Текст книги ""Я есть кто Я есть""

Автор книги: Нодар Джин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

ПОСЛЕБИБЛЕЙСКИЙ ПЕРИОД
ВВЕДЕНИЕ

В период между завершением Библии и созданием Талмуда всю энергию своего духа Израиль, зажатый в кольце враждебно настроенного к нему мира, направил на укрепление своей культуры. Уже тогда в его духе четко определились черты, которые так драматично отличают его даже в нынешнем неодномерном мире. Прежде всего – это верность цивилизации единобожия и четко разработанных этических норм. Хотя цивилизация эта, тотчас же выказав свой универсальный характер, стала постепенно завоевывать мир, евреи воспринимали ее как символ преданности делу отцов; тем более, что с ослаблением политической мощи еврейского общества это наследие предков вызывало к себе углубляющуюся неприязнь языческого окружения. Подобную ситуацию и имел в виду Л. Толстой, когда, возмущаясь враждебным отношением к евреям, называл их поборниками свободы духа:

"Невежество осуждалось ими в древней Палестине с большею силой, чем оно осуждается сегодня в цивилизованной Европе". Презрение к невежеству и обусловило другую черту еврейского духа – страсть к модификации наследия под влиянием нарождающихся цивилизаций. Вот почему еврейский дух послебиблейской эпохи увековечивает себя в следующих формах религиозно-философской публицистики:

а). апокрифы – книги, созданные по образу и подобию библейских, но не вошедшие в канонический свод Священного Писания;

б). документы раввинического творчества, адресованного еврейству и направленного на углубление его национального сознания;

в) светская литература, т.е. литература, созданная в соответствии с греко-римской традицией и обращенная не только к евреям, хотя и развивающая именно еврейские принципы мировосприятия.

«СКРЫТЫЕ ПУТИ» ЕВРЕЙСКОГО ДУХА

Пожалуй, именно в апокрифах (греч.: «скрытый путь») и проявилась впервые временами обостряющаяся склонность еврейского духа к мистическому восприятию жизни, точнее, к такому ее восприятию, которое исходит из идеи о строгой ограниченности пределов человеческого познания и возможностей разума как средства ориентации в мире. Несмотря на и поныне живущую традицию недоверия к мистицизму, он зиждется на неопровержимой догадке, что по ту сторону людского разума лежит неизмеримый мир истин, доступных нашему созерцанию лишь частично и лишь в условиях того специфического состояния, когда человек переживает себя и окружающий его космос как единое и нерасчленимое целое. Подобное – нелогическое – отношение к миру, подводящее порой к гениальным прозрениям, оказывается особенно популярным в эпохи смутных социальных процессов, чреватых непредсказуемым исходом и потому внушающим человеку неуверенность и страх. Что же касается историко-политических закономерностей, и, в частности, закономерностей политической истории еврейского народа, то именно в подобные эпохи особенно обостряется в мире и антисемитизм как враждебность к совершенно уникальному опыту в развитии человеческого духа. Вот почему наряду с традиционными символами людского благонравия и благоразумия, апокрифы открывают нам новый мир напряженно-страстных, апокалиптических образов, порождаемых смущенным разумом, страхом и надеждой. Неизбывный оптимизм еврейского духа как бы утрачивает в них свою одномерность и обретает драматические черты, что можно судить по небольшому отрывку из Второй Книги законодателя Эздры. На вопрос о причинах страданий Израиля Эздра отвечает так: Божий промысел несет в себе непознанную людьми тайну, но стойкость и выносливость Израиля являются залогом его грядущего избавления.

Господи, я прошел сквозь многие земли и жил среди многих народов; видел я страны, где люди преступают Твои заповеди, но живут в изобилии и веселии. Господи милосердный, потрудись опустить нашу неправедность на чашу весов против непослушания и греховод-ности иных народов, потрудись взглянуть: какая чаша перетянет? Ответь, Господи, было ли, чтобы иноверцы не грешили перед Тобой? Было ли, чтобы какое-нибудь племя соблюдало Твои наказы так, как мы? Да, можно найти отдельных мужей, четко следовавших Твоим заповедям, но не найти совершенно праведных народов.

И вот ответить мне было поручено ангелу Уриелю. "Послушай, – сказал он мне, – разум твой дан тебе для того, чтобы постигать лишь земной мир. Скажи, однако, хочешь ли ты понимать пути Всевышнего?" "Хочу, мой господин", – ответил я. И он сказал: "Мне наказано задать тебе три задачи, показать тебе три явления. Если тебе удастся решить хоть одну из задач или постигнуть суть хоть одного из явлений, я раскрою тогда перед тобой тайну Всевышнего и объясню причину Его жестокосердия". "Я готов, мой повелитель!" И он сказал: "Пойди и определи мне вес огня или определи размеры ветра, или, наконец, попробуй вернуть минувший день". "Кто из людей способен на такое, – ответил я, – и к чему задавать мне задачи, не имеющие решений?"

В ответ он сказал: "Если б у тебя было спрошено – сколько, например, рыб обитает в морской пучине, или сколько течений под толщей воды, или сколько пролегло в заоблачной выси путей, или, наконец, какие дороги ведут из рая, – ты мог бы, наверно, ответить, что ни под водой, ни над облаками, ни в загробном царстве тебе бывать пока не приходилось. Но ведь спросил я у тебя об огне, ветре и прошедшем дне, – вещах, тебе известных и привычных, но ты, увы, молчишь!"

И к этим словам Уриэль добавил: "Есть вещи, с которыми ты связан повседневно и тесно, но даже о них ты не знаешь всего. Почему же ты надеешься понимать пути Всевышнего? И может ли, скажи, человек постичь суть непорочного, если он уже отчаялся в этом пустом и порочном мире?" Эти слова навели на меня печаль, и я сказал Уриелю: "Лучше б сгинуть с лица земли, нежели страдать, не понимая причин наших невзгод". Но в ответ на это он сказал: "Прислушайся к моим словам. Был я как-то в лесу и узнал, что лесные деревья решили объявить войну морской воде, дабы та отступила перед ними. Потом я подслушал морские волны, принявших подобное же решение: пойдем, дескать, и отвоюем у деревьев землю, зальем ее ввбой и будем бегать шире и дальше. Случилось другое: огонь сожрал деревья, а налетевший песок укротил волны и оттеснил их назад. Ответь мне – кого бы ты поддержал будучи судьей: лес или море? "

И я сказал: "Никого, ибо каждому на свете отведено свое: деревьям суша, а волнам море". "Верно, – сказал Уриель. – Отчего же тогда не умеешь найти ответ на собственный вопрос? Ведь подобно тому как всему на свете дано отведено свое, так и земным существам дано понимать лишь земное. То, что творится над землей, в небесах, ведомо тем, кто обитает вверху, над облаками". Я ответил на это: "Помилуй, господин мой, к чему же дана мне небесами способность понимать? Для чего же тогда дан мне разум? Не того ведь, что над землей, но того что на земле я и пытаюсь дознаться: почему Израиль унижен и обездолен варварами? Избранный народ предан на попрание племенам, не признающих Бога; законы наших предков освистаны и отвергнуты и – кто? – никто уже не входит с нами в переговоры. Нас изгоняют и уничтожают, как саранчу, и, увы, не удается нам больше достичь Божьего благоволения. Что же собирается делать с нами Всевышний ради имени которого мы и призваны в этот мир? Вот чего я хочу дознаться!"

И он сказал мне в ответ: "Если не умрешь – увидишь сам. Увидишь и поразишься, если, повторяю, выживешь; ибо срок мира сего близится к концу быстрее и быстрее".

БЛАГОЧЕСТИЕ ПЕРВЫХ РАВВИНОВ

Дух раввинизма, столь важный при символизации еврейского сознания, порожден стремлением еврейских мудрецов оградить Израиль от соблазнительного влияния иной (греческой) культуры. Между тем раввины не были бы истинными мудрецами, если бы задачу сплочения евреев вокруг их наследия они бы не осуществляли расширением библейских формулировок, что диктовалось изменениями в жизни как Израиля в целом, так и отдельного еврея. Начало раввинической деятельности относят к 5 в. до н.э., к периоду завершения Эзрой редактирования Пятикнижия. Компиляции разнородных «книг мудрости» раввины предпочитали устные и письменные комментарии к Книге, за что получили название «книжников», или «фарисеев» (евр. «параш» – выявлять смысл). Эти многочисленные комментарии к Ветхому Завету со временем обрели значение священной мудрости евреев, – своего рода второй Торы.

Самым известным из фарисеев оказался Гиллель, родившийся в Вавилоне в 30 г. до н. э. и переселившийся позже в Палестину, где, живя в крайней нищете, этот неправдоподобно благочестивый мудрец добивается признания в качестве выдающегося из "отцов" еврейской учености и основателя либерального раввинизма.

Моисей получил Закон на Синае и передал его Иошуе, который передал его Судьям, которые передали его Пророкам, которые передали его Мужьям Великого Синода. Эти последние учили всегда трем вещам: «Будь осмотрителен при вынесении приговора, окружай себя многими учениками, а также обноси Закон высокой изгородью».

Симеон Справедливый был одним из последних членов Великого Синода. Он любил говаривать: «Мир держится на трех вещах: Законе, Благочестии и Великодушии».

Антигонос из Сохо получил Тору от Симеона Справедливого. Его любимым изречением было: "Не уподобляйся слуге, прислуживающему исключительно ради денег, и да будет стеснять тебя страх небесный ".

Потом были Йосе бен Иосиф и Йосе бен Иоханан. Первый из них говаривал: «Пусть дом твой будет обителью Мудрости, и не гнушайся пыли с ее подошв». Второй высказывался так: «Распахни двери обиталища своего перед нищими, а также не забалтывайся с женщиной». Он хотел сказать, что не следует мужчине тратить много времени на беседу с собственной женой, тогда, как с женой ближнего своего болтать без дела и вовсе не пристало.

Потом были Иегошуа бен Перахиа и Ниттан Арбелит. Первый говорил так: «Найди себе учителя или найди друга, а также суди о каждом человеке соответственно его подлинным достоинствам». Последний высказывался: «Сторонись злонамеренного соседа, исправляй ближних своих, если они порочны, и не забывай, что существует возмездие».

Потом были Шемайя и Абталион. Первый говаривал: «Возлюби труд, проникнись ненавистью к тирании, и никогда не находись на виду у сильных мира сего». Второй же так говорил: «Вы, которые мудры, следите за своими словами, иначе ошибетесь и будете высланы туда, где текут отравленные реки, к которым припадут ваши ученики и умрут, и пропадет задаром слава небесная».

Потом пришел Гиллель. Гиллель говаривал: "Кто занимается самовосхвалением, обрекает себя на позор. Кто не углубляет и не расширяет своих знаний, тот уменьшает их. Кто отказывается учиться, – уготовляет себе быстрый конец; и кто не выявляет своего таланта, или направляет его на пользу одному лишь себе, тот совершает духовное самубийство ". Еще он говорил: «Если я не за себя, то за кого же я? Если же я лишь за себя, то что мне за цена? И если не сейчас, то когда же?»

Гиллель также говорил: "Не сторонись людей; не будь самоуверен, пока жив; не осуждай ближнего, пока не станешь на его место; и не говори себе, будто возьмешься за учебу как только найдешь время, ибо в этом случае времени не найдешь никогда ".

Он говорил еще: «Если человек, как боров, – он не убоится согрешить, и муж неотесанный не станет святым. Застенчивому не научиться ничему, вспыльчивый муж не может служить учителем, а человек чем-либо озабоченный не постигнет мудрости. Следует еще помнить, что там где нет мужчины, следует действовать как мужчине».

Он говаривал ещё:

Чем больше плоти, тем больше червей. Чем больше богатств, тем больше забот. Чем больше женщин, тем больше ворожбы. Чем больше наложниц, тем больше разврата. Чем больше рабов, тем больше воровства. Но: чем больше Закона, тем больше жизни. Чем больше ученья, тем больше мудрости. Чем больше споров, тем больше истины. Чем больше праведности, тем больше мира. Кто создает себе славу, создает ее для себя. Кто изучает Закон, уготовляет себе жизнь в грядущем мире.

Пирке Абот, гл. 1,2

Гиллель сказал: «Не стой где сидят, и не сиди где стоят. Не плачь где смеются, и не смейся где плачут».

Тосефта Беракот, 2

Некий язычник заявился как-то к Шаммаю (знаменитый коллега и оппонент Гиллеля – Н.Д.) и сказал: «Я бы, пожалуй, примкнул к твой вере, когда бы тебе удалось раскрыть весь смысл вашего Закона за то короткое время, пока мне удастся устоять на одной ноге». Шаммай замахнулся на него посохом и погнал прочь. Язычник пошел потом к Гиллелю, который угадал в нем правдоискателя и ответил так: «Что ненавистно тебе самому, не смей делать и другому, – вот и весь наш Закон; все остальное – комментарий. А теперь иди и решай!»

Шаббат, 316

В течение двух лет школы Гиллеля и Шаммая вели меж собой спор на такую тему: чем же оказалось сотворение человека – благом или злом? В конце концов они сошлись на том, что было бы лучше вовсе не создавать человека, но раз уж он сотворен, главная его задача – постижение смысла прошлых и обдумывание своих будущих действий.

Эрубин, 136

Сказал реб Абба: "Целых три года школы Гиллеля и Шаммая вели дискуссию по какому-то вопросу, и каждая упорно отстаивала свою точку зрения. Наконец раздался Небесный Глас: «В обоих мнениях заключена сущая правда, но истинными следует признать слова гиллелевской школы». Спросили: «Ежели оба мнения справедливы, отчего же тогда предпочтение отдано Гиллелю?» Ответ был таков: «Оттого, что питомцы Гиллеля обходительнее и учтивее: они знакомят слушателей как со своим мнением, так и с мнением противника, и прежде, чем привести свои доводы, называют доводы оппонентов».

Эта история учит нас тому. что Господь Бог почитает и возвышает именно скромных и самокритичных.

Там же

ДУХ СВЕТСКОГО ЕВРЕЙСТВА: ИОСИФ

С политическим закатом Израиля и началом диаспоры открывается новая глава в развитии еврейского духа: тесный контакт с чужеродной цивилизацией приносит ему непривычные для него формы выражения. Чаще всего – это жанры, кристаллизованные новой цивилизацией, настаивающей на своей элитарности по отношению ко всему прежнему. Таковой оказалась греческая культура, разделившая единый мир знания, веры и чувства на бесконечно дробящийся, с первого взгляда систематический, но по существу неестественно-схематический ряд «дисциплин» и жанров, подобно тому, как единому и цельному Богу евреев она противопоставила насильственно упорядоченный сонм «узко специализирующихся» богов. Эллинизированные евреи, приняв формальные особенности нововведеной цивилизации, хоть и перестали мыслить во всеохватных категориях Библии, сосредоточиваясь теперь уже на какой-либо конкретной отрасли духа (этика, религия, философия, история, литература и др.); и хоть уже не с прежней постоянностью занимались непосредственным изучением Библии, – тем не менее, привнесли в новые формы особенности традиционного еврейского мироощущения, как бы утверждая на самом пороге христианского летоисчисления все то же сакраментальное «Я есть Кто Я есть».

Нагляднее всего проявилось это в писаниях и в судьбе Иосифа Флавия. Он родился в Иерусалиме (37 г. н. э.) в прославленной семье Хасмонеев и умер в Риме (105 г.), где служил в качестве личного советника и историка императоров из рода Флавиев, по распоряжению которых ему еще при жизни был установлен памятник, а его сочинениям отведено почетное место в народной библиотеке. До начала литературной деятельности Иосиф был одним из .военачальников иудейской армии в Галилее, сражавшейся за независимость от Рима. Потерпев, однако, сокрушительное поражение, он сдался на милость врагу, что, понятно, оказало влияние на его репутацию среди соотечественников. В то же время, несмотря на далеко не восторженное к нему отношение со стороны многих его критиков, вряд ли можно отказывать ему в глубоком патриотизме, который проявлял себя тем сильнее, чем отчаяннее стеремился Иосиф искупить вину за бесславное решение прислуживать врагу. Всю свою деятельность в период жизни среди завоевателей Иосиф направляет на ослабление враждебности Рима к евреям и их наследию.

Ниже – выдержки из его очерка, направленного против популярного александрийского юдофоба Апиона.

Между теми обычаями и законами, которые утвердились среди народов земли, существует бесчисленное количество различий, однако в кратком виде эти различия можно, вероятно, представить следующим образом: одни законоучители призывают свои правительства служить монархическому государственному порядку, другие – порядку олигархическому, третьи – республиканскому и т.д. Что же касается нашего законодателя, Моисея, он, отрицая все названные формы государственного устройства, предписывает то, что можно было бы назвать «теократическим» порядком; иными словами, вся государственная власть и сила должны – по его мнению – принадлежать лишь Богу. которого весь народ почитает в качестве истинного Творца всех добрых дел, направленных как на благо всей земли, так и на радость каждого отдельного человека. Законодатель наш учит: ничто не скроется от Господнего ока – ни явные деяния людей, ни тайные их помышления. Кроме же этого он отзывается о Боге как о чем-то непреложном и не ограниченном в пространстве и во времени, как о первопричине и распорядителе всего сущего, как о Существе, который, не открывая Своего лица, заявляет о Себе посредством Своих деяний.

Я не берусь сейчас отвечать на вопрос о связях между подобными представлениями о Боге с идеями мудрейших греческих мужей. Тем не менее, известно, что греческие мудрецы никогда не сомневались в полном соответствии подобных представлений самой истине, в их абсолютной согласованности с самою природой Божественного: и Пифагор, и Анаксагор, и Платон, и следовавшие им философы-стоики, и почти все остальные греческие мыслители высказывали по существу те же идеи, хотя отваживались заявлять об этом не всенародно, а в тесном кругу своих учеников, ибо подавляющее большинство подверженных предрассудкам людей издавна придерживается совершенно иных представлений. Что же касается нашего законоучителя, чьи практические деяния не расходились с проповедуемыми им принципами, -он отнюдь не ограничивал круг внимателен приближенными к нему священниками, но утверждал свое представление о Боге среди всего народа с такою непоколебимою силою, что никогда никто не сможет уже его пошатнуть.

Причина, по которой наше законоучение совершеннее любого иного, заключается в следующем: Моисей отнюдь не считал, что религия есть одна из разновидностей истины; напротив, он утверждал, что любые истины являются составными частями религии, понимая под истинами как стойкость и терпимость, так и полную согласованность между собой всех членов человеческого сообщества. Все наши деяния, все помышления и намерения – лишь разновидности служения Богу, ибо ни одно из проявлений человеческой жизни Он не оставляет без определения и обозначения. Существуют два способа исполнения любого морального предписания, два способа следования любой истине: первый – исполнение и следование на словах, второй – в практических делах. Все иные законодатели по существу разъяли меж собой эти два способа, т.е. облюбовав один из них, полностью игнорируют другой. Лакедемоняне и критяне, например, утверждают свои истины не словами, а практическими делами, тогда как афиняне – подобно почти всем остальным грекам – составляют законы в соответствии с тем, что следует или чего не следует делать, но отнюдь не в зависимости от практической значимости этих законов.

Наш же законодатель сумел оба упомянутых способа слить воедино чрезвычайно удачно и гармонично; каждое практическое деяние он поверяет той или иной выраженной в словах заповедью, так же как не позволяет следовать какому-либо предписанию без предварительного выяснения его практической ценности; хотя, считает он, ни одно из проявлений нашего существования, даже наша кухня, не должно обусловливаться исключительно лишь целью личного удовольствия и личного благополучия.

Это позволило Моисею создать цельный свод жестких предписаний, касающихся разных сторон жизни: чего нельзя и что можно есть, как общаться с людьми, как относиться к своим обязанностям, в каких случаях прерывать отдых и т.д. Следование этим законам, подобно следованию воле собственного родителя или господина, уберегает нас от греха умышленного или невольного. Поскольку никакое преступление, совершенное даже по неразумению, не должно быть оставлено без наказания, Моисей настаивает на том, что каждому надлежит хорошо знать закон и относиться к нему как к совершенному и необходимому своду правил человеческой жизни; с этой именно целью он призывает всех собираться вместе для изучения закона и глубокого постижения его духа. Как известно, ни один другой законодатель никогда не выставлял подобного требования.