355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нина Васина » Правило крысолова » Текст книги (страница 6)
Правило крысолова
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 17:43

Текст книги "Правило крысолова"


Автор книги: Нина Васина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ненавижу, но что поделать.

– А моя мать? Если она не воин, значит, она тоже хранительница очага?

– Твоя мать ребенок, застрявший в десятилетнем возрасте. Она так испугалась ранних месячных, что расстроила психику, скрывая свои сексуальные фантазии и приспосабливаясь к играм недозревших девочек. Заигралась и совершенно потерялась. Она нам не помощница. Десятилетняя девочка ведь не сможет обмыть покойника, чтобы это хорошо кончилось для самого покойника и для окружающих. Все. Нам пора.

– А мне кажется, – я бежала за ней, – что я не умею!.. Что я испытываю сильное отвращение, как только подумаю о трупах вообще, какой же от меня толк?

– Твои глаза будут первое время бояться, а руки все сделают.

– А мне кажется, что ты меня убеждаешь в том, чего я не могу!

– А мне кажется, – резко остановилась бабушка, – что от тебя пахнет спиртным, и это очень некстати. Проверим, все ли бумаги на месте. Так, разрешение забрать тела, договор на перевозку, паспорт… Где мой паспорт? Вот он. Деньги. Идем. Хотя вид у тебя, конечно, – бабушка смотрит в мое лицо и качает головой, – как у гейши после запоя.

– Куда мы идем? Подожди, пусть ты будешь воином, а я – хранительницей очага, только давай представим, что сейчас вокруг нас – двадцать первый век, не надо убивать детей, чтобы они не попали в плен, не надо мыть трупы, для этого есть специалисты, не надо…

– Мы идем на станцию, чтобы доехать до города на автобусе. Потому что ты не в состоянии вести машину, тебя с таким лицом остановит первый же постовой и отберет права, как только приблизится на полметра. Детка, – она сменила тон на ласковый, – ты всегда мне доверяла, разве я хоть раз тебя подвела?

– Никогда, – отвечаю я без раздумий. Бабушка всегда была моей защитницей и подружкой.

– Тогда просто поверь, что мы должны это сделать. И даже не столько ради мертвых, сколько ради нас самих, ради твоих детей, ради детей твоих детей. Хорошо?

– Бабушка, миленькая, как же я рада, что ты не из древнего племени, поедающего своих мертвых ради вечной памяти о них!

– Не юродствуй. Если тебе трудно меня понять, представь, что ты умерла. Представила?

– Ну, допустим.

– И тебя похоронили без головы.

– Это еще почему?!

– Потому что ты была воином, твой враг победил, отрезал голову и не нашлось ни одной утешительницы, которая позаботилась бы о правильном захоронении!

– Ладно, я согласна, без головы не очень удобно.

– А теперь представь, как я могу довериться людям из похоронного бюро, когда вот в этой справке и во всех протоколах записано, что тела без голов?! И не забудь, что это ты, именно ты принесла мне в дом голову дочери! Если мы сейчас вспомним, что живем в двадцать первом веке, то должны первым делом заявить, что некто прислал головы наших родных с курьером на дом внучке и внуку! Сто раз расписаться, что не имели злого умысла, положив эти головы в морозилку, а если не объясним подробно, какие добрые намерения нами тогда руководили, то не миновать нам психического освидетельствования. Спасибо, детка, я за свою жизнь уже дважды доказывала, что психически больна, и еще трижды – что полностью излечилась! Последний раз Питер просто выкрал меня из больницы, он… Я не верила, что помещусь в багажник, тогда он сам туда залез, а он на голову выше меня, скрючился и поместился! Он уложил меня в багажник и вывез! Два года я жила с поддельным паспортом с фамилией последнего мужа!

– Прости, – пробормотала я, испугавшись ее покрасневшего лица.

– Ты мне веришь?

– Конечно, верю.

– Тогда не задавай идиотских вопросов и делай все, что скажу.

Двое молодых мужчин в строгих черных костюмах и еще двое в спецодежде погрузили в автобус два гроба. Один на другой.

– Женщина должна быть сверху, – приказала бабушка, и я видела, как один из мужчин закатил глаза, сдерживая улыбку.

Те, которые в костюмах, поехали с нами в салоне автобуса, придерживая гробы. На меня нашел какой-то ступор, происходящее воспринималось как кино – отстраненно, с болезненным вниманием, но почти без эмоций. В автобусе я все время смотрела на руки мужчин в трикотажных перчатках. У переезда шофер закурил в ожидании, когда поднимут шлагбаум, и через рельсы переехал так осторожно, что заработал похвалу – благодарственный кивок бабушки.

Осмотрев вход в подвал, молодые люди переговорили друг с другом и заявили, что спуск по такой лестнице, как и подъем, договором не предусмотрен. И где вообще родственники мужского пола для помощи? Бабушка сразу выдала им спускоподъемные деньги из кошелька и позвала на помощь соседа, живущего через дом. Четвертым пошел шофер.

Когда гробы были перенесены в подвал и расставлены на стульях, бабушка напомнила сопровождающим агентам похоронного бюро, что их время оплачено до десяти утра следующего дня, и пригласила молодых людей и шофера в гостиную. Дедушка Пит как раз заканчивал сервировку стола. Приунывшие было работники ритуальных услуг при виде множества блюд и бутылок на столе оживились и даже сняли свои черные пиджаки и перчатки, вымыли руки и помогли Питу открыть бутылки, и пригласили поужинать нас с бабушкой.

– Спасибо, у нас дела, – строго заявила она и повела меня за руку в подвал.

Мы открыли первый гроб. Надели перчатки.

– Латов, – кивнула бабушка. – Бери за простыню, понесли на стол. Ну что с тобой? А, забыла. Я вот тут приготовила тебе респиратор.

– Нет. Это не из-за запаха, – отказалась я.

– Конечно, не из-за запаха. Ты должна различать запахи не как хорошие и плохие, а как несущие определенную информацию. Ты из-за пятен на простыне?

Я кивнула.

– Ничего, детка. Несем. Вот так. Молодец. Я приподниму, а ты вытащи простыню.

Как ни странно, но я совершенно спокойно рассмотрела швы после вскрытия на теле, и место отсечения головы, и обрубки рук.

– С мужчиной мы справимся быстро. Я все приготовила. – Бабушка поставила на стол рядом с телом небольшой медный таз с водой. – Смотри, что я делаю, и запоминай. Начинаем обмывать с ног. Ногам было тяжело носить. Теперь руки. Рукам было тяжело держать.

Медленными движениями, обмакивая губку в таз, бабушка проводит сначала по ступням, потом по щиколоткам и выше, моет запястья и руку до плеча.

– Теперь грудь. Груди было тяжело дышать. Теперь живот. Животу было тяжело строить. Теперь чресла. Чреслам было легко и приятно, но и они устали. Пусть все отдохнут. Теперь я поверну, а ты помоги положить его спиной вверх. Спина. Спине было тяжело прятать крылья. Ягодицы. Устали сидеть. Переворачиваем. Промокаем. Принеси одежду.

Бабушка натягивает трусы, я помогаю, приподнимая ноги трупа. Мы переворачиваем тело Латова и надеваем майку, рубашку, пиджак. Кладем его. Бабушка занимается застегиванием пуговиц, я натягиваю носки и вожусь с кожаными туфлями.

– Он пахнет, – зачем-то говорю я.

– Ты молодец, – кивает бабушка. – Ты хорошо держишься и все делаешь правильно. Я застегну брюки, а ты уложи в гроб сначала подкладку, потом простыню, потом накидку расправь, чтобы свисала равномерно и ни одна складка не мешала лежать спине.

– Галстук, – говорю я тихо, заметив, что на вешалке с одеждой Латова он один и остался.

– Повяжем позже. Бери за ноги, перенесем.

– Не хочешь позвать работников ритуальных услуг?

– Нет. Обойдемся. Своя ноша.

Тяжело дыша, мы тащим Латова к гробу.

Бабушка показывает, что тело надо подвинуть, чтобы осталось место для головы. Она складывает руки Латова на животе. Руки падают. Тогда она связывает концы рукавов пиджака лентой.

– Ну вот и ладно, вот и хорошо, – снимает перчатки и бросает их на пол. – Я посижу, а ты вымой стол перед Ханной.

Соединяю шланг с носиком крана у ванны и лью воду на металлическую поверхность стола.

– Холодную!

Я киваю и смотрю, как вода стекает со стола в сток, по стоку в углубление в цементном полу и скручивается воронкой у дырочки с сеткой.

– Уходи, вода, – говорю я неожиданно для себя, – к мертвой воде.

Бабушка улыбается легко – уголком рта.

– А знаешь, как дальше? Уходи, вода, к мертвой воде. Уходи под землю, не теки везде. Там твоя река, там твоя лодочка. Тебе ее качать, а мне новый день встречать.

– …а мне новый день встречать…

Бабушка встает, подходит и гладит меня по голове, тыльной стороной ладони проводит по щеке.

Обмыв Ханну, мы ее одеваем и некоторое время молча стоим у стола. Вечернее черное платье до щиколоток обрисовывает складками тонкой ткани длинные породистые ноги. Короткая накидка из белой норки делает тело без головы непропорционально широким вверху.

– Понесли? Туфли наденем, когда уложим.

Туфли велики.

– Почему ты выбрала эти? – спрашиваю я у бабушки.

– Все пересмотрела. У нее в квартире были только на высоких каблуках и ботинки. Пришлось купить лодочки на низком каблуке. Там на высоких не очень ей удобно будет. С Ханной еще не закончено. Я пошла. Принесу недостающее, тогда и скажем напутствие.

– Пойти с тобой?

– Нет. Помой стол. И скажи про мертвую воду. Я скоро.

Я остаюсь одна в оглушающей тишине. В подвале нет ходиков, которые бы напоминали о движении времени, не капает из крана вода, два тела рядом со мной неподвижны и совершенно бесшумны. Когда на лестнице послышались шаги, мне показалось, что тишина разрывается этими шагами, как плотная бумага вечности, в которую я почти упаковалась, застыв и перестав дышать.

Спускается бабушка с двумя пакетами в руках. Мы подходим к столу и стоим некоторое время молча, собираясь с силами. Выкладываем содержимое первого пакета. Темные волосы Ханны покрыты изморозью, я смотрю, смотрю и никак не могу отвести глаз от инея на еле заметной полоске усиков у мертвых замерзших губ.

Бабушка берет голову двумя руками, медленно приближает к себе и целует в лоб. Также торжественно держа ее на весу, она идет к гробу. В этот момент больше всего на свете мне захотелось допить то, что осталось в бутылке, которую отобрала фермерша.

Я натягиваю перчатки и беру две кисти. Пальцы растопырены и напряжены. На одном безымянном сломан ноготь. Уложив кисти к обрубкам рук, я придаю им законченность, теперь тонкие запястья в белом мехе не кажутся сиротливыми, хотя судорожно растопыренные пальцы застыли в беспокойстве внезапной смерти.

Когда все закончено, пакеты отправлены в топку, галстук на груди Латова расправлен, бабушка показывает жестом, чтобы я стала по ту сторону гроба Ханны. Она протягивает руки, я – неуверенно – свои, мы сначала касаемся друг друга пальцами, потом ладонями, потом крепко-накрепко переплетаем пальцы над мертвым телом. Сквозь вдруг накатившие слезы фигура бабушки расплывается и пол уходит из-под ног. Я моргаю, сгоняя слезы, и смотрю вниз. Стою. Смотрю на бабушку. Она закрыла глаза и чуть улыбается.

– Тебе покажется, – голос ее такой тихий, что мне боязно дышать, – что ты стала невесомой. Тебе покажется, что небо совсем рядом. Это награда за наше терпение и проводы умершей. Ханна отдает нам свою энергию, бедная девочка, я думала, она уже совсем пустая, а она ждала нас. Ждала, когда мы поможем. Ханна, уходи.

– Уходи, – повторяю я.

– Быстрей уйдешь, быстрей себя найдешь, быстрей вернешься. – Бабушка дергает свои пальцы, освобождая. Я, преодолевая судорогу, с трудом расцепляю свои.

Утерев слезы, касаюсь мокрой рукой левой замерзшей руки Ханны. Бабушка плюет на ладонь и вытирает ее о правую замерзшую руку Ханны. Наткнувшись на мой обалдевший взгляд, качает головой:

– Что смотришь? Ты только что сделала то же самое.

– Я?

– Да. Ты оставила ей немного своих слез. Я не собираюсь плакать. Скажу тебе по секрету, мне уже давно кажется, что я не умею плакать. Поэтому я оставила ей немного слюны. Чтобы она узнала нас, когда вернется, и не сделала ничего плохого, если придет в этот мир волчицей, тигром или змеей.

– А… На тело Латова не нужно плюнуть?

– Нет. Мужчины не имеют вечной памяти. Она им не нужна, они не продолжатели рода.

– Теперь что? – оглядываюсь я на беспамятное тело Латова.

– Закрываем накидки.

Поднимая с двух сторон концы тонкой ткани, раскладываем кружева, тщательно закрывая голову и тело.

– У Ханны руки остались лежать вдоль тела, – замечаю я, когда мы идем к гробу Латова.

– Это правильно. Они ей понадобятся.

Я устала до сковавшего меня оцепенения полного равнодушия. Укрываем Латова. Бабушка гасит свет и зажигает свечи. Три, четыре, пять… восемь… двенадцать, двадцать пять свечей. Мы садимся в ногах мертвых на табуретках.

– Теперь – самое трудное, – вздыхает бабушка. – Нам нужно сидеть здесь до рассвета и охранять тела от чужих заблудившихся душ.

Мне хватает сил усмехнуться, в тот момент я уверена, что все самое трудное позади, подумаешь – посидеть часов шесть-семь! Но свечи начали оплывать, прошло, по моим предположениям, минут сорок, и сидеть стало совершенно невыносимо.

– А нельзя табуретки заменить стульями со спинками? – шепотом интересуюсь я.

Бабушка качает головой:

– Выпрями спину. Сядь ровно, вытянись вверх, плечи и живот расслабь, а шею напряги, как будто хочешь что-то рассмотреть вдали. Дыши короткими вдохами и выдохами. Положи руки на колени, ладонями вверх, ноги можно расставить. Еще час-другой будет невмоготу, потом легче.

– Бабушка… – прошептала я, когда свечи оплыли наполовину.

– Молчи, – шепотом приказала она. – Ты держишь на себе небо. Не шевелись. Не потревожь уходящую смерть.

Когда свечи догорели, я почти улетела, я ушла за краешек то ли легкого облака, то ли клочка лебединого тумана.

– Рассвело, – пошевелилась бабушка. – Сначала глубоко выдохни, потом вдохни и пошевелись.

– Я не хочу-у-у…

– Пора вставать.

– Подожди…

Бабушка хлопнула в ладоши, я открыла глаза.

– Хочешь есть? – спросила она, когда я встала, потягиваясь.

– Да!

– Спасибо судьбе, с тобой все в порядке. Пойду разбужу работников, можешь перекусить, пока они будут их выносить.

Заспанные служащие из похоронного бюро «Костик и Харон» спустились в подвал, скривились, стали размахивать перед собой руками, разгоняя запах и дым истаявших свечей. Перед тем как накрыть гробы, они долго рассматривали очертания тел.

– А вроде как голов не было, – задумчиво сказал один.

– Не было голов и рук, – потягиваясь, ответил ему напарник. – У меня по документам на всякий случай записано, что тел некомплект. На всякий случай, – повторил он, – чтобы родственники не утверждали, что мы что-то потеряли при перевозке.

– А теперь вроде как есть, – пожал плечами первый и почему-то быстро застегнул все пуговицы своего черного пиджака.

Я застыла у лестницы. Бабушка с безмятежным лицом убирала свечи, помогая себе скребком и собирая воск на поддон.

Тот, который застегнулся, стал между гробами и по полминуте осматривал сначала одно тело под кружевами накидки, потом – другое. После чего повернулся к бабушке, развел руками и повысил голос:

– Я говорю, что были тела без голов, а теперь с головами!

– Ну и что? С головами ведь лучше, – спокойно заметила бабушка.

Работники похоронного бюро переглянулись. Второй, помоложе, занервничал, двинулся было к гробам и уже протянул руку к телу Ханны, но потом спрятал ее за спину и подозрительным голосом поинтересовался:

– А откуда же они взялись, головы?!

– У меня всегда есть парочка про запас, – не раздумывая, ответила бабушка. – Закрывайте крышки, выносите, хватит тут разговаривать. Делайте свое дело. Стойте! – повысила она голос, когда, потоптавшись, молодые люди закрыли крышкой гроб Ханны. – Я вам уже говорила, – она погрозила пальцем, – женщина – сверху! Выносите сначала мужчину!

Побледневшие сопровождающие потребовали позвать шофера. Его разбудили, и Пит привел соседа.

На небольшом кладбище к нам присоединились еще двое копателей могил, итого в последний путь Латова и Ханну, кроме меня, бабушки и Пита, провожали шестеро совершенно посторонних мужчин, и я почувствовала, как это неудобно – посторонние у гроба, и поздравила себя с интуицией хранительницы очага, явно зреющей внутри моего еле живого от усталости тела.

Никто не сказал ни слова, только копатели перекрестились по очереди после каждого опущенного гроба. В полнейшем молчании мы вернулись к дому, и бабушка заметно повеселела.

– Мальчики, – предложила она, потирая ладони. – У меня ведь утка запечена еще с вечера. Погреем? И пирог со сливами, и селедочка в вине!

Стараясь не выдать лицом беспокойства, «мальчики» в черных костюмах подозрительно покосились в мою сторону. Я посмотрела на радостно улыбающуюся бабушку, только что не пустившуюся в пляс, и тоже улыбнулась с облегчением.

– А чего грустить? Мы хорошо и вовремя похоронили наших мертвых, это же прекрасно! Теперь пойдем и от души помянем, это просто великолепно! – Проходя к дому, бабушка толкнула плечом одного «мальчика» и подмигнула ему. – Веселей смотри! Или для вас обоих пасмурные физиономии предусмотрены договором? Детка! – крикнула она мне. – Иди сюда, обнимемся! – А когда обхватила крепко и прижала к себе, прошептала: – Радость-то какая, у нас все получилось! У нас получилось! – закричала она громко и потрясла над собой кулачками. – Мы их похоронили!

– Нам, пожалуй, пора, – испуганно пробормотал один «мальчик».

– Ну уж нет. Сейчас полвосьмого, а я вас наняла до десяти! Быстро на поминки, марш! Питер, неси бокалы, неси шампанское, черт с ней, с уткой, съедим холодной! Мы сейчас. Детка, иди в сад.

– Куда?

– Иди в сад, там под яблоней хороший затишок и соседям ничего не видно. Разденься, я сейчас приду.

– Как это – разденься? – Я сопротивляюсь и отталкиваю решительные руки бабушки.

– Догола.

Плетусь под яблоню. Есть два варианта объяснения происходящего. Вариант первый – я сошла с ума, и мне все это кажется. Как там у Эйнштейна? Нет прошлого, настоящего и будущего, время неделимо, эти три ипостаси существуют одновременно. Время – величина переменная? Или постоянная? Тогда мой вчерашний и позавчерашний день наплывает на сегодняшний и на то, что я считаю завтрашним, невероятными перепутавшимися событиями, я в этих событиях заблудилась.

Вариант второй – бабушка сошла с ума, а я ей всячески потакаю, чтобы не огорчить ее или не испугаться самой. Вот, например, она тащит сюда два ведра с водой. Ей тяжело. Зачем, спрашивается, она тащит ведра с водой ко мне, трясущейся ранним холодным утром в одном нижнем белье под старой яблоней?!

– Я сказала – догола! – Бабушка ставит ведра и отдыхает. – Небось стояла тут и думала, кто из нас больше спятил? Помоги и мне раздеться.

Тут я замечаю, что она пришла в халате на голое тело и в банных пластмассовых шлепанцах. Вторые такие же бабушка бросает на траву рядом со мной.

– И трусы? – стучу я зубами, заметив краем глаза, как двигается занавеска у второго окна слева.

– И трусы. Хорошо. Теперь стань так, чтобы чувствовать подошвами ног землю.

– Холодно очень… – трясусь я, поворачиваясь спиной к подглядывающим в окно работникам похоронного бюро.

– Ничего, мы быстро, если ты перестанешь разговаривать. Стала? Бери ведро и окати себя с головы. Повыше. Вот так. Лей на макушку! Молодец. Дождись, пока вода стечет в землю.

Захлебнувшись и застыв неподвижно, я слушаю, как по мне стекает вода. Дергаюсь, когда рядом обливает себя бабушка.

– Хорошо! – говорит она, сгоняя воду по телу ладонями, смотрит на меня ласково и кричит: – Беги быстро в дом, простудишься!

Я дергаюсь и бросаюсь к дому, стуча зубами, забыв про шлепанцы и про свою одежду – кучкой на траве. Единственное, на что меня хватает, – это истерично поинтересоваться по дороге:

– Ну почему холодной?!

– Беги! – смеется бабушка. – Ты теперь чистая-чистая, можешь обнять младенца!

Скорчившись у топки котла в подвале, я осматриваю большую комнату, стол с металлической столешницей, небольшие окошки с кусочками серого утра в них. Постепенно перестают стучать зубы, к щекам приливает кровь, они начинают гореть.

– Ну вот, а теперь пойдем и покушаем как следует! – говорит бабушка, стоя вверху лестницы и бросая мне одежду.

– Бабушка. – Я ловлю холодный ворох и показываю пальцем на стол. – Этот стол… Зачем он тут вообще?

В этот момент я почему-то представляю на холодной металлической поверхности всех ее умерших друзей детства и юности, злую соседку, проросшую борщевиком, потом вдруг – сына Питера Руди, хотя его похоронили где-то в Германии, потом толстую торговку-молочницу с рынка, бабушка сетовала, что та умерла месяц назад, а другие нечистоплотны…

– Я на этом столе разделывала коз. На мясо или на шкуры.

– Коз?…

– Да. И козлов, если у них с возрастом портился характер. Мы же с Питом долго держали коз, на это и жили. Питер их резал при необходимости, но разделывать отказывался категорически.

– И козлят? – шепотом спрашиваю я, потому что забытым ужасом накатывает воспоминание детства, когда я, шестилетняя, после очень вкусного жаркого обнаружила на чердаке четыре маленькие белые шкурки, растянутые на деревянных сушилках. И странный запах, и влажная сукровица с той стороны, где нет шерстки, и мое отчаяние, и нежелание сопоставить ребрышки в тарелке и шкурки на чердаке, такое сильное, пронзительное, до обморока. – И козлят?! – истерично кричу я теперь, чтобы отомстить за ужас шестилетки. – Маленьких пушистых веселых козлят?!

– Козлята, – заявляет бабушка, свесившись через перила, – самые вкусные.

В автобусе, желто-черном и с надписью «Ритуальные услуги», еду в Москву. Я так устала, что заинтересованные лица работников похоронной службы не вызывают у меня никаких эмоций, кроме раздражения.

– На прошлой неделе, помнишь, тоже попалась странная семейка, – говорит один, изо всех сил изображая ко мне полное равнодушие.

– Ага, – кивает другой, этот не стесняется пялиться на мои выставленные в проход ноги.

На коленках мои джинсы артистично разодраны, сквозь дыры в обрамлении подработанной бахромы выглядывают замерзшие розовые коленки. На них он и смотрит.

– Но те хоть поплакали для приличия.

– Ага.

– Потом, правда, выпили на кладбище и петь стали…

– Ага.

– Но никто не раздевался догола и не обливался водой.

– Не-а. Никто.

– Хотя, если разобраться… Ну, умер человек, так? – Теперь он смотрит пристально в мое лицо. Я разглядываю сквозь опущенные ресницы крупный нос, веснушки на нем и молоденькие усики над верхней губой. – Хотя, – продолжает он вдохновенно, – если разобраться, умершего надо похоронить, так?

– Ну!

– А похороны, как мы с тобой знаем, дело тяжелое и муторное. Почему бы не повеселиться, когда оно закончено, и все путем?

– Ага!

Коллеги-похоронщики, озабоченные моим упорным молчанием, стали выяснять, куда именно меня нужно подвезти. И без трех минут десять я вышла из автобуса у дверей следственного управления.

– Вот тут распишитесь, пожалуйста, что услуги вам предоставлены в соответствии с договором и скоординированы во времени.

Молча расписываюсь.

– А вы тут работаете? – не унимается похоронщик с молодыми усиками, кивая на вывеску у дверей.

– Нет. Иду на допрос.

– А вы когда сегодня кончаете? – спрашивает другой.

Я осмотрелась. Денек выдался ветреный. Над серыми зданиями и над деревьями, судорожно отряхивающими листья, набухает мокрой неопрятной простыней тяжелое небо. Осмотрев все внимательно по кругу, я возвратилась глазами к заинтересованным лицам похоронщиков и сказала, сравнивая два мужских приоткрытых рта:

– Я кончаю по субботам.

– Ага! – тут же бодро среагировал один, подумал, беспомощно посмотрел на напарника, тоже впавшего в задумчивое обдумывание, потом – на громко захохотавшего шофера. Наконец-то еще кто-то, кроме бабушки и Питера, развеселился после этих похорон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю