Текст книги "Женщина на корабле"
Автор книги: Нина Парфёнова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
– Папа, я на почту схожу, надо телеграмму дать, чтобы мне отпуск оформили и денег прислали. Деньги нам будут нужны.
Отец не ответил, только кивнул, сосредоточенно глядя под ноги. Лерка вошла в свою комнату, где десятилетиями ничего не менялось, всё стояло и лежало так, как будто она час назад вышла из своей комнаты погулять. В шкафу аккуратно лежали и висели её вещи, которые она носила, когда приезжала в отпуск. Лерка натянула джинсы и лёгкую кофточку, достала тапочки, которые покупала в прошлом году, и вышла из дома.
Дорога до почты, располагавшейся в двух кварталах, оказалась мучительной. Навстречу то и дело попадались соседи и знакомые. И каждый норовил что-то сказать, чем-то успокоить, поинтересоваться подробностями развития болезни. Лерка коротко отвечала, не боясь показаться грубой и, не замечая косых взглядов, шла дальше. Наконец-то почта. За стеклянной перегородкой восседала Леркина одноклассница Лида, она тоже пыталась что-то говорить, но Лерка, коротко поздоровавшись, взяла телеграфный бланк, секунду подумала и стала писать: «Главному редактору Селивёрстову А.И. Прошу предоставить мне очередной оплачиваемый отпуск. Причитающиеся мне деньги прошу прислать по адресу…» Подала бланк Лиде, молча дождалась квитанции и пошла к будке телефона-автомата. Главный не отвечал, молчал и телефон ответсека. Куда они все подевались? Лерка набрала номер отдела промышленности. Трубку снял Лёша Ворохов.
– Лёша, здравствуй. Ты не знаешь, куда подевалось всё начальство?
– Ой, Валерия Евгеньевна, это Вы, здравствуйте! А они все на пресс-конференции, губернатор с Боровиковым и Ядрихинским (представляете, сам приехал!) рассказывают про строительство комбината, я просился-просился, а меня не взяли. А я, между прочим, всё для Вас узнал… – Лёша говорил торопливо, без пауз, словно боялся, что его вот-вот прервут. – Эта самая фирма «Витлор» – обыкновенная преступная группировка! – «разведчик» перешел на свистящий шепот, – На них крови – вагон. Они в начале девяностых…
– Лёша, подожди, про это потом… Лёша, у меня мама умирает. Я телеграмму дала, ты подойди в секретариат, пусть они мне отпуск быстрее оформят и деньги отправят, мне очень деньги сейчас нужны!
– Простите, Валерия Евгеньевна, я не знал… Конечно, сейчас же Ирину Николаевну найду!
– Лёша, и если тебе не трудно, всё, что ты узнал, напиши мне письмом, по электронке отправь, я постараюсь здесь интернет найти. Кстати, скажи там, в секретариате, что материал из командировки я отпишу на днях и тоже по электронке отправлю. Тему-то продолжать надо.
Лерка помолчала, переводя дыхание. Лёша тоже молчал, сопел тихонько в трубку.
– Ну, всё, Лёша, жду твоего письма. Пока.
– Пока, Валерия Евгеньевна, держитесь там. Я всё сделаю.
Лерка повесила трубку и постояла немного в кабине, сглатывая комок в горле. Надо было идти домой. И это было очень трудно.
Она вышла из кабины, помахала Лиде рукой и быстро вышла, не дожидаясь расспросов и разговоров. После полутьмы почты её ослепило солнце. Даже удивительно, каким тёплым и солнечным бывает здесь конец марта! За полтора десятка лет на Севере она совсем отвыкла от настоящих тёплых весен…
Глава шестая
Дни потянулись долгие, безрадостные. Лерка вставала утром рано, готовила завтрак отцу, варила кашу на воде для мамы. Отец уходил на работу, а она садилась рядом с мамой, кормила её. Марина Васильевна ела мало, даже глоток пищи доставлял ей мучения. Она стонала и кричала от боли, когда кончалось действие лекарств. Лерка делала ей укол, держала за руку, пока та не засыпала, варила обед и ковырялась в саду. От весеннего тепла земля сохла, надо было что-то сажать, чтобы отец не остался с пустым огородом и садом. О том, что когда-нибудь всё кончится, и ей придётся уехать, она не думала, только благодарила свой северный отпуск за то, что он такой длинный.
Вечером отец возвращался с работы, молча ужинал и шёл к жене, отпуская Лерку на пару часов. Она, не каждый, конечно, день, уходила в центр города, садилась за столик в какой-нибудь уличной кафешке, брала бокал вина, смотрела в его тёмно-вишнёвую глубину и, удивляясь тому, что она совсем ничего не чувствует – ни боли, ни страха, а только отупляющую усталость, цедила терпкое вино, которое казалось ей почти безвкусным. Потом вставала и медленно шла по едва освещённым улицам, дыша нагретым за день воздухом и, поднимая голову, смотрела на яркую убывающую луну. Звёзды помигивали сверху, яркие, крупные, так не похожие на северные. И деревья мягко шелестели молодой листвой. Придя домой, сидела на лавочке у крыльца, курила, иногда вытирая слёзы. Потом вставала и шла в дом – подходило время делать уколы.
Через неделю она вспомнила, что так и не написала материал из командировки. И в тот же вечер после возвращения отца с работы она разложила на своём школьном письменном столе блокноты с заметками и диктофон. Неужели это было всего две недели назад? Голоса из диктофона казались голосами с другой планеты, а рассказы о процессе обогащения фосфоритов, новейших технологиях и приёмах строительства обогатительных комбинатов такими чужими на фоне стрёкота цикад в открытом окне, что она беспомощно положила ручку и стала просто слушать диктофонную запись. В одном общем интервью проскользнул голос Володи, отозвавшийся внутри болевым спазмом. Сколько боли может выдержать человек? Такой разной, несравнимой боли – от того, что ушёл опять человек, которого она так любила, и что уходит навсегда в другой мир мама, и что остаётся один-одинёшенек отец? Лерка смотрела в темноту за окном. Сил плакать уже не было, она молча сухими глазами смотрела на деревья в саду, тёмными размытыми пятнами выделявшиеся на фоне сине-чёрного неба. Взяла ручку и начала писать. За три дня написала две статьи и в субботу, накормив отца и поставив матери укол, пошла искать интернет-кафе. Нашла в центре, заняла свободный компьютер и стала набирать текст, по пути редактируя написанное. Как ни странно, материалы получились живыми, лёгкими, в них понятно и доступно были изложены даже очень сложные технологические процессы. Войдя в почту и отправив тексты в секретариат, Лерка увидела среди каких-то несрочных сообщений письмо от Лёши Ворохова. Вспомнила, что он там накопал какую-то информацию о «Витлоре», открыла письмо.
«Здравствуйте, Валерия Евгеньевна! – писал неизменно вежливый Лёша, – надеюсь, у Вас всё в порядке, и всё кончится хорошо. Почитайте вложение и будьте осторожны». Письмо на этом заканчивалось. Во вложении оказалось страниц пять мелким шрифтом. Лерка письмо распечатала, но читать не стала. «Дома почитаю», – решила она, расплатилась и пошла к выходу.
Но профессиональное любопытство усадило её за столик первого попавшегося уличного кафе. Лера расправила на шатком столике слегка смявшиеся в сумке страницы.
«Открытое акционерное общество «Витлор» было организовано в 1996 году известными представителями организованной преступной группировки, ранее отбывавшими наказание по разным статьям – кража, нанесение тяжких телесных повреждений, хулиганство. Учредители: Виталин Виктор Борисович (убит через год во дворе собственного дома), Ядрихинский Андрей Николаевич (ныне генеральный директор ОАО), Сибирцев Владимир Николаевич, Елисеев Сергей Васильевич, Лорченко Дмитрий Анатольевич (умер от передозировки спустя два года).
ОПГ была создана в конце 80-х, начале 90-х годов, начало положили будущие учредители фирмы «Витлор». Взяв под контроль территорию своего района, они постепенно вытеснили оттуда всех своих конкурентов, подмяв под себя мелкие группы «рэкетиров» и уличных хулиганов. Группировка контролировала несколько промышленных предприятий, выгодно продавая их продукцию, а также проституцию и сбыт наркотиков. Вскоре влияние группировки распространилось на центральные районы города. Представители конкурирующих группировок ответили ударом на удар, между группировками началась война за контроль над территорией. Периодически она перерастала в вооружённые конфликты, чем дальше, тем чаще. Боевые действия велись с помощью автоматов, взрывчатки, гранатомётов.
На первую роль в районе постепенно стали выходить Виктор Виталин и Андрей Ядрихинский. В немалой степени этому способствовали их незаурядные умственные способности, которые великолепно дополнялись его спортивным телосложением (занимались боксом). Ядрихинский постепенно обзаводился преданными людьми, заводил связи с администрациями города и области.
Разраставшимся масштабам гангстерской войны нищие правоохранительные органы мало, что могли противопоставить, да и традиционная оперативная практика не давала результатов в борьбе с организованной преступностью. Тем не менее, они не бездействовали. Был арестован Виталин, один из руководителей группировки. Руководители, выручая приятеля, пытались оказать давление на жену потерпевшего. Она обратилась в милицию. Под арестом оказались Лорченко и Сибирцев.
Следственные действия против руководства группировки заходили в тупик. Свидетели, которые намеревались дать против них показания, бесследно исчезали. Судья, от которой зависела судьба авторитетов, освободила их под залог, назначив смехотворную для бандитов такого уровня сумму, эквивалентную стоимости двух автомобилей «Жигули». Больше к следствию и суду их привлечь не удавалось. Спустя год Виталин был застрелен во дворе собственного дома через дыру в заборе. Через два года Лорченко умер от передозировки. Это по всем признакам было убийство, но виновных не обнаружили.
Однако от коротких денег со временем пришлось переходить на средние и длинные. Не от жадности. Просто заставила жизнь. Бывшие боевики включились в игру, которая устроена не просто по понятиям, а по своим весьма жёстким законам. Содержание в тени государства такого громоздкого хозяйства требовало всё больших средств. К тому же и прогресс не стоял на месте. Группировка неизбежно начала вкладываться в недвижимость, промышленность и капитальное строительство. Нынешняя структура собственности ОПГ крайне сложна, нарочито запутана и толком известна очень ограниченному кругу людей.
Укрепляя экономическую базу, лидеры ОПГ создали разветвлённую сеть коммерческих предприятий (официальное прикрытие – один из признаков, характеризующих понятие «преступная группировка»), и в 90-х годах прошлого столетия полностью или частично контролировали более 500 коммерческих структур. Под контролем ОПГ (частично или полностью) находились предприятия, работающие практических во всех отраслях экономики: добывающей и перерабатывающей промышленности, ТЭК, пищевой и легкой промышленности, кредитно-финансовой системы, охранного, гостиничного и туристического бизнеса, сферы услуг и развлечений, торговли и т.д.
Для получения контроля над предприятиями используются возможности процедуры банкротства, а также метод, при котором с участием чиновников организуется дезинформация о предстоящем банкротстве намеченного предприятия, в результате чего не устраивающий группировку совладелец фирмы продаёт за бесценок свою долю и ОПГ становится полновластным хозяином. Практикуется введение в состав учредителей и руководства предприятий членов ОПГ, реально контролирующих финансовую деятельность фирмы. Такая форма контроля наиболее распространена, причем “теневые” руководители все чаще становятся официальными, а переход предприятий под официальный контроль ОПГ при этом осуществляется без нарушения действующего законодательства.
Для «отмывания» и прикрытия незаконных источников добычи денежных средств легальной деятельностью, ОПГ создаются официальные коммерческие структуры, осуществляющие деятельность в соответствии с законодательством»77
Исп.: Андрей Константинов, Малькольм Дикселиус, «Бандитская Россия», «Олма-пресс», 1997 и материалы из сети Интнернет
[Закрыть].
В конце текста была приписка от Лёши: «Валерия Евгеньевна, Вы уже поняли, что ОАО «Витлор» – это всё та же бандитская группировка, обычное вложение и отмывание денег. Конечно, теперь они не бандиты, а уважаемые бизнесмены, но всё же… И что за интересы у них в наших краях? Вот, это пока всё».
«Мама дорогая, где же он всё это накопал, милый мальчик?!», – Лерка аккуратно свернула странички письма, – Интересы, какие интересы… деньги, вот и все интересы… Очень большие деньги». Перед глазами встал вихрастый, белобрысый, тщедушный тонкошеий Лёша с горящими глазами. Не ровен час, бросится с кем-то своими знаниями делиться! У него же мечта – хочет стать известным журналистом… Нет, а Володя-то каков! Авторитет, однако! Она снова почувствовала неуверенность, как будто стояла на шаткой палубе судёнышка, пойманного разбушевавшейся стихией. Качнётся палуба, вот и лавируй между отдельными летающими частями такелажа, которые так и норовят сбросить тебя в бурлящие, пенящиеся волны… Лерка подскочила, расплатилась за кофе и побежала обратно в интернет-кафе. Все компьютеры были заняты, ей пришлось не меньше получаса нервно бродить на улице. Она быстро отстучала Лёше письмо: «Только не вздумай никому!.. Все это очень опасно для тебя!… Просто пока молчи!…», нажала «отправить» и ещё минут пять сидела, глядя на экран, на котором значилось: «Ваше письмо отправлено». Тревога не отпускала.
Дома она обнаружила приехавшую из пригородного села тётю Таню, два года назад овдовевшую отцовскую сестру. Она сидела рядом с матерью, что-то весело ей шептала. Мама улыбалась и рукой гладила плед. Лерка помахала тётке рукой и отправилась готовить ужин.
С тётей Таней дела пошли полегче. Она до обеда работала в саду, где уже цвели яблони, вишни и сливы, набирала цвет персидская сирень, а потом сменяла Лерку у постели матери. Они, как старые подружки, болтали, вспоминая молодые годы, перебирая старые слухи и гневно осуждая кого-то за грехи былых времён. Лерка не могла не понимать, что мама прощается со всеми, кто был когда-то, и кто есть рядом с ней. Она видела, как на глазах мамино лицо меняется – подтягивались морщины, временами уходила боль. Значит, осталось совсем немного. Сердце сжималось, и Лерка уходила в сад, ложилась под цветущей сливой-скороспелкой на раскладушку и закрывала глаза. В эти минуты она ни о чём не думала, это тупое безразличие помогало справляться со всем, что навалилось, иначе психика не выдержала бы. Она щурила глаза от солнечных бликов, мелькающих между ветками, под ветром роняющими лепестки соцветий. Вдыхала запах цветущих вишен и яблонь. Смотрела, как отец кипятком ошпаривает кусты смородины и крыжовника.
– Папа, за что ты их так?
Отец поставил ведро на землю. Распрямился, отёр лицо ладонью. Смотреть на него, потерянного, двигающегося как на автомате, смотреть было больно смотреть.
– Да тля, зараза, завелась, ягоды жрёт. Они потом такие неприглядные, с наростами.
– Тебе помочь?
– Лежи, отдыхай, мне совсем чуток осталось.
Он поднял ведро и пошёл греть следующую партию воды. Лерка закрыла глаза.
… С утра мама отказалась от еды, тихо стонала, уткнувшись в подушку. Её сдавленный крик застал Лерку на кухне:
– Лера, Лерочка, у меня сердце останавливается! Лерочка!…
Лерка метнулась в комнату. Руки дрожали. Растерянный отец метался рядом, тётя Таня перебирала лекарства. Лерка схватила шприц и ампулу кордиамина, поставила укол. Мать затихла ненадолго. Лерка мерила ей давление – раз, два, три. Оно падало. И ничего не помогало. Когда мигающие цифры тонометра показали 60 на 30, Лерка вышла из комнаты и вызвала «Скорую помощь».
«Скорая» приехала быстро. Неулыбчивые молчаливые фельдшерицы осмотрелись вокруг, всё поняли, поставили обезболивающее и, покачав головой, уехали. Мать вдруг захотела встать и выйти на воздух. Втроём они попытались поднять её и вывести во двор, но ноги подламывались и не хотели держать исхудавшее тело. Лерка гладила её по плечам, по рукам, уговаривала. Мать попыталась встать ещё раз, но упала на постель. Её ноги почему-то были мраморными – бело-синими, словно кровь выплёскивалась толчками и пятнами замирала под кожей. Лерка обняла мать за плечи и прижала к себе. Та дрожала всем телом, судороги сотрясали её, а открытые немигающие глаза с немой просьбой смотрели прямо на дочь. Лерка читала про себя все известные молитвы – «Отче наш» и какие-то обрывки, всплывавшие в голове. Тётя Таня тихонько крестилась, а отец стоял в коридоре, прижавшись лбом к притолоке двери. Сколько длилась агония, Лерка не помнила, было физически больно смотреть в мамины глаза, она держала её и ни о чём больше не думала. Мать вдруг обмякла в её руках и перестала дышать. Лерка опустила её на постель и прикрыла глаза, которые уже ни о чём не молили, а смотрели в одну точку. Встала, вышла из комнаты и молча пошла к телефону. В доме стояла тишина. Всё кончилось.
Те же самые фельдшерицы из «Скорой» констатировали смерть, привязали платком челюсть, попросили Лерку снять кольцо и цепочку. Она попыталась, но руки дрожали крупной дрожью, не могли расстегнуть замка. На помощь пришла тётя Таня. Она сняла украшения, завязала их в носовой платок, погладила Марину Васильевну по руке и отошла.
Милиционеры и следователь из прокуратуры, вызванные фельдшерицами, долго задавали какие-то вопросы, заполняли бумаги. Наконец, сообщили, что заключение можно забрать завтра и с ним пойти в ЗАГС за свидетельством о смерти. Вызвали катафалк и отбыли. Приехавшие санитары упаковали тело матери и вынесли из дома. Ничего этого Лерка не видела – она забилась на кухне между стеной и холодильником и глухо выла без слёз.
Потом она вышла в комнату и обнаружила, что день давно кончился, на дворе глухая ночь. Тётя Таня завешивала тканью зеркала, а отец сидел в комнате за столом и молча смотрел в одну точку. Лерка подошла к нему и села рядом, прижавшись головой к его плечу. Он погладил её по голове, тихо проговорил: «Ну, вот, остались мы с тобой одни». Лерка застыла и закрыла глаза, сказать она ничего не могла, в горле стоял комок – никогда с детства отец не говорил ей ласковых слов, только похохатывал в усы. Уже никогда ничего не будет по-прежнему…
До самых похорон она так и не плакала – не могла. И на похоронах смотрела сухими шелушащимися глазами на маму, потом на землю, падающую на гроб и на светлый крест с табличкой «Шингареева Марина Васильевна». Так же молча и без слёз смотрела на соседок и маминых подружек – они были живы, относительно здоровы и могли жить дальше. А мамы больше не было.
Впервые она заплакала, разбирая мамины вещи. Они ещё хранили её запах, пахли любимой ландышевой отдушкой. Тётя Таня тихонько гремела на кухне посудой, расставляя её после поминок.
– Лера, ты, наверное, домой, на Север после девяти дней поедешь? Надо ведь тебе, работа.
Она стояла в дверном проёме, невысокая, русоволосая, тонкогубая, с удивительно голубыми глазами и очень похожая на отца. Лерка, светлоглазая, со светлыми волосами и полными губами, пошла в материну сибирскую родню, за что всегда удостаивалась отцовских шуток – чалдонское дитя.
– Ты поезжай, девочка, так скорее в себя придёшь. А я тут с Женей останусь, что мне там, в селе, одной. Мы тут вдвоём… А потом, если что, я обратно уеду. И ему спокойнее будет. Тебя там, наверное, ждут уже.
Лерка подошла к тётке и уткнулась ей в плечо. Вытерла о мягкую, пахнущую сдобой и чем-то неуловимо домашним, как пахло от мамы, кофту слёзы.
– Ладно, поеду. Я там и вправду нужна, я одно очень важное дело не закончила…
На поезд Лерку впервые в жизни провожал один отец. Он шёл за удаляющимся вагоном, убыстряя шаг. Лицо его было таким беззащитным и больным, что у Лерки сжалось сердце. На миг ей показалось, что они простились навсегда и больше никогда не увидятся. Но она отгоняла эту мысль. А когда перрон остался далеко позади, поезд набрал скорость, ещё долго стояла в тамбуре, глядя на красное, уходящее за горизонт солнце.
Глава седьмая
Апрель подходил к концу. В Москве стояла жара под тридцать. Весна превращалась в лето. Люди ещё неохотно расставались с плащами и куртками. Но уже плавился асфальт, а солнце светило и грело ярко и ровно. Зелень на деревьях была лёгкой и прозрачной, словно тонкое кружево. А в переходах метро продавали ландыши, такие нежные, робкие, с изящно вырезанными листьями. Когда-то в детстве рисовать их Лерка любила, пожалуй, это единственное, что ей удавалось изобразить на листе с помощью кисточек и гуаши. Ну, не дал Бог художественного таланта! Впрочем, дал другой. Журналистика – дело хоть и трудное, но интересное. Газета стала для неё домом, а редакция – семьёй. Ну что поделать, если и дом и семья ей заказаны. Ещё раз подтвердился этот невесёлый вывод, жизнь снова сыграла с ней злую шутку, поманив, обольстив лёгкой усмешкой счастья.
Она думала о том, что завтра сядет в самолёт, а через несколько часов выйдет из аэропорта в неприютный, заснеженный город, город, в котором жила столько лет, что он давно стал ей родным. И квартира будет пустой и гулкой, как вокзал, временное прибежище после долгого, тяжёлого и суетного дня. Ощущение временности, ломкости бытия так явственно охватило её, что она помотала головой из стороны в сторону. “Бред какой-то. Чушь и экзистенциальный бред. Сартр, Камю, Гребенщиков и Ионеску в одном флаконе…” Но в этой квартире придётся жить, более того, опять искать в себе силы жить и работать!
Солнце вдруг спряталось, а небо затянуло серыми тяжёлыми тучами. Хлынул дождь. Влажный туман размыл очертания домов и деревьев парка. Громады многоэтажек слегка читались вдали. Дождь лил стеной. Купол торгового центра напротив станции метро выглядел бакеном на глади серой воды. В небе громыхнуло. Дождь усилился, сверкнула молния, ровный шум льющейся с неба воды прерывался визгом автомобильной сигнализации. Домов за парком не стало видно совсем, плотную пелену дождя прорезали красные огни автомобильных габаритов на дороге.
Гроза заканчивалась, дождь стал слабее. Ощущение чуда ушло – за окном вновь был огромный, мокнущий под дождём город. Сейчас она никуда не хотела ехать, ни домой на север, ни домой на юг, ни туда, где был он. НИКУДА! И этот огромный город был ей не нужен тоже. Всё чужое, люди чужие, беды чужие, радости чужие. Пожалуй, только сейчас, стоя перед окном на двадцать третьем этаже гостиницы, возвышаясь над беспредельной Москвой, она так остро почувствовала, каким бесприютно-одиноким может быть человек. За всю свою почти тридцатипятилетнюю жизнь она никогда такого больного одиночества не переживала. Она прислушалась к себе – нет, уход мамы, как бы кощунственно это ни звучало, уже становился привычным, к больной своей любви она за пятнадцать лет тоже привыкла и с чувством этим сжилась. Появилось что-то новое. И это новое было совсем другим, неизведанным, горьким и опасным. Оно тревожило, звало. А зову опасности Лерка привыкла доверять, тут уж ничего не попишешь, надо – и всё. Надо ехать домой на Север – там моё место, это новое находится там. Решение, впрочем, было подкреплено авиабилетом – на завтрашний утренний рейс. Лерка вздохнула и, выйдя из номера, направилась к лифтам, чтобы, спустившись в холл гостиницы, заказать раннее такси в аэропорт.
Рассветный московский воздух был тёплым и влажным, широкие проспекты – почти пусты. Вместо привычных двух с лишним часов такси домчалось за час с небольшим. Аэропорт шумел, но ещё как-то лениво, по-утреннему. Ещё чисты урны у огромных стеклянных дверей, как-то нехотя стекаются ко входу в аэровокзал не выспавшиеся пассажиры, свободны почти все столики в кафе. Лерка купила у бледной продавщицы (видно, не сменилась ещё, с ночи работает) кофе, села за столик у окна. Скоро объявят регистрацию, начнётся суета, а пока можно спокойно посидеть и не думать о предстоящем полёте. Она наблюдала за людьми, уже охваченными предотъездным мандражем, они суетились, проверяя паспорта и билеты, оглядывая багаж, вытягивали шеи, следя за номерами рейсов на табло. У Лерки багажа почти не было, немного вещей в сумке и книги в пакете, она не собиралась сдавать их, поэтому не бежала упаковывать, постоянно сверяясь с часами, чтобы не опоздать к регистрации.
Наконец объявили её рейс, она встала, подхватила свои сумки и пошла к стойке регистрации. Там уже выстроилась небольшая очередь. Люди здоровались друг с другом – как-то получалось, что самолётами летают всегда одни и те же. В их маленьком северном городе мир тесен. Лерка тоже отвечала на приветствия и терпеливо ждала своей очереди.
Наверху, пройдя зону досмотра, она подошла к огромному, во всю стену окну и наблюдала за жизнью лётного поля, пока не объявили посадку.
Место в самолёте ей досталось неудачное, в самом хвосте, мимо то и дело кто-то сновал, уши моментально болезненно заложило. Самолёт летел натужно, часто проваливаясь в воздушные ямы. Она закрыла иллюминатор шторкой, пристроила голову к вибрирующей пластиковой панели и не заметила, как уснула.
Проснулась, когда самолёт уже закладывал вираж перед посадкой. Открыла шторку и как-то отстранённо смотрела сверху на заснеженную тундру, петли речушек, тёмные пятна редких лесов и город, растянувшийся вдоль величественной, скованной бирюзовым льдом реки. Здесь даже признаков весны не наблюдалось! «Четыре раза нынче буду весну встречать…» – подумала отрешённо. Садились тяжело – дул сильный боковой ветер, пилотам пришлось дважды заходить на посадку. Пассажиры сидели тихие, напряжённые. Наконец шасси соприкоснулись со взлётно-посадочной полосой, самолёт слегка тряхнуло, и он покатился вперёд, снижая скорость. Сели, слава Богу.
Ледяной ветер моментально прихватил уши. Надо же, первое мая, а мороз явно за двадцать. Но в насквозь промёрзшем автобусе хотя бы не было ветра. Интересно, кто закупает для северных аэропортов автобусы вообще без всякого обогрева, словно разнеженные пассажиры выходят из самолёта где-нибудь в Риме или Неаполе? Слегка согревшись в здании аэровокзала, Лерка на такси поехала домой. Город почти пуст, редкие прохожие уворачиваются от ледяного ветра, машин тоже мало. В такие дни разве что таксисты садятся за руль, чтобы развести горожан из гостей в гости, в рестораны и на дискотеки. Недавняя оттепель покрыла тротуары острыми ледяными наростами, а счищать их в такой холод да ещё в предпраздничный день дураков не было.
В квартире пахло пылью, но цветы бодро зеленели за прозрачными занавесками. «Молодец, Ленка, поливала – не подвела», – мысленно похвалила за усердие подругу. Прошлась по квартире, раздеваясь на ходу, бросила сумки, подошла к книжному стеллажу, занимавшему большую часть комнаты. Дунула на полку, взвихрив маленькую пыльную бурю. На одной из полок заметила какой-то непорядок, тронула рукой стопку тетрадей – это были её дневники, её единственные собеседники, когда ей хотелось поговорить о «той» жизни, о Володе. Там она записывала свои мысли и чувства в подробностях, всё, что происходило когда-то с ними. Там не было ни одного придуманного слова, всё пережитое и переболевшее. И всё – со своими настоящими именами. Она никогда не думала предавать свою историю гласности, зачем? Там же она записывала стихи, рождавшиеся во время этих ночных бдений за тетрадкой. В нормальной жизни она стихов не писала и уж конечно, не собиралась их публиковать. Но эти «литературные посиделки» давали иллюзию близости к нему.
Когда я перестану говорить «мы»
И снова стану говорить «я»…
Она перелистала лежащую сверху тетрадь. «Не поняла!» Это была самая первая тетрадь, начатая тогда, в далёких уже восьмидесятых. Ни при каких обстоятельствах она не могла лежать сверху – Лерка не открывала её уже года три. Значит, кто-то рылся в ее вещах, листал дневники, читал всё написанное? Ленка?! Да нет! Это не могла быть Лена, ни за что! Щепетильность Свистуновой была известна всем. Нет, все прекрасно знали, что Ленка может прочитать любой документ, лежавший на столе интервьюируемого ею начальника любого ранга, прочитать прямо так, вверх ногами, а то и тихонько стащить из приёмной копию какого-нибудь постановления. Но она никогда не публиковала того, чего её просили не писать, эти все постановления никакой тайной не являлись и нужны были исключительно для информированности самой Лены в теме. И чтобы она хотя бы прикоснулась к чему-то личному, тайному?! Это было табу!
Лерка глазами пробежалась по полкам. Так и есть, кто-то перерывал её бумаги, открывал папки архива, где лежали черновики статей, наброски, ксерокопии судебных приговоров, расшифровки интервью, всякие официальные и неофициальные справки. Но зачем? Что у неё искали?
Лерка сняла телефонную трубку и набрала номер. Свистунова откликнулась сразу, но голос был каким-то блёклым, усталым.
– Леночка, привет! Я приехала! А что с тобой? Ты болеешь?
– Лера, хорошо, что ты приехала. У нас горе такое, – и расплакалась прямо в трубку.
– Лена, Лена, что случилось?
– Лёшу Ворохова убили.
Лерка с размаху села на диван, едва не выронив из руки трубку.
– Как убили? Кто? За что?
– Лер, я пока не знаю ничего, абсолютно. Его нашли несколько дней назад, за Домом культуры, ну, знаешь, там, где мусорные контейнеры. Слушай, я к тебе сейчас приеду, а? У тебя, поди, ничего закусить нету, я всё привезу. В магазин не ходи, холодно, после юга простынешь сразу. Ладно?
– Конечно, приезжай.
В трубке забились гудки отбоя. Лерка смотрела на гудящую трубку непонимающим взглядом. Лёшу? Ворохова? Убили? Этого маленького, худенького, вихрастого, белобрысого мальчишку, который в жизни ничего плохого никому не сделал? За что? И, застонав, она швырнула трубку на диван. Лёшка, что же ты наделал? С кем ты поделился этой чёртовой информацией? Зачем?
Она подошла к стеллажу и снова посмотрела на свои бумаги. Хмыкнула, подровняв папки на полке. Понятно, что искали. Подтверждения, что и я в курсе? Попыталась разобраться в своих чувствах – нет, она пока ничего не чувствует.
В дверь позвонили. Ленка ввалилась красная от мороза, в замёрзших очках, какой-то смешной короткой шубе, замотанная шарфом. Чмокнув Лёрку в щёчку, сунула ей в руки пакет.
– Давай, Валерон, разбирай. – Сама же начала разматывать свой длиннющий шарф и освобождаться от ста одёжек.
Лерка на кухне достала из пакета две бутылки коньяка, закуску, быстро накрыла на стол.
Лена разлила коньяк и посмотрела на Лерку.
– Ну, давай, не чокаясь.
– Лена, рассказывай.
Та закусила, немного помолчала и начала.
– В общем, так. Нашли его в понедельник, за Домом культуры, возле мусорных контейнеров. Сейчас такой мороз стоит, а тогда резко потеплело, лужи кругом, а утром подморозило. Короче, достоверно выяснить, когда убили, трудно, как говорится, не представляется возможным. Он был сильно избит, а ещё… У него насчитали сорок восемь ножевых ранений. Сорок восемь! Да у нас тут сроду ничего такого не случалось. Так, молодняк на дискотеке помахается до крови, менты приедут, всех загребут, потом разбираются да выпускают. Сама же знаешь, все убийства исключительно на бытовой почве, по пьянке. Но чтобы так, целенаправленно, сорок восемь ударов! Это чума просто. Весь город на ушах стоит. Ты вот знаешь, кто его отец?
