Текст книги "Отсюда - туда"

Автор книги: Нина Литвинец

Соавторы: Петер Розай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Всякий раз, когда я прохожу мимо какой-нибудь фабрики, в первую минуту меня так и подмывает шмыгнуть в ворота, мимо вахтера, чья бульдожья ряшка виднеется за стеклом проходной. Мне хочется сразу пойти в отдел найма и подать заявление. Чтобы убедиться в безупречности своей одежды, я осматриваю себя с головы до ног, но вижу замызганную рубашку, засаленный пиджак, вытянутые на коленях брюки и стоптанные ботинки, носки которых нахально вылезают из-под бесформенных манжет. Я не останавливаюсь. Ворота остаются позади. Я сжимаю кулаки. Что-то надо делать, думаю я, что-то надо делать. Тогда я ускоряю шаг, голова горит, и я боюсь самого себя.

Соседи считают меня сумасшедшим, и, как знать, возможно, они правы. Частенько я встаю в мрачнейшем настроении, и вдруг мне приходит в голову мысль: Сегодня ты должен съесть апельсин!и снова: Сегодня ты ДОЛЖЕН съесть АПЕЛЬСИН!и опять: СЕГОДНЯ ТЫ ДОЛЖЕН СЪЕСТЬ АПЕЛЬСИН!Я так и вижу воочию апельсин, и, кажется, все счастье мира заключено именно в этом апельсине. У меня нет денег на апельсин. Целый день я ношусь по городу, целый день я вынужден носиться по городу в поисках апельсина. Напрасно я внушаю себе: ДА НЕ НУЖНО ТЕБЕ НИКАКОГО АПЕЛЬСИНА!напрасны мои попытки напиться, запереть себя в комнате – все тщетно, неведомая сила гонит меня исполнять желание, разъяренной осой влетевшее утром мне в голову. Сегодня это апельсин, завтра – кусок колбасы или яблоко. Если я и не достигну никогда предела своих мечтаний, так достигну по крайней мере другого предела – изнеможения и распада.

Соседи утверждают, что я сумасшедший, и, возможно, они правы. Часами я сижу в гавани и смотрю в морскую даль. Мне нравится там, даже когда – как сейчас, осенью – льет дождь и по лицу хлещут черные капли. Вечером в тени западного предгорья море принимает изумрудный оттенок, а в восточной части, куда падают последние солнечные лучи, сверкает золотым блеском. На берегу рыбаки готовят снасти. Все идет своим чередом. И роптать не на что. Могло бы, наверное, быть иначе, но иначе не стало. Это печально, думаю я, но многое на свете печально. Вот мое единственное и притом ложное утешение.

Отсюда – туда: Повесть [6]6
  © 1978 Residenz Verlag, Salzburg und Wien


[Закрыть]

Смерть? Да ее нет вовсе. Когда померкнет наше сознание, исчезнет и мир. Что мы можем об этом знать?

Марсель Дюшан

Артману

Заграничный паспорт, туалетные принадлежности, деньги – вроде все собрал. Разложил как по полочкам. И вдруг заплакал. Лежал на кровати и плакал. Потом полежал просто так, не шевелясь. Снова чуть было не одолела тоска, но я устоял. В несчастье столько красоты. Мне чудилась огромная скала, она отвесно обрывалась к морю. Я стоял на скале и махал рукой. Я был счастлив. Пытался лететь, и это мне удавалось.

Достал из ящика пару рубашек, свитер, кеды. Иной раз к вещам испытываешь такую нежность, какую никогда не наскребешь к себе самому. Хорошо так повозиться. Люблю.

Я был занят упаковкой, когда в дверь постучали. Заглянула женщина и спросила, не подобрал ли я случайно ее очки на лестнице или в коридоре. Я сказал, что нет, не подобрал, и заметил, что расстроил ее еще больше. Она только кивнула и закрыла дверь. Слышал потом, как она постучала к соседям. Около полудня я покинул «Баию»; [7]7
  Герой проживает в доме казарменного типа, каких немало сохранилось в Вене по сию пору. Многие из этих домов имеют названия.


[Закрыть]накрапывал дождь, я стоял на улице и говорил себе: вот так! – будто в этом был какой-то смысл.

На приличной скорости выехал из города. Над холмами, окаймлявшими город с запада и такими знакомыми мне, стояла радуга. Красиво и четко вырисовывалась она, упираясь в небесный свод. На холмах крутились крылья мельниц. Рос виноград. С одного из виноградников поднялась вдруг целая туча птиц и закружилась в воздухе. Золотом сиял воздух над красно-бурыми виноградниками. Солнце медлило, полузавешенное облаками.

В одном из этих поселков-спутников, полугородских, полузатерянных среди полей и на пустырях, я остановился перед итальянским ресторанчиком. Не раздумывая, подошел к стойке и заказал спагетти. Кругом ползали мухи, словно пьяные от кухонного чада. У повара стекал пот из-под белой шапочки. Он слазил половником в котел и выудил из кипящей воды порцию макарон. Потом вывалил их в глубокую пластмассовую тарелку, спрыснул томатным соусом, посыпал сверху тертым сыром и пододвинул тарелку мне. Люблю спагетти, ем их каждый день.

Потом повар вырвал кусок теста из массы, лежавшей на дощечке. И пока он ловко раскатывал его, превращая в тонкую лепешку, ущербленная масса на дощечке сначала как-то незаметно осела, а потом опять вспучилась, скрыв то место, куда повар запускал свою руку.

Людей в зале было немного, так что официанты, которым нечего было делать, праздно стояли, облокотившись о стойку, и болтали. Один из них танцевал под боевик, доносившийся из музыкального автомата. «Ancora tu». [8]8
  «И снова ты» (итал.).


[Закрыть]Вспомнилась любовная история, когда-то со мной приключившаяся. Повар налил себе стакан вина и залпом выпил. Мысли мои разбредались. Да и кто способен их удержать, их ведь так много. Я положил деньги рядом с тарелкой и вышел на улицу. Вдоль дороги стояли акации с серыми листьями. В одном дворе неподалеку от ресторанчика виднелись качели и какие-то гимнастические снаряды для детей. Остатки детской площадки, должно быть.

Перед самыми сумерками проезжал мимо атомной станции. Кругом зеленели луга, на которых паслись овцы. Странное зрелище. Вдали за забором высились ряды холодильных башен из светлого бетона. Похоже на забытые игрушки. Тень первой падала на вторую, ровной линией срезая ее безупречную округлость. Залитые солнцем площадки дымились розовым маревом – как мило. Подстриженные газоны прорезала четырехугольная сетка асфальтовых дорог. Нигде ни души. Дымилась труба.

Подъехал к широким воротам, перехваченным стальными балками. Из низкого домика у ворот, служившего, видно, караулкой, вышел человек.

– Алло! Что вам угодно?

– Да я хотел только рассмотреть поближе…

– Вас это интересует? Весьма сожалею: я не имею права впустить вас.

– Пожалуй, что интересует, – сказал я, – очень уж тут одиноко, должно быть.

– Ничего, дело привычное, – ответил он и взялся за ручку двери домика. Потом опять обернулся. – Мой сын ездит на таком же тяжелом мотоцикле, как вы, – сказал он, – будьте внимательны, на дороге всякое случается.

Снова свернув на магистраль, я оглянулся на атомную станцию. Труба дымилась. И тени были на месте. Вахтер, или его напарник, шел теперь вдоль клумбы рядом с домиком и поливал ее из лейки. Небо было голубым, безоблачным. Бросил взгляд на часы: ровно пять. Прикинул, сколько я уже проехал: отмахал немало.

На свежескошенной лужайке стояло раскидистое дерево. Выключил мотор и пошел к дереву. Корни его выступали из земли, образуя как бы холмик, из которого поднимался ствол. И трава там была не скошена: меж корней она была длинной и шелковистой. Сел и стал нюхать траву. Поднялся легкий ветерок. Он навевал теплоту, накопленную за день полями. Слегка моросило, смеркалось. Откинувшись на траве и прислонясь к дереву, я наблюдал за муравьем, который полз по руке. Сверху надо мной качались листья: кто же протянул эти золотые и жемчужные нити?

Разве не странно, что воздух прозрачен? Я был один, никого рядом не было. Глядел на деревья, росшие в саду поодаль. Вон их лиственный разлив. Здравствуйте. Печаль ваша так близка мне. Я забыл обо всем на свете. Какой дивный бред это Одиночество.

Земля, вдали цепь холмов, покрытых лесами. Внизу вьется река. Поля, над которыми переливается дрожащий опаловый воздух. Прямая дорога, на обочине – мой мотоцикл.

Ты ездишь на тяжелом мотоцикле, думал я не без гордости, а посему: кто любит опасность, от нее и погибнет.

Листья дерева шелестели. Мысленно я брел по шепчущей аллее. Незаметно соскользнул к раздумьям, привычным до боли. Знаю, знаю. Жизнь тем и прекрасна, что все проходит. Хотя печаль неизбывна. Значит, все счастье заложено в несчастье? Похоже на то.

Вынул все свои деньги, целую пачку бумажек. Пересчитал. Денег много: тот не мужчина, у кого их нет!

Хочется жить, но не удается. Это постоянное чаяние самому стать собственной целью: может, в этом ошибка? Может, это не дозволено, недопустимо?

Пошел к мотоциклу с солнцем на плечах, легким, как пыль, нажал на стартер и поехал дальше. Ехал быстро, закованный в доспехи: быть в пути – мое право.

Городишко, к которому я в конце концов прирулил: на улицах уже горели фонари, магазины были закрыты. Прямо на вытянутой главной площади перед кафе сидели за пивными столиками люди. Над площадью висело смутное бормотанье, разговор, в котором участвовали и фонтаны, и птицы, взлетавшие с площади в небо, уже светлое от луны. Я был растерян, никак не мог никуда приткнуться, настолько чужим мне казалось все.

Потом сел за столик, ел и пил. Дети, большеглазые в позднем свете, разглядывали сначала меня, потом мой мотоцикл. Бегали вокруг мотоцикла, смеялись.

Один из них спросил меня, откуда я взялся.

– С юга, – сказал я.

– Он с юга, – сказали дети и захихикали.

– Кыш! – крикнул детям трактирщик, ставя передо мной вторую кружку пива.

– Они мне не мешают, – сказал я.

– Не дадут отдохнуть человеку, – ответил трактирщик и салфеткой разогнал ребят.

– Переночевать у вас можно? – спросил я.

– Комнаты совсем скромные, – сказал трактирщик, – но места хватит.

Долго сидел потом в большой комнате с выскобленным дощатым полом и смотрел в окно на площадь. Здесь все по-другому.

– Красиво, – сказал я.

В этом я заблуждался. Волшебство, которое исходит от красоты, совсем другое. Просто здесь все чужое. Чужое я уже принял за красивое, хорошо хоть заблуждался не до конца.

Потом открыл окно, высунулся наружу. Теперь внизу на площади была тишина, горели фонари, бросая дрожащие круги света. Или мне показалось?

Как-то раз снилась мне огромная страна, зеленая и огромная. Ручьи были в ней и озера. Они сверкали на солнце. И была там какая-то музыка, дивная музыка, и деревья, трава и скалы стояли как зачарованные.

– Едем к морю, – произнес я громко в тишине. И повторил. И почудилось, будто ночные кроны деревьев зашептались. Я прислушался и понял, что ошибся.

Утром я спал, а люди в грубых ботинках торкались в моем сне. С вечера долго не мог заснуть, глядя из маленького освещенного круга под ночником в темную комнату: море? Никогда там не был. Еду на море или хотя бы к морю.

Трактирщик постучал в дверь, крикнул:

– Подъем!

– Да-да, – сказал я и продолжал спать.

В зале меня встретили не очень-то любезно. Приняли, должно быть, за бездельника, каковым я и был. Просто не привык к тому, чтобы меня распознавали. В голове моей все еще торкались люди в грубых ботинках, топали вверх и вниз по лестнице. Не слишком любезно с их стороны. Девочка пела песню. Кто-то, видно, наступил кошке на хвост, потому что она взвизгнула.

Пил кофе, поглядывая в раздаточное окно, из которого трактирщик все время поглядывал на меня.

– Крепкий же у вас сон, – сказал он.

– Да, – сказал я, – на отдыхе.

Но уже было видно, что трактирщик мне не верит. Таких людей нашему брату не провести. Но я и не собирался его проводить: в коридорах моей головы мыли пол. Это было щекотно. Щетка скребла о половицы, ведро дребезжало. Качалось и позвякивало. Я шел по коридорам, здоровался. Девочка пела песню. В горшках стояла герань. От рассеянности, как обычно, зацепил один из горшков, он упал и разбился. Кошка взвизгнула. Кто-то, видно, наступил ей на хвост. Грежу наяву? Я?

Прикупив еще немного продуктов, выехал из города. С холма, откуда открывался хороший обзор, смотрел на оставшиеся позади крыши. Несколько тополей стояли вокруг церкви. Было безветренно, и они стояли не шелохнувшись. И меня не удивляло, что я вижу, как на башне раскачиваются колокола, но не слышу их звона.

На бензоколонке заправил мотоцикл бензином. Пришло в голову, что можно бы при этом посчитать, сколько я проехал. Но подумал, что это ребячество, и не стал.

Ветер заметает бензоколонки дорожной пылью. Ночью огоньки бензоколонок высвечивают окружающую тьму. Все бензоколонки похожи друг на друга.

– Прекрасный у вас мотоцикл, – сказал заправщик.

– Ничего, – сказал я.

– Издалека едете? – спросил заправщик.

– Да, – сказал я.

– Проверить шины?

– Не надо, – сказал я.

Бензоколонка была покрашена красной и белой краской. Бывают и такие, что покрашены в зеленый и желтый цвет. Или в черный и зеленый. Больше всего мне нравятся брошенные бензоколонки. Со временем у них проступает собственное лицо, они становятся тем, что они есть на самом деле.

Когда-то у меня был план вложить деньги в бензоколонку, но из этого ничего не вышло.

Говорят, оно и к лучшему. Хотя и знают, что это не так.

Друг Перкинс: черная косынка, которой он повязывает шею. Надо бы слямзить, когда он спит – друг мой Перкинс.

Стрекоза перелетела через дорогу. Я думал о Перкинсе. Впервые с тех пор, как выехал. К нему возвращали меня все те же мысли: о старении, об умирании, о смерти.

Странно, думал я, но в них нет ничего ужасного. Когда знаешь наверняка, легче вынести. Поражение, конечно, но о нем можно забыть. Так что брось.

Мужчина, весь в коже, лежал на мостовой, а сзади горел его мотоцикл, а мужчина лежал, как черный мешок, в луже крови и масла. Отсмеялся.

Какая тупая вещь смерть, и какая пошлая.

Жевал свои припасы и наблюдал за стрекозой, севшей на стебель кувшинки. Стебель подрагивал от напора течения. Вдоль дороги бежал ручей, на его берегу я и устроил привал. С магистрали я давно уже свернул. Как все-таки красивы прозрачные крылья стрекозы!

Представил себе дерево, у которого вместо листьев такие вот крылья. Дерево должно быть как из стекла. На ветру оно бы тихо позванивало сдержанным и холодным звоном. А под деревом должен быть водоем, чтобы подбирать его опавшие листья: их несло бы по дну, как рыбью чешую, – тоненькие слюдяные листочки на желтом песке.

Помню, как-то раз на озере не было никого, кроме собаки. Поиграл с ней, и она стала ручная.

Спустился к воде, собака за мной. Вода неподвижно серела в четырехугольном ложе купальни, без малейшей волны.

Немного поплавал. Собака стояла на берегу и смотрела на меня. Небо надо мной было совершенно пустым и чудовищно знойным.

Сколько ни звал собаку, она не пошевелилась.

Местность, по которой я теперь ехал, была холмистой, приветливой, если угодно. В лиственных рощах на пригорках видны были признаки осени. В деревнях между холмами тишина. Присмотрелся. Остановился, побродил. Солнце грело, пауки плыли на белых нитях по воздуху. В одном окне стоял голубой кувшин. Кто же не склонен к умиротворенности. Подсолнухи, свесившись через забор, кивали. Чего нет, то можно придумать. В каждом ведь скрыт целый мир. Мальчишка скатывался с поручней моста. Почтальон ехал на велосипеде. Голубой кувшин! Подошел, посмотрел: никаких возражений, как говорится.

Увидел з́амок на лесистом холме, поехал к нему. Не любопытство, а принцип: почему бы и нет. Это называют неосознанным действием. Бывают ли действия осознанные? Не знаю. Можно ведь довериться и чему-то другому, что вне тебя. Только разумно ли это?

Во дворе замка был ресторан, столики стояли под старыми деревьями. Группа туристов только что вышла из замка и заняла столики. Сидел среди туристов, которые громко переговаривались. Экскурсовод сделал знак рукой, чтобы они прекратили разговаривать. Он рассказал об истории замка, о назначении отдельных построек, их возрасте, архитектуре. Мы сидим, дескать, на том самом месте, где когда-то проводились турниры. Туристы засмеялись. Экскурсовод вытер пот со лба и сказал:

– Пятнадцать минут на отдых, господа, и едем дальше!

Когда эти туристы ушли, из замка вышла новая группа и заняла столики. Сидел среди туристов, которые громко переговаривались.

На автостраде, по которой я в конце концов поехал, было мало машин. Изредка лишь какой-нибудь грузовик дальнего следования или легковушка. Ехал всю ночь. Холмы постепенно исчезли, и в темной равнинной дали виднелись кое-где вспышки городских огней. Видел большие заводы, отторгавшие цепью огней огромные пространства. Пустынные и таинственные, они удручали, но были по-своему и красивы.

Все это сделали мы, люди, думал я, в то же время удивляясь своей солидарности с человечеством. Было в этом чувстве что-то воровское, словно проник куда-то, куда тебе не положено. Кое-кто плачет, когда играют гимн или когда флаги развеваются на ветру. Все это тоска по прошлому, которого не было.

Рядом с одним из заводов высилась гора шлака, похожая на пирамиду. Конвейер доставлял свежий, еще горячий шлак наверх, к острию пирамиды, резко очерченному на фоне неба. Поднимался светлый пар. Поток свежего шлака светился красным светом.

Красный дом за деревьями, перед ним поля, полыхавшие огнем. Таким чистым был воздух, голубым и звенящим, что соломинки рассыпались на ветру красными искрами. Мужчина, который спал, притулившись на меже, должен был, видно, сторожить. Огонь тем временем бежал по жнивью, танцевал, шумел, смеялся. Красиво было необыкновенно. Дым был коричневато-прозрачным и стелился как шлейф.

На одном из перекрестков стояла лавчонка, в которой можно было купить напитки и сигареты. Я был единственный посетитель. Женщина, работавшая за прилавком, выдала мне банку лимонада.

– Не боитесь здесь в одиночестве-то? – спросил я.

– Вы же со мной, – ответила она и засмеялась.

– Но ведь я скоро уеду.

– А надо ли? – спросила она.

Потом мы целовались в подсобке. Кругом громоздились ящики с пустыми жестянками из-под пива; они пахли прогорклым пивом, как и волосы женщины. Ночь была темной, все небо в звездах. Женщина постанывала, и мне было стыдно, что это из-за меня. Она стояла, упершись спиной в пустой ящик. Я все глазел на рекламный щит, призывавший покупать напитки фирмы, которая давно обанкротилась.

Потом мы вернулись в лавку, болтали.

– Меня зовут Магда, – сказала женщина.

– А меня – Карл, – сказал я.

Женщина облокотилась о прилавок, потянулась. Мы смеялись.

– Не ожидал, наверное, а? – спросила она.

– Нет, – ответил я, – что да, то да.

Как летали красные листья по лесу – как бабочки. Видишь, какой у меня котенок, сказала женщина, на коленях она держала котенка, я видел. Дело было в глухом лесу, листья светились, горели, погружались во тьму, в глубину, я спал; возьми же котенка, сказала женщина, а он уже бежал ко мне.

На женщине было желтое платье на бретелях. У нее были черные волосы и двойной подбородок, который делал низким ее голос. Она рассказала мне, что родом с юга, а сюда просто приехала.

– Забавно, – сказал я. – А как вы думаете, откуда я?

И показал рукой на шоссе, убегавшее к югу. Ветер трепал серые кустики на разделительной полосе. Из лавчонки, в которой мы были, падал на усыпанную гравием площадку оранжевый свет. Женщина щелкнула выключателем, и мы увидели, что уже начало светать. Было пять утра.

– Ты мне нравишься, – сказала женщина, погладив меня по руке.

– Вам нужно познакомиться с моим другом Перкинсом, – сказал я.

– Что ж в нем такого особенного? – спросила женщина.

– Ему недолго осталось жить, вот что, – ответил я.

В полях зашевелились птицы. Защебетали смутно и сонно, как в забытьи. Ртутные фонари на перекрестке бросали призрачный свет на дорогу. Туман шептал. Потом, вместе с солнцем, поднялись жаворонки.

Надо бы заехать к ней на обратном пути, думал я, найду ли только место?

Какие странные подчас бывают встречи: женщина тронула меня за рукав. Жест, который не должен был ничего означать. Просто прощание.

Прекрасная мысль: Всегда Быть Таким – беспредельно участливым, но одиноким.

Автострада бежала прямо. Земля кругом была пустынной. Горы щебенки, сосновые рощи, заводы. У меня заныли затылок и руки, так долго я был в пути. Подо мной мотоцикл. Ехал я очень быстро. Сколько радости в том, чтобы рисковать жизнью. Вот он каков на вкус, думают люди, надкусив плод и смакуя его сладость. И тут же задумываются о его сердцевине, о загадке там, в самой глуби, и о том, как проникнуть в нее и какова она на вкус.

С летного поля, мимо которого пробегала дорога, поднялся самолет. Крылья его сверкали. Было похоже, что он приветствует меня. Вскоре он скрылся из виду.

Когда чуть позже передо мной всплыл силуэт большого города, я решил покинуть автостраду. Включившись в утренний поток городского транспорта, заметил, насколько устал, насколько измотан.

– Мне бы гостиницу подешевле, – сказал я девушке в справочном бюро.

Она назвала мне адрес, протянула план города. «Липский».

– Видите ли…

Я нагнулся к окошку, взглянул на девушку. Из чистой рассеянности стал объясняться.

– Видите ли, – сказал я, – дело вовсе не в том, что у меня мало денег и поэтому мне нужна гостиница подешевле. В ней просто чувствуешь себя уютно, как в могиле…

Девушка сказала:

– Нужна еще какая-нибудь справка?

Администратор выдал мне ключ не раньше, чем я заплатил. Таков был уровень гостиницы. Как раз по мне. Мое место на дне. Все желания и помыслы мои оттуда.

– Лифта у нас нет, – сказал администратор. Пальцем он указал на лестницу. – Это поддержит вашу спортивную форму, – сказал он.

– Благодарю, – сказал я, – в самом деле.

На лестнице меня остановил какой-то парень, он что-то бормотал, я не мог его понять. Мы стояли друг против друга в рассеянном свете, на площадке. Одежда на нем была рваная, взгляд стеклянный. Он лихорадочно жестикулировал, то и дело показывая себе на грудь.

– Все мы только этим и занимаемся, – сказал я. И пошел дальше, думая о Перкинсе, о жертвах нашего гешефта.

Комната была маленькая и грязная, с кривой стеной. Мансарда – и все-таки темная, из-за маленького окна. Ни стола, ни кресла. Узенький шкаф, в который я запихал свое барахло. Лег на кровать, попытался заснуть. Снова вспомнилась женщина: Магда. Как по-свойски звучало это имя. Врут, когда говорят: я ничего ни от кого не жду. Имея в виду: не жду ничего хорошего. Я улыбнулся: женщина, конечно же, давно уже лежала в своей постели, спала. Одна? Я желал ей всякого добра, всякой ласки. Счастья.

Шел дождь. Сначала во сне, потом и наяву. Во сне я плавал по какому-то спокойному подземному водоему, догадываясь, что наверху буря, которая сомнет меня.

Из соседней комнаты доносился шум. Мужской голос что-то кричал, кто-то хлопал, пел. Прекрасно лежать так в кровати из стальных трубок, не шевелиться, но быть живым. Я курил, глядя в окно. За окном ничего не было видно, потому что оно было грязное. Слева висели остатки желтых гардин. Или забытая одежонка? Подошел к окну, раскрыл. Дождь ручьями сбегал с крыши. Подставил руку. Вода побежала по ней потоками, заговорила о чем-то. Рядом кричала женщина, но разобрать слова было невозможно.

Снилось, как человек в черном костюме с белой строчкой на отворотах все ходил и ходил вокруг автомобиля, заглядывая в его темное нутро, как он выпрямился, снова пошел вокруг автомобиля и снова нагнулся, так, словно в автомобиле был или мог быть другой такой же человек, которого я не видел.

Или как какие-то люди спустили на воду лодки и поплыли по реке, слушая команды тех, кто остался на берегу; а я, стоя на другом берегу, не мог понять смысла этих упражнений, потому что не мог разобрать, что кричали те, которые остались на берегу; если они вообще что-то кричали, то река заглушала их, а может быть, они вообще ничего не кричали, не знаю.

Или снилось мне в другой раз, давно уже, как кто-то гладит меня по голове и я догадываюсь, что он чего-то хочет от меня и что я так никогда и не узнаю чего, так как веяние бесконечности уносит куда-то мой сон.

Не умываясь, я вышел, повесил ключ на доску, поскольку администратора на месте не было. В одном углу холла стоял телевизор, он был включен. На экране как раз резвился котенок. Играл с клубком ниток, клубок был желтого цвета.

Улицу омывал дождь. Он был не холодный, да и ветер дул не резко, скорее нежно, как из сада. На перекрестке стоял торговец, продававший прозрачные пластмассовые зонтики. Это был негр. Он приплясывал со своими зонтиками, чтобы привлечь людей. Я купил себе зонтик и пошагал дальше. Дождь стучал по зонтику, по домам, автомобилям, трамваям, смотреть было приятно: на трамвайных дугах висели капли воды, заряженные электричеством. Дождевое свечение было столь легким, что походило на искрящийся снег, осенявший предметы. У желтого почтового ящика остановился пес и все прыгал, пытаясь его достать. Чего ему нужно, дуралею? Почтальон что-то внушал ему, как мне показалось; голубой почтальон наклонился к псу и что-то говорил. Потом они ушли, я сел в трамвай, прижался носом к стеклу, дал себя увезти.

В центре города был широкий, с двусторонним движением бульвар, который разделяла пополам река, забранная камнем и обсаженная деревьями. На одном из мостов я остановился, посмотрел, как капли дождя решетят воду. Потом заметил двух девушек, которые мне понравились. Они ели под дождем зеленое мороженое и смеялись. Подружки, подумал я. И эта мысль осчастливила меня, как открытие.

Когда-то ехал я по стране, и всюду, где бы я ни оказался, я мог говорить с каждым – с заправщиком на бензоколонке, с полицейским, с барменшей, с мальчишкой-школьником, но это, наверное, было во сне.

В одном из тупичков стояла шарманка и играла. Спереди у нее были приделаны фигурки, двигавшиеся в такт музыке. Возле нее стоял человек и потряхивал жестяной коробочкой. Он не побирался, для этого он был слишком горд. Просто стоял себе и потряхивал жестянкой. Некоторым людям гордость к лицу. Этот был из таких. Время от времени он подходил к шарманке, крутил колесико, заводя пружину механизма. Потом делал затяжной глоток из бутылки, которую вынимал из ящика шарманки. Все это он проделывал серьезно и значительно. Он был одинок, и он был личностью. Я раскрыв рот стоял перед шарманкой: снова такое чувство, будто я сделал открытие.

В этом настроении мне показалось даже, что стоит мне куда угодно направить свой взгляд, и я увижу что-то Новое, Невиданное. И в самом взгляде было уже что-то волшебное: Смотреть значило Понимать. У меня это было. Я побрел дальше меж расфуфыренных, элегантных горожан. Пестрая процессия зонтиков, нежное ниспадание дождя: чудеснее всего, как обычно, несказанное. На одном из верхних этажей высотного дома человек мыл окно. Он стоял в люльке, которая покачивалась на стальных тросах перед фасадом небоскреба. Человечек в своем голубом комбинезоне был таким маленьким на фоне залитой дождем зеркальной плоскости, что мне было за него страшно. Его коллега спускался вниз по веревочной лестнице, махал ему. Малышка выпустила воздушный шарик и заплакала от испуга.

Позвонил Перкинс, сказал, не знает, что делать, пытается жить, но не удается.

Сидел потом в темном кафе, и диктор по радио рассказывал мне всякую всячину. Об автомобилях, галстуках и встроенной кухонной мебели. Заказал пару чашечек двойного мальчишке-итальянцу, который тут обслуживал. Зеленые стебли травы вместо бровей – вот что мне нужно. Случись что – допустим, я перебрал и потерял сознание где-нибудь в туалете, – меня бы просто приняли за зеленую лужайку. Теперь диктор рассказывал о любовниках, которые покончили с собой. Я заторопился из кафе, обогнул квартал, вошел в бар.

– Не могли бы вы включить телевизор? – сказал я хозяину бара, на котором была желтая рубашка с резиновыми зажимами на рукавах. Он включил, что-то бормоча. На мутном экране тотчас появилась женщина, объяснявшая, что нужно делать, чтобы моя рубашка была ослепительно белой. Губы у нее были красные.

– Пива, – сказал я, – еще пива, – и подумал, что листья кружат по лесу, как бабочки; грезь дальше, вот котенок крадется в темноте, лижет кровь.

У стойки терлись две шлюхи. Это было уже в другом кафе. Одна уговаривала другую, пока та красила себе губы. Делала она это крайне тщательно, испробовав сначала помаду на бумажной салфетке, прежде чем провести по губам. Та, другая, уговаривала ее, но она только смеялась, разглядывая губы в зеркало.

Каменное бы сердце вместо живого. Тогда хоть грузовик по мне проезжай, мне все равно, я в порядке.

Вспомнилась любовная история, когда-то со мной приключившаяся. Давным-давно. Мысли мои разбредались. Удержать их невозможно, а если бы и сумел – было бы слишком тяжело.

Угловое кафе было открыто, дверей нет, прямо с тротуара можно войти внутрь. Ветер перебирал картонные тарелки и салфетки в мусорных корзинах, орудуя как зазывала. Не раздумывая, подошел к стойке и заказал спагетти. У повара стекал пот из-под шапочки. Он слазил половником в котел и выудил из кипящей воды порцию макарон. Потом вывалил их в глубокую пластмассовую тарелку, спрыснул томатным соусом, посыпал сверху тертым сыром и пододвинул тарелку мне. Люблю спагетти, ем их каждый день.

– Вы не заплатили! – крикнул мальчишка-итальянец мне вслед.

– Ах да, – сказал я слегка озадаченно.

Когда стало темнеть, я пошел в кино. Показывали один из тех космических фильмов, в которых обитатели разных планет воюют друг с другом. Star Wars. [9]9
  Звездные войны (англ.).


[Закрыть]Главный герой был блондин землянин, звали его Джо. Где-то на половине сеанса я ушел из кино. Билетер, развалившись в кресле в углу фойе, курил. Выглядел он как вышибала, да и был им, наверное.

Дождь все еще шел. Тут я заметил, что забыл зонтик в кино. Поозирался, продавца зонтиков нигде не было видно. Я представил себе пустую автостраду под дождем, сверкающие неоном рекламы по сторонам. С краю, среди серых кустиков, стоит, приплясывая, торговец зонтиками. На нем соломенная шляпа, которая ему к лицу. Он смеется. Он машет рукой. Вверху летит самолет: вот с самолета прыгает человек, парашют его раскрывается, он медленно опускается на землю. Теперь я могу его разглядеть: это билетер, в правой руке у него мой зонтик, он плывет по воздуху, не намокая.

– Вы что, спятили?

Я чуть не сшиб какого-то мужчину. Он злобно глядел на меня. Я сказал:

– Извините! Могу я чем-нибудь загладить свою вину? Разрешите пригласить вас на кружку пива?

Мужчина согласился. Лишь потом я заметил, что и он был выпивши, не меньше моего. Лет ему было под пятьдесят, выглядел он аккуратно, прилично, по-бюргерски.

Мы зашли в пивную, и мужчина начал рассказывать мне историю своей жизни. Люблю слушать про людские судьбы. Нет ничего более удивительного. Чем незнакомее человек, тем доверительнее его история. Мужчина глядел перед собой на стол и рассказывал.

Первый брак его сложился неудачно. Теперь он был женат вторично, на сей раз счастливо. Баба молодец, на все сто. Построили с ней домик. Красивый домик. Мужчина объяснил мне план дома, описал деревья в саду, улицу, на которой стоял дом. Все было мне так знакомо, что, казалось, нужно было лишь вспомнить.

– А что ж у тебя никого нет, кого бы ты любил? – спросил вдруг мужчина и посмотрел на меня.

– Не знаю, – сказал я, – нет, в самом деле не знаю.