. – Во всяком случае – на те фотографии, которые я видела, но здесь ведь генерала должны знать многие? Не боитесь встретиться с такими?

Львов ошарашенно оглядел девушку, а затем преувеличенно спокойно произнес:

– Танечка, а вы себя как чувствуете? Наверное, сильно утомились с дороги? – И, услышав заверения в прекрасном самочувствии, продолжил, – Я совершенно вас не понимаю. Меня не покидает ощущение, что вы говорите со мной на каком-то другом, неизвестном мне языке. Что может быть плохого в том, что я встречу кого-то из знакомых?

– Но как же? – растерялась Татьяна. – Они же увидят, что вы... что он... что это – не вы!

– Что?!

Штурмовики дружно захохотали, роняя ложки и пачкая скатерти пролитым. Они хохотали так весело и беззаботно, что Соломаха невольно присоединилась к ним. Ее веселый звонкий смех оборвался лишь тогда, когда все тот же ражий унтер, задыхаясь от веселья, выдавил из себя:

– Так вы что же, товарищ, думаете, что наш командир – ряженый?!

Теперь пришла очередь Татьяны вылупить глаза:

– Вы – настоящий генерал Львов?! 'Спаситель Отечества'?!

Глеб поднялся, обозначил поклон и щелкнул каблуками:

– Разрешите представиться, мадмуазель Соломаха: генерал-майор Львов, Глеб Константинович. Начальник штаба Отдельной Георгиевской Патроната Императорской Фамилии штурмовой дивизии.

С секунду он наслаждался, рассматривая оторопелое личико девушки, затем аккуратно взял ее руку и поцеловал кончики пальцев, чем окончательно вогнал Татьяну в глубокий ступор...

-...Нет, я слышала, что Петроградской организацией руководит генерал, но думала, что это – партийная кличка...

Глеб улыбнулся:

– А это и есть партийная кличка. Просто она еще совпадает с моим званием.

Автомобиль весело мчал по дороге в Тосно. Львов предупредил Татьяну, что сейчас в Питере не очень спокойно, а совсем скоро станет совсем круто, так что лучше бы ей базироваться на Тосно. Он так и сказал 'базироваться', а после прибавил, что если она будет на территории дивизии, то выцарапать ее оттуда не сможет и весь корпус жандармов в полном составе. Кишка у лазоревых тонка с фронтовиками бодаться...

– На следующей неделе, в крайнем случае – через неделю, в дивизию вернуться Анненков и Сталин – они сопровождают траурный поезд с телом великого князя Николая Николаевича...

– А разве он умер? – удивилась Татьяна. – Я не знала...

– Умер, – утвердительно кивнул головою Глеб. – Совершенно точно умер, просто он об этом еще не в курсе.

Тифлис сентября 1916 года предстал перед вновь прибывшими городком небольшим, но шумным и каким-то безалаберным. Первым же, что поразило всех, кроме Сталина, оказался вокзал. Красивый, построенный в общепринятом в Империи псевдорусском стиле, с красивой клумбой на привокзальной площади и... все. Все! Города вокруг как-то не наблюдалось, лишь россыпь маленьких, кривобоких халуп, прилепившихся к склонам гор, среди которых отдельными островками возвышались более или менее современные дома.

Оторопев все стояли на вокзальном крыльце, в изумлении оглядывая местность.

– Атаман, а город-то где? – тихонько спросил один из казаков.

– Где-то тут, – хмыкнул Анненков и огромным усилием воли подавил в себе желание пожать плечами.

Впрочем, он-то как раз не видел никаких причин для волнения. Сталин вел себя совершенно уверенно, а уж ему ли не знать города, в котором он долго жил, работал и учился? Иосиф Виссарионович как раз направлялся к скоплению извозчиков: спокойный, уверенный в себе и в правоте своего дела...

Первой общее удивление решилась высказать Ольга. Она растерянно посмотрела на Бориса, перевела взгляд на Сталина, с которым у нее установились вполне приятельские отношения, изумлявшие всю троицу гостей из будущего, и процитировала строчки из стихотворения Рылеева:

'Куда ты завел нас?' – лях старый вскричал

'Туда, куда нужно!' – Сусанин сказал ...

Сашенька хмыкнула и поддержала Ольгу, с которой они уже стали подругами не разлей вода:

– Куда ты завел нас, проклятый Сусанин? – Идите вы лесом: я сам заблудился!

Эта простенькая пародия развеселила всю компанию. Казаки Особой сотни засмеялись, а вахмистр Крюков добавил:

– Вона, побег Сусанин, у извозчиков дорогу узнавать, – чем вызвал настоящий взрыв хохота.

Вернулся Сталин и, узнав причину смеха, присоединился к ним. А отсмеявшись, сказал:

– Пойдемте. Я договорился с фаэтонщиками, и они отвезут нас в гостиницу.

– С кем договорился? Куда отвезут? – одновременно спросили Анненков и Ольга.

Выяснилось, что в Тифлисе извозчиков именуют фаэтонщиками, а гостиница – ну, так на выбор: 'Кавказ', 'Европа', 'Мажестик', 'Ориант'. Остальные – похуже. Одни – немного, другие – совсем плохие...

– Ну, нам-то гостиница не нужна – улыбнулась Ольга. – Мы – к дядюшке, у него остановимся.

При упоминании о дяде ее улыбка приобрела какое-то хищное выражение, и цесаревна вдруг сделалась очень похожа на Анненкова.

– Казаков там разместить будет где? – спросил Борис Владимирович.

– Ну уж в этом ты можешь быть уверен, – кивнула цесаревна. – Я здесь не была, но маменька говорила, что дворец у наместника если и поменьше Зимнего, то ненамного...

– Тогда поступим следующим образом – решил Анненков. – Мы – во дворец к старому Нику (Ольга и Александра синхронно прыснули), а вы, товарищ Сталин – по своими делам. Только я вам в качестве охраны еще человек пять выделю...