Текст книги ""Я есть кто Я есть""

Автор книги: Нодар Джин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

БУБЕР: ДИАЛОГ КАК СПАСЕНИЕ

Один еврейский моралист, живший в Германии, предупреждал, что если кто-либо горячо клянется в своем идеализме, следует ненадежнее спрятать золотые часы. Этот совет нередко оказывается резонным. Немецкие философы прошлого столетия,– все, как правило, идеалисты, – «постановили», что история духа – это история его высвобождения ото всего земного. Клянясь в преданности Богу, они отлучили Его от земли и прогнали столь высоко за облака, что там, в разреженном пространстве. Его и след простыл. Недаром поэтому, как говорят, 19-ый век убил Бога.

В нынешнем же веке, если не покидать ту же Германию, был убит уже человек: во имя сотворения идеальной сверхличности Ницше, например, призывал щедро жертвовать большими "стадами средних людей". Эта и подобная ей мораль обосновывалась неотразимо искусно и легко была принята, как известно, не только гитлеровцами и не только в Германии. Между тем, и возвышение-убийство Бога, и презрение к "стадному человеку" оказались актами, хотя и поразительно популярными, но явственно… антиеврейскими; и здесь имеется в виду не столько даже фактические кампании против еврейства, вдохновленные этими идеями, сколько сама их антиеврейская сушность. Осмеяны оказались вековые истины, предложенные когда-то еврейством и принятые остальным миром. Эти истины были объявлены в лучшем случае устарелыми, и если кому-нибудь и было суждено реабилитировать и переосмыслить их заново в свете современной жизни, – то должны были быть прежде всего евреи.

Вот почему неудивительно, что родившийся все в той же Германии еврейский философ Мартин Бубер (1878-1965), человек изощренного вкуса и разума, всю свою жизнь занимается не частностями, к которым, как правило, и проявляют вкус ученые современности, но "азбучными" вопросами существования, как бы откликаясь тем самым на всегда актуальную мысль Л.Толстого: "Зачем говорить утонченности, когда еще остается высказать столько крупных истин". Выска-заннная Бубером крупная истина, уходящая своими корнями в глубины библейского мира и, увы, так еще и не реализованная, проста и величественна: жизнь человека – в диалоге с себе подобным, причем диалог этот спасителен тогда, когда он осуществляется при посредстве Бога, т.е. Его законов и Его заповедей о нравственности и любви. В этом диалоге, заключает Бубер, утверждается и жизненность самого Бога.

Мир будущего: человек и человек

Если индивидуализм занимается лишь частью в человеке, коллективизм рассматривает его лишь как часть: никаких попыток постигнуть человека как целое. Индивидуализм видит человека лишь в его отношении к самому себе, а коллективизм человека не видит вовсе: он видит лишь «общество». В первом случае лик человеческий обезображен, во втором – скрыт.

Оба эти взгляда на жизнь, – современный индивидуализм и современный коллективизм, – какими бы разными обстоятельствами они не были обусловлены, являются выражением одной и той же известной ситуации, в которой оказался современный человек. Эта ситуация характеризуется чувством космической и социальной бездомности, страхом перед мирозданием и страхом перед земной жизнью, что и породило такой тип одиночества, какого, возможно, никогда прежде не существовало. Человек ощущает, что он брошен на произвол судьбы самою природой, как бросают на произвол судьбы неугодного младенца; и в то же время он полностью изолирован посреди суматошного мира. Первой реакцией духа, четко осознавшего эту новую и ужасающую ситуацию, является современный индивидуализм, второй – современный коллективизм.

Несмотря на многочисленные попытки спасения и возрождения индивидуализма, его время вышло. Коллективизм же, наоборот, достиг сегодня высшей точки своего развития, хотя то здесь, то там наметились уже признаки его застоя. Единственный путь, который теперь возможен, – это восстание личности во имя обеспечения свободного общения с другими.

…Основополагающим фактом человеческого существования не является ни индивид сам по себе, ни коллектив сам по себе. Основополагающий момент человеческого мира – это человек и человек. Особенность человеческого мира надо усматриеать именно во взаимоотношениях между одним человеком и другим, в том "нечто", которое невозможно обнаружить более нигде в живом мире. Язык является лишь средством выражения этого "нечто", и все иные проявления культуры всего лишь обусловлены этим "нечто". Благодаря именно этому "нечто" человек и стал человеком. Это "нечто" проявляется в человеке именно тогда, когда он стремится соединиться с другим человеком, причем это слияние происходит в той особой сфере, которая роднит меж собой двух конкретных и разных людей, но которая не затрагивает их индивидуально-самобытного мира. Эту промежуточно-общую, связующую сферу, которая возникает благодаря существованию человека как человека, но которая конкретно все еще непредставима, я называю словом "между ". Хотя эту сферу можно осмысливать по-разному, ока является начальным принципом человеческой жизни. Здесь и следует искать третью альтернативу.

"Между" – это реальная сфера, территория и опора всего, что происходит между людьми. На разделительной границе между субъектом и объектом, на узкой кромке хребта, где встречаются друг с другом Я и ТЫ, и лежит эта заповедная область "между ". Это – реальность, которая начала проявляться именно в наше время, и она указывает путь, пролегающий за пределы индивидуализма и коллективизма. Поэтому она представляет собой важнейший принцип существования грядущих поколений.

Что такое человек?

Изречения

Мы идем к Сиону дорогою Сиона.

Общие воспоминания, – вот что заставляет нас держаться вместе и поддерживать друг друга.

Сион – это больше, чем земля на Ближнем Востоке. Сион – это больше, чем еврейская обитель. Сион – это краеугольный камень мессианического творчества человечества. Это – бесконечная цель еврейского народа.

От вас, от молодежи, будет зависеть быть Палестине центром человечества или всего лишь еврейской Албанией, быть ей избавителем народов или игрушкой в руках государств. Сион не сможет утвердить себя физически до тех пор, пока вы не уготовите ему место в вашей душе.

Старость – вещь неплохая, если, конечно, не знать, чем она является по отношению к началу.

Все, что любой человек творит сейчас и здесь с искренним намерением, все это, будучи связующим звеном с Богом, является не менее значительным и не менее истинным, нежели существование в грядущем мире.

Либерализм и традиционализм являются контрастными началами, но свобода и традиция таковыми не являются. Традиция истинна и живуча лишь тогда, когда она постоянно самообновляется в свободе. Так же и свобода, – откуда черпать ей горючее, если не из глубин традиции.

Душе не следует хвалиться тем, что она возвышеннее плоти, ибо именно в плоть погружается всякая душа и именно через плоть она может обрести совершенство. С другой стороны, плоть не должна кичится тем, что поддерживает душу, ибо без души тело попросту разлагается.

Любовь не возможна без того, чтобы человек оставался самим собой.

Пророк призван противостоять царю и даже больше, – истории.

Всякий, кто приписывает нации или общине свойства абсолютности и самодовольства, изменяет религии Израиля.

Тот, кто любит, сводит между собой Бога и мир.

Тот, кто умееет читать легенду, извлекает из нее больше правды, чем из хроники.

Истинный дух Израиля – это божественный призыв, внедренный в наши сердца. Не возгордиться следует нам из-за него, но подчиниться ему, ибо мы его предали. Мы должны начать теперь с того, чтобы составить о наших душах полный отчет, ничего не утаивая, ни в чем не извращая истину. Нам следует провести полную инвентаризацию наших реальных, а не воображаемых ценностей.

БЕРГСОН: ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЦЕЛЬНОСТИ

Человеческий разум ограничен, предупреждала Библия, но случилось, что в течение веков люди раздули его до масштабов идола, почему и торжество безбожия оказалось неминуемым. Вечные и великие истины, убеждала Библия, зиждятся не на одном только разуме, но также на неосознанном прозрении, на жизнетворном откровении; а между тем обожествленный разум отрицал все, на себя не похожее, почему и нынешний мир, опирающийся на разум как на единственное проявление жизни, грозит рухнуть в небытие.

Свою причастность синтетизму еврейского духа французский философ Анри Бергсон (1859-1941) проявил фактически в извечном еврейском призыве к возвращению к цельности библейского мышления, основанного на единстве рассудка и прозрения, на неотделимости познания от самой жизни. Вот почему он так много внимания уделяет тому, что мы за неимением иного слова называем интуицией (прозрением) и что по неразумению нашему ставим часто ниже рассудка.

Мудрость как рассудок и прозрение

Наша мысль не способна представить себе действительную природу жизни, глубокий смысл движения. Мысль – только один из видов жизни; как же охватит она всю жизнь? Мысль – только один из этапов эволюционнного движения; как же применить ее к движению в целом?

…Линия развития, которая заканчивается в человеке, не является единственной. На расходящихся в другие стороны путях развились иные формы сознания, не сумевшие освободиться от внешних стеснений и не справившиеся с собой, как это сделал человеческий ум, но все же выражающие нечто постоянное и существенное для эволюционного движения. Сблизив те и другие, соединив последние с разумом, мы, может быть, получим сознание, широкое как жизнь и способное на то, чтобы, внезапно оглянувшись на стоящий за ним жизненный порыв, увидеть его целиком, хотя бы на одно мгновение.

Могут возразить, что даже в этом случае мы не превысим пределов нашего разума, ибо именно посредством разума мы и смотрим на другие формы сознания. Это было бы верно, если бы мы были только разумными существами. Но есть силы, дополняющие разум, силы, которые мы смутно ощущаем, замкнувшись в самом себе. 'JTO значит, что познание неотделимо от жизни.

…Существуют вещи, которые только интеллект способен искать, но которых он сам по себе никогда не найдет. Только инстинкт мог бы найти их, но он никогда не станет искать… Интеллект ясно представляет себе только отдельное и только неподвижность.

…Само будущее ускользает от нас в тот момент, когда мы думаем, что овладеваем им… Мы чувствуем себя свободно только среди отдельных, неподвижных, мертвых вещей. Интеллект характеризуется природным непониманием. Наоборот, инстинкт отличается жизненностью. В то время, как интеллект трактует все вещи механически, инстинкт действует, если можно так выразиться, органически. Если бы мы умели спрашивать его, а он отвечать, – он выдал бы нам самые глубокие тайны жизни. Ибо он только продолжает ту работу, посредством которой жизнь организует материю, так что мы не можем назвать, где кончается организация и где начинается инстинкт. Когда цыпленок ударом клюва разбивает свою скорлупу, он действует по инстинкту, но при этом он следует тому движению, которое происходило в нем в продолжение зародышевой жизни… Невозможно для интеллекта постичь инстинкт. То, что есть в инстинкте существенного, не может выразиться в интеллектуальных терминах и, следовательно, не может быть проанализировано. Инстинкт представляет собой знание на расстоянии. Интуиция, т.е. инстинкт, который не имел бы никакого практического интереса в себе, несомненно напоминает то, что мы называем божественной симпатией.

…Интуиция и интеллект представляют собой два противоположных направления работы сознания. Интуиция идет в направлении самой жизни, интеллект же – в прямо противоположном, и потому вполне естественно, что он оказывается в строгом подчинении не духа, а материи. Для человека, стремящегося вновь растворить интеллект в интуиции, исчезает или смягчается очень много затруднений. Но такая доктрина не просто облегчает нам процесс мышления, но также дает нам новую силу, необходимую Ъля действования и жизни. Наделенные этой силой, мы уже не чувствуем себя одинокими среди людей, и человечество уже не кажется нам одиноким среди подвластной ему природы… Все живые существа держатся друг друга и все подчинены одному и тому же гигантскому порыву. Животное опирается на растение, человек живет благодаря животному, а все человечество во времени и пространстве представляет собою одну огромную армию, движущуюся рядом с каждым из нас; своею тяжестью оно способно преодолеть любое препятствие, в том числе, может быть, и смерть.

Творческая эволюция

Изречения

Все, что можно найти в следствии, можно найти и в причине. Следовать долгу – значит противиться самому себе.

Сотворение – это прежде всего чувствование. Именно чувство подгоняет разум вперед, несмотря на многие препятствия.

Все мистики без исключения единодушно свидетельствуют, что Господь Бог нуждается в нас.

Религия воспринимает Бога прежде всего как Существо, способное налаживать и поддерживать с нами связь; именно этого и не в силах делать Бог Аристотеля.

Машины наделили нашу плоть такою огромною силой, на которую наш людской род поначалу даже не был рассчитан. Эта плоть, теперь уже значительно более внушительная, требует для себя и более величественной души.

Существуют воспоминания, располагающиеся ниже того подмост-ка, который освещается юпитерами сознания. Да, я верую, что вся наша былая жизнь сосредоточена именно тут, во всех мельчайших своих деталях, и верую, что мы ничего не забываем.

Нет никакого такого состояния нашего разума, которое не могло бы быть нарушено и переиначено в любое время.

Женщина столь же интеллектуальна, сколь мужчина, но менее эмоциональна.

КЛАЦКИН: ИНТЕЛЛЕКТ КАК ИСКУССТВО

Джейкоб Клацкин (1882-1951) был одним из тех традиционных еврейских интеллектуалов, которых в прежние эпохи называли мудрецами, или хахамим, и которые охотно, глубоко и остроумно рассуждали по всем вопросам жизни. Между тем, будучи эмансипированным евреем, светским публицистом, полиглотом и «гражданином Европы», этот потомок польских раввинов и сионист представляет свой интеллект как произведение искусства, вызывающее бесспорное эстетическое наслаждение. Игра ума по законам искусства обернулась сегодня популярным жанром «интеллектуализма», обретая то облик афорис-тики, то эссеистики, то философской публицистики, то критики, однако, своими корнями этот жанр уходит в ту же Библию, в те ее книги, где знание и ум искали свое выражение в эстетически эффектных интеллектуальных образах.

История как смех

Когда я думаю о грядущих поколениях и воображаю себе – с каким изумлением придется им взирать на всю нашу жизнь и насмехаться над нею, каким издевательским тоном будут они говорить обо всех наших бесконечных войнах и завоеваниях, наших радостях и пытках, – подобно тому как мы сами поражаемся жизни минувших поколений и язвительно ее вышучиваем; когда я думаю обо всем этом, меня начинает тяготить мысль о пустоте и ничтожности нашего бытия. Лишь одна единственная мысль способна меня утешить: те, кто придут после нас, предстанут, в свою очередь, дикарями в сравнении с теми, кто сменит их самих.

Во славу мудрости

Утрата души

Одна из еврейских легенд гласит: чему подобен человеческий зародыш? Он подобен свернутому в утробе свитку, в изголовье которого горит свеча. Этот свиток глядит вперед и способен охватить взором весь наш мир, из края в край. Это – лучшее время: никогда позже никто не удостаивается большей радости. Он – свернутый свиток, и все наше Писание он знает назубок. Но стоит человеку появиться на свет, – на него налетает один из ангелов, шлепает его по губам и выбивает из памяти весь наш Закон…

Да и позже, после часа рождения, этот сказочный ангел денно и нощно кружит над нами, готовый поминутно шлепать нас по губам и заставить позабыть даже самих себя. Всех нас, людей, постоянно бросает то вперед, то назад; все мы, люди, беспомощно мечемся между припоминанием и забыванием; все мы то и дело теряем собственную душу, а потом снова обретаем ее. Такова природа нашего бесконечного духа.

Там же

Равенство как неравенство

Идеал всеобщего равенства не может служить в качестве самоцели. Он есть лишь средство, которое обеспечивает развитие и углубление неравенства в любой области. Посредством уравнения материально-экономических условий существования отдельных классов общество обретает возможность и право всячески способствовать развитию -на равных условиях – неравных людских способностей, обусловленных как самою природой, так и духовной структурой личности; причем равные возможности развития исходно неравных талантов могут детерминировать, в конечном счете, утверждение неравенства на всех его мыслимых уровнях и во всех обличиях.

Там же

Стандарт негативности

Прежде чем судить ближнего своего за все его прегрешения, вспомните обо всех злодеяниях, на которые способен человек, но которые ближний ваш не совершал. Эту мысль можно бы выразить так: о нравственной ценности отдельных людей следует судить по стандарту негативности; следует иметь в виду то добро или зло, на которые он не способен. Человеческие поступки чаще всего являются следствием случайных, внешних причин, однако деяния, на которые человек не способен, именно и свидетельствуют о его природе и внутреннем мире.

Там же

Значение революции

Никогда не спрашивайте: стоит ли революция жертв? Дает ли она столько, сколько отнимает? Отвечая на такой вопрос, мы должны были бы признать, что никакая революция не может быть оправдана и названа благотворной. Если подходить с позиций нравственных требований, если учитывать баланс сугубо человеческих потерь и приобретений, то ни одна революция, – на что бы она не претендовала, – не вправе требовать у нашей совести разрешения на убийства, грабежи, опустошения и уничтожения всяческих договоров. Никакой завтрашний мир правды и справедливости не может служить оправданием нынешней лжи и нынешней несправедливости. Поэтому нам следовало бы осознать, что всякая революция, если даже она претендует на утверждение позитивных нравственных ценностей, черпает силы и права из совершенно постороннего источника, т.е. из источника, не имеющего никакого отношения к миру нравственных ценностей.

Похоже, что оправдание революции следует искать в импульсах не этического, но эстетического содержания: революция – это отрицание безобразного порядка, это восстание прекрасного в человеческой душе против всего, что уродливо в обществе. Революционный пафос раздвигает своею силой границы человеческой морали, заглушает человеческую совесть и не только не препятствует свершению насилия, но даже настоятельно его требует, освящая все, что в нормальной обстановке выглядело бы преступлением. Сами по себе революции свидетельствуют о метафизической природе жизни, ее героической сущности. Они позволяют жизни вырываться время от времени за установленные границы морали, нарушать тысячекратно проверенный баланс между истиной и грехом, смешивать приевшийся рисунок параллельных линий, одна из которых символизирует разрушительные, а другая – созидательные силы, жертву и вознаграждение.

Там же

Наша месть

Если глубоко вглядеться в исторические события, можно легко обнаружить, что наиболее страшные акты мести были выказаны совершенно бессознательно. Подтверждением тому может служить хотя бы чстория с гейневской местью Германии, столь чуждой и одновременно столь близкой поэту; или, скажем, месть Германа Когена немецкой ^льтуре, которую он сознательно славословил, но бессознательно лодрывал. Весомую долю еврейского участия во всех величайших революционных переворотах можно объяснять именно этим фактором бессознательного мщения. Создается впечатление, словно за спиною евреев витает некий ангел истории и время от времени наущает: «Мсти, жертвуй собою ради остальных!». Но природа нашей миротворящей мести такова, что она приносит благословение и удачу тому народу, которому мы мстим; это – месть, где жертвой оказывается лишь мстящий. В конце концов, однако, удостаивается благословения и сам он.

И вот теперь, когда я вижу вокруг так много еврейских мыслителей, которые выказывают поистине недюжинную силу в деле отрицания и сокрушения мира, я говорю себе: "Ликуй и кричи ура/ Смотри – так мстит Израиль своему губителю, смотри – вот месть, порождающая блаженство!"

Там же

Изречения

Ненависть связывает крепче любви. Ненавистный нам человек занимает нас дольше, чем любимый. Вот почему, если все мы обязаны проявлять осмотрительность в выборе друзей, гораздо большую осмотрительность следует выказывать при выборе врагов. Тем не менее находить достойных супостатов легче, чем равноценных друзей.

Мыслитель, не способный выразить свои многоценные мысли в простой и доступной форме, должен быть заподозрен сперва в нерасположенности к мышлению, и лишь затем – в нерасположенности к выражению мыслей.

Самое лучшее для любого искусства – простота, и самое худшее – простота поддельная.

По существу, умный не есть мудрый. Да и мудрый не есть умный: и тот, и другой, как правило, наивны. Однако существует особый тип наивного ума, который обитает лишь в роскошных покоях высшей мудрости.

Тому, кто не способен временами презирать себя, не повезло с головой.

Слабоумные легко меняют свои мнения, ибо легко подпадают под чужое влияние, а люди сильного ума легко меняют мнения, ибо властвуют над ними безраздельно.

Мы живем поневоле и поневоле умираем; поневоле творим зло и поневоле же творим добро. Так же поневоле мы и считаем себя добровольными исполнителями чужой воли.

Да будет моим заветом следующее: играй жизнью своей, о смертный! Играй самим собой и своими желаниями. Все, что вверху и все, что внизу да станет для тебя игрой, и да покажутся тебе высоты и глубины забавною шуткой. Поднимись на вершину Разума и усмехнись над нею, рассмейся раскатистым смехом над высотой. А потом, насмеявшись вдоволь, спустись вниз, к жизни.

Жизнь наша – о двух воротах. В одни ворота входит тот, кто преисполнен благоговейного страха перед бытием, кто следует голосу долга и чтит заповеди, кто находит радость в смирении и покорности; вдумчивый и рассудительный, он рвется ввысь и вперед, согнувшись под тяжестью собственной цели. В другие ворота проходит тот, кто не преследует никаких целей, кто стоит выше всяких неистребимых мелочных намерений, кто вывернулся из-под тяжелого ярма Разума, этого прислужника жизни, и освободил себя от сковывающих цепей морали, тот, кто хогь на час восторжествовал над знанием и убедился в его беспомощности; легкий и ничем не обремененный, он игриво скользит по жизни и улыбается. Его я и считаю человеком более значительным. Играй же жизнью, о смертный человек! Ищи опасности: не находя, создавай их сам! Бросайся в самые глубины и наслаждайся страхом! Тот, кто не испытывает великого страха, тот и не живет великою жизнью. Так страшись же и смейся!