Текст книги "Люди и ложи. Русские масоны XX столетия"

Автор книги: Нина Берберова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

Кн. Д.О. БЕБУТОВ
(1859-1916?)

В коллекции Б.И. Николаевского находятся неопубликованные мемуары Д. Бебутова, одного из первых русских масонов нашего века. Они занимают более 640 страниц и написаны пером на бумаге размером 13х8/2 дюймов, почерком ровным и разборчивым.

В той же коллекции можно найти переписку Николаевского с историком С.Г. Сватиковым, эмигрантом и масоном, конца 1920-х и начала 1930-х гг. Из нее мы узнаём, с каким усердием Николаевский искал эти воспоминания, как настаивал, когда узнал, что они находятся у Сватикова, чтобы тот их ему продал. Сватиков, видимо, их купил или получил у кого-то, кто остался неназванным. Можно предположить, что Бебутов, который в 1914 г. застрял в Германии, оставил их там, когда ему удалось уехать в 1916 г. в Россию, где он вскоре умер. Наконец Николаевский получил рукопись, но так ее и не напечатал. Во-первых, она ему, вероятно, показалась не очень интересной и даже не очень нужной, а главное – в те годы Николаевский не хотел публиковать масонские секреты: перед войной в ложах было слишком много близких ему людей, и он не мог раскрывать прошлое тайного общества, а после войны этому, видимо, помешали причины практического порядка.

В начале 1950-х гг. М.М. Карпович, редактор «Нового журнала», старался найти деньги для эмигрантского исторического журнала. Появились (в США) объявления о том, что скоро начнет выходить журнал, где будут печататься исторические документы. Среди них – мемуары Бебутова под редакцией Николаевского. Но, видимо, Карповичу не удалось осуществить свой замысел: были найдены деньги на один-единственный номер «Русского литературного архива», который вышел под редакцией Карповича и Чижевского. Имени Николаевского на нем нет, исторических документов он не содержит, и весь посвящен литературе.

Кто-то, несомненно, правил рукопись Бебутова. Не факты и не имена, а скорее стиль и язык, которые требовали правки. Но это был не Николаевский и не его помощница AM. Бургина. Их почерки были проверены.

Ниже отрывок из воспоминаний Бебутова печатается почти без сокращений. Текст соответствует страницам 486-498 оригинала. В дальнейшем Бебутов к масонам уже не возвращался, он, видимо, охладел к братьям, которые в течение многих лет выбирали его всюду, куда его можно было выбрать, но все-таки куда-то не выбрали. Между интригами и завистью, между «дегенератами» и «нахалами» (его выражения) он, как увидит читатель, почувствовал в конце концов, что его недостаточно оценили[64]64
  Позже его не только недооценивали, но старались устранить, т. к. прошел слух о его болтливости, а может быть, и доносительстве в министерство внутренних дел. В истории масонства он остается подозрительной фигурой.


[Закрыть].

Никаких грамматических и стилистических поправок не было сделано, и сомнительные даты (годы) оригинала оставлены без исправлений.

ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ»

Осенью 1906 г. я решил заняться специально организацией масонов в России. Я находил, что это – единственная организация, которая, если сумеет твердо основаться, в состоянии будет достичь нужных результатов для России. Но я боялся, что масонство не особенно вяжется с натурой русского человека. Мало сделаться масоном, надо им быть. Необходимо проникнуться необходимостью соблюдения тех ритуалов, тех обрядностей, того порядка заседаний, и наконец той дисциплины, без которых работа масонов немыслима. Не только работа в смысле заседаний, а в смысле достижения той цели, которая намечается. Лишь при строгом соблюдении всех условий достигается та сила, которой пользуются масоны в Европе. Лишь при безусловном подчинении младших степеней старшим масоны достигают желаемых результатов. Весь вопрос в строгой дисциплине. Масонство в Европе достигло того, что правительства прислушиваются к решениям масонов. В Европе во всех органах управления имеются масоны. Они в курсе всего правительственного механизма, в курсе всей экономической жизни страны. Масоны были в России давно, но они всегда преследовались, т. к. правительство всегда боялось упускать из своих рук власть. Александр I был сам масон, и сам же в конце концов испугался их, и предал их. Страх правительства настолько был велик, что при Николае I в присягу была введена фраза не принадлежать к масонам. Все декабристы были масоны. И если проследить историю масонов, то становится ясным, что масоны представляют силу, с которой правительству приходится считаться. В чем же лежит эта сила? Только в строгом исполнении всех масонских постановлений, что заставляет людей действовать солидарно. Все, что принято рассказывать о масонах, об ужасах, происходящих на заседаниях, – все это неправда. Но заседания в строгом порядке и необходимое требование взаимной поддержки составляют всю силу масонов. К несчастью, эти главные условия составляют большую противоположность с натурой русского человека.

Начиная организацию, я всегда этого опасался, и опасения мои оказались основательными.

Во время выборной работы в 1-ю Думу со мной очень осторожно заговорил Е.И. Кедрин о масонах. Заметив, что я очень заинтересовался, он признался, что сам масон, и что имеются еще масоны в достаточном числе, чтобы принять новых членов. При этом он заявил мне, что и другие масоны обратили на меня уже внимание, и если бы я захотел вступить в масонство, то согласны были бы меня принять, если выдержу установленный экзамен.

Прием мой был назначен на 27 апреля. В этот день заседал еще третий кадетский съезд. Мне было назначено явиться в редакцию газеты «Страна» на Невском, дом 92, ровно в два часа. В передней встретил меня Кедрин, чтобы я не мог больше никого видеть, и провел через коридор в одну из последних комнат. Я знал, что прием в масонство сопряжен с тайным ритуалом, но в чем он состоял, мне не было объяснено, т. к. это составляет тайну для всех. Рассказывают про масонов всякие сказки о приеме, все это чистый вздор. Напротив, прием, должен я сказать, производит сильное впечатление и основан на очень логическом принципе. Он совершается тайно, вступающий не знает до последней минуты, пока он не принят, кто такие другие масоны, и кто его принимает. Это чрезвычайно важно на случай, если кто не принят, чтобы он не мог никого назвать. Самый прием имеет целью узнать человека, вызывая его на полную откровенность. Оставив меня одного, Кедрин удалился и, вернувшись, передал мне лист бумаги, на котором были написаны вопросы. Я должен был письменно на них ответить. Когда ответы мои были готовы, просмотрены и найдены удовлетворительными, то мне были завязаны глаза и какие-то двое увели меня в другую комнату. Проделан был весь ритуал приема, который отнял два часа. Должен сказать, что самый допрос производит страшно сильное впечатление, получается какое-то особое настроение, какое-то желание отвечать на все с полной искренностью. Настроение такое приподнятое, что только человек совершенно испорченный может кривить душой, и не быть искренним в своих ответах. Словами нельзя этого выразить, это надо самому испытать, чтобы понять, что происходит с человеком. Такое же мнение я слыхал от других, когда они принимались.

Объявив и поздравив меня по положенному ритуалу со вступлением в масонство, каждый из присутствовавших трижды поцеловался со мной. Когда я увидал близко знакомых лиц, я был очень удивлен, ибо по голосам я никого не мог узнать. Принимал меня М.М. Ковалевский, в качестве мастера-наместника, а затем присутствовали доктор Баженов, Кедрин, проф. де Роберти, Маклаков и доктор Лорис-Меликов. С открытием I Гос. Думы и клуба К.-Д. все так были заняты, что ни о какой организации не приходилось думать, и это, надо признаться, большая ошибка, что никто о дальнейшем не думал. Я твердо решил еще тогда, что когда все наладится и войдет в нормальную колею, (нужно будет) заняться серьезной организацией масонства. Мне всегда представлялось, и сейчас в этом убежден, что только при надлежащей организации масонов и, конечно, при твердом решении участвующих подчиниться масонской дисциплине, возможно достигнуть каких-нибудь реальных результатов. Этому может служить примером Турция, Португалия. Без войска никакая революция, никакой переворот немыслим, а пропагандировать войско, главным образом офицеров, можно только при посредстве масонов, а не подпольной литературой, которая вовсе не в духе русского офицера. Сейчас же после роспуска I Думы, я переговорил со всеми, и все согласились со мной, что надо начинать действовать. Первым делом послан был в Париж список наших имен с заявлением, что мы решили действовать и принимать новых членов. С декабря 1906 г. очень регулярно начали у меня собираться для приема новых членов. Были приняты профессора Гамбаров, Иванюков, Бороздин, Павлов-Сильванский, доктор Жихарев, барон Майдель, Маргулиес, Щеголев, Немирович-Данченко, Тираспольский, Макаров, Демьянов, Переверзев, Геловани, Масловский, Аничков, Кальманович, полк, гвардии Измайловского полка Теплов, граф. Орлов-Давыдов, Морозов, Колюбакин, Антоновский, Гольм, Свечин, Кармин. Намечание и прием делались с большим разбором. Хотя мы всех этих лиц хорошо знали, но тем не менее предварительно поручалось двум навести справки и только после обсуждения добытых сведений поручалось кому-нибудь сделать намеченному лицу предварительное предложение вступить в масонство. Когда число вступающих стало увеличиваться, то был возбужден вопрос о легализации. Принадлежа к французскому масонству, нужно было просить легализацию в Париже. Сделать это надо было чрезвычайно тайно, и потому ждали случая, когда кто-нибудь из масонов, известных Великому Востоку Франции, поедет в Париж. Весной 1907 г. предварительные переговоры было поручено вести Кедрину и Ковалевскому. Ковалевский, вернувшись осенью, привез два патента, которыми ему разрешалось открыть ложи в Петербурге и Москве, но разрешения эти были не от главного масонства Великого Востока Франции, а от единственной ложи Шотландского рита. (Б. не переводит французское слово rite, которое значит Устав или Послушание – Н.Б.), Таким результатом поездки Ковалевского все остались недовольны. Нам было желательно, во-первых, сношений с Великим Востоком, и затем приезд уполномоченных для настоящей легализации. Кедрин же ничего не мог устроить, т. к. Ковалевский заявил ему в Париже, что им все устроено.

Зимой в 1907 г. было решено заняться Москвой, но так как в Москве имелся один только масон, доктор Баженов, а для приема требовалось заседание ложи в числе не меньше семи, то решили командировать в Москву семь человек. Были назначены я, Орлов-Давыдов, Маргулиес, Макаров, бар. Майдель, Кедрин и Демьянов. В январе 1908 г. мы поехали в Москву. Заседание ложи было устроено в квартире доктора Баженова. Прием совершал Баженов, в качестве мастера-наместника, а мне, как изучившему в подробностях весь ритуал, было поручено давать первые наставления и руководить ритуалом. К приему намечены были кн. Урусов, Обнинский (оба депутаты I Думы), присяжные поверенные Балавинский, Гольдовский и Сахаров, и актер Сумбатов (Южин). Я не забуду впечатления, которое на меня произвел кн. Урусов. Он был страшно сосредоточен. На мое строгое замечание, что если он явился ради любопытства или личного интереса, то должен удалиться, и на вопрос, способен ли он отрешиться от всего земного, он с полным спокойствием ответил, и вид, и голос его были удивительно искренни. С таким же спокойствием он снял все, что было на нем ценного и передал мне в руки. Такое же впечатление произвел он на всех и в самой ложе. Он с полным откровением рассказал всю свою жизнь, все пережитое им во время службы в министерстве внутр. дел., будучи товарищем министра. После приема всех была установлена ложа Московская, под названием «ложа Освобождения». Мастером-наместником был выбран Баженов, первым братом наставником кн. Урусов, вторым Обнинский, секретарем Гольдовский, оратором Балавинский. На другой день снова все собрались, и москвичи, когда им было объяснено о различии двух существующих течений во французском масонстве, присоединились также к мнению петербургского большинства братьев о желательности принадлежать к Великому Востоку. Меня и Баженова уполномочили ехать в Париж и окончательно договориться о приезде французских уполномоченных Верховным Советом для легализации масонства в России. Решено было, что 2 февраля мы с Баженовым выедем в Париж. Вернувшись в Петербург, в квартире состоялось общее собрание всех масонов для доклада о состоявшемся открытии ложи в Москве и о результатах, принятых в Москве.

Нужно было утверждение и согласие всех. Тут разыгрались сцены, которые так знакомы и свойственны всем организациям в России. В председатели собрания Ковалевский, как на грех, предложил гр. Орлова-Давыдова. Громадный, тучный, неуклюжий Орлов-Давыдов, типичный дегенерат, отличается феноменальной глупостью. Страшный тяжелодум, и при этом привычка все умственные мышления излагать громко при всех. Не привычный совершенно председательствовать, он конечно растерялся, не мог ничего формулировать и получился такой сумбур, что он кричал на всех, даже на тех, которые не раскрывали рта, все кричали на него. Как только я доложил обо всем, что было в Москве, Ковалевский заявил, что он отказывается, а желающих быть с ним просит заявить ему. Неудачное, правда, заявление Ковалевского сразу задело многих и Кедрин первый начал возражать Ковалевскому, и главным образом обрушился на него за призыв присоединиться к нему. Непонятно почему, но с самого начала заседания, еще до открытия, многими чувствовалось что-то неладное, а как только Ковалевский с Кедриным обрушились друг на друга, то собрание сразу приняло бурный характер. Были моменты, когда все кричали, подбегая друг к другу, махали руками. При всем ужасе и тяжелом чувстве, которое все испытывали искренне, общий смех был вызван сценой между председателем и Кедриным. Орлов-Давыдов, вскочив со своего места, тащил Кедрина к себе и не давая ему говорить, кричал: «Повторите еще раз!» Кедрин не выдержал и так заразительно расхохотался, что все невольно начали смеяться. Несмотря на смех, все были удручены состоявшимся расколом. Не знаю, как другие, но для меня было ясно, что хотя раскол и не большой, но это не предвещало слишком большой прочности для организации. С Ковалевским остались только его близкие друзья, Гамбаров, де Роберти, Иванюков и Аничков, который, примкнув к Ковалевскому, потом шепотом говорил каждому из нас на ухо, что он будет и с нами. Это очень характерно для Аничкова, который никогда не знает, чего он хочет, но самый факт указывает, что попали люди, недостаточно проникнутые самой идеей. Как ни старались уговаривать Ковалевского, ничего нельзя было поделать, он остался тверд в своем решении. Очень неприятно было терять Ковалевского, не говоря уже о том, что самый факт получившихся двух течений с самого начала возрождения масонства был уже крайне печален для дальнейшего успеха. Как было решено еще в Москве, 2 февраля 1908 г., мы с Баженовым поехали в Париж. Заявление наше было принято с большим вниманием, и Верховным Советом решено было командировать двух членов Верховного Совета, г.г. Буле и Сеншоля. Расходы по поездке мы обязались уплатить по 1000 франков каждому. Одну тысячу принял на себя гр. Орлов-Давыдов, и другую тысячу московская и петербургская ложи взяли на себя. Мы были представлены Верховному Совету. Гроссмейстером в это время был депутат Лафер, лидер радикалов в парламенте. Баженова и меня сразу возвели в 18 степень, и очень с нами носились. Все поздравляли нас и желали успеха в наших начинаниях; мы имели случай присутствовать на масонской свадьбе и видеть весь обряд венчания. Надо сказать, что самый церемониал и весь обряд чрезвычайно интересен и торжественен. Приезд французов в Россию был назначен 4-го мая того же 1908 г. Мы торжествующие вернулись – я в Петербург, а Баженов – в Москву. По моем возвращении опять начались регулярные заседания и прием новых братьев. На первом же заседании, ввиду выбывшего Ковалевского, вновь были проведены выборы долженствующих лиц. Мастером-наместником решили выбрать Орлова-Давыдова, в надежде, что это понудит его давать широко на нужды масонов, что при его средствах легко было бы сделать для всякого другого, но ввиду его скупости, это оказалось слишком трудным для него. Он давал кое-что, но это было сопряжено с такими подготовлениями, что становилось противно с ним заговаривать. Самым тяжелым было для меня то, что постоянно переговоры с ним поручались мне. Взносы в ложу он делал в установленном порядке для всех, 4% с квартирной платы, а в кружечный сбор, полагаемый после каждого заседания, он опускал всегда рубль. Затем он на приезд французов дал тысячу франков и впоследствии, когда был выбран в Верховный Совет, то дал единовременно 3000 рублей. Секретарем и казначеем снова был выбран я, оратором – Маргулиес, первым Наблюдателем Кедрин, вторым – барон Майдель. Заседания ложи происходили исключительно у меня. Все ведение дела поручено было мне: составление списков, выдачу денег и всякие сношения должен был делать я. Вновь вступающий мог видеть только меня, и я должен был делать первое наставление и вводить на прием. Из осторожности я не имел дома никаких списков. Все имена я всегда старался держать в памяти, а пометки о взносе каждого делал в старой телефонной книжке, и не против фамилии, а против заглавной буквы фамилии. Каждые три месяца я отчитывался, чтобы не трудно было запоминать всякую мелочь.

Как было условлено, 8 мая 1908 г. приехали оба француза. На вокзал встречать поехали я и Орлов-Давыдов. Отвезли мы их в гостиницу «Англия» на Исаакиевской площади. Напившись кофе и дав французам переодеться, мы с Орловым-Давыдовым отвезли их в Кресты к Маргулиесу, чтобы совершить сокращенный ритуал. Об этой поездке я никому из масонов не говорил. Только накануне приезда масонов, когда мы вдвоем с Орловым-Давыдовым устанавливали порядок дня, то я ему открыл свой план. Он очень удивился моей смелости, но сейчас же согласился. Самому Маргулиесу я говорил за несколько дней, и он сперва был согласен и очень доволен, а через день прислал мне через жену письмо, в котором просил не делать этого сумасшествия. Но я твердо решил это сделать, и проделка удалась. Когда потом мы рассказали о нашей поездке в тюрьму, то все были удивлены моему нахальству. Только после того, что проделка мне удалась, я сам испугался моей смелости. Я думаю, что я никогда не решился бы на такую поездку, если бы долго ее обдумывал. Это можно было сделать только при том сильном возбуждении, в котором я находился. В три часа в этот же день было назначено торжественное заседание для легализации и установления ложи. Когда мы вернулись из тюрьмы, то пришел в гостиницу Баженов. Завтракали мы в гостинице. После завтрака я поехал делать нужные приготовления, устраивать комнату, как это требуется по наказу. У меня в это время квартиры не было, так как старую квартиру я сдал ввиду отъезда дочерей, а новая еще ремонтировалась. У Орлова-Давыдова тоже шел ремонт, и мы решили воспользоваться квартирой Маклакова. Квартира его еще тем была удобна, что собрание стольких людей днем у депутата не вызывало особых подозрений. Все уже были в сборе с 2-х часов дня. Я расставил столы и стулья, разложил все необходимые масонские предметы, словом, привел комнату в настоящий вид. Ровно в три часа приехали французы с Орловым-Давыдовым и Баженовым. Тут, благодаря рассеянности Баженова, случилось несчастье, которое могло иметь очень печальные последствия. Баженов забыл в автомобиле масонские книги, и шофер увез их в гараж. В гараже легко могли их заметить, начать рассматривать, и кто-нибудь легко мог донести о странных книгах. Пришлось скорей ехать выручать книги. Французов я провел в приготовленную для них комнату. Французы облачились, в ложе все заняли свои места. В этот день были приглашены также Ковалевский и отколовшиеся вместе с ним братья. Для них были приготовлены специальные места, как это полагается для гостей – сзади председателя. Я должен был вводить французов, а в ложе, в самых дверях, встретил их Орлов-Давыдов, как мастер-наместник, с двумя братьями-наблюдателями. После обмена приветствиями, Буле занял место мастера-наместника, Сеншоль – место первого брата-наблюдателя, вторым наблюдателем был поставлен Баженов, я занял свое место секретаря, а оратором на этот день был назначен Маклаков. Начался церемониал установления ложи. По совершению ритуала я огласил привезенную французами от Верховного Совета грамоту. Ложа получила название «Северная звезда» (чьей-то рукой переправлено: «Полярная» – КБ.). После этого все присутствовавшие начали подписывать клятвенное обещание в двух экземплярах, одно для нас, другое французы отвезли в Париж. Затем французы произнесли прекрасные речи. Им отвечал, как это полагается, брат-оратор. После этого все были удалены. Остались только я, Орлов-Давыдов, Кедрин, Баженов, Маклаков и бар. Майдель. Я и Баженов получили 18°, будучи в Париже. Названных лиц нужно было также возвести в 18°, чтобы имелось нужное число для шапитра (Капитула) – Совет этой степени. Маргулиесу также была обещана степень[65]65
  По одной версии Маргулиесу дали 18-ю степень тут же, в тюрьме, за его прошлые заслуги.


[Закрыть] и нам было дано право исполнить ритуал по его выходе из Крестов. Совет 18 степени необходим для решения вопросов, которые не могут быть известны ложе. Все кончено было в 7 часов, а в 8 час. все собрались на обед к Донону. У Донона метрдотель, француз, мой хороший знакомый, очень умело отвлекал прислугу, делая всякие распоряжения, когда начинались тосты. Обед прошел так оживленно, что засиделись до трех часов ночи. На другой день мы возили французов показать город, обедали в ресторане «Медведь», и 11-часовым поездом Николаевской ж. д. французы вместе с Баженовым выехали в Москву, устанавливать там ложу. С ними поехал я и Орлов-Давыдов. В Москве самый церемониал был сокращен, ввиду немногочисленности членов, и пробыв там только один день, французы уехали в Париж. Таким образом, почти на глазах Столыпина и его многочисленной охраны, при всех строгостях всяких собраний, было организовано по всем правилам с полным ритуалом масонство. Масоны посещали тюрьму, устраивали ложи в двух столицах, а правительство со Столыпиным ничего не подозревало. Этого мало. В новой своей квартире я устроил настоящую ложу, как она должна быть, и мебель даже заказал специальную. Квартиру из четырех комнат я нанял над помещением бывшего клуба с тем рассчетом, что не будет заметно, когда у меня будут собираться, т.к. внизу собиралась ежедневно думская фракция КД. Комната для ложи была в конце коридора и выходила окнами во двор. Это также навсегда осталось тайной для Столыпина. Мы совершенно спокойно собирались и вначале проявляли большую деятельность. Были приняты вновь депутаты: Пергамент, Букейханов, Черносвитов, Некрасов, Караулов, Розанов, Головин (бывш. председатель II Думы), Кильвейн, Кузьмин-Караваев, кн. Максудов, ген. Субботич, Симонов, Веретенников, Буслов, предвод. дворянства Дмитриев, проф. Гордеенко, кн. Эристов, доктора Светловский, Измайлов, четыре офицера-сапера и один артиллерист[66]66
  Из этого списка в Биографический словарь взяты только проверенные по архивным данным имена.


[Закрыть]. В августе на заседании были выбраны делегаты для присутствия на ежегодном Конвенте масонов, в сентябре, в Париже. Выбраны были я, Орлов-Давыдов, Маргулиес, Орлов-Давыдов в последнюю минуту сказался больным, и не явился на Конвент. Думаю, что из простой трусости. Двоюродному брату Столыпина все-таки не хотелось попасться. На Конвенте были только мы вдвоем, я и Маргулиес. Конвент обыкновенно длится неделю, затем происходят два обеда: обед для всех степеней и обед для 18 степени.

На Конвенте принимаются решения, делают запросы правительству, которому ставят на вид решения Конвента. Заседания носят характер парламента. Мы участвовали на всех заседаниях, в дебатах же не участвовали, чтобы не попасть в прессу и тем выдать нашу тайну. Мы были также и на двух обедах. Собственно говоря, хоть мы и были легализированы, ложи наши считаются законными, но этого было еще недостаточно. После установления двух лож и Совета 18 степени[67]67
  «Советом 18-й степени» или «Советом 18-ти» Бебутов называет Ареопаг, или Капитул.


[Закрыть], нужно было официально обратиться ко всем масонам других стран и просить нашего признания, а затем посредством публикации объявить об этом. Ввиду же нашего политического положения, сделать этого мы не могли. Тем не менее, мы придумали сделать это иначе: мы решили объехать масонов всех стран и лично заявить о нашем существовании, избегая огласки через прессу. В ноябре-месяце мы собрали свой Конвент, т.е. всех имеющихся масонов. Конвент длился три дня. Первый день он собирался у меня, председательствовал Ковалевский. Второй день у Орлова-Давыдова, председательствовал я, и третий день снова у меня – председательствовал Головин. На Конвенте, во-первых, решено было выбрать Верховный Совет. Выборы должны были быть тайными, записки должен был распечатывать только я один, и я должен был сообщить трем лицам, которые получили бы большинство. Эти лица имели право кооптировать еще трех лиц. Имена лиц, вошедших в Верховный Совет, никому не могли быть известны, исключая меня, и только через меня Совет мог давать свои директивы ложам, также и ложи могли сноситься с Советом только через меня. Во-вторых, решено было произвести выборы должностных лиц, в Совет 18-ти. Выборы в этот Совет должны были происходить только между теми лицами, которые имели уже эту степень. Наконец решено было устраивать масонство во всех крупных городах. В Совете 18-ти председателем был избран я, первым наблюдателем Ковалевский, вторым Кедрин, секретарем бар. Майдель, оратором Маргулиес. В Верховный Совет, как выбранный для постоянных сношений, я входил сам собою и баллотировке не подлежал. Баллотироваться в Верховный Совет могли братья, имеющие 3-ю степень, т.е. мастера и выше. Выбранными в Верховный Совет оказались кн. Урусов, Головин и Маргулиес. Когда я увидал результаты, то у меня точно что-то сорвалось – я предвидел большие неприятности. Предчувствие меня не обмануло. Несмотря на всю идейность масонской организации вообще, а в нашей, в данном случае, в частности, несмотря на клятвенное обещание, которое масоны всегда дают: любить друг друга, чувство тщеславия у некоторых оказалось слишком большим и очень скоро начались закулисные интриги. Баженов и Гольдовский, особенно первый, не могли мириться с тем, что они не были выбраны, а когда вдобавок они еще не были кооптированы, то недовольство их стало заметно проявляться. М. и тут проявил себя: попал он благодаря своему нахальству и уменью ловко интриговать. Он сумел убедить многих и собрал себе голоса. На первом же заседании Совета 18-ти решено было возвести в эту степень Головина и Урусова, не потому что они попали в Верховный Совет, это было тайной для всех, – а ввиду их прежней деятельности вообще.