Текст книги "Эфина"

Автор книги: Ноэль Реваз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Ассистентка читает: Т., позволь написать тебе во имя нашей былой страсти, нашего брака, которому ты положил конец своим бегством. Девушка бросает взгляд на Т. Он оплыл на стуле. До сих пор я молчала, не беспокоила тебя звонками. Я не пыталась задобрить тебя и ни в чем не упрекала. Я не хотела преследовать тебя, сочтя, что отныне ты для меня недосягаем. Я не могла встретиться с тобой в театре, который ты считаешь своим домом, вход туда для меня закрыт. Театр для меня – куб без окон и дверей. Я много раз обходила его кругом, но входа так и не нашла. Я не вижу окон. Но это не имеет значения, сегодня вечером я буду в зале. Я приду только ради того, чтобы увидеть тебя, и ты знаешь, чего мне это стоит. Я буду там, и мое появление станет знаком того, что мы с тобой связаны. Мы были женаты. Мы делили ложе. Ложку и слюну. Частица тебя пребывает во мне и там и останется. Я хочу обозначить эту связь и продемонстрировать всем, что талант объединил нас навек. Сегодня ты блистаешь на сцене, я – на пленке. То, что было единым целым, разделилось и раздвоилось. Пусть этот букет станет выражением того, что всегда существовало между нами и теперь может снова стать реальностью. Целую тебя с мыслями о нашем будущем. Леона.

Ассистентка, не поднимая глаз на Т., открывает другой конверт. Она достала его из букета, явно купленного в супермаркете. Т., читает она. Мы сочли за лучшее написать тебе на общей карточке, чтобы не захламлять твою гримерку. Мы хотели непременно поприветствовать твой талант в день последнего представления. Повторить на бумаге, что ты, возможно, великий актер и все же остаешься жалким любовником, жалким мужем и неуловимым отцом. Считай эту карточку данью почтения. На память от Твоих Объединившихся Спутниц, далеких и утративших иллюзии.

Из роз появляется очередная карточка. Мой дорогой Т., читает ассистентка. Пишу тебе на черной картонке. Извини мою иронию. Знай: сегодня вечером я жду тебя в своей постели, что бы ни произошло на сцене. Принадлежащая тебе твоя новая спутница.

А вот еще карточки без букетов. Ассистентка читает: Удачи на последнем представлении. «Кафе дю Коммерс».

С… за этот последний вечер – от служащих «Бистро де л’Юньон».

Бистро «Ла Фрит Вагабонд» приветствует Т. и желает успеха спектаклю. С наилучшими пожеланиями – Ева и Синди, твои официантки.

Еще один букет, маленького размера. Ассистентка вскрывает конверт. Т., прими этот простенький букет в знак моего прощения. Я написала тебе вагоны писем. Запомни только это, потому что оно будет последним. Ты был в моей жизни неподъемным, невыносимым грузом. Не знаю, можно ли назвать его любовью. Уверена, ты хорошо сыграл. Я не смогла посетить ни одно из представлений. Э.

Из букета вылетает мошка и садится на лоб Т. Земляной червячок ползет по листику. Пожилой мужчина плачет, уткнувшись носом в цветы. Мошка, сидящая у него на лбу, наливается кровью.

Театр пуст, сегодня понедельник, выходной день. Фасад здания умиротворенно-спокоен. Из гримерных выходит серый человек в плаще. Его новая спутница несет сумку с вещами, скопившимися за месяцы представлений. Букеты достались швейцару. Оставил Т. и свой сценический костюм, подарок труппы в память о потрясающем успехе. Сшитый на заказ из дорогой ткани, костюм остался висеть в шкафу на плечиках. Т. точно знает, что случится с этим оставленным в шкафу костюмом. Появятся другие артисты. Артисты примут участие в спектакле, где не будет костюмов. И декораций. Не будет режиссера, практически не будет актеров и уж точно не будет публики, мысленно ухмыляясь, утешает себя Т. Он представляет себе, как они открывают шкаф, возмущаются, что его не освободили, обмениваются шутками насчет костюма, который, естественно, выглядит смешно, поскольку висит на плечиках. Они повесят на него свои куртки. Возьмут сюртук или пиджак и все-таки выйдут в нем на сцену в своем убогом театре. Люди узнают эту одежду, вспомнят Т. в расцвете славы, подумают, что его перепродали на блошином рынке. А может, актеры выбросят костюмы в помойку, и они достанутся старьевщикам, конечно, если те все еще существуют. Его костюмы сожгут вместе с обычным мусором. Предприятие, отвечающее за переработку отходов, обнаружит, что нечто перерабатывается хуже всего остального. Человек наденет маску, возьмет пику, спустится в отстойник, разворошит мусор и найдет среди отбросов френч с золотыми пуговицами. Холщовые штаны. Странный костюм, не принадлежащий ни к одной эпохе. Та художница по костюмам была одаренной и очень хорошенькой, думает Т., опускаясь на белые подушки. Жаль, что не хватило времени приударить за ней. Люди думают, что проблемы решаются, что от них можно избавиться. Увы, проблемы пребудут вечно, они наваливаются все тяжелее и занимают все больше места по мере того, как старость все удобнее устраивается у вас на коленях. На ваших плечах и ляжках, на вашей спине и вашем затылке, жалуется Т. подруге, и та массирует ему спину и приносит тазик с горячей водой. Т. всегда умел видеть изнутри производимое им впечатление. И что же можно увидеть теперь. Что видит его подруга – та, у которой глаза в морщинах, белая квартира и белая постель, где Т. изредка демонстрирует ей свою мужскую силу. Та, что делает ему ванночки для ног и растирает суставы бальзамами, на которых написано: для лечения старых костей. Или: для облегчения остеосенильных болей. Но Т. – не развалина. Некоторых мужчин его возраста можно даже назвать зрелыми и ретивыми. Некоторые его ровесники женятся на молоденьких, и те вроде не жалуются. Они любовно ластятся к своим пожилым мужьям. Должно быть, Т. преждевременно состарился. Сцена требует жертв. Похоже, театр пожирает плоть и кровь актеров. Театр изнашивает свои «инструменты». Именно так: люди играют, живут чужими жизнями, время исчезает, актеры много раз умирают на сцене, носят накладные седые бороды, расходуют килограммы эмоций, страдают, а потом, в зрелом возрасте, удивляются, что поседели прежде других. Что у них больше мимических морщин. Что горбятся сильнее и что живот слишком выступает. Актеры тратятся до мозга костей, а его запасы, как известно, не бесконечны. Они истощаются и в один разнесчастный день заканчиваются.

Т. объясняет все это своей подруге, которая лежит рядом с ним на кровати. Они обнажены, рука женщины касается бедра Т. Ниже ее рука не продвигается. Т. был бы недоволен, позволь она себе подобную вольность. Т. мог бы повернуться на бок и зарыться лицом в подушку. Пришлось бы ласкать ему плечо, долго гладить по коротко стриженному затылку, чтобы Т. повернулся к ней и показал свое опечаленное лицо. Рука подруги Т. лежит на его бедре, но ниже не опускается. Иначе пришлось бы задуматься об упругости. В голову невольно пришли бы мысли о нежности. И о дряблости. Да, в этом случае ей было бы никуда не деться от мыслей об упругости, а этого допускать нельзя. Обнаженные Т. и его подруга лежат на кровати и беседуют. Они смотрят в потолок. В потолок или на белые стены. На шторы и белые картины. На груди и крепкое смуглое тело женщины. На ее ступни и голени. На ее живот и золотистые волосы на лобке. Взгляд имеет право прогуляться и по телу Т. По ступням и под коленками Т. По его ладоням и предплечьям. Однако на самой середине тела нужно проявить осторожность. На середине тела Т. взгляду женщины пришлось бы оценить напряжение, а этого следует избегать. Можно смотреть на его пальцы. Или скажем, на живот, хотя это тоже не очень приветствуется. Скажем больше – можно даже обозреть его лысину, если вы немного камикадзе. Взгляду женщины позволено скользить по телу Т., но в определенном месте следует делать пропуск, иначе Т. может оскорбиться. Почувствовать себя униженным. Ему может стать неуютно, и тогда день будет испорчен. Или даже вся неделя. Впрочем, есть множество вещей, на которых можно остановить взгляд. На белых стенах. На белых картинах. На белом потолке. На смуглом и горячем теле женщины, которая ничего не прячет.

Кому пишет Т. днем? Он усаживается на кровати. Подкладывает одну подушку под спину, другую – под ноги. Ставит чашку в изголовье, так что простыни приходится менять чаще, чем обычно. Подруга Т., которая постепенно перестает быть новой и начинает походить на всех остальных, хочет завести собаку. Т. ее ценил. Она была неболтлива. Занималась домом, и Т. нравились тишина и идеальный порядок в квартире. И дымок от сигарет, создававший ему уютную завесу. И вот его подруга бросила курить и теперь подыскивает собаку. Знакомая история, говорит себе Т. и начинает подумывать о запасном выходе. А ведь он любил эту женщину. Он даже запомнил ее имя – Кристиана, через «и». И что же – новая подруга бросает курить, толстеет и хочет завести собаку. Пес якобы помешает ей набирать вес и сведет объем бедер к допустимой цифре. Т. плевать хотел на объем бедер. Бедра могут быть широкими или не быть широкими, он всегда считал эту женщину крупной. Красота совсем не то, что его интересует в этой женщине. Скорее уж материал или плотность. Он об этом заявляет, но его подруга не чувствует себя польщенной и даже дуется. Впервые за все время. Подруга Т. всегда улыбалась. Но на сей раз Т. придется уйти через дверь, на сей раз все и вправду кончено, так решила его подруга, Т. не придется убегать. Подруга Т. стоит, держась за ручку двери, натянуто улыбается и объясняет Т., что устала. Раз Т. сказал: выбирай – я или собака, она совершенно сознательно выбирает собаку, потому что Т. не поможет ей уменьшить размер талии. Не он позаботится о ее здоровье. Не он будет с радостью встречать ее у двери и ласкаться к ней. Т. – старый эгоист. Знакомая песня, повторяет про себя Т., которому приходится возвращаться в гостиницу. За то время, что он жил у своей последней подруги, гостиницы стали грязнее и гнуснее. Как будто воспользовались его отсутствием, чтобы лишиться одной звезды. Некоторые подновились, но на фоне старых добрых подтекающих кранов убогость была куда менее заметна. Ну-ка, что бы сказал тот или другой персонаж? У Т. всегда была хорошая память. Он может повторить текст всех своих ролей, ну, или почти всех, его карьера разнизывается, это отвлекает, и время проходит быстрее. Звучат иные голоса, они звучат, не умолкая, так можно и рехнуться, но Т., к счастью, крепкий малый – хотя его спутницы с незапамятных времен утверждают обратное. Т. уравновешенный человек. При его неопределенной, бесприютной жизни это очень даже кстати. Другой на месте Т. давно потерял бы голову, разделся догола и принялся выкрикивать непристойности в окно, так что соседи вызвали бы полицию. Другой на его месте увлекся бы написанием анонимок. Т. этого не сделал, что и доказывает его уравновешенность. Как и то, что он способен дни напролет оставаться в номере, разглядывать розовые стены и произносить диалоги. Т. абсолютно уравновешен, раз не отослал множество написанных им страниц. Другой на месте Т. рехнулся бы, но он держится. Возможно, потому, что исписывает страницу за страницей. Блокнот за блокнотом. Возможно, но это не важно, ведь марки он не покупает. И обходится без конвертов – просто заполняет блокноты. Имеет право. Ничто не может ему помешать. Каждый имеет право делать записи в блокнотах в номере дешевой гостиницы, каждый может оставлять их, где хочет, а горничные имеют право расшифровывать записи, если они грамотные и у них выдается свободная минутка. Тогда они бросают пылесосы и читают: дорогая Эфина.

Оболочка покидает кафе. Обвисший покров со все еще жесткими краями, что позволяет ему сохранять вертикальное положение. Т. разонравились пьяницы, он влез в их шкуру, и увиденное не показалось ему романтичным. Он больше не хочет смотреть на загорелые лица официанток. На их бездуховные лица. Он идет, шатаясь, через улицу. Он выпил два своих обычных ромашковых чая. В памяти всплывают слова, звучавшие при расставаниях. Роковые фразы, напутствия, произнесенные в момент разрыва отношений. Слоги, которые он не давал себе труда собрать в подставленные ладони, к которым всегда поворачивался спиной. Он не знал, что эти слова прилипли к его спине и путешествовали с ним по жизни, а теперь сделали круг и бросились ему в лицо, как страницы распотрошенной ветром газеты. Ветер поменялся, говорит себе Т., стирая этот поток ругательств.

Была у него одна подруга, она впала в ярость и кричала, уперев руки в бока. Т. смотрел на стоявшую на пороге хижины фермершу, и уголки его губ поднимались в улыбке. Фермерша разозлилась, а кулаки еще сильнее вдавились в пышные бедра. Насколько помнит Т., перед хижиной прозвучали очень грубые слова, да, они были очень весомыми, потом дверь захлопнулась, и Т. отправился прочь, ко всем чертям. Проклятья женщины пристали к его коже, и Т. почти уверен, что вскоре прибудет «по назначению». Но дорога всегда длиннее, чем кажется, на ней много этапов. Есть, например, этап жизни со странным тощим созданием в пирсинге. Она сидит на скамейке и вдруг встречается с ним взглядом. Т. удивлен, он понимает, что она – спутница. Подруга самой низкой категории, что уж тут говорить, но ведь чувства подобны ракушкам, они крепятся к самым неожиданным основаниям. Союз юной особы с Т. выглядит весьма необычно, на нее оборачиваются в автобусе. Девушка в кольцах и иголках часто прижимается к Т., и он обнимает ее, но с опаской. Было бы верхом идиотизма пораниться об эти, с позволения сказать, украшения. Никто никогда не говорил Т. столь безоговорочно верных слов. Ни одно сердце не приносило таких чистых обетов, а еще ему впервые посвящают стихи. Т. уже готов был задуматься о чем-то более серьезном, но девушка улетучилась, прихватив с собой его блокноты. Чистые, к несчастью, лучше бы забрала исписанные, Т. все равно собирался их выбросить, хоть и не подавал вида.

Его узнают на улице. Друг не понимает, почему Т. обращается к нему «Директор». Но Т. стал чем-то вроде бродячего пустомели, дрейфующего без руля и ветрил бесприютного маргинала, что подтверждает легкий запашок от потемневшего воротничка рубашки. Т. вглядывается в лицо друга, и тот мгновенно придает ему должное выражение. Морщин на лице друга много, а вот глаза не уменьшились. Голос тоже узнаваем. Модуляции этого голоса переносят его на сцену. Вот он, друг первых лет, блиставший вместе с ним на подмостках. Его творческий путь прервался, нет, не так, он продолжил выступать, но в тех местах, где Т. не бывал. Друг хлопает Т. по спине, для этого требуется определенное мужество, но дружба должна торжествовать над отвращением. Они садятся на террасе. Стул из искусственной соломки неудобен Т., его раздавшемуся телу требуется больше места. Бывший друг умен. Он всегда был красноречив, склонен к анализу и мог заговорить даже журналистов. Т. производил такое же впечатление. Когда им было по двадцать два, двадцать пять лет, они вели оживленные споры. В те времена Т. носил во внутреннем кармане пиджака – поближе к губам – пачку сигарет. Потом Т. превратился в бесхарактерного слабака, а его друг сумел пронести через всю жизнь свой затейливый карточный домик. Маленькое окошечко на верхушке всегда открыто для журналистов. Бывший друг умеет ориентироваться в жизни, и его колчан полон стрел. Он ставил спектакли. Он умеет писать рецензии. Даже опубликовал книжечку. Письма Т. на этом фоне напоминают следы когтей неясыти. Друг был женат и развелся – два или три раза, но его супружеская жизнь продлилась втрое дольше, чем у Т. Он занимался своими детьми и наверняка провожал их по утрам в школу. Т. интересуется, есть ли у друга дети. Ответ утвердительный. Двое, показывает на пальцах друг. А жен сколько? Бывшему другу не хочется ворошить прошлое, но он заверяет, что опыт был плодотворным и что все в жизни имеет смысл, ну, и конец, естественно, тоже. Значит, он и тут держит удар – в отличие от Т. – непоследовательного, не поддающегося никакому влиянию. Забавно наблюдать за бывшим другом. Кажется, что он посыпал голову пеплом, а гримерша подрисовала ему мешки под глазами. Нанесла на лицо сероватый тон и приклеила фальшивый лоб в морщинах. А может, и фальшмакушку. После чего он напялил парик и подложил подушки под пиджак. В этот момент бывший друг открывает рот. Судя по всему, говорить он собирается о чем-то важном, глаза у него посерьезнели, а Т. вспоминает, как они распутничали вместе тридцать лет назад. Бывший друг крепко сжимает пальцами чашку и смотрит на свою руку. Они с Т. были друзьями. Настоящими друзьями. Кое-что произошло, они потеряли друг друга из виду, но они с Т. друзья навек. Бывший друг поднимает глаза, чтобы проверить, согласен с ним Т. или нет, и Т. – он всегда был трусоват и не любил возражать – просто кивает. Друг хочет знать, помнит ли Т. о клятве. О клятве, повторяет Т., чтобы выгадать время. Да, о клятве сыграть на могиле. Четыре слова оживляют память Т. Один из них должен сыграть на могиле. На могиле другого – того, кто умрет первым. Друг на могиле Т. Или Т. на его могиле. Тут оба невольно оглядывают друг друга, пытаясь угадать, кто ближе к смерти и у кого больше шансов сыграть роль на свежем перегное. Это неизвестно, все может произойти очень-очень быстро, говорит бывший друг, вышедший победителем в сравнении. Он в отличной форме, но состояние здоровья решает далеко не все. Происходят несчастные случаи. Существует фактор невезения. Судьба. А еще нужда, соглашается Т., который не собирается раньше времени уходить со сцены. Жизнь далеко не каждый день веселит и радует нас. Но тут уж ничего не поделаешь, кое-что можно стерпеть, если хочешь выжить, придется идти на компромиссы. Стать одноруким или хромоногим. Быть прикованным к постели в четырех стенах своей комнаты. Сам Т. будет считать себя более или менее живым и вполне счастливым, пока может дышать, держать в руках ручку и слушать летним утром затейливое, с металлическим присвистом, пение дроздов. Бывший друг придерживается иного мнения. Его поражает, что человек может наплевательски относиться к частям своего тела. Он изумляется: как можно чувствовать себя довольным, если ты заперт в тесной комнатушке, стоящую под кроватью утку тебе подает санитарка, еду выбирают другие люди, а женщины и все, что с ними связано, отсутствуют как класс. Нет, бывший друг предпочел бы уйти прежде, чем с ним случится подобное. В таком случае, делает вывод Т., его друг будет первым. Молчание – не всегда признак неловкости. Разговаривать совсем не обязательно, можно просто сидеть и глазеть на прохожих. Официантка приносит счет. Т. каким-то чудом находит в карманах несколько монет. Да, продолжает разговор бывший друг, раскрывая портмоне, у них с Т. равные шансы на выживание. Пятьдесят на пятьдесят, заранее ничего не известно. Двое мужчин снова смотрят друг на друга, оценивая, кто выглядит хуже. Тем не менее, говорит заносчивый бывший друг, Т. должен выразить свою волю на случай, если первым ляжет в могилу. Пусть выразит последнюю волю. Есть ли что-то еще, помимо текста, который они поклялись сыграть? У Т. нет определенного мнения на сей счет. Ах да, он подумывает над тем, не попросить ли, чтобы его снесли на помойку вместе с бытовыми отходами. Т. в мусорном мешке, среди овощных очисток. Разве не смешно? У Т. всегда было чувство юмора, говорит бывший друг, чтобы отвлечь его от мыслей о помойке. Итак, первое: где состоятся похороны Т.? Ну, Т. предпочитает кремацию. Уйти вместе с дымом в небо, под облака. Стать пищей для дроздов. Кстати, что могут склевать дрозды – кости или пепел? Бывший друг не знает, официантка тоже не в курсе. А понимает ли эта девица французский язык, Т. ведь задал вопрос громко и отчетливо. Бывший друг пускается в объяснения, а девушка продолжает вытирать тряпкой столы. Ладно. В том случае, если Т. кремируют, друг отправится в колумбарий. Это не самое удобное место, но он сыграет свою роль, стоя перед нишей. Будет много приглашенных, говорит бывший друг, размышляя о маленьких ячейках. Если же Т. зароют в могиле, друг явится на кладбище, даже на другой край света, и произнесет текст рядом с распятием. Бывший друг ждет изъявлений благодарности, но, видимо, не дождется. А Т.? Знает ли он, куда ему следует явиться? Знает ли он, куда пойдет после смерти друга, когда сидящий напротив человек окончит свой земной путь и газеты сообщат о смерти артиста? Т. может не волноваться, уверяет друг, в газетах наверняка появится некролог, и Т. его не пропустит, прочтет черным по белому. Ну не на первой полосе, конечно. Не крупным шрифтом, а мелкими буквами, поскольку актеров, как известно, ни во что не ставят. На эту тему Т. может кое-что добавить. Театру отводят микроскопическое место. Ему бы следовало стать футболистом, а не топтать подмостки. У него были бы крепкие, как у бизона, ноги, толпа знала бы его в лицо. Так какого же черта Т. не остался в кино? – спрашивает бывший друг, ступая на зыбкую почву. В кино – он был в полном порядке, уход стал ошибкой, повторяет погрузившийся в болото до пояса ментор. Т. с интересом наблюдает за птицами. До чего же храбрый этот воробей, что ищет пропитание среди чашек. Интересует Т. и задница официантки, перегнувшейся через стол, но об этом и говорить нечего, это и так ясно, такова земная карма Т.

Ладно, говорит бывший друг, которому хочется побыстрее покончить с делом. Пусть Т. хорошенько запомнит следующее. Друг родился в этой вот дыре в сельской местности. Т. наверняка помнит, он приезжал на каникулы, когда им было по девятнадцать. Он не мог забыть собаку. Ну да, того пса, что сбежал и принялся истреблять кроликов. Т. не мог забыть вечера, которые они провели у проигрывателя. Выкуренные сигареты. Ночные вылазки на мопедах и падение на железнодорожную насыпь. Он не мог забыть Мари-Поль. И овин, нет, Т. не мог этого забыть. Друг и Т. жарко спорили по поводу овина и выкуренных там сигарет. По поводу сена, которое может загореться, и людей, лежащих в этом сене. Друг потратил почти десять лет, чтобы возместить ущерб. Целых десять лет, и его отец был весьма придирчив. Не говоря уж о стоимости машин и сена. Но Т. и своего-то адреса не помнит. Что до детства, он полагает, что у него не было никакого детства. Горящее сено ничего ему не говорит, он никогда не летал кубарем с мотоцикла и не интересуется собаками. С девушками в овинах тоже разобраться непросто, чтобы вспомнить всех, до единой, ему пришлось бы потратить целый день. Впрочем, если бывшему другу угодно. Какой она была? Высокой или кругленькой? Это та, что ездила на легком мотоцикле?

Ладно, говорит бывший друг, которому хочется как можно быстрее со всем этим покончить. Вот название деревни. Он записывает название на билетике и вкладывает его в руку Т. Т. нужно будет сесть на автобус, если только он не поедет на машине, но у Т. больше нет машины, только две ноги. Тогда Т. лучше поехать поездом, выйти на такой-то станции, взять такси и отправиться на кладбище. Оно недалеко, но в тот момент, когда все случится, Т., вполне вероятно, уже и ходить не сможет, думает бывший друг, ведь физическое состояние Т. явно ухудшается. Главное, чтобы он не забыл текст. О том, что бывший друг надеется выйти из склепа, как указано в тексте пьесы, никто не произносит ни слова, но Т. это ясно понимает.

Для такого бесчувственного человека, как ты, это нормально, сказал бывший друг на террасе кафе, но Т. тогда не услышал. А теперь по ночам, в час волка, когда он просыпается и смотрит на небо в проеме штор, эта фраза приходит ему на ум. Нечувствительный Т. не думал о себе в таком ключе. Он бы скорее сказал, что его сердце приклеено скотчем к его ладони. Он обдумывает фразу. Ему не кажется, что она исходила от завистника. В ней не было горечи – друг произнес эти слова в конце разговора. Они просто вылетели и не были ни упреком, ни оскорблением. Просто спокойной констатацией факта. Бесчувственный. Нет, как же так? Если Т. не способен проявлять чувства в жизни и, что еще важнее, на сцене, где он, по утверждениям критиков, блистал столько лет. Что значит бесчувственный? Т. перечувствовал кучу разных вещей. Страдал почище лошади. Он, например, чувствовал любовь, это обезличенное чувство, которое легко узнаешь в других людях, он вкусил любви, и если и изучает что-то пристально, так это влюбленных. Он узнает на их лицах то, что испытывал сам – Боже, как же давно это было. Любовь, она у всех одна и та же. Из нее городят горы, но никто ничего оригинального придумать не может. Впрочем, с остальными чувствами дело обстоит так же. Приступы ярости красные, они рычат. Ревность и зависть злословят, кривят рот. Банальщина.

Именно поэтому, заключает в конце концов Т. на закате карьеры, сыграв сотню спектаклей, страдая от болей в колене и кислой изжоги по-сле еды, он сыграл все свои роли и потрясал публику. Т.: нейтральный человек, то и дело меняющий обличье и костюмы, словно бумажная кукла. Человек, великолепно владеющий всем спектром эмоций. Т. вызывают, и он демонстрирует: надежду, печаль, сомнение, веселость. Он не проникся этими чувствами до мозга костей, а просто наблюдал. Воспроизводил, срисовывал. Но теперь его карьере конец.

Дождливые дни тянутся долго, а горничные в гостинице все время гонят тебя из номера. Они старые, ничто их не колышет. Старые дамы. Т. хорошо знаком этот возрастной отрезок. В начале актерского пути он часто бродил по фойе среди зрителей, желая подпитаться уверенностью, что хорошо сыграл. Старушки были его неизменными зрительницами. Они всегда уходят последними. Даже если война окончательно уничтожит мир, на его руинах обязательно обнаружится старушка, ворошащая кочергой угли. В самой немногочисленной аудитории всегда имеется своя «старушечья квота». Не сказать, что Т. обожает старух, но он часто имел с ними дело. Он умеет вести с ними переговоры. Он знает, из чего они состоят: тридцать шесть процентов едкой язвительности и тридцать процентов нерастраченной свежести. Проницательность и болтливость каким-то волшебным образом заполняют оставшиеся двадцать восемь процентов, хотя Т. не утруждает себя мысленными подсчетами. Однажды он даже сыграл старушку. О, как смеялась публика. На него надели парик. И фартук. Фигура Т., в которой, благодарение Богу, нет ничего женского, напоминала обтесанный топором ствол дерева. Этот синий клетчатый фартук подчеркивал его могучий темперамент. Да, в этом костюме Т. выглядел еще мужественней, чем всегда. Из-под юбки виднелись волосатые ноги, вокруг накрашенного рта угадывалась щетина. На груди у Т. был жесткий накладной бюст в лифчике. Т. благословляет Небо за то, что не наградило его настоящими сиськами и не приходится носить сбрую, как ломовой лошади. А еще он благодарит судьбу за возможность раздвигать колени и не вести себя так, словно между ног у него скрыто сокровище Тутанхамона. Играя старуху, Т. ужасно утомился из-за того, что приходилось скрывать свою подлинную сущность, он то и дело демонстрировал окружающим трусы, и партнерши без конца его одергивали. Т., мы видели твое белье. Сегодня на тебе белые трусы. Спрячь исподнее. Т., а я видела твою промежность. Единственное, чему Т. так и не научился за годы, проведенные на сцене, это садиться и вставать, ничего не выставляя на всеобщее обозрение. Его выход на сцену в роли старой дамы неизменно вызывал у публики взрыв смеха. Он горбился и произносил текст хрипловатым голосом. В качестве реквизита ему выдали красный таз, обули в сабо, он залезал в таз и в нем «выкатывался» к зрителям. Как звали ту дурочку? Луизон, Марион, Ригодон, что-то в этом роде. Пораженные зрители сначала замирали, а потом, услышав жеманный голосок и увидев толстые старые губищи, взрывались хохотом и аплодисментами.

Если дождь сильный, Т. ждет в холле, пока горничные уберут номер. Когда они вызывают лифт и грузятся в него со своими тележками, он поднимается по лестнице. Ему не хочется с ними встречаться. Они начнут ему выговаривать. Скажут: чем торчать в номере, лучше бы пошел проветрился. И не валялся на кровати каждый божий день. Это плохо для здоровья и настроения. Нужно гулять. Т. заработает меланхолию, если не начнет вести себя иначе. Странная идея, какое отношение ноги имеют к настроению? По мнению женщин, душа и ноги очень тесно связаны. Все они твердят о пользе свежего воздуха. Все, как одна, считают, что ходить пешком полезно, шататься из одного места в другое, даже если делать там совершенно нечего. Интересно знать, с чего они это взяли. Гулять. Но Т. не гуляет. Он усаживается, где может, и считает, что ни к чему утомлять ноги. Усталость опасна. Старость ходит рука об руку с усталостью. Никто никогда не видел не усталого старика, так что, если экономить силы, возможно, удастся избежать старения. Т. не стар и не выглядит стариком, потому что чувствует себя энергичным. Волосы и живот значения не имеют. Важны задор и страсть, а с этим у Т. все в порядке. Он шустрый, как молодой бычок. За исключением тех случаев, когда поднимается по лестнице. Полезно делать небольшие паузы, чтобы спокойно подумать. Только Леона, думает он, ставя ногу на первую ступеньку, никогда не предлагала ему прогуляться. Единственная женщина на свете. Леона не говорила о ногах и о пользе гимнастических упражнений для мышечного тонуса. Она исчезала на несколько часов в неизвестных, закрытых для Т. местах. Запиралась в определенный час у себя в кабинете, и Т. ничего не мог разглядеть через замочную скважину. И расслышать он тоже толком ничего не мог. В кабинете имелись огромный мяч и обруч. А еще велотренажер и гребной тренажер, делавшие кабинет похожим на спортзал, но Леона утверждала, что не использует их. Никогда не тренируется. Они, дескать, принадлежат одной подруге, и, когда та их заберет, Леона получит кабинет в полное свое распоряжение. Т. хотелось верить, ведь Леона никогда не потеет, и мышцы у нее были совсем не дряблые. Эта чистая женщина. Его жена. Единственная, предоставившая в его распоряжение трамплин. Увы, Т. совершил опасный прыжок и упал рядом. Он больше никогда не снимался. Сказал кино «нет». Объявил себя киноничтожеством и решил, что лучше отдаст свой талант на службу театральной публике. Той самой, что составляют старые дамы и юнцы, которых приводят в театр всем классом в качестве наказания. Китайцы не увидят Т. Американцы никогда не узнают, что за ничтожество этот толстяк Т. Будут крепко спать и ничего о нем не услышат, от чего их жизнь станет только лучше, хотя сами они об этом не узнают. Т. больше ни за что на свете не станет изображать идиота перед камерой. Он больше не будет посмешищем. Он не повернет сто тридцать раз голову с возгласом «ах», чтобы снять один кадр. Т. не самый большой хитрец на свете, но он сумел понять главное: его талант не назовешь чистым. Недопустимо отрывать его талант от подмостков, иначе Т. почувствует себя голым, лишившимся скелета и исчезнет в небытии. Талант Т. состоит из коробки сцены и подмостков. Из тяжелого занавеса, в котором так приятно делать дырки, чтобы подглядывать за залом. Этот талант составляют два машиниста сцены, режиссер по свету и хотя бы один партнер, чтобы подавать реплики. Талант Т. садится в зале и аплодирует. После спектакля он бежит в туалет. Талант Т. Как объяснить это Леоне? Леона ничего не знала. На сцене Т. распадается. Его жены и дети всегда с трудом его узнавали. Если бы Т. хоть чуть-чуть закрепил свою телесную оболочку, он бы наверняка устоял и его жены нашли бы за что зацепиться. Все было бы иначе. Ну, я, во всяком случае, много чего пережил, утешает себя Т., думая о десяти тысячах представлений, рядом с которыми месяцы съемок в пустыне не более чем кошачьи письки. Главное – не думать о той халтуре, в которой пришлось участвовать. Он вставляет ключ в дверь своего номера. Заметим к слову, что он всегда себя спрашивает, зачем в подобном месте ключи. Группка женщин может в любое время войти в его жилище, так что личного пространства у него не больше, чем у грудного младенца. Нет, только не думать о халтуре. Иначе потом не будешь спать дюжину ночей подряд. Измучишься от боли и горечи в душе. Где кретины-продюсеры откопали эти мерзкие планы? Имелись ведь и другие, где Т. был хорош. Когда стоял в отдалении, среди других исполнителей. Все остальные даже показывать никому не следовало. Двадцать восемь ужасных крупных планов и пятнадцать средних, просто чудовищных. Его голос звучал так фальшиво, что резал слух.