Текст книги "На войне и в тылу — по-фронтовому"

Автор книги: Нина Карпенко

Соавторы: Степан Зубарев,Александра Нигматуллина,Александр Ляпустин,Анна Пальна,Николай Горшенев,Сергей Злодеев,Василий Архипов,Виктор Ясиновский,Леонид Чаринцев,Федор Коржаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Долг живых

Нет – я говорю вам – в мире стали,

Чтоб народ наш сталью не сломил!

За Россию все мы нынче встали,

Без нее нам свет не будет мил…

Александр Прокофьев

13 января 1945 года войска 3-го Белорусского фронта начали Восточно-Прусскую операцию.

Наша армия ринулась вперед на Кенигсберг. Забудутся ли когда-нибудь эти дни и ночи? Изгладится ли из памяти все то страшное, трагическое…

Навстречу танкам и самоходкам вышли наши люди: отцы и матери, сестры и братья – советские люди, угнанные в рабство на немецкую каторгу. Они выходили из конюшен, подвалов, огороженных колючей проволокой лагерей. Изможденные, со слезами на глазах. Мы встретили девочку, которая показала нам ручонку: на ней было клеймо – пятизначное число. В городке Тапиау к нашим машинам подошла группа украинских девушек из Житомирской области и рассказала о невольничьем рынке в этих местах. Их покупали, как покупают скот на ярмарках.

На окраине местечка Шудиттен, на дороге от скотного двора к барскому дому, стоял столб, к нему была прибита дощечка с надписью по-русски: «Поворот кругом! Русским хода к господину нет».

Наш 13-й гвардейский корпус, с севера обходя столицу Пруссии, нацеливался на порты Фишхаузен и Пиллау, все глубже врезаясь в Земландский полуостров. Бои развернулись с еще большим ожесточением.

…В начале апреля сорок пятого я возвращался из госпиталя после ранения в свою часть, которая стояла под Кенигсбергом. Пристроился на попутный «виллис» и поехал по местам, где зимой шло жестокое сражение. Кое-где на стенах домов, на мостовых и заборах еще сохранились надписи: «Мы победим – с нами бог!», «Будем драться с фанатическим бешенством!». А на стене разрушенной фабрики я прочел: «Убей девять русских».

Шофер рассказывал фронтовые новости. К вечеру, когда до цели осталось километров пятьдесят, машину остановил старший лейтенант-танкист.

– Вы куда, – спросил он, – не в хозяйство Лопатина?

– Так точно! – весело откликнулся шофер. – Садитесь, мигом подбросим. Вы, по всему видать, из медсанбата? Он здесь недалече…

– Да, малость поцарапало, – охотно откликнулся старший лейтенант и полез в машину. – Здравия желаю, товарищ капитан! – поздоровался он со мной. – Старший лейтенант Космодемьянский, следую из медсанбата в хозяйство Лопатина.

– Здравствуйте, старший лейтенант! Стало быть, нам по дороге…

Я присматривался к старшему лейтенанту: «Не брат ли Зои Космодемьянской?» Он был очень молод. Чувствовалась отличная воинская выправка и та внутренняя дисциплина, которая всегда угадывается по мельчайшим деталям.

Мы разговорились. Александр Космодемьянский рассказал, что он действительно брат Зои. Твердо решил мстить фашистам за сестру, за лишения и страдания, нанесенные нашему народу гитлеровцами.

В мае 1942 года он стал курсантом танкового училища. А в сорок третьем, уже будучи командиром танка «КВ», участвовал в разгроме 197-й немецкой пехотной дивизии – той самой, солдаты и офицеры которой в октябре сорок первого в деревне Петрищево истязали Зою.

В феврале сорок пятого года самоходный артиллерийский полк получил в Челябинске прямо с завода эшелон «тяжелых дредноутов» – СУ-152. Командиром одной машины был старший лейтенант Космодемьянский. Военные дороги привели в Литву, здесь он был ранен, награжден орденами Красного Знамени и Отечественной войны 1-й степени. А в боях в Восточной Пруссии вновь был ранен. Космодемьянский, к его огорчению, не попал в свою часть. Старшего лейтенанта назначили командиром самоходной установки 350-го гвардейского тяжелого самоходно-артиллерииского полка…

Вернувшись в полк, я не застал многих командиров, бойцов, друзей – сказались февральские и мартовские бои. На переднем крае – затишье. Шли дожди, стояли туманы. Но это затишье было кажущимся. Шла тщательная разведка. В результате полностью изучена вся система обороны противника.

Гитлеровцы соорудили вокруг Кенигсберга три оборонительные позиции с дотами и противотанковыми препятствиями. Первая – несколько полос сплошных заграждений и минных полей, на ней находилось 24 мощных форта, в каждом из которых размещался многочисленный гарнизон. По городским окраинам проходила вторая позиция, включавшая в себя подготовленные к обороне каменные здания, мощные баррикады и долговременные железобетонные огневые точки. Наконец, третью позицию, опоясывавшую центральную часть города, составляли толстостенные бастионы, равелины и башни. В самом центре – старинная цитадель, окруженная рвами, которую обороняли несколько тысяч эсэсовцев. Гарнизон крепости Кенигсберг, комендантом которой был опытный гитлеровский военачальник генерал Отто Лаш, насчитывал 130 тысяч человек, 4000 орудий и минометов, более ста танков и штурмовых орудий, 170 самолетов.

В полк прислали разведывательные схемы с точно нанесенными целями, перспективные фотопанорамы, схемы фортов, дотов и дзотов с их подробным описанием. У комбатов был план Кенигсберга с наименованием улиц, номерами кварталов и целей. Мы все это тщательно изучали, используя для тренировок захваченные противотанковые рвы, доты и траншеи.

Был построен макет Кенигсбергской крепости с изображением всей системы обороны, со световой имитацией артиллерии, пулеметов. Под руководством штаба армии все офицеры знакомились с макетом и держали экзамен на правильность уяснения обороны противника и своих задач.

На одной из таких тренировок я вновь встретился с Александром Космодемьянским.

– Гутен морген, товарищ капитан, – весело сказал старший лейтенант, подходя ко мне. – Вот и опять свиделись. Пока перекур – выйдем на волю, а?

Мы вышли из землянки. Ох, как солнечен, мягок был этот апрельский день! И такая кругом неправдоподобная тишина, такое чудовищное молчание. Будто и не было войны и этой зловещей крепости, которую не сегодня, так завтра возьмем штурмом.

– Как самочувствие, старший лейтенант?

– Скорее бы в дело, – ответил, вдруг нахмурившись, Космодемьянский. – Получил от матери письмо, и каждое слово жжет душу.

Мы разговорились – кто, откуда. Я говорил о том, как строили Магнитку, как учились, работали. Потом – как воевал.

– И под Москвой?

– Пришлось. На Можайском направлении. В тех местах, где погибла Зоя.

Саша рассказал, что он моложе Зои почти на два года, но в школу пошли вместе и девять лет просидели за одной партой – ученики 201-й московской школы. Жили они в маленькой комнате в доме № 7 по Александровскому проезду. После смерти отца трудно было. Мать – учительница, достаток небольшой. А тут – война.

И вот газета «Правда» от 27 января 1942 года. На третьей странице – очерк Петра Лидова «Таня» и здесь же – фотография погибшей девушки…

– Прибежали ко мне домой товарищи, показывают снимок… Смотри, говорят, какая же это Таня! Не Таня, а Зоя… Не знаю, как сердце мое не разорвалось. Я так любил сестру – добрую, умную, серьезную. Простившись с матерью перед уходом на фронт, она вписала в свою книжечку слова Салтыкова-Щедрина: «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России…» Видите, товарищ капитан, я их помню, как слова присяги.

Космодемьянский помолчал, задумался. Потом добавил:

– Скорее бы в дело… Что война кончится, ясно. Но не завтра кончится, еще крови польется ой-ой сколько. Вон какая махина перед нами. Ничего, одолеем, разгрызем и этот орешек. Очень хочется мне на стене форта «Королева Луиза» написать: «Отомстим за Зою!» Вот только эти три слова.

Разговор со старшим лейтенантом Александром Космодемьянским взволновал меня. Я вспомнил его во всех деталях чуть-чуть позже. И вот при каких обстоятельствах.

Мы должны были, овладев фортами, врезаться острым клином в предместья, выйти к северному вокзалу и ринуться в городские кварталы на соединение с 11-й гвардейской армией, наступавшей с юго-востока. Встреча атакующих дивизий – у городской цитадели.

День выдался туманный, сумрачный. Замаскированные на исходных позициях, готовые к броску, стояли наши машины, залегла пехота.

Десять ноль-ноль! Тысячи снарядов, мин и бомб обрушились на Кенигсберг. В воздухе стоял сплошной гул моторов сотен самолетов. Иногда казалось, что канонада утихает, но через несколько секунд смерч огня и стали становился еще более мощным. Три часа продолжалось это огненное кипение. Артиллерия прокладывала путь пехоте и танкам.

Вместе со штурмовым отрядом старшего лейтенанта Осина мы двинулись вперед. Шли стрелковые подразделения, пушки, танки, самоходки, подрывники-саперы. Каждый делал свое дело.

6 апреля 1945 года начался стремительный и мощный штурм звериного логова фашизма, которое Гитлер объявил лучшей немецкой крепостью за всю историю Германии и «абсолютно неприступным бастионом немецкого духа».

Почти одновременно взвились ракеты и принят радиосигнал атаки. Моторы заведены, маскировка снята. Передаю своей батарее: «Внимание, делай, как я!» Самые тяжелые секунды – перед атакой – прошли, и теперь наступили минуты, часы, а может быть, и дни привычной боевой работы, полной напряжения воли, физических сил, риска, расчета, отваги, храбрости и умения.

Войска первого эшелона 13-го гвардейского корпуса почти на всем фронте наступления преодолевали соединявший форты противотанковый ров. Только форт № 5а оставался в руках неприятеля.

Ударили прямо по форту. Гарнизон яростно огрызался. Гвардейцы падали на землю, обливаясь кровью. И вдруг появляется самоходная артиллерийская установка, на ней – группа солдат, одетых в прорезиненные костюмы. Командир самоходки открывает люк и дает знак саперам: «Вперед!» Я тут же узнал его – это был комбат-1 нашего полка мой друг Иван Александрович Патрушев. Тракторист из Кировской области, храбрый и мужественный офицер, коммунист Патрушев был удивительно изобретателен и смел. Саперы пытались навести штурмовые мостики, а мы, самоходчики, прикрывали их огнем. Подошли «тридцатьчетверки», и огонь по форту стал ураганным.

Смотрю: стоит танк, катки разнесло снарядом, гусеница расстелилась дорожкой. На борту – высокий, крепкий молодой танкист без шлема, с забинтованной головой, заляпанный пластами липкой грязи. Стоит во весь свой могучий рост и что-то чинит. Подъехал к танку вплотную, кричу танкисту:

– Тебе что, жизнь надоела!

Танкист – ожесточенный, потный – посмотрел на меня, сказал:

– Димка Карпета всех фашистов переживет! Мы, магнитогорские, из стали отлиты. За здорово живешь нас не возьмешь.

Я только и запомнил его гордое: «Мы, магнитогорские!»

Самоходки, забрав десант, ринулись вперед, за ними – вся штурмовая группа.

Форт был зажат железным кольцом. Но гарнизон, укрывшись внутри главного сооружения, продолжал сопротивление.

Командир 87-й гвардейской дивизии генерал-майор К. Я. Тымчик через парламентеров послал гарнизону ультиматум: «Коменданту форта. Русское командование предлагает вам сложить оружие и вместе с гарнизоном сдаться в плен. Если вы добровольно сдадитесь, командование Красной Армии гарантирует вам полную безопасность. До окончания войны вы останетесь в русском плену. После этого вы вернетесь на Родину. Личная собственность солдат гарнизона будет сохранена…»

Ровно в 3 часа 7 апреля опустились подъемные мосты, заскрипели железные ворота, и с поднятыми руками один за другим вышли 192 немецких солдата и пять офицеров.

На следующий день штурмовали форт «Королева Луиза» – вытянутый по фронту пятиугольник, обнесенный земляным валом в семь метров. Окружен рвом глубиной до пяти и шириной в 30 метров. Боевое покрытие кирпичное в три метра толщины, с земляной подушкой в пять метров.

И вот под огнем наведены штурмовые мостики. Из укрытия вырвалась тяжелая самоходка. Экипаж прямым выстрелом своего орудия выбил ворота форта и первым ворвался во внутренний двор. Командовал самоходкой Александр Космодемьянский. А вскоре на стене форта, у самых ворот, появилась надпись, выведенная мелом: «Отомстим за Зою!»

Бой не затих. Нам было дано время только на заправку горючим и боеприпасами. Командир полка привез весть, что вражеская оборона прорвана и сейчас наступает ответственный момент уличных боев.

– Комкор просил меня передать всем экипажам благодарность за отвагу и мужество и поручил представить отличившихся к награде.

Действовали штурмовые группы, атакуя каждый дом, каждую улицу, каждую площадь. Тяжелые бомбардировщики и штурмовики до поздней ночи не покидали небо. Город горел, и черные клубы дыма вырывались из многоэтажных каменных домов. То там, то здесь появлялись группы немцев – с поднятыми руками, трусливо оглядываясь, брели в плен.

Иван Патрушев со своей батареей первым ворвался на окраину города. Действуя смело и решительно, отразил контратаку противника. Его ранило, но Патрушев продолжал руководить батареей. Когда немцы подбили машину, лейтенант с автоматом в руках продолжал отбивать вражеские контратаки.

Так дрались самоходчики!

Выбив немцев из одного городского квартала в районе цитадели, мы неожиданно выскочили на площадь. Перед глазами высились стены средневекового замка. У круглой полуразрушенной башни – бронзовый памятник кайзеру Вильгельму I, а немного поодаль – памятник канцлеру Бисмарку. Кто-то уже успел мелом на черном полированном мраморе пьедестала написать: «Взят в плен гвардейцами подполковника Рубцова 9.IV.1945 г.»

Через несколько часов мы обнимали и пожимали руки гвардейцам 1-й гвардейской дивизии полковника П. Ф. Толстикова. Наши самолеты сбрасывали листовки с обращением маршала А. М. Василевского к немцам с требованием о капитуляции.

В 21 час 30 минут 9 апреля пал последний очаг сопротивления в районе бассейна Обер Тайх. Сдался в плен комендант Кенигсбергской крепости Отто Лаш. Советские войска захватили 92 тысячи пленных, 3,7 тысячи орудий и минометов, 128 самолетов, 90 танков… Гитлер в бессильной ярости заочно приговорил Лаша к смертной казни.

Столица нашей Родины салютовала героям штурма Кенигсберга 24 артиллерийскими залпами из 324 орудий. Была учреждена медаль «За взятие Кенигсберга».

…Несколько дней спустя, уже за Кенигсбергом, в весеннем лесу отличившимся солдатам и офицерам вручали ордена. И. А. Патрушеву присвоено звание Героя Советского Союза. Я был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

Тогда же мы узнали, что пал смертью героя Александр Космодемьянский. Армейская газета «Защитник Отечества» сообщала подробности.

В письме матери героя Л. Т. Космодемьянской командир полка писал: «Вы отдали Родине самое дорогое, что имели, – своих детей. Война и смерть – неотделимы, но тем тяжелее переносить каждую смерть накануне нашей Победы».

…Я очень обрадовался, увидев идущего по лесу Дмитрия Карпету – того самого танкиста, которого встретил во время штурма форта. На его груди был орден Красной Звезды. Он шел по лесу, гордо неся свое крупное, могучее тело, улыбаясь, возбужденный свершившейся радостью.

– Сержант! – окликнул я Карпету.

– Слушаю, товарищ капитан… Здравия желаю! Я вас сразу признал.

– Поздравляю с наградой. Читал о вас в армейской газете. Знай наших, магнитогорцев!

Карпета обрадовался:

– И вы из Магнитки?

– Оттуда… Садитесь, сержант.

Мы сидели на поваленной, истерзанной осколками и пулями сосне и беседовали. Карпета рассказывал о своей нелегкой, несмотря на молодые годы, жизни. Приехал с отцом в Магнитогорск из Кустанайской области, поступил в 13-е ремесленное училище, а в сорок втором – в доменный цех. И тут все как-то пошло у Димы «наперекосяк». Затем – фронт.

– О войне грустно рассказывать, товарищ капитан. И больно… – сержант глубоко вздохнул, помолчал. – Про войну что сказать? Вы ее и сами хорошо знаете. Тут надо или очень долго или совсем коротко. Воевал в Польше, потом здесь, в Восточной Пруссии. Изменила меня война, всю душу перевернула. Здесь понял главное: для чего стоит жить и что такое настоящая жизнь. Увидел и дружбу настоящую… – Потом добавил доверительно: – Я, товарищ капитан, вот о чем думаю: как там наши, в тылу? Туго им, ох, туго! Магнитка броню катает – надо же! Танки кто нам дает? Рабочий класс. Воюю и помню, кто нам победу обеспечивает. Эх, жаль – времени в обрез, договорить некогда! Ну, ладно, живы будем – договорим, товарищ капитан.

Договорили мы с Дмитрием Ивановичем Карпетой ровно через тридцать лет. В начале апреля 1975 года я был в Магнитогорске, созвонился с ним и приехал к нему на квартиру.

Карпета открыт и приветлив, радушен. Ему – пятьдесят, но мне кажется, что передо мной все тот же могучий парень на танке у форта № 5а в Кенигсберге.

Карпета рассказывает, что было дальше. После окончания войны вернулся в Магнитогорск, пошел работать в доменный цех – начал с четвертого горнового.

– И знаете, повезло мне, страшно повезло, – говорит Карпета. – Мастером на доменной печи, где я работал, был Николай Ильич Савичев. Знали его, наверное. Он в этих местах родился, вырос, стал известным человеком, Героем. Первый магнитогорский чугун выдавал. Маленький, сухонький, со спины посмотришь – мальчишка. А сколько в человеке этом было силы, выдержки! Сколько доброты и терпения! Из-за этой доброты и терпения я к нему привязался. А может, потому, что и он, Савичев, фронтовиком был, примерно по тем же дорогам прошел, что и я. Полюбил я его. Савичевскую школу прошел. Так что по всем приметам я в счастливой сорочке родился. И на войне не сгинул, и сейчас не в хвосте плетусь.

Карпета работал тогда мастером, был парторгом бригады. Заговорили о том, как идут дела в цехе.

– Гордые у нас дела: обязательства свои перевыполняем, настроение хорошее. – Карпета помолчал, походил по комнате. – Все, о чем тогда мечтали, – все сбылось. Но есть у нас, пришедших с войны, долг живых. Долг перед павшими. Нам нельзя успокаиваться. Немало такого, с чем совесть мириться не может. Еще очень многое сделать надо – для страны, для народа. Вот я и говорю: долг живых…

Простившись с Карпетой, я шел по залитому вечерними огнями проспекту Металлургов. Вдали, за заводским прудом, угадывались очертания домен, заводских корпусов. Шел и думал о словах Карпеты: долг живых! До чего просто и точно сказано. Ведь есть же у всех нас долг перед людьми, не услышавшими салюта Победы.

В. В. Ясиновский
СВЯТАЯ ЯРОСТЬ

Виктор Васильевич Ясиновский, окончив в 1943 году Орловское бронетанковое училище, был направлен в Челябинскую танковую бригаду Уральского добровольческого танкового корпуса. Командовал танковым взводом, танковой ротой. Дошел до Берлина.

За мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги» и другими, в том числе чехословацкой «За храбрость», польской «За Одре-Нейсе-Балтик» и ГДР «За содружество».

После войны служил в Группе советских войск в Германии. Ныне гвардии полковник в отставке В. В. Ясиновский живет в Челябинске.

В первых числах марта 1943 года выпускники Орловского бронетанкового училища имени М. В. Фрунзе, – находилось оно в Дегтярске Свердловской области, – ждали направления на фронт. Вскоре стало известно, что формируется добровольческий Уральский танковый корпус – создавали его уральцы на свои средства. Нужны командиры.

Курсантов направили кого в Пермь, кого в Свердловск. Меня с друзьями Михаилом Акиньшиным, Иваном Пупковым, Михаилом Коротеевым и другими – в Челябинск.

Сегодня мы знаем, что гвардейская Челябинская добровольческая танковая бригада прошла 3800 километров по дорогам войны, из них 2000 с боями, без отступления, без поражения – только вперед! Только вперед! Сокрушали Берлин, освободили Прагу. Тогда мы этого еще не знали. Но каждый знал, что с честью пройдем через огонь войны, выдержим все испытания. Каждый верил в победу.

В Челябинске я принял танковый взвод второго батальона, но ни танков, ни экипажей еще не было.

Помню, поехали с Мишей Акиньшиным (и еще кто-то из офицеров был) на ЧГРЭС подбирать экипажи. Добровольцев десятки, сотни. Какое желание было у людей бить врага!

Мы были уверены, что наша танковая бригада станет мощной боевой единицей. Иной она не могла быть! К этому обязывало само наименование соединения – Особый добровольческий Уральский танковый корпус. С каким самопожертвованием вносили челябинцы свои скромные средства на вооружение и снаряжение бригады! Сколько вкладывали душевного тепла и надежды! С каким упорством создавали сверх плана на своих рабочих местах все необходимое для добровольцев. Но главная трудность – танков не хватало. Танки получали с завода, выпущенные из сэкономленного металла в нерабочее время, а рабочий день тогда длился 12 часов. И люди оставались после работы.

У каждого подразделения были шефы, у нашей роты – кондитерская фабрика. Шефы приходили каждое воскресенье, приносили подарки. Первые дни солдаты ходили в своей одежде. Однажды после бани выдали новенькое, только что сшитое в мастерских обмундирование. Мы радовались, как дети.

Учеба шла напряженная, днем и ночью, по 15—16 часов. Саперное дело, строевая подготовка, вождение боевой машины. Воины бригады учились с большим желанием.

В день первомайского праздника добровольцы принимали присягу, а в июне бригаду провожали на фронт. Меня, Михаила Акиньшина, Павла Бучковского оставили на заводе: надо было получить еще танки. Работали на конвейере, испытывали машины. Недели через три выехали к своим в Подмосковье. Везли танки и три вагона продуктов.

Боевой путь добровольцев начался от деревни Борилово. Этот первый бой Челябинской танковой бригады на Орловско-Курской дуге – одном из самых грандиозных сражений Великой Отечественной войны – описан в книге «Огненные версты» комбригом М. Г. Фомичевым, да и в других воспоминаниях.

Сорок лет прошло с тех пор! Сколько потом было боев, однажды одиннадцать раз за день ходили в атаку, разве каждую упомнишь! А бой у Борилово помнится до мелочей, будто вчера происходило. Суровым было наше боевое крещение.

Мой взвод находился на правом фланге. Это значило идти вперед и прикрывать батальон. Один танк назывался «Челябинский пионер». За право воевать на этой машине в бригаде шло соревнование. Победителем вышел экипаж Павла Бучковского. Павел – комсорг батальона. Механик-водитель у него златоустовец Василий Агапов, награжденный орденом Красного Знамени за бои на Хасане. Исключительно сильный был экипаж.

На третьем танке командир тоже товарищ по училищу абазинец Псху Али, весельчак, всеобщий любимец.

Шли боевым порядком по полю, по высокой и густой ржи. Мой танк выбрался на бугор – вдали Борилово. Осмотрелись – впереди, слева, вражеская пушка. Развернули башню, врезал пару снарядов и своим глазам не поверил – пушки как не бывало. Не деревянного макета, а настоящей, вражеской пушки не стало. Значит, можем воевать!

Потом из пулеметов косили пехоту, утюжили вражеские окопы. На нашем фланге наметился успех. Вышли к реке. Какая глубина, как переходить – не знали. Прошли вдоль с километр. Вижу – в воду идет колея, место наезжено – значит, пройдем! Перебрались на другой берег, река там делает поворот. Опять вдоль реки. Справа насыпь, ее бы осмотреть – не догадались. Оттуда нас и подбили. Порвали гусеницу. В болотистом месте танк осел глубоко и сильно накренился влево.

Передал по рации приказ Бучковскому и Псху Али: «Обойти насыпь! Продолжать наступление!» – а сами осматриваемся. Заметили наверху солдатские каски. Мотором башню не развернуть – танк на боку, развернули вручную, обстреляли насыпь.

От немцев танк на расстоянии выстрела. Мы для них хорошая мишень. Очевидно, у гитлеровцев не было противотанковых средств, иначе с нами бы разделались. Несколько раз они пытались подползти и забросать нас гранатами, но всякий раз безуспешно. Мы вытащили револьверные заглушки, в отверстия вставили пулемет и автомат и зорко следили за подступами к машине. На насыпь посылали снаряды. По броне танка постоянно тюкали пули.

Где находятся наши? Через маломощную рацию не могли с ними связаться. В наушниках писк, шум, треск и бесконечные позывные. Приказы, команды, русская речь, немецкая. Стало темнеть. Заряжающий Георгий Яковлев говорит:

– Командир, танк надо охранять!

Открыли люк, Яковлев положил диски за башню, стал вытаскивать пулемет и осел, обмяк, выпустил из рук оружие. Мертвого Яковлева втащили в танк.

Место заряжающего занял радист. Через оптический прибор я стал искать, откуда был выстрел. Видимость плохая, сумерки, но все-таки удалось разглядеть под одиноким деревом метрах в трехстах справа, сзади, окопчик и на бруствере три каски. Для маскировки. Там и сидел снайпер.

Потихоньку стал разворачивать башню. Радист свернул с осколочного снаряда колпачок, зарядил пушку. Как ни медленно разворачивали орудие, фашист все-таки заметил, нервы его не выдержали, он выскочил и бросился наутек. Снаряд разорвался прямо над ним. Получай, гад!

Всю ночь через каждые пять-семь минут мы вели огонь в разных направлениях. В танке создалась большая загазованность. К утру – светало рано – стрельба прекратилась. Замышляют что-нибудь? Потом увидели, что в сторону деревни движутся какие-то фигурки. И не наши и не гитлеровцы. Механик-водитель догадался:

– Жители в деревню возвращаются!

Открыли люк, вылезли. Георгия Яковлева похоронили под деревом. Поклялись отомстить. Яковлеву еще и тридцати лет не исполнилось, был он из Челябинска, работал председателем завкома профсоюза ЧГРЭС. Прошли по насыпи. Раненых и мертвых немцы унесли с собой, но по всему было видно, что потери враг понес немалые. Советский танк делал свое дело.

Соединили гусеницу и начали буксовать. Привязали бревна – полетела коробка передач. Потом пришла ремонтная летучка. Оказывается, бригада ушла вперед, на Злынь. А когда догнали своих, услышали горькое сообщение: оба экипажа нашего взвода Псху Али и Павла Бучковского погибли.

Танк Бучковского уничтожил три вражеские пушки, два пулемета, десятки гитлеровцев. В разгар боя влетел в воронку и застрял. Окружили фашисты, предлагали сдаться, обещали сохранить жизнь, но экипаж отстреливался до конца.

После боя у обгоревшего остова машины нашли пистолет с запиской в стволе. Бучковский просил передать челябинским пионерам, что воинский долг экипаж выполнил, просил отомстить за них.

Танк Псху Али подорвался на мине. Позже вновь полученному танку дали название «Псху Али», но он вскоре сгорел. Больше имена людей давать танкам не стали.

В том первом бою бригада понесла большие потери. Никогда потом таких потерь не было. У Борилово каждый отвоеванный метр – это проволочное заграждение, минное поле, глубокий овраг. Нелегко было наступать на Орловской земле, за два года оккупации немцы создали мощные оборонительные полосы и рубежи. За поражение под Москвой и разгром в Сталинграде они намеревались взять реванш.

У нас было огромное священное желание бить врага, но боевого опыта еще не было. И все-таки бригада поставленную командованием задачу выполнила. Мы на деле показали свою верность и преданность Родине.

На следующую ночь заняли оборону на западной окраине Злыни. Позиции выбрали правильно, хорошо окопались. Там, под Злынью, мы были одни, наша бригада вырвалась вперед.

Утром артобстрел по нам, «юнкерсы» сверху, и на позиции поползли «тигры» – новый тяжелый танк фашистов, за ними средние танки с десантом.

Первоначальный замысел врага прорвать оборону на стыке батальонов не удался. Не пропустила противотанковая батарея старшего лейтенанта Шабашева. Несколько хваленых «тигров» превратилось в зловещие костры, остальные отошли назад. И снова атака. Не знаю, то ли вслух, то ли про себя, я твердил: «Ну что ж, гады, идите! Идите! Мы вас встретим!»

У меня погиб на фронте старший брат, погиб отец. Коммунист с 1929 года, один из первых председателей коммун на Ростовщине. Он был комиссаром партизанского отряда на Кубани. Я воевал за них. И за товарищей – Павла Бучковского, Псху Али, Георгия Яковлева.

Сколько в тот день ни контратаковали нас фашисты, с позиций не сбили. Мы получили благодарность от командира корпуса и от командующего 4-й танковой армии, в которую входил Уральский добровольческий танковый корпус.

Командиром тогда был генерал-лейтенант танковых войск Василий Михайлович Баданов, ветеран первой мировой и гражданской войн. Его благодарность для нас – большая честь!

За те бои бригада была удостоена гвардейского звания. Вот что написали потом добровольцы трудящимся Челябинской области: «Мы участвовали в великом летнем сражении под Орлом и Брянском. В этих боях мы завоевали большую честь Советского правительства и Наркома обороны – нам присвоено звание гвардейцев. Сейчас мы воюем под знаменем, на котором изображен великий Ленин. Это знамя мы с честью несем на поле битвы за Советскую Родину».

Был я командиром танка комбрига Михаила Георгиевича Фомичева, ныне он генерал-лейтенант в отставке, дважды Герой Советского Союза. Случалось бывать с ним и в уличных боях, жечь гитлеровские «пантеры», крушить вражескую технику. Подрывались на мине.

Бригада тогда вступила в бой за село Старомищизна на Украине. Фомичеву надо было срочно связаться с командным пунктом взаимодействующей стрелковой дивизии. И вот возвращаемся в бригаду. День был ясный. Видели, что в небе кружила «рама». Потом появились бомбардировщики. Я насчитал их десятка три. Заходят для бомбометания.

Фомичев торопил, для командира неизвестность хуже всего. У обочины дороги увидели разбитые санитарные машины. «Все погибли!» – молнией пронеслось в мозгу. Поодаль стояли палатки и люди около них. Отлегло от сердца: успела медицина выгрузиться до налета фашистских стервятников.

А навстречу понуро тянулись пленные, отходили в сторону, уступали танку дорогу.

– Не тот стал немец! Не тот! Не похож на оголтелого, образца сорок первого года! – сказал Фомичев.

Иные фашисты отваживались приветствовать, махали руками. Фомичев в книге «Огненные версты» написал, будто бы я крикнул: «Ниже головы, гады!» Может, и крикнул, сейчас не помню.

В штабе бригады в деревне Сороки долго не задержались: нужно было ехать в батальон. На броню сели начальник политотдела бригады М. А. Богомолов, старшина с мешком продуктов.

Сороки и деревня, за которую шел бой, на возвышенностях. Между ними низина и ручей. Грязь непролазная, горючее доставляли самолеты. Застрять даже на танке проще простого. Спускаемся в низину, а по нам фашисты из орудия. Фомичев приказывает: «Быстрее! Быстрее!» Надо проскочить простреливаемый участок, укрыться за склоном.

Вижу мостик через ручей и на нем четкие следы гусениц. Думаю: какой-то батальон здесь перебрался. Но едва танк вполз на мостик – оглушительный взрыв. На миг потерял сознание, а когда пришел в себя, соскочил с танка, смотрю: где комбриг? Фомичев в трясине, рука у него в крови. Без фуражки. Богомолов, старшина тоже в трясине. С брони всех разбросало. Механик-водитель и стрелок-радист убиты.