Текст книги "Сервис с летальным исходом"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Извини, – говорит она в кухне, – я не знала, извини.

– Извиняю, – киваю я, надеясь, что на этом визит окончен.

– Я тебя не узнала, – вдруг говорит она, – да и как можно узнать, это я глупость сморозила… Тебя же никто никогда в глаза не видел. Извини, вот деньги…

– Деньги твои, ты сама сказала – моральный ущерб и все такое.

– Не сердись, я тебе звонила каждые три часа, а абонент недоступен, я занервничала, хотела доложить, что произошли непредвиденные обстоятельства, я тебе и из этой квартиры звонила, когда разобралась с мужиком. Из этой самой квартиры перед тем, как перерезать телефонный провод! Смешно, да?

– Очень, – зеваю я.

– Знаешь, мне иногда казалось, – она слишком возбудилась и, похоже, не собирается уходить, – мне казалось, что такое может произойти, что ты сделаешь свой заказ мне или Нике!

Я молчу. Где-то далеко слышен плач ребенка.

– Извини, – говорю я гостье, – детей кормить надо, посуду мыть, стирать, сама понимаешь…

– Смешно, – кивает она с пониманием, – конечно, дети, посуда, стирка. Включи телефон. В следующий раз предупреди заранее, что клиент будет подвижен.

– Обязательно. Мне пора. Марина хватает меня за руку. Сильная хватка, что и говорить.

– Я не смогла забрать пустые канистры из гаража.

– Бери все, что тебе надо, только уходи! – перехожу я к мольбе, отцепляя ее руку.

– Я хотя бы все правильно сделала с мужиком?! – кричит она нервно. – Я когда увидела мертвую дамочку, то не поняла, заказ ведь был на мужика!

– Да какая разница теперь! – кричу и я за компанию. Ну вот, подействовало. Уходит.

Ребенок плачет, черт возьми, почему мне мешают, ребенок плачет?!

Сдергиваю верхнюю одежду и, оставшись по пояс голой, мою грудь над раковиной в кухне. Прикладываю полотенце к своим дирижаблям, поворачиваюсь и… ору от страха.

Сзади, совсем рядом, стоит Марина, а я не слышала шагов. Смотрит на меня остановившимися глазами и несколько раз разевает рот, но не произносит не звука.

– Ну что еще?!

– У тебя мой… мой кофр, – наконец выдавливает она шепотом. – Там, в гараже, я только что…

Думаю несколько секунд, закрыв глаза и прижимая полотенце к соскам.

– А ты бы предпочла, чтобы твой кофр сейчас лежал как вещественное доказательство в отделе убийств, да? Трупы, представь себе, имеют неприятную особенность всплывать! Чем ты перерезала ему горло? – я изо всех сил изображаю рассерженную начальницу.

– Его ножом, ты не подумай чего, он достал свой нож, когда мы дрались, – видно, что Марина отчаялась что-либо понять и теперь удивление на ее лице сменилось подобострастным обожанием.

– Свободна.

Потоптавшись, она опять поворачивается ко мне:

– Я могу взять паспорта или заказать новые…

– Бери, только уходи побыстрей!

– Понимаю.

Бегу по лестнице вверх, забыв о ней на третьей ступеньке.

– Я думал, тебя уже убили! – выразил свою радость старшенький, расхаживающий с орущим мальчиком по комнате.

Бросаю в возмущенное лицо Коли полотенце, и, пока забираю ребенка, моя голая грудь толкается ему в руки.

Затаив дыхание, Поспелов, Петя и дежурный по аппаратуре оперативный работник выслушали хлюпанье и рев воды.

– Что это было? – поинтересовался Поспелов через несколько секунд тишины.

– Это она нашу прослушку из телефона смыла в унитазе, – доложил дежурный.

– И мы теперь не услышим, что делается в кухне? – решил все выяснить до конца Поспелов.

– Ничего, – вздохнул Петя.

– Почему? – не унимается Поспелов.

– Потому что так вход в дом устроен. Из калитки человек подходит к той двери, которая ведет в кухню, понимаете? Получается, что любой гость, который войдет через калитку, обязательно сначала попадет в кухню, а кухонную прослушку только что обнаружили и утопили в унитазе.

– Я спрашиваю, почему там стояла только одна прослушка? Почему не прицепить к люстре, например, или под стол! – следователь Поспелов начал терять терпение.

– Ну вы скажете тоже, Кузьма Ильич, – начал успокаивать его Петя. – Зачем это телефонному мастеру лезть на люстру?

– Ты, Петя, дурак, – вдруг объявил Поспелов и с удовольствием пронаблюдал, как залились алым щеки оперуполномоченного. – Прослушки эти можно было поставить и час назад, пока мы ковырялись с так называемым обыском!

– Это делает другая служба, которая отвечает за прослушивание! – отбил удар Петя и тут же предложил свое решение проблемы:

– Давайте вызовем ей сантехника!

– Сантехника? – удивился Поспелов.

– Она же не могла не видеть это безобразие в ванной, скажем, что недалеко от дома случился за-сор, нужно проверить слив.

Дежурный подал знак, мужчины затихли и выслушали несколько фраз из кабинета.

После вопроса гостьи о стрельбе из пистолета Поспелов уставился тяжелым взглядом на Петю. Петя пожал плечами.

– Все, – кивнул дежурный через несколько минут. – Спустились вниз.

Поспелов вышел из фургона и с удовольствием вдохнул прохладный воздух с привкусом прелого сена.

– Номер фургона записали? – поинтересовался он в третий раз.

– Все будет в порядке, Кузьма Ильич, не беспокойтесь.

– Да уж, не беспокоиться… Вы хоть все осколки собрали?

– Все, товарищ майор.

– Да не бывает так, чтобы за одну минуту собрать все осколки от разбитого зеркала почти в два квадратных метра! – опять рассердился Поспелов.

– Так ведь то у обычных людей не бывает, а мы спецы, – уныло оправдывался Петя. – Разрешите мне сантехником сходить в дом?

– Не разрешаю, – без раздумий ответил Поспелов. – Пусть этим занимается, как ты сказал, специалист.

– Но мне очень надо, – понурился Петя.

– Значит, не все осколки собрали, да?!

– Да нет, товарищ следователь, осколки мы собрали… Я, когда выстрелом зеркало разбил, закрыл голову руками, чтобы чего-нибудь не случилось…

– Чего, например? – ехидно поинтересовался Поспелов. – Ты попал в зеркало в конце коридора, которое висело в трех метрах от тебя!

– А мне показалось, что совсем рядом что-то посыпалось… Вот вы сами, Кузьма Ильич, говорили, что нужно искать все необычное, а теперь злитесь.

– Я не злюсь! Я дураков не люблю.

– А я, когда голову руками закрыл, увидел, что три паркетины у стены отличаются немного, как будто они одно целое, и так и есть! Оказалось – крышка тайника.

– Что оказалось? Какого тайника?

– Я поддел сбоку, крышка открылась, а там вот… Коробочка была.

К глубочайшему изумлению Поспелова, Петя вдруг вытащил, как показалось следователю, из внутреннего кармана пиджака металлическую коробочку, сантиметров десять на двадцать, глубиной на три пальца.

– Я, конечно, сразу бы вам это показал, – бубнит Петя, пока Поспелов, сопя, пытается открыть хорошо пригнанную крышку. – Я схватил ее сразу-и бежать к вам вниз поскорей, это спонтанно получилось. А когда посмотрел, что там, понял, что вы теперь с меня не слезете.

– Что это значит – не слезете? – пыхтит Поспелов. Крышка чуть сдвинулась, но не открылась.

– Ругаться будете или вообще уволите.

Коробочка наконец открылась. От судорожного рывка напряженной руки следователя она сильно дернулась, и изнутри выплыл подозрительный серый дымок. Поспелов скривился. В коробке лежало что-то завернутое в грубую холстинку. Поспелов раскрыл холстинку и две-три минуты внимательно изучал несколько обуглившихся костей, странную чешуйчатую шкурку неизвестного ему земноводного и десяток маленьких высушенных рыбок.

– Ничего не понимаю, – сознался он наконец.

– Значит, передадим на исследование в отдел фактурщиков?! – обрадовался Петя.

– Нет, конечно, плохо, что ты утащил это из дома, вдруг хозяйка хватится… черт знает, что это за гадость и зачем нужна, но…

– Я думаю, что это останки дорогого ей человека! – шепотом предложил свою версию Петя.

– Кому – ей?

– Учительнице пения, конечно! Она выгребает из ванны то, что не растворилось до конца, и хранит, как память! Это вещественное доказательство получается. Вы только скажите, Кузьма Ильич, я правильно поступил в тех форсмажорных обстоятельствах? Не нужно срочно возвратить коробку обратно?

– А вобла сушеная тут при чем? Петя только вздохнул.

– Если бы я знал, что это такое… – задумался Поспелов. – Под паркетом, говоришь?

– Очень хорошо замаскированный тайник, если бы я не выпалил случайно из пистолета в зеркало, ни за что бы не найти!

– Кстати, этот выстрел… Пистолет в сейфе, мысль какая-то саднит, не ухватить… Ладно. Отпечатки с коробочки…

– Снял! – доложил Петя.

– Оприходовал, как вещественное…

– Так точно!

– Ну и неси к фактурщикам, снайпер.

ЗЛОСТЬ

Я лежу на тахте, подложив под голову локоть, и смотрю на сосущего младенца. Он сосредоточен, ручки сжаты в кулачки, брови нахмурены. Со знанием дела подходит к такому важному мероприятию. Почему он хмурится? К чему прислушивается в себе и во мне? Я трогаю пальцем его кулачок, кулачок расслабляется. Ноготки отрасли, пора стричь…

Дин-дон!..

На втором этаже звонок тоже хорошо слышен, наверное, где-то установлен динамик…

Почему так много народу рвется в этот дом? Что им всем надо?

Я слышу разговоры внизу, значит, Коля открыл дверь. Поганец! Просила же не подходить к двери, прятала! Поганец, да и только…

Мальчик перестал сосать, но сосок изо рта не выпускает, сосредоточился на своем животе. Бурчание, потом громкий бульк.

По лестнице слышны шаги, я их узнаю, это Коля с загипсованной ногой пытается быстро преодолеть ступеньки. Надо было запереть дверь комнаты на ключ.

Коля врывается в комнату и размахивает руками.

– Там!.. Они приехали, я не знаю, что делать, я тогда ночью сказал по телефону, что Ляля задушена, понимаешь, они приехали!..

– Выйди и закрой дверь.

– Ты не понимаешь, они идут сюда, они хотят тебя видеть, то есть не тебя, конечно…

– Послушай, Коля Сидоркин. Я не могу кричать, когда кормлю ребенка, но, если ты сейчас же не уберешься, я встану и прибью тебя, как только мальчик доест. Ты хорошо меня понял?

– Ты что, совсем слабоумная? Они идут сюда, они станут спрашивать, где Ляля и Антон, ты не знаешь мою мать, она такое устроит!.. – Коля перешел на шепот.

– Задерни шторы.

– Что?..

– Быстро задерни шторы!

Стуча пяткой в пол, Коля ковыляет к окну.

– Спустись вниз и скажи, что я кормлю ребенка и никого не хочу видеть!

– Я уже сказал, что ты не хочешь их видеть, поэтому мама сюда так и рвется!

– Тогда скажи, что я спущу ее с лестницы, если она не уберется.

– Ляля не могла такого сказать!

На соседней тахте проснулась девочка, села и потирает глаза.

В проеме двери появляются две фигуры, я вижу их подсвеченными сзади из коридорного окна.

– Ксюша, деточка, иди ко мне! – плаксиво позвала одна из фигур и двинулась в комнату с протянутыми руками.

Девочка очень быстро соскочила с тахты, подбежала ко мне и запряталась за ногами.

За моими ногами в черных лайковых брюках в обтяжку и в тупоносых ботинках на высоком каблуке.

Собственно, эти самые брюки и ботинки – единственное, что на мне сейчас надето. Если не считать трусов, носков, парика и очков с темными стеклами.

– Ляля?.. – с ужасом в голосе прошептала женщина, вероятно, наконец разглядев, куда спряталась девочка.

Она прошла уже до середины комнаты и застыла там, скрестив руки на груди.

Мужчина у двери, тоже успевший разглядеть меня в позе лежа на боку (рука под головой, раскиданная грудь) и присосавшегося младенца, сделал судорожное движение назад, молодец, он сразу сообразил, что лучший выход из создавшейся ситуации – это немедленное бегство.

– Стоять! – взвизгнула женщина, определив по звуку, что делает муж. Мужчина замер.

– Садитесь, – предложила я, надеясь, что они оба сядут в кресла у двери.

– Не будем мешать, – это сказал мужчина, он все еще надеялся сбежать.

– Вы уже достаточно помешали, ворвавшись сюда. Коля, ты разве не попросил свою припадочную мамочку посидеть внизу, пока я кормлю?

– Я чаю предложил, я хотел…

– Как ты думаешь, – перебиваю я Колю, чувствуя в его голосе готовность все немедленно и в подробностях рассказать им, – она меня понимает? Она понимает, что я предложила сесть?

Пятясь, женщина отходит к двери и на ощупь определяет свой зад в кресло. Потоптавшись, садится и мужчина.

Мальчик поел и заснул. Осторожно вынимаю сосок из его рта и закрываю грудь полотенцем. Укладываюсь поудобней, поджимаю ноги, чтобы обхватить ими затаившуюся где-то за коленками девочку, нахожу ладонью ее головку и ворошу волосы. Все в порядке, я рядом, расслабься.

Интересно, какой первый вопрос они зададут? Что я сделала с их несовершеннолетним сыночком? Чем я отбила ему ногу? Или вопрос со ступней был решен внизу?.. Вот еще интересно, заходили ли гости в ванную на первом этаже, чтобы помыть руки с дороги?..

– Ляля, – надтреснутым голосом спрашивает мамочка Коли, – ты что, остригла свои волосы?!

Чувствую в ее голосе недоверие, смешанное с легким ужасом. Трогаю парик.

– Что, мне так не идет?

– Почему ты кормишь ребенка в солнцезащитных очках?!

То же недоверие и ужас в голосе.

– Неудачная попытка отстраниться от действительности, – объясняю я, снимаю очки и кладу их на тумбочку. – Так лучше?

– Почему тут так темно?

Это уже третий вопрос, пожалуй, для мамочки достаточно.

– Не твое дело, мне так нравится. А папочка хочет что-нибудь спросить или ему все и так ясно?

– Нам лучше уйти, – сразу же понял намек папочка.

Коля обхватил голову руками и вышел из комнаты.

– Я никуда не пойду, пока не пойму, что здесь происходит! – завелась мамочка.

– Вернись, поганец! Ты пустил их в этот дом, ты и расхлебывай! – кричу я Коле.

– Я пытался, – появляется он в проеме двери, – но они не верят. Они думают, что я свихнулся.

– Иди сюда, – показываю пальцем на пол у кровати. – Сядь.

Потоптавшись, Коля кое-как усаживается на полу, вытянув ногу с загипсованной ступней.

– Молодец, – я кладу ему на плечо руку и смотрю на затихших в креслах родителей. – Чего вам надо? Забрать сыночка домой или отправить его в психушку?

– А давайте посидим за столом, поговорим, выпьем! – бодрым голосом предлагает папа. Придется остудить его энтузиазм.

– Я не пью, когда кормлю ребенка.

– Ах да, извините…

– А вы с мамочкой можете спуститься вниз, выпить все, что найдете. Полутора часов на застолье, надеюсь, вам хватит. Потом проснется маленький, и вы мне будете мешать.

– И ты… Ты ушел к этой женщине? Ты бросил к ее ногам свою жизнь?.. – всхлипывает мама. Наконец-то она зарыдала.

– Ты с ума сошла! – дернулся Коля, и я надавила на его плечо, успокаивая. – Я ушел совсем к другой женщине, ты только посмотри на нее, разве с такой!..

Тут он наконец услышал себя и сбился.

– Договаривай, поганец, – ласково прошу я, щекоча его шею и дергая за мочку уха.

И в этот момент вдруг понимаю, что разозлилась. Ай, спасибо, мальчик Коля, хоть какие-то живые и давно забытые эмоции.

– Я только хотел сказать, что не ушел… совсем. Я тут временно, пока нога не заживет, я вас не бросил, просто Ляля умерла, и я не знал, что делать… ай!

Он дергается, потому что я сильно скрутила мочку его уха.

– А где Антон? – встрепенулся папа. – Почему у вас телефон не работает? Мы звоним, звоним…

– Антон, вероятно, с любовницей, – с готовностью разъясняю я. – Только что, перед вами, приходила женщина и сказала, что у Антона есть любовница. Я думаю, они теперь навеки вместе.

– Я хочу его видеть! – папа настроен решительно.

– Посмотрите в ванной, может, что-то осталось… – предлагаю я, зевая.

Коля поворачивается ко мне застывшим лицом, я показываю ему пальцем на ворот футболки, а когда он опускает голову, хватаю его за нос и громко спрашиваю:

– Что мне сделать, чтобы они ушли? Может, скажем, что послезавтра поженимся?

– Послезавтра?.. – удивленно гундосит Коля.

– Можно, конечно, и завтра, ты знаешь, здесь, в Промоклове, в ЗАГС очередей нет…

– В Подмоклове, – механически поправляет он меня.

– Какая разница…

Некоторое время нас окутывает полнейшая тишина, по спокойному посапыванию девочки я понимаю, что и она заснула. Коля освободил свой нос, откинул голову на тахту и закрыл глаза, расслабившись. Папа в кресле закрыл лицо ладонями и тоже откинулся на спинку и замер, глубоко дыша. А мама, наоборот, скрючилась, опустив голову к коленям, ее дыхания не слышно… И только жужжащий посторонний звук… Вот, опять! Это волчком крутится веретено времени, туда-сюда… туда-сюда, обматывая нас тончайшей паутинкой вечности, и, если сейчас кто-нибудь не дернется, она тщательно и прочно обмотает тела, превратив их в коконы, а потом в личинки других жизней. Но тут мальчик вздрагивает, разрывая судорожным движением взлетевших ручек паутину вечности, веретено падает, и я вдруг понимаю, что все беспомощные младенцы некоторое время пребывают в пространстве между жизнью и смертью, неосмысленно повелевая и тем и другим…

– Ты слышала, – спросил папа на лестнице, когда вся дружная семейка, укрыв меня с детьми пледом, втроем спускалась вниз, – слышала только что странный звук? Гулкий стук и жужжание? Я помню этот звук, я его помню с детства, когда мама пряла пряжу из собачьей шерсти!..

Я вздыхаю. Похоже, еще один кандидат в ближайшие мертвецы. Переношу спящих детей в супружескую спальню – там кровать больше. Обкладываю их подушками. Почему-то кажется, что вдвоем им не так страшно спать. Девочка категорически отказывается идти в детскую и ненавидит манеж.

Открываю шкаф, скидываю ботинки на каблуках. Пора сменить брючки на домашний халат строгого покроя. Гости все-таки… Прозрачный, из шелка, едва прикрывающий попу, не пойдет… И этот, в виде кимоно, не пойдет – слишком претенциозно… Эта женщина вообще носила обычные халаты? Придется воспользоваться желтой пижамой с красными бабочками.

Внизу слышен спокойный разговор и звон посуды. По лестнице спускаюсь босиком – никак не могу уговорить себя влезть в чужие тапочки.

Семья решила воспользоваться моим советом и заняться настоящим пьянством. Посуда вымыта, стол убран, и посередине красуются сразу четыре бутылки – водка, вино, газировка.

– А мы тут решили расслабиться, – виновато оправдывается папа.

А его сыночек молча протягивает мне зеленый коктейль в высоком узком стакане. Смотрю на взбитую жидкость с сомнением.

– Молоко, один желток и два киви, – докладывает сынок, хмурится, задумчиво шевелит губами и добавляет:

– Ощи-щищенные…

И я понимаю, что он уже слегка расслабился. Пью коктейль. Вкусно.

– Кормящие должны пить горячий чай со сливками, это для молока очень полезно, – пошатываясь, мама ставит передо мной чашку. – Еще нужно есть грецкие орехи, только не жареные. Где тут у вас лежат грецкие орехи?..

– Понятия не имею, – сознаюсь я, выпивая вкусный чай.

– А вот греки, смею заметить, рекомендовали кормящим мамам употреблять раз в день по двадцать граммов красного виноградного вина, от него в крови повышается… повышается… – Папа старательно вытаскивает из бутылки с красным вином пробку, штопор вылетает, пробка не идет, и он впивается в нее зубами.

Дин-дон! – сказал колокольчик.

– Это кто-то уже на двери нажал кнопочку, – объясняет Коля, – это кто-то свой, он знает, что колокольчик гораздо приятней, чем звонок на воротах, особенно когда еще дети бегут по мостику, и цапля…

– Войдите! – крикнул папа, он уже успел налить мне в бокал двойную для кормящих матерей порцию вина, чокнулся с этим бокалом рюмочкой водки и опрокинул ее в себя, содрогнулся и еще раз крикнул:

– Войдите!

Ручка кухонной двери повернулась. Я оцепенела. Вошел следователь Поспелов.

– Мир вашему дому! – решил начать он с банальности, стряхивая шляпу. – А на улице дождь.

– Гостю – штрафную! – заявила мама, булькая в бокал на высокой ножке водку. – А мы к сыну приехали, то есть к брату с невесткой…

– Ляля нам не невестка, она эта… как ее? Жена моего брата – золовка, вот! Поставь гостю прибор.

– Ну какая золовка? – не унимается мама. – Она свояченица!

– Это кто же здесь будет хозяин? – поинтересовался Поспелов, снимая плащ и усаживаясь на выделенный стул.

– Понимаете, сейчас у молодежи все так непонятно, – пожаловалась мама. – На данный момент получается, что хозяин сейчас тут наш сын, Коля. Коля, поздоровайся с дядей!

Некоторое время семейство смотрело на Поспелова с напряженным обдумыванием, вероятно, вспоминало, знаком ли им этот человек.

– Кузьма Ильич, – приподнял Поспелов свой зад над стулом.

– Здравствуйте, дядя Кузя! – тут же отреагировал Коля, отправив жестом отца стопочку водки в рот.

– А вы, извините… – подался ко мне Поспелов через стол.

– А это наша Лялечка! – обняла меня сзади мамочка и погрозила Поспелову пальцем. – Ее нельзя волновать, она кормящая мать!

– Простите, а вы поете с Антоном? – поинтересовался папа.

– Пою? – удивился Поспелов.

– Ну да, работаете с ним?

– А, нет, я, собственно, и не знаком совсем…

– А и ладно! – перебила мама. – Подумаешь – пение! У нас сосед, например, умеет подражать токующему глухарю!

– А я здесь за порядком наблюдаю, – решил объясниться Поспелов, – мне охранник сказал, что появился юноша в гипсе…

– Это наш сын! – трагически зашептала мама. – Ему убийца переехал фургоном ногу! И, обратите внимание, опять – левую! – она многозначительно подняла вверх указательный палец.

– Так вы приехали в гости? – решил раскрутить маму следователь.

Я встала, вытащила из холодильника блюдо с салатом и наложила себе хорошую порцию.

– Тебе нельзя капусту, от капусты ребеночка будет пуч… ить! – икнула мама.

– Мы приехали в гости, у нас тут сложная семейная история, понимаете, сын влюбился в свою тетю… – начал объяснять папа.

– Она мне не тетя, – внес ясность Коля. – Она жена моего дяди! А тетя – это совсем другое, это сестра матери, например…

– У меня нет ни сестер, ни братьев и уже никогда!., никогда не будет… – грустно объявила мама и пригорюнилась.

– А сколько вашему маленькому? – вдруг перенес на меня свой интерес Поспелов.

Я набила как следует рот салатом и неопределенно помахала руками.

– А хозяин дома? Он в отъезде? – продолжал следователь.

Я кивнула и исхитрилась засунуть в полный рот еще ложку салата.

– Вы поймите, – решил все объяснить папа, – это дела любовные, тут надо иметь большой такт и понимание!

– Да что вы? – удивленно покачал головой Поспелов.

– Ну конечно! Мой сын влюбился в Лялю, а у Антона, оказывается, тоже была женщина, вот какая история… Нет, вы не подумайте, что сын совсем оболтус, хоть и бросил школу, он сразу пошел работать!

– Неужели?

– Конечно! И не просто работать, а в ночную смену!

– Точно, в ночную! – поддержала мама. – Он пошел работать в бар проститутом.

– Стриптизером! – укоризненно поправил папа.

Я чуть не подавилась и с изумлением уставилась на Колю Сидоркина. Коля закатил глаза и показал мне язык.

– И кто же это такой смелый взял школьника на работу в ночной клуб? – поинтересовался Поспелов.

– Меня сначала взяли уборщиком, а я случайно вышел на “эшафот”. В плавках, в фартуке – потому что туалет убирал! – в красных резиновых перчатках и со шваброй. В зале поднялся такой вой, и хозяин потом назвал этот номер “фантазии уборщика”, а уж как он разобрался с бумажками, я не интересовался.

– Куда он вышел? – поинтересовался следователь.

– Это такое место, вроде сцены со стойками, где нужно раздеваться, – с готовностью объяснила мамочка. – Наверняка ведь устроили Коленьку по чужому паспорту, куда только смотрит милиция!

– Тоже своего рода искусство. – Папа обнял сыночка и, покачивая головой, старался сфокусировать свои зрачки где-то в районе Колиной переносицы.

– Вы – родители молодого человека, который влюблен в очаровательную замужнюю даму в желтой пижаме! – подвел итог Поспелов.

– Видели бы вы Лялю с длинными волосами! – вступила мама. – Роскошные локоны. Волосы – это все, что мне в ней нравилось. Странная она. Только представьте, кормит ребенка в темной комнате и в черных очках! А водка еще есть? – она потрясла пустой бутылкой.

– А в холодильнике лежат отрезанные головы, – заявил Коля, когда Поспелов, оглядев уже неспособное передвигаться семейство, встал и подошел к холодильнику.

Следователь замер.

Я замерла.

Почувствовав наше напряжение, мама с папой переглянулись и одновременно прыснули мокрым пьяным смехом.

– И вот что мне непонятно, – озадаченно проговорил Коля. – Почему дядя Антон лежал под кроватью? Как он вообще там оказался мертвый, если я не смог его вытащить?.. Он совершенно натурально застрял, понимаете?..

Папа с мамой опять расслабились в припадке громкого смеха. Поспелов открыл холодильник и достал бутылку водки.

– И как же ты его вытащил? – буднично спросил Поспелов, отвинчивая пробку.

– С помощью третьего тома всемирной энциклопедии. А знаете, что еще странно? Зеркало в коридоре разбилось – и ни одного осколка!

– Да ну? – удивился Поспелов.

– Я знаю, почему оно разбилось! – гордо доложил Коля.

– Почему? – напрягся Поспелов.

– Потому что сразу два покойника в доме! Ни одно зеркало такого не выдержит.

Я встала и потянулась. Папа с мамой перестали корчиться от смеха и растерянно осмотрелись.

– Засиделись мы, – кивнул папа.

– А Кузьмич и не пьет совсем, – заметила мама.

– Не Кузьмич, а Ильич! – поправил папа. – Ильич, ты почему не пьешь?

– Да мне пора уже. Я могу вас проводить до остановки.

– Ну нет! Мы тут заснем, – топнул папа ногой в пол.

Так. Они напились и не собираются уезжать!

– Как знаете, а мне пора, – встал Поспелов. – Спасибо за гостеприимство. Проводите. – Он уставился на меня тяжелым взглядом, и я поплелась за ним к двери.

Мы вышли на улицу под козырек, хотя Поспелов и покосился на мои босые ноги с удивлением.

– Уютно вам тут? – спросил он, протянув руку и набрав пригоршню стекавшего с козырька дождя.

– Не очень. Слишком много народу лезет в дом.

– А скажите, Мона… Можно вас называть Моной? – Поспелов протянул продолговатую пластмассовую коробочку. – Скажите, что это за рыбки?

Я потрясла коробку. Что-то гремит внутри. Попробовала открыть. Крышка очень туго пригнана…

– Разрешите?..

Следователь открыл коробочку. Я взяла из холстинки сушеную рыбешку. Понюхала. Положила обратно.

– Это маленький фугу.

– Как? – растерялся Поспелов и склонился ко мне.

– Это маленький иглобрюх. Может быть, видели где-нибудь засушенного большого иглобрюха? В виде раздувшегося шара с огромными колючками? Такую красоту любят вешать в японских ресторанах, вероятно, для повышения аппетита…

Я затихла, слушая дождь.

– Это едят с пивом? – Поспелов взял из моих рук коробочку и уставился на рыбешек.

– Не думаю… Вы видели фильм Куросавы “Под стук трамвайных колес”?

. – Да. Хотите сказать о девочке, которая ранила ножом своего возлюбленного?

– Нет. Другая новелла. О маленьком мальчике, который умер в мечтах о доме с бассейном.

– Да-да! – обрадовался Поспелов. – Он умер, отравившись рыбой, объедками со столов какого-то ресторана.

– Я думаю, он отравился фугу.

– Вы думаете? – опешил следователь. – То есть как это – думаете?..

– Когда я посмотрела этот фильм… Давно, я была еще девочкой, я поинтересовалась в Тимирязевском музее, от какой свежей рыбы мог умереть этот мальчик. Мне показали сувенир – раздутое чучело иглобрюха, вот такой шар! – Я развела руки и обхватила им пространство между мною и Поспеловым, так что тому пришлось попятиться. – Это ядовитая, но очень вкусная рыба, так сказал старик в музее.

– У вас замерзли ноги? – тихо спросил Поспелов.

– Нет. Старик был прав. Очень необычный вкус у этой рыбы.

– Вы хотите сказать?.. Вы что, ее пробовали? – он уставился в коробочку.

– А что тут странного? Никогда не мечтала попробовать суп из черепахи, акульи плавники или чего похлеще – ласточкины гнезда. Только фугу, совсем чуть-чуть.

– Чуть-чуть?..

– Очень дорогая рыба.

– И где же вы это попробовали?

– В японском квартале Нью-Йорка. Почти двести долларов за порцию сырой рыбы и соусник с соевой гадостью. Но я не жалею. Есть очень мало вкусов на свете, которые трудно забыть.

– Минуточку…

Не выдержав вида моих голых ступней, Поспелов ушел в дом и вернулся с курткой и шлепанцами.

– Антон Сидоркин не курил, – заметила я, укутавшись в куртку.

– Мне нужно об этом знать? – удивился Поспелов.

– Так, на всякий случай, если опять предложите какой-нибудь утопленнице грязную прокуренную телогрейку.

– А что же рыба, эта… фугу? Вкусная?

– Не знаю, – я задумалась. – После нее во рту остается сильный привкус, такое, знаете, пощипывание и вязкость… Как будто жуешь листок молодой крапивы, залитый спермой. Вы пробовали когда-нибудь сперму?

Поспелов закашлялся, потом уставился на меня с интересом. По его лицу и напряженной позе сразу заметно – решает, издеваюсь я или сама по себе такая простая. Так ничего и не решив, он потоптался, покашлял, два раза многозначительно вздохнул и раздраженно подвел итог:

– И вы, значит, теперь эту дорогую рыбу сушите и грызете потихоньку на ночь, для остроты воспоминаний? А лягушек, которые своей шкуркой выделяют слизь – сильнейший галлюциноген, – вы, случайно, не облизывали? Тоже, знаете, говорят, незабываемые ощущения остаются потом на всю жизнь, плюс ожог на языке. – Он вытащил из коробочки какую-то гадость и потряс ею перед моим лицом.

– Не советую вам грызть сушеного иглобрюха, – отшатнулась я. – Его можно есть только свежим и приготовленным хорошим специалистом.

– И не собираюсь. Возьмите, это ваше. – Он ткнул мне в грудь коробку, закинув на рыбешек странный лоскут шкурки какой-то ящерицы.

– Спасибо, – машинально поблагодарила я, совершенно не представляя, что с этим делать.

Благодарность мою следователь воспринял как оскорбление и ушел в дождь, сердито разбрызгивая небольшие лужицы на траве.

Выбросив коробку в мусорное ведро, я поднялась наверх под нестройное пение соединившегося за кухонным столом семейства – Коля дирижировал и мычал, мамочка пыталась брать высокие ноты, папочка изображал тенора и ударный инструмент одновременно – он пел и стучал двумя ложками по столу.

Я посмотрела на спящих детей и улеглась между ними.

Помню, что девочка проснулась уже в темноте и стала дергать меня за руку.

Мы спустились в кухню, она сама взяла из холодильника какую-то банку и быстро поела, настороженно осматривая семейство Сидоркиных, залегших головами на столе.

Потом мы с ней пошли в ванную, я совсем забыла и чуть было не повела ее в грязную, на первом этаже.

Когда вернулись в спальню, проснулся мальчик. Он редко плачет, может быть, потому, что, как только проснется, я его кормлю, а покормленный он сразу же засыпает… Попросила девочку принести памперс снизу, она тут же вцепилась в меня холодными ручками, и я потрогала батарею у окна. Еле теплая. Ладно, так не хочется идти вниз, воспользуемся пеленками. Мою мальчика под струей воды, он висит, ухватившись ручками за мои указательные пальцы, надувает щеки и закрывает глаза, когда вода попадает в лицо. Девочка стоит рядом, держась за желтые с бабочками пижамные брюки.

Ее очень устроило, что после мытья мы все отправились на супружескую кровать. И вот, лежа между двумя детьми, под теплым шерстяным одеялом, я вдруг ловлю себя на том, что тихо напеваю. И не напеваю даже, а мычу. Мы стали покачиваться на мягком матраце в такт моему мычанию, и я почувствовала, что девочка улыбается.