Текст книги "Королева в услужении"
Автор книги: Нора Лофтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Альенора ожидала, что Генрих вспылит, но он оставался внешне спокойным. Если бы она была в соответствующем настроении, то заметила бы зловещий характер этого спокойствия – спокойствия охотника, крадущегося тихо, не спеша, в полной уверенности, что добыча от него не уйдет.
– Многое из того, что вы сказали, вполне разумно. Мне известны недостатки Иоанна, как, впрочем, и Ричарда. Нам не нужно торопиться. – Он оглянулся. – Я приказал… ах да, вот оно. Вы выпьете? Превосходное красное вино из Бордо. – Наполнив два серебряных кубка, он поднял свой. – За благополучное разрешение этой трудной проблемы. Ну вот. Я знаю лишь одно – и эта мысль гвоздем засела в моем мозгу, – пока Ричард в Аквитании, мне никогда не заставить его слушаться…
– Потому что с самого начала вы обращались с ним неправильно. О, я не сомневаюсь, вы любите его и будете любить еще сильнее, если он станет ходить по струнке. Но Ричард уже достаточно зрелый мужчина, чтобы брать на себя всю ответственность. И он не дурак и замечает ваше чересчур легкое отношение к его правам и титулу, которые вы, не моргнув глазом, предлагаете отобрать и передать кому-то другому. Я в состоянии убедить Ричарда в чем-то разумном и даже уговорить его на длительное время приехать в Англию, чтобы здесь, как вы говорите, набить руку в управлении королевством. Но если Иоанн получит Аквитанию…
– Я вовсе не предлагаю наделять Иоанна в Аквитании большой властью. Он еще слишком молод, у него нет опыта. Государственными делами займется специальный совет, который я назначу. А вы сможете поехать в Аквитанию вместе с сыном.
– Этого не будет, – ответила Альенора просто. – Если я совершу подлость и обману доверие Ричарда и аквитанцев, я никогда не смогу снова смотреть в лицо ему или моему народу.
– Если будете продолжать упрямиться, то вы их больше вообще никогда не увидите. Попробуйте встать мне поперек дороги, и вы тотчас же отправитесь обратно в Винчестер!
Так вот каким оказалось условие!
Альенора, не отрываясь, смотрела на ткань с вышитой на ней сценой Соломонова суда, и ее содержание настолько отвечало ее состоянию мучительной раздвоенности, что однажды, много лет спустя, она воскликнула: «Снимите ее, изрежьте, сожгите! Я не могу ее видеть». Она понимала, что на этот раз она, вероятно, останется в Винчестере до конца жизни. Могла ли она приговорить себя к медленной смерти? К одиночеству, невообразимой скуке бесконечных серых, пустых дней. Альенора мысленно сопоставила это с другой возможностью – она и Иоанн в Пуату, в солнечной Аквитании. Разве она не в состоянии сдержать сына, научить рационально править? Нет, невозможно, другого ответа быть не могло. На вероломстве и предательстве не создать ничего устойчивого и хорошего. Женщина, способная сознательно, с открытыми глазами совершить измену только ради собственного благополучия, утрачивает всякое право на уважение.
И она с обычным спокойствием, которое всегда выводило Генриха из себя, сказала:
– К чему затрагивать этот несущественный вопрос? Какое имеет значение, где я окажусь? Ведь мы обсуждаем судьбы Ричарда и Иоанна.
От сдерживаемой ярости краска бросилась в лицо Генриху, и глаза налились кровью.
– Скажите мне прямо, – потребовал он, – согласны вы или нет?
– Лишить Ричарда наследства? Не стану и не могу. Никто не может, ни вы и никто другой. Я вовсе не упрямая, Генрих, и согласна с вами, что Ричарду следует больше времени проводить в Англии. Я готова помочь вам убедить его в этом, но я не могу отобрать у него то, что принадлежит ему по праву. Вы с вашим уважением к законам прекрасно знаете, что, если бы даже он скверно управлял, был прикован к постели или сошел с ума, он все равно остался бы герцогом Аквитанским.
– Вы могли бы пойти мне навстречу, но я все-таки добьюсь своего. Не в моих силах сделать Иоанна герцогом Аквитанским против вашей воли, это правда, однако у меня есть средство остановить Ричарда. Я упрячу его в Тауэр немного поостыть. У меня достаточно доказательств о его заговоре с королем Франции, чтобы обезглавить его за измену! Вы удивлены?
– Нисколько. Ричарда всегда влекло к тем, кто смотрел на него как на взрослого человека, а не как на ребенка. А ваше отношение ко мне едва ли усилят у моего сына верноподданнические чувства к вам.
– Во избежание конфликта мне придется слегка его урезонить. Он сейчас рядом бренчит на лютне, безоружный и ничего не подозревающий. Если вы не измените своего решения, он уже к полуночи очутится в Тауэре и будет находиться там до тех пор, пока не покорится. А Иоанн тем временем поедет в Аквитанию в качестве его представителя. Вы недооцениваете Иоанна. Когда захочет, он может быть очень обходительным, и аквитанцам, возможно, он понравится скорее, чем вы думаете. По крайней мере, он не станет постоянно вертеться подле короля Франции. Он мой преданный сын. Я даю вам еще один шанс принять мое предложение, иначе вы отправитесь в Винчестер, а Ричард – в Тауэр.
– Вы, Генрих, упускаете из виду одно весьма важное обстоятельство, – проговорила Альенора спокойно. – Ричард уже совершеннолетний. Я могу сделать выбор за себя, но я бы не рискнула выбирать за него. Возможно, он действительно предпочтет сидеть в канцелярии канцлера, а не в Тауэре. Думаю, что большинство людей поступили бы именно так. Почему бы не позвать его и не спросить самого?
Генрих какое-то время пристально смотрел на Альенору, и постепенно до него дошел весь важный смысл ее речи. И он подумал: «Какая все-таки она сообразительная! По сути, я должен позвать его и сказать: «Или ты обещаешь, вернувшись домой, беспрекословно слушаться меня, или же твоя мать поедет обратно в Винчестер». Она точно знает, что он выберет; таким путем она, сохраняя видимость собственной твердости, остается на свободе, а я добьюсь своего… Хитро задумано».
Подойдя к двери, он распахнул ее. В комнату ворвались музыка и веселые голоса. Генрих крикнул с порога, и наступила тишина, затем в кабинет вошел Ричард, улыбка уступила место выражению настороженности, которое неизменно появлялось в присутствии отца.
– Лучше вы сами объясните ему ситуацию, – сказала Альенора, поднимаясь и приближаясь к столу, на котором в канделябре горели четыре высокие свечки.
– Дело вот в чем, Ричард, – начал Генрих преувеличенно легко и бойко: высказать свое несправедливое предложение своему наследнику вот так прямо в лицо было не совсем просто.
– Ваша мать и я…
Больше он ничего не успел сказать, потому что Альенора пронзительно вскрикнула и стала удивительно беспомощна для такой находчивой женщины хлопать руками по своей длинной головной накидке, которая, коснувшись пламени свечей, мгновенно вспыхнула.
Подбежав к ней, Ричард стал руками сбивать огонь, ей на помощь хотел поспешить и Генрих, но Альенора крикнула:
– О мои волосы, быстрее воды!
Генрих, спотыкаясь, бросился к двери, а Альенора настойчиво зашептала Ричарду:
– Садись на лошадь и скачи в Дувр. Нигде не останавливайся. Он хочет тебя заключить в Тауэр.
В соседней комнате король кричал, чтобы принесли воды. Кто-то сказал: «Пиво не хуже», – и в комнату вбежали Генрих, Иоанн и молодые женщины. На голову Альеноре вылили целую кружку пива, а поэтому она не увидела, как исчез Ричард. Альенора заявила, что ей дурно, и ее усадили на стул. Алис стала стирать с лица Альеноры остатки пива и сажу, а Маржери выбирала у нее из волос обгоревшие лохмотья накидки. Иоанн принес скамеечку для ног, а Генрих, досадуя на перерыв в важном разговоре, предложил Альеноре вина, которое почему-то пролилось ей на платье, после чего возникла небольшая суматоха: одни стряхивали вино с ее одежды, другие вновь наполняли чашу. И все это время Альенора с неистово бьющимся сердцем считала минуты.
Потом начались неизбежные расспросы о причинах случившегося, и Альенора, как-то неуверенно смеясь, сказала:
– Я была просто невнимательной, отвыкла от тонких длинных накидок и четырехсвечовых канделябров. Впредь мне нужно быть более осторожной!
Поскольку эти слова вновь напомнили всем присутствующим о Винчестере, наступило неловкое молчание, а потом сразу заговорили несколько человек.
И таким образом прошло довольно много времени, прежде чем Генрих, оглядевшись по сторонам, спросил:
– Где Ричард? Куда он подевался?
Глава 18
И вот Альенора вновь оказалась в Винчестере. И когда она оглядывалась назад, прежние условия содержания представлялись ей прямо-таки роскошными. Даже в короткие зимние дни ей полагалась только одна свеча, и приходилось ложиться в постель, как только свеча догорала. В самые трескучие морозы на топку выдавались лишь торф и сырые дрова, которые больше дымили, чем горели. Пища стала еще скуднее и хуже приготовленной. Изменилась также и манера поведения Николаса Саксамского и лорда де Гланвилла, изредка посещавшего ее. Они всегда были жесткими тюремщиками, теперь же они совсем обнаглели.
Было ясно, что Генрих решил или сломить ее дух, или же наказывать ее ежедневно за непокорность с помощью бесчисленных мелких придирок и неудобств.
Когда она вернулась в свою прежнюю комнату, то обнаружила, что исчезли и лютня, и шахматы, и принадлежности для рукоделия, а на столе у окна, где постепенно накапливалась пыль, появилось что-то новое: роговая чернильница, свежезаточенное гусиное перо и пергамент – Целая баранья шкура. Пергамент был уже исписан довольно красивым почерком: три аккуратных столбика на трех языках: сверху – на латинском, в середине – на аквитанском диалекте французского языка и внизу – на обыкновенном английском языке, только что признанным в качестве государственного. Все три текста начинались одинаково:
«Я, Альенора, герцогиня Аквитанская и графиня де Пуатье, будучи в здравом уме и твердой памяти и действуя по своей воде…» – и далее на трех языках в витиеватых юридических выражениях говорилось о том, что она забирает у своего сына Ричарда титул и «все права на наследование ее владений и передает их своему сыну Иоанну». В конце каждого столбика было оставлено свободное пространство для подписи и печати. В небольшой коробочке рядом с чернильницей лежали воск и маленькая золотая печатка.
– С этого момента, – заявил Генрих, – вы – свой собственный тюремщик. Ключ в ваших руках!
Смотря на пергамент, Альенора часто радовалась, что Генрих счел возможным отослать ее назад в Винчестер без Амарии. В первый момент эта мера показалась особенно жестокой, но потом Альенора посмотрела на нее иначе. Амария почти наверняка стала бы умолять ее подписать документ и повернуть ключ в тюремной двери. Теперь же вместо Амарии ей прислуживала безобразная хромая старуха, которую выбрал Николас Саксамский. Звали ее Кейт, в молодости она в качестве прачки скиталась с каким-то военным отрядом, пережила длительную осаду, чуть не умерла с голоду и потеряла все зубы. Единственный сохранившийся клык выступал над сморщенной нижней губой, как моржовый бивень. Лучники, на которых она стирала и с которыми голодала, находились на службе у королевы; имя ее Кейт забыла, но, выслушав позднее историю старухи, Альенора догадалась, что речь идет, должно быть, о Матильде – матери Генриха II. После всех страданий во время осады Кейт терпеть не могла королев. По мнению Генриха и Николаса Саксамского, она была идеальной служанкой для упрямой королевы Альеноры, и в первые три месяца заточения старуха старалась причинять ей как можно больше неудобств.
Лишенная возможности чем-либо занять себя или с кем-нибудь беседовать, Альенора, по существу, была обречена на пожизненное одиночное заточение, которое неизбежно доводило до помешательства. Быть только с самим собой, только со своими мыслями – такое положение могли выдержать лишь испытанные святые и сумасшедшие. Какие еще развлечения можно было выжать из собственных мозгов, кроме воспоминаний о прошлом – воспоминаний часто мучительных, которые неминуемо заканчивались нынешней тюремной камерой.
Можно вспоминать и другие вещи – песни и стихотворения, например. Еще лучшие при наличии некоторого таланта и огромного терпения самому сочинять баллады и поэмы.
«Ну что ж, – подумала она, – разве это плохое занятие? Каждое утро я буду брать одну из знакомых песен и повторять громко слова, которые помню, и искать новые взамен забытых до тех пор, пока они не покажутся мне вполне подходящими; затем я возьму новую тему и стану подбирать слова, подгоняя их под размер известной мне песни. Время от времени я буду усложнять задачу и начинать каждую новую строчку с одной и той же буквы или с буквы, входящей в первое слово, или создавать песню, не употребляя союза «и». Существует бесчисленное множество вариантов».
Поскольку Кейт преднамеренно уклонялась от беседы, никогда сама не затевала разговор и часто даже не отвечала на вопросы, Альеноре было легко не замечать ее присутствие. Для правильной оценки достоинств и недостатков новой песни было необходимо услышать ее, потому она приноровилась громко распевать свои стихи-песни. Поскольку вся ее жизнь сосредоточилась в маленькой, скучной и голой комнате, она с особой легкостью и огромным удовольствием вспоминала и сочиняла песни, в которых рассказывалось о великих подвигах, о мужестве в сражениях, о приключениях на суше и на море, о далеких неведомых странах и о необыкновенных людях.
Только через много недель Альенора заметила, что всякий раз, когда она начинала свой сольный концерт, пробуя оценить результат дневного труда и стараясь выучить наизусть новые слова, чтобы вспомнить их на следующий день, Кейт неизменно оставляла все дела, переставала даже жевать (в отличие от Амарии ей доверили кухню, и она постоянно что-то мяла во рту своими беззубыми деснами), пристраивалась на корточках в каком-нибудь углу и, подобно собаке, внимательно слушала.
И вот в один из апрельских вечеров – к тому времени Альенора находилась в Винчестере уже три месяца, – когда на землю медленно опускались голубые сумерки и в саду, где ей больше не разрешалось гулять, цвели бледно-желтые нарциссы, она сидела у окна и повторяла сочиненные днем строфы. Они были частью длинной поэмы, на которую Альенора потратила целую неделю. В ней шла речь о прекрасной Елене и осаде Трои. Так как на дворе уже был апрель и запасы солонины в бочках за зиму сильно поубавились, порция, которую королева получила в этот день, была меньше, чем обычно, да и та оказалась почти несъедобной. Поэтому ее описание голода в осажденной Трое получилось очень живым и естественным, и теперь Альенора пела о том, как голодные жители, ложась спать с пустым желудком, во сне видели различные изысканные кушанья.
Закончив распевать и в целом очень довольная результатами, она посмотрела на свои сложенные на коленях руки и в сотый раз пожалела, что ей не оставили лютню.
Грубый голос Кейт из темного угла удивил ее почти так же сильно, как если бы вдруг с ней заговорила собака.
– Чрезвычайно правдивая песня. Все именно так, когда сдыхаешь с голоду. Вы были когда-нибудь голодными, миссис?
– Я сейчас голодна, – ответила Альенора.
– Если я раздобуду для вас кое-что пожевать… хороший кусок, быть может, ногу курицы, вы закончите эту историю для меня? Вечер за вечером я сижу здесь в углу и все жду, чем все это кончится, и вечер за вечером вы все тянете и тянете.
– Песня еще не готова. Каждый день я прибавляю по одной строфе. Но если ты найдешь мне что-нибудь поесть, я в обмен закончу ее для тебя.
Кейт заковыляла из комнаты, но скоро вернулась и принесла почти половину холодной курицы, порцию горохового пудинга и маленький, необычайно вкусный ломтик марципана. Нельзя допустить, чтобы молчание Кейт, однажды нарушенное, возобновилось, решила Альенора, и, принимая еду, сказала:
– Спасибо. И пока я ем, расскажи мне, почему ты считаешь, что моя песня правдива.
– Я была в осаде, – ответила Кейт спокойно. – Не в большом городе с башнями, а в паршивом маленьком местечке. Но мы выстояли целых три месяца без одного дня, в самом деле.
И корявым, но очень ярким и образным языком она поведала королеве свою незамысловатую историю.
– И мои зубы, безусловно, подумав, что они мне больше не понадобятся, когда все равно нечего грызть, взяли да по одному и удрали. А когда осада кончилась и те из нас, кто натянул смерти нос, получили настоящую пищу, мои голые десна так болели, что я не могла кусать и ревела. С тех пор я постоянно что-то жую, чтобы вознаградить себя за упущенные возможности. А как насчет нашего уговора? Вы поели превосходные вещи, теперь расскажите, что приключилось с теми бедолагами, которых заперли в Трое.
– Итак… – начала Альенора, – осада длилась дольше твоей, но они держались, и греки, обложившие город, устали и потеряли терпение. Но вот однажды у кого-то появилась прекрасная идея: он предложил построить большого деревянного коня и…
– Вы не соблюдаете уговор, – прервала ее Кейт сердито. – Пытаетесь меня надуть. Мне не по душе, как вы рассказываете историю. Мне нравится, когда она звучит вот так, – старуха простучала пальцами ритм услышанной ранее песни.
– Ну что ж, тогда тебе следует подождать до завтра. Я еще не подобрала и не расставила в нужном порядке наиболее нужные слова.
– Подожду. Но чтобы расплатиться за еду, которую я стянула для вас, вы повторите в должной манере балладу о Роланде, о боевом роге и о человеке, который должен был прийти ему на помощь и не пришел. «Протруби в рог, и я явлюсь, даже если небо обрушится на землю, – сказал он, – протруби, и я приду, хоть на край света, где дьяволы устраивают свой шабаш. Протруби, и я приду, – сказал он». Мне эта песня очень нравится.
– Я сочинила ее два месяца назад, – ответила Альенора. – Боюсь, что не смогу вспомнить.
– Но я помню, я помню все слова, но не мелодию. Никогда не запоминала музыки. Вы начинайте, как положено, а когда запнетесь, я вам подскажу.
Во время исполнения Альенора намеренно останавливалась четыре или пять раз, будто ища забытое слово, и Кейт неизменно выручала. Изумленная и взволнованная Альенора поняла, что эта старая, простая и неграмотная женщина обладает великолепным, но неиспользованным дарованием – удерживать в памяти целиком и в неискаженном виде все, что поражало ее воображение. Какое открытие!
Альенору постоянно раздражало, что с течением времени новая песня почти всегда вытесняла из ее головы предшествовавшую. Песни, которые она узнала в юности, казалось, навечно врезались в память, однако те, которые она сложила недавно, скоро забывались. Альенора часто думала, что когда она вновь станет свободной и будет иметь в своем распоряжении менестрелей, то с удовольствием научит их некоторым песням, которые сочинила сама. Но если она эти песни забудет, то они навсегда исчезнут: записать их Альенора не могла из-за отсутствия бумаги. «Я использую талант Кейт, – подумала Альенора радостно. – Стану хранить свои песни в ее памяти».
В последующие дни Альенора весьма осторожно, ибо старуха не сделалась пока чересчур дружелюбной, испытывала способности Кейт. У них, как у всякого дарования, были свои пределы. Кейт, например, не запоминала песни о любви, колыбельные, а также любые строки, в которых упоминались цветы, леса или погода.
– Я не обращаю на них внимание, – отвечала она обыкновенно, когда Альенора задавала ей соответствующие вопросы.
Зато Кейт проявляла повышенный интерес к эпическим поэмам, волнующим описаниям героических подвигов, предательства, кровопролитных сражений и сцен смерти. Вместе с тем у нее могли быть провалы в памяти в тех местах, где речь шла о вещах, касающихся женщин.
– Когда дело доходит до благородных дам, мои пальцы перестают стучать, – пояснила Кейт позднее, когда между ними установились своего рода дружеские отношения, – а если мои пальцы останавливаются, то слова проскальзывают мимо меня незамеченными.
Тем не менее, с учетом указанных границ, дарование Кейт было действительно уникальным, и Альенора использовала его в полной мере, соблюдая особую осмотрительность, чтобы старуха не догадалась, что ее память служит каким-то целям. В последнее время старые песни повторялись и новые исполнялись лишь в качестве награды за достойное поведение. Обычно Альенора говорила:
– Сегодня я не стану тебе петь. Ты дерзила мне утром в присутствии караульного!
Или:
– Кейт, я неоднократно просила тебя не харкать, когда я ем суп. Если ты еще раз позволишь себе такое, то никогда не узнаешь, что случилось в ту ночь в замке Бьюрегард!
Постепенно, хотя и с некоторым сопротивлением со стороны Кейт, у них наладились новые отношения. Это подтвердило одно событие, произошедшее в конце осени.
Кейт редко долго засиживалась в комнате Альеноры. Она обычно приносила воду для мытья (где она сама мылась и мылась ли вообще, Альенора не знала), растапливала зимой камин, шаркая ногами, уходила, чтобы вернуться, когда ей вздумается, с завтраком. Потом она исчезала до обеда, после которого немного спала. Затем отправлялась в главный зал посплетничать, посидеть у. настоящего огня и раздобыть что-нибудь пожевать, а в положенное время вновь появлялась в комнате Альеноры со свечой, чтобы присутствовать на очередном концерте.
Но однажды она вошла, прихрамывая, за целый час до обеда и, заложив свою неизменную жвачку за щеку, сказала:
– Внизу бродячий торговец, назвался Албериком. Бывал здесь раньше, давно. Говорит, когда-то продавал вам различную мелочь. Теперь ему нельзя к вам, так заявил старина Ник. Но если вы хотите видеть его… Ну что ж, старина Ник на охоте, и я могла бы устроить.
– Я с большим удовольствием встретилась бы с Албериком. Однако если только это не причинит тебе неприятностей. Как быть с караульным у дверей в коридоре?
– Он меня не выдаст, кроме того, я оказываю солдатам разные мелкие услуги: стираю, штопаю и все такое. Итак, желаете, чтобы я привела его?
– Сперва предупреди его, что у меня нет денег – совсем нет.
– Я ему сразу сказала, но он ответил, что это не имеет значения.
Алберик торопливо вошел в комнату. Он ничуть не изменился и выглядел таким же, каким она видела его в последний раз год тому назад. Бросив мешок на пол, Алберик опустился на колени и голосом, дрожащим от волнения, заявил:
– Миледи, я уж боялся, что мне не позволят встретиться с вами. О, как печально все сложилось!
– Рада видеть тебя, – сказала Альенора, почти так же растроганная, как маленький бродячий торговец. – Есть ли у вас новости для меня?
Поднявшись, Алберик повернулся к Кейт:
– Возьми, бабуся, себе, что душе желательно. Здесь изюм, чернослив и немного сахару. Бери что хочешь.
С этими словами он положил мешок с товаром в коридор, сразу за распахнутой настежь дверью. Кейт, присев на корточки рядом с мешком, начала развязывать ремни.
– А теперь новости, – сказала Альенора.
Алберик быстро сообщал самое существенное. Герцог Ричард опять вышел из повиновения и напал на крепости отца в Анжу, а король Франции помогает ему. Генрих II отправился в Жизор к большому вязу – традиционному месту встречи французских и английских королей, где они обычно вели переговоры, пытаясь урегулировать спорные вопросы. Но встреча не принесла успеха: герцог и король Франции только посмеялись и удалились вместе. Генрих II очень рассердился, и война возобновилась.
Алберик выложил все это, почти не переводя дыхания. Ну, и теперь, по его словам, во всех тавернах только и разговору о новом крестовом походе. Давнишние враги – язычники снова бесчинствуют: убивают христиан, жгут дома, и архиепископ Иерусалимский обратился к королю Англии с просьбой возглавить крестовый поход. Сперва, мол, Генрих II отказался, но потом передумал и ухватился за эту идею, потому что надеется таким путем прекратить ссору и остановить войну у порога своего дома. По-видимому, он рассчитывает, что вмешается римский папа и призовет герцогов и королей на время похода прекратить всякую борьбу и жить в мире. И вероятно, в этой болтовне что-то есть, так как резко увеличились налоги. То были новости, достойные внимания. Нет-нет, никаких свадеб или чего-то подобного. Принц Иоанн пока еще не женился на леди Глостер, и ходят упорные слухи, что, помимо прочего, король Франции еще и потому имеет зуб против английского короля, что тот постоянно откладывает брак французской принцессы Алис с герцогом Ричардом. А теперь, прежде чем он уйдет, быть может, миледи что-то пожелает из его товара. Ему известно относительно денег, но это его не беспокоит: тот, кто живет дольше, видит больше, тот, кто смеется последним, смеется лучше!
– Если его милость отправится в крестовый поход, все может случиться. В Англии немало людей, которые склонны считать, что с вами поступили несправедливо. Посадить человека в тюрьму без суда и правомерного разбирательства – это хуже, чем во времена короля Стефана.
Альенора отметила, что Алберик не сказал «без вины»; на крыльях популярной и очень мелодичной песни романтическая история королевы Альеноры и красавицы Розамунды распространилась по всей Англии, и большинство людей видело в ней, по меньшей мере, отравительницу. Но они тем не менее были склонны, как истинные англичане, стать на сторону того, с кем, по их мнению, обошлись несправедливо, даже если он и виновен.
– У тебя есть что-нибудь в мешке, на чем я могла бы писать?
– Увы, нет, миледи. Но я смогу достать в городе и завтра постараться тайно передать вам. Вон та старуха пронесет, если ее должным образом попросить; она не такая плохая. Когда я летом приходил сюда, то она показалась мне тупоумной, вела себя по-идиотски, когда пытался умаслить ее, но сегодня она в полном порядке, по-настоящему обрадовалась возможности натянуть правилам нос.
– Тогда постарайся, мой добрый друг, и я во веки веков буду тебе благодарна, а если у меня появится хоть малейший шанс отплатить…
– Не надо об этом. Рад быть вам полезным, – заверил Алберик и быстро исчез.
Что касается Кейт, то он оказался прав. Когда она на следующий день принесла обед, у нее под платком был спрятан аккуратный сверток.
– Тот бродячий торговец попросил меня передать вам вот это и сказал, что если вы хотите отправить куда-нибудь письмо, то он некоторое время будет болтаться внизу, поблизости. Ах да… и что у него есть друг, который бывает в Бордо.
– А ты, Кейт, передашь ему письмо, если я напишу? Тайно, я имею в виду.
– Можно попробовать.
Альенора немедленно села писать Ричарду и, снимая крышку с чернильницы, слегка улыбнулась. Если бы Генрих только мог видеть, для каких целей она использует его чернила! На этот раз она писала откровеннее, чем прежде, Когда старалась избегать вопросов, которые могли бы усилить вражду между отцом и сыном. После поездки в Виндзор ее ненависть к Генриху усилилась, а мысль о том, что он, возможно, отправится в крестовый поход, увидит Восток во всем его великолепии, покроет себя славой, в то время как она должна заживо гнить в заточении, ожесточила ее еще больше. И потому она писала сыну, с кем связывала все надежды на свободу: «Как только он уйдет в поход, приходи освободить меня».
