Текст книги "Искушение злом (Обожествленное зло) (др.перевод)"

Автор книги: Нора Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Она судорожно выдохнула и продолжила:

– Я знаю, каким добрым товарищем вы ему были. Помню, как вы старались помочь папе, когда он начал пить. И как вы поддерживали нас, когда все это произошло, тоже помню.

– Друзья не отворачиваются друг от друга в тяжелые времена.

– Некоторые отворачиваются, – она саркастически улыбнулась. – Но вы этого не сделали. Я надеюсь, что в память о дружбе с моим отцом вы мне поможете.

Она явно нервничала. Доктор насторожился, но руку Клер не выпустил.

– Детка, ты приходила в наш дом с тех пор, как научилась ходить. Конечно, я тебе помогу. И ради памяти Джека, и ради тебя самой.

– У меня столько проблем в жизни…

Брови доктора поползли на лоб.

– Что ты такое говоришь? Ты же весьма преуспевающая молодая женщина.

– Скульптор, – поправила она. – В искусстве я действительно неплохо преуспела. Но как женщина… Вы, наверное, слышали, что я была замужем и разошлась… – в ее глазах вспыхнули лукавые огоньки. – Да ну же, доктор! Я ведь знаю, что вы не одобряете разводы.

– В общем и целом не одобряю, – кивнул Крэмптон. – Клятва перед алтарем – это клятва перед алтарем. Так я понимаю. Но не такой уж я ретроград, чтобы не понимать, что порой бывают… обстоятельства…

– Этим обстоятельством оказалась я, – перебила доктора Клер. – Я недостаточно любила мужа. Не могла быть такой, какой он хотел меня видеть. Да и такой, какой сама хотела себя видеть, наверное, тоже. Вот все и испортила.

Крэмптон поджал губы:

– Я считаю, что будет брак удачным или окажется несчастливым, зависит не от одного супруга, а от обоих.

Клер улыбнулась:

– Поверьте, Роберт ни за что бы с этим не согласился. И сейчас, вспоминая свою семейную жизнь, да и другие отношения, которые у меня были или которые я пыталась построить, я понимаю, что все время чего-то недодавала мужчинам.

– Если ты понимаешь это, то должна понимать, и почему так происходит.

– Да. Я… Мне нужно понять, как все это случилось! – вдруг выпалила Клер. – О, я знаю, что алкоголизм – болезнь. Но я хочу услышать не общие слова, а то, что конкретно касается моего отца. Он же был моим отцом! И мне нужно понять, чтобы я могла…

– Прости его, – тихо сказал доктор Крэмптон, и Клер закрыла глаза.

Вот этого она и не могла сделать, как ни старался ее психоаналитик. Но повиниться в этом здесь, когда ее рука лежала в руке близкого друга отца, было совсем не тяжело.

– Вчера вечером, когда поднялась туда, я поняла, что так его и не простила. Я так боюсь, что никогда не прощу…

Крэмптон помолчал, вдыхая запахи сада, вслушиваясь в пение птиц и легкое шуршание листвы под весенним ветерком.

– Мы с Джеком говорили не только об удобрениях и вредителях растений в те долгие вечера, которые провели вместе. Он говорил мне, как гордится тобой и Блэйром. Но ты была отцу особенно дорога, как, наверное, дорог был Розмари Блэйр.

– Да, – голос Клер дрогнул. – Я знаю.

– Отец хотел для тебя всего самого лучшего. Он хотел дать тебе весь мир, – доктор Крэмптон вздохнул – вспоминая, сожалея. – Возможно, Джек хотел слишком многого и потому допускал ошибки. Я знаю, Клер, все, что твой отец делал, правильно или неправильно, было обусловлено любовью к тебе. Не вини его в том, что он оказался слабым. Даже в своей слабости отец прежде всего думал о тебе.

– Я не хочу его ни в чем винить. Но столько воспоминаний… Они меня переполняют.

Он внимательно и очень серьезно посмотрел на молодую женщину – дочь своего друга.

– Бывают такие ситуации, когда не надо возвращаться назад, как бы тебе этого ни хотелось. Возвращаясь назад, можно не только разбередить старую рану, но и получить новую.

– Я это понимаю, – она обвела взглядом аккуратно подстриженную лужайку, клумбы, скамейки. – Но я не смогу двигаться вперед, доктор. Не смогу, пока не узнаю все.

11

Никакие доводы не могли заставить Джейн Стоуки согласиться выставить перед соболезнующими тело мужа в закрытом гробу. Если человек умер, друзья, знакомые и даже незнакомые должны в последний раз посмотреть на него и запомнить эту минуту. Они должны видеть его лицо, а не крышку гроба. И вот соболезнующие пришли.

– Он всегда был скандалистом, – заметил Оскар Бруди, поправляя галстук. – После пары стаканов Бифф Стоуки уже не мог спокойно разговаривать, а норовил затеять драку.

– Это точно, – кивнул Лэс Глэдхилл, разглядывая лицо покойника. – А Чарли свое дело знает, верно? Как я слышал, Биффа отделали так, что полицейские в обморок падали, а выглядит он, словно прикорнул после обеда.

– Наверное, Гриффитс извел на этого мерзавца коробку грима, – Оскар вытащил пестрый платок и громко высморкался. – Вообще-то гримировать покойника страшно, я думаю.

– А я бы этим занялся, если бы мне как следует заплатили. А еще я слышал, у Биффа были переломаны все кости. – Лэс словно ждал подтверждения своих слов, но Бруди только пожал плечами: – Но если это и так, тут уж Чарли не поможет.

Они еще раз взглянули на покойника и отошли.

Гриффитс уже расставил в зале стулья. Джейн в строгом черном платье, с гладко зачесанными назад стянутыми в узел волосами села около гроба мужа. Бифф Стоуки не был прихожанином какой-либо церкви, поэтому скромную службу решили провести прямо в похоронной конторе. После нее вдова принимала соболезнования и выслушивала слова сочувствия.

Люди, отдавая Биффу последний долг, проходили мимо его гроба.

– Сколько раз он пытался залезть мне под юбку, и не сосчитать, – процедила Сара Хьюитт, глядя на покойника.

– Прекрати, Сара, – Бад вспыхнул и посмотрел направо и налево, чтобы убедиться в том, что слова сестры никто не слышал. – О мертвых так не говорят.

– Ну и глупо! Про живого можно сказать, что угодно, а когда человек умер, так надо непременно говорить, какой он был славный, хоть на самом деле мерзавец из мерзавцев. – Она нагнулась к брату и шепотом спросила: – А правда, что Биффа не только избили, но и кастрировали?

– Господи Иисусе, что ты мелешь, Сара! – Бад чуть не схватился за голову, но вовремя опомнился.

– Ты только посмотри, кто пришел… – Сара слегка улыбнулась, глядя на застывшую на пороге Клер. – Великая художница. – Она оглядела молодую женщину с ног до головы, с завистью отметив, какой на ней элегантный темный костюм. Сразу видно, что дорогой. – Так и не нарастила мяса на костях…

В горле у Клер застрял ком. Она и не представляла себе, что ей будет так трудно. В последний раз она была в этом зале, когда тут стоял гроб с телом ее отца. Тогда тоже было много цветов. Так же кругом сидели и стояли люди. И она могла поклясться, что здесь звучала та же самая музыка.

От приторного запаха гладиолусов и роз кружилась голова. Клер с ужасом смотрела на проход между рядами стульев, по которому ей предстояло подойти к вдове, и еле-еле сдерживала желание повернуться и уйти отсюда.

«Господи, я же взрослый человек, – убеждала она себя. – Смерть – это окончание жизненного пути любого из нас. Эта чаша никого не минует».

И тем не менее ей хотелось бежать, бежать на солнечный свет, хотелось так сильно, что ноги уже готовы были исполнить это желание.

– Клер?

– О, Элис! – она схватилась за подошедшую подругу, как за спасательный круг. – Похоже, сюда пришло много народа.

– Это все ради миссис Стоуки, – Элис пробежала взглядом по лицам. – И опять же какое-никакое развлечение. Через минуту начнут.

Элис неловко чувствовала себя в форме официантки, но ей удалось уйти из кафе всего на двадцать минут. К тому же в ее гардеробе все равно не было черных вещей, если не считать футболок.

– Давай сядем сзади, – предложила Клер, так и не найдя в себе сил подойти к гробу.

Она чувствовала, что это малодушие. К глазам молодой женщины подступили слезы. Что она тут делает? Зачем ей все это нужно? Она здесь ради Кэма, напомнила себе Клер.

– С тобой все в порядке? – шепотом спросила Элис.

– Да, – Клер несколько раз глубоко вздохнула в надежде на то, что слезы все-таки не польются у нее по щекам. – Да сядь же ты!

Элис села, и Клер обвела зал глазами – теперь она искала Кэма. Ее взгляд остановился на Минни Атертон. Жена мэра была в темно-синем костюме из искусственного шелка. Рядом с ней, слегка склонив голову, словно в молитве, сидел Джеймс Атертон. Выражение лица у обоих в полной мере подобало церемонии, на которой все они сейчас присутствовали.

Впрочем, сама церемония почему-то не начиналась. Жители Эммитсборо, в костюмах и платьях, которые они из года в год надевали на траурные мероприятия, тихонько говорили о делах и о погоде. Около Джейн Стоуки стояли несколько женщин. Кэм застыл чуть поодаль. Он не отводил глаз от лица матери, но она даже не посмотрела в его сторону.

Наконец вперед вышел Чарлз Гриффитс. Перешептываясь и шаркая ногами, люди расселись на стульях. Воцарилась тишина.

– Друзья, – начал свою речь владелец похоронной конторы, и на Клер нахлынули воспоминания.

Когда в его заведении стоял гроб с телом ее отца, соболезнующие шли и шли оба вечера. В Эммитсборо не было человека, который не знал бы Джека Кимболла. Обстоятельства его смерти оказались очень странными, но попрощаться с ним пришли все – и мужчины, и женщины. Слова, которые они говорили, Клер, конечно, не помнила, но атмосферу тех дней не забыла. Сочувствие… Печаль, печаль, печаль… Горе… Но никто, никто из них не испытывал такого горя, как она. Даже мама и Блэйр.

В церкви яблоку упасть было негде, а вереница автомобилей, направлявшихся на кладбище, растянулась на несколько кварталов.

Кое-кто из тех, кто оплакивал ее отца, сейчас снова был здесь. Они сидели, храня молчание, в ожидании речи Гриффитса, и думали свои думы. Наверное, те же самые, что в день похорон ее отца.

Тогда жительницы их городка окружали Розмари Кимболл, как сейчас окружают Джейн Стоуки.

А через несколько дней разразился скандал. Джек Кимболл, которого все, казалось бы, так любили, оказался – кто бы мог подумать? – мошенником. Его обвиняли во взяточничестве, подкупе должностных лиц, подделке документов. Семья еще жила мыслями о постигшей ее утрате, а на всех углах говорили, что покойный глава этой семьи был обманщиком.

Она так никогда с этим и не согласилась. И отказывалась соглашаться с тем, что отец покончил жизнь самоубийством.

Кэм увидел ее. Рафферти удивился тому, что Клер пришла, и насторожился, заметив, какая она бледная, какие у нее глаза, в которых плескались и не могли выплеснуться слезы. Она смотрела прямо перед собой, крепко вцепившись в руку Элис Крэмптон.

«Интересно, что она видит? А что слышит?» – подумал Кэм.

Он был уверен, что Клер, как и он сам, не слушает Чарлза Гриффитса, привычно разглагольствовавшего о всепрощении и вечной жизни.

А все остальные слушали или делали вид, что слушают. Люди сидели с застывшими лицами, сложив руки на коленях.

– Мне пора идти, – прошептала Элис и потянула свою ладонь из рук Клер. – Пора идти…

– Что? – Клер словно очнулась. – А-а.

– Я смогла выкроить всего двадцать минут. Нужно возвращаться в кафе. Ты поедешь на кладбище?

– Да, – Клер надо было сходить и на могилу отца. – Поеду.

Около конторы Гриффитса машин стояло совсем немного. Люди спешили вернуться к своим делам, к тому же посмотреть на то, как гроб с телом Биффа Стоуки опустят в могилу, изначально собирались далеко не все. Клер ехала в конце этого немногочисленного каравана и знала, что поездка будет неспешной и недолгой. Отъехав от Эммитсборо на десять миль, траурный кортеж оказался у открытых железных ворот.

Клер повернула ключ зажигания и выключила мотор «милашки». Ладони у нее вспотели, сил выйти из машины не было. Гроб вытащили из катафалка. Клер видела, что его несут Джеймс Атертон, доктор Крэмптон, Оскар Бруди, Лэс Глэдхилл, Бобби Миз и Бад Хьюитт. Кэм шел на шаг позади матери. Джейн не захотела опереться на руку сына.

Через минуту Клер все-таки вышла из машины, но пошла не к новой могиле, а в противоположную сторону, наверх по холму. Пели птицы, как они обычно поют в теплое майское утро. Сильно, сладко пахло цветами. То тут, то там рядом с надгробиями она видела аккуратные цветники, но кое-где не было даже пары нарциссов. В том числе на могиле, где лежал ее отец.

Он был здесь не один. На кладбище Эммитсборо нашли последний приют родители матери, ее сестра и брат, молодой кузен, умерший от полиомиелита задолго до рождения Клер. Все рядом. Она обвела взглядом могилы.

Она не принесла отцу цветов. Сейчас Клер снова и снова перечитывала надпись на его надгробье, а мысль была одна: почему она пришла к нему без цветов?

Кэм стоял рядом с матерью и искоса смотрел на Клер. В солнечном свете ее волосы показались Рафферти нимбом. Он стиснул зубы, ощущая единственное желание – оказаться рядом с ней и дотронуться до этого нимба, до этого сияния жизни. Он все-таки предложил матери свою руку, но Джейн отрицательно покачала головой. У нее не было потребности в его сочувствии.

Однако оставить ее Кэм не мог, он не мог повернуться и уйти к Клер, положить ладонь на эти яркие, блестящие волосы, заглянуть ей в глаза и осушить ее слезы.

«Как же я ненавижу кладбища!» – подумал Рафферти и вспомнил, что такая же мысль была у него, когда он стоял у раскопанной могилы ребенка в ту ночь, когда его срочно вызвали сюда.

Клер не подошла к ним. Она направилась к выходу с кладбища, села в машину и уехала.

Весь остаток дня молодая женщина лихорадочно, как одержимая, работала. Ее вторая металлическая скульптура была почти готова. Скоро ей предстояло сделать последние штрихи и выключить горелку. Пусть металл остывает, а она возьмется за глиняную модель руки Эрни.

Клер не могла сидеть без дела. Ей нужно было раствориться в работе.

Молодая женщина стала лепить, и ощущения, которые она всегда испытывала, когда погружала руки в глину, отвлекли ее от мыслей, не имеющих отношения к искусству. Впрочем, эти мысли не имели отношения не только к искусству, но и к жизни как таковой. Только к смерти. Работая над кулаком своей строптивой модели, она чувствовала заключенный в нем вызов, а в мускулах предплечья – жажду действия. Это свидетельствовало о том, что она на правильном пути. Тонким стеком Клер заровняла в глине все трещинки, а затем провела по ней влажной кистью.

В колонках гремела музыка – самый забойный рок, какой только ей удалось найти. Клер преисполнилась кипучей энергии. Она смыла с рук глину, но отдыхать не стала. На рабочем столе лежал большой кусок ствола вишни – еще одна задуманная работа. Клер взяла свои инструменты для дерева и вдруг застыла со стамеской в руке. Металл, глина, дерево – чего она сегодня еще не касалась?

Тем не менее прервалась она только тогда, когда солнце село и стало не хватать света. Пришлось включить лампу. И лишь после этого Клер поменяла музыкальное сопровождение сегодняшней работы с рока на привычную для себя классику, но опять-таки не элегическую, а экспрессивную – настолько, насколько может быть экспрессивной классика. Мимо мастерской несколько раз проезжали машины, но она ни разу не повернула голову. В доме звонил телефон, но молодая женщина не подходила.

Работа с деревом полностью захватила Клер, как сначала захватили металл и глина. Она была всецело поглощена этим материалом, его возможностями, вкладывала в него всю силу своих чувств и одновременно избавлялась от них. Сейчас у нее не было ни наброска, ни модели. Лишь воспоминания и потребность их выразить.

Клер знала, что пальцы у нее уверенные, умелые, способные на любую тонкую работу. От напряжения у нее стали слезиться глаза, но она вытирала их тыльной стороной ладони и продолжала работать. Огонь творчества разгорался ярче и ярче, и это сулило свободу от мыслей, которые одолевали ее в последние дни.

На небе появились звезды. Взошла луна.

Кэм видел, как Клер стояла, согнувшись над работой. Стамеска в ее руке двигалась плавно, в такт музыке. Стонали скрипки, и им вторили виолончели. Под потолком горела яркая лампа без плафона, притягивая к себе мотыльков, не понимающих, что этот свет для них означает смерть.

Лицо Клер озарилось победоносной улыбкой. Она поглаживала дерево и что-то ему шептала. Кэм очень бы хотел знать, что именно.

Он напряг зрение, пытаясь разглядеть, во что превратился кусок дерева. Это был чей-то профиль. Мужское лицо… Голова поднята и запрокинута, словно человек смотрит на солнце. В очертаниях чувствовалась сила.

Рафферти потерял счет времени, наблюдая за ней, но чувствовал, какая исходит от нее энергия. Или, может быть, это была страсть? Она сливалась с его собственной страстью, и этот коктейль казался Кэму упоительным.

Наконец Клер отложила стамеску в сторону. Она встала с табурета и отошла в сторону. Дыхание у нее участилось – настолько, что пришлось приложить руку к горлу, из которого готов был вырваться крик.

Клер смотрела на свою работу. К удовольствию от того, как классно она была сделана, примешивалась боль.

Ее отец. Такой, каким она его помнила. Такой, каким любила. Добрый, энергичный, любящий. Живой. Главное – живой. Сегодня ей удалось воплотить его образ в своем творчестве.

Она повернулась и увидела Кэма, уже стоявшего на пороге мастерской.

Клер не подумала, почему ее не удивляет то, что он пришел. Она не задалась вопросом, готова ли ответить на то, что прочитала в его глазах.

Рафферти вошел и закрыл за собой дверь. Старые петли, которые давно никто не смазывал, заскрипели. Музыка была заперта с ними в мастерской – теперь гремели литавры и барабаны. Клер не шелохнулась – она стояла и ждала, что последует дальше.

Кэм шагнул к ней.

Его руки легли на ее лицо, широкие ладони обхватили щеки, большие пальцы провели по губам, потом по скулам и утонули в волосах. У нее перехватило дыхание, и по всему телу пробежала дрожь. Эта дрожь, вызванная не страхом, а совсем другим чувством, оказалась упоительной. И не слетевший с ее губ звук, потому что Кэм припал к ним, доведись ему быть вырвавшимся, был бы криком радости.

Никогда еще никто не был ему так нужен, как сейчас Клер. Все страдания, вся боль, вся горечь, копившиеся в душе в течение дня, ушли в одну минуту – при первом прикосновении к ней. Рафферти чувствовал, что сейчас в его руках была сама жизнь. Он обнимал Клер и слышал, как бьется у его груди ее сердце.

Руки Кэма переместились на ее талию, потом скользнули ниже. Он готов был вобрать ее всю в себя – так сильна была жажда обладать жизнью. Кэм схватил ее на руки, открыл ногой дверь мастерской и, ничего не видя, спотыкаясь, пошел в дом.

Ну что это за дом, в котором нет кровати?! Но диван-то есть.

На второй этаж, в ее комнату, они не попали. Кэм стал нетерпеливо расстегивать на ней рубашку, но Клер сорвала ее через голову и отшвырнула в сторону.

Она рассмеялась и обняла Кэма. Он прильнул губами к ее груди, и Клер застонала. Сжала ладонями его голову, и это тоже было волшебное ощущение.

Такого наслаждения в его жизни еще не было. Он почувствовал, что даже прелюдия может быть фантастической. Клер крепко прижалась к нему… Это было предложение отдать ему все и желание получить от него все. Кровь в их телах бурлила не в переносном, а в прямом смысле слова. Во всяком случае, Клер могла поклясться, что чувствует, как она пульсирует под его и ее собственной кожей. Она бы никогда не поверила, что способна испытывать такую страсть. Желание нужно было удовлетворить немедленно, пока кровь не закипела. Она хотела, чтобы Кэм взял ее сию секунду. Быстро, сильно… До дивана они не дойдут…

Рафферти испытывал все то же самое. Он стянул с Клер джинсы, и они полетели в сторону, противоположную той, где приземлилась рубашка, и стал срывать одежду с себя.

Ногти Клер вонзились ему в плечи. Она что-то быстро, на одном дыхании шептала, но Кэм не понимал ни слова. Да и до слов ли сейчас было!

Она чувствовала, что умирает. Должно быть, умирает. Уже умерла. Живой человек не может такое чувствовать. Волны наслаждения – одна за другой – прокатывались по ее телу. С каждым вдохом она судорожно заглатывала воздух, и сейчас он переполнял ее. Кэм дышал так же тяжело, как и она.

И тут вдруг над ее головой щелкнул выключатель. Как он смог до него дотянуться и зачем вообще включил свет?

– Смотри на меня.

Кэм мог бы поклясться, что пол уходит у него из-под ног. То, о чем сейчас думала, если думала, Клер, ему было неведомо, но одно из своих желаний Рафферти сумел сформулировать:

– Я хочу, чтобы ты смотрела на меня.

Она открыла глаза и тут же утонула в глазах Кэма. Губы Клер дрогнули, раскрылись, но слов не оказалось – она не способна была в эту минуту выразить свои чувства.

– И я хочу смотреть на тебя, – его губы снова жадно прильнули к ее рту. – Хочу… тебя… видеть…

Она падала. Падала в бездонную пропасть. И уцепиться было не за что. Разве что вот за эти плечи, шею, руки.

Клер так и сделала.

«Скорее, скорее, скорее!» – колотилась в голове мысль.

Первым их ложем стал пол. Они перевернулись. Теперь Клер была наверху – Кэм взял ее за бедра и приподнял. По ее телу пробежала другая волна – один раз, второй, третий.

Клер двигалась, откинувшись назад, изогнувшись всем своим стройным телом. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее и быстрее.

Кэм почувствовал, как она напряглась, достигнув высшей точки наслаждения. И он чуть не задохнулся от счастья, разделив его с Клер.

Она соскользнула и тоже оказалась на полу. Рафферти нежно поглаживал ее по спине. Ровное дыхание и способность говорить оба обрели не сразу, но все-таки обрели.

– Вообще-то я пришел, чтобы спросить, не хочешь ли ты выпить пива.

– Пива? Спасибо, нет.

– Так вот… Я, значит, пришел, чтобы спросить, не хочешь ли ты пива, но залюбовался на тебя в мастерской. Ты становишься чертовски привлекательной, когда работаешь.

Клер улыбнулась:

– Вот как?

– Да-да, именно так. Тогда я и забыл про пиво и стал думать совсем о другом. Догадываешься, о чем?

– Догадываюсь, – Клер оперлась локтями о пол и посмотрела на Рафферти. – И мне это понравилось.

– Отлично! Мне хотелось стащить с тебя всю одежду с тех самых пор, как я показал тебе значок шерифа на лестнице наверху, а у тебя все еще носок на одной ноге.

Она взглянула на свои ноги – одну босую, а другую действительно в темно-красном носке – и подумала о том, что, возможно, в ее жизни и были лучшие минуты, но припомнить их сейчас не удается.

– В следующий раз снимем и носок, – Клер погладила его плечо и с сожалением подумала, что надо вставать. – Пол стал что-то уж больно твердым.

– Он был твердым с самого начала… – Кэму еще не хотелось подниматься. Она так хорошо сидела, прильнув к его боку… Он мечтал об этом, но не ожидал, что будет так хорошо. – Я видел тебя у Чарли и потом на кладбище, и мне показалось, что ты какая-то уставшая. Ты что, не высыпаешься?

– Что-то вроде того… Мне нужна кровать.

– Могу предложить свою.

Она рассмеялась, но подумала, не слишком ли быстро все происходит.

– А сколько ты за нее хочешь?

Он не ответил на шутку.

– Поедем ко мне, Клер…

– Кэм…

Рафферти покачал головой, останавливая ее.

– Лучше уж я сразу все проясню. Я ни с кем никогда не делюсь.

Она пожала плечами:

– Не то чтобы у меня кто-то есть…

– Вот и прекрасно. Теперь у тебя есть я.

– Но я не хочу прыгать с обрыва, чтобы упасть и расшибиться. То, что сейчас произошло, это…

– Это что?

Заглянув ему в глаза, она увидела, что Кэм готов улыбнуться, и сделала это первой.

– Это было здорово. Очень здорово.

Кэм подумал, что сумеет ее уговорить. Он медленно провел рукой по бедру Клер, потом выше – по ребрам, почувствовал, как она напряглась. Тогда он снова прильнул к ней поцелуем и не отпустил до тех пор, пока Клер не застонала.

– Я хочу, чтобы сегодня ты была со мной, у меня дома. – Не отводя глаз, Кэм зацепил зубами ее нижнюю губу, чуть прикусил и отпустил. – Договорились?

Эрни видел, как они вышли из дома. Окно у него было открыто, и он услышал смех Клер, особенно звонкий в тишине ночи. К машине Рафферти они прошли, держась за руки. Затем встали около автомобиля и долго целовались, словно были не в силах оторваться друг от друга. Наконец шериф и рыжая расцепили объятия, сели в машину и уехали.

Эрни был в бешенстве. Ярость кипела в нем огнем, от которого можно было зажечь что угодно. Он отошел от окна, запер дверь своей комнаты и зажег свечи – черные.

В лесу снова собрались посвященные. Сегодня они не стояли в кругу. Им было не до ритуальных церемоний – многие казались испуганными. Перед их глазами был алтарь, на котором казнили одного из них. Это стало для всех и напоминанием, и предупреждением.

Их созвали через несколько часов после похорон Биффа Стоуки, чтобы они подтвердили свою приверженность идеалам братства и закону. Во время предстоящего обряда каждый должен был выпить вина, смешанного с кровью.

– Братья, одного из нас сегодня положили в землю, – верховный жрец заговорил тихо, но перешептывания мгновенно смолкли. – Был нарушен закон, и проявивший слабость наказан. Знайте, всякого, кто посмеет попрать закон, кто сойдет с пути, ждет кара. Мертвецы мертвы. – Он медленно обвел взглядом всех собравшихся. – Вы все поняли?

Никто не осмелился даже сказать: «Да». Они просто кивнули. Главный слуга сатаны был доволен.

– Вы знаете, что в нашем братстве всегда одно и то же число посвященных. Нам предстоит пополнить свои ряды. Назовем друг другу имена претендентов, решим, кто достоин, и скажем об этом повелителю.

Мужчины снова стали тихо переговариваться, споря по поводу кандидатов, совсем как политики. Верховный жрец не вмешивался. Он уже все решил. Через несколько минут он вышел на середину и поднял руку. Воцарилось молчание, и апологет князя тьмы сказал:

– Вы не можете не согласиться с тем, что братству нужны молодость, сила и энергия. Нам необходим человек, желающий изучать наше учение и в то же время осознающий, насколько оно важно. Наш повелитель хочет, чтобы к нему приходили молодые люди. Я знаю одного, который уже готов, уже алчет этого учения. Его надо лишь направить. С него начнется новое поколение нашего братства.

Имя написали на пергаменте, который вручили четверым посвященным – тем, кого в братстве считали всадниками апокалипсиса[21]21
  «Четыре всадника апокалипсиса» – термин, описывающий персонажей из шестой главы Откровения Иоанна Богослова, последней книги Нового Завета. Мнения о том, что олицетворяет каждый из всадников, расходятся, однако их часто именуют Завоеватель (Чума, Болезнь, Мор), Война, Голод и Смерть.


[Закрыть].