Текст книги ""По дороге в Рай…""

Автор книги: Нина Барановская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Корр.: – Так вот, слушая эти песни, какими бы, на ваш взгляд должны становиться слушатели? Или какими бы вам хотелось?

Кинчев: – Красивыми должны быть…

Корр.: – А по тишине не тоскуете еще?

Кинчев: – По тишине?… Понимаете, тут штука какая… Мы вот в Пскове играли недавно. И нас повезли в Печору, в Печорский монастырь. Вот там как раз тишина, которая умилила. Там у меня слезы на глаза навернулись, настолько красиво… Белочка скачет, солнце светит, купола желтые… Но монахи как нас испугались! Кадилами начали кадить, бесов выгонять. Такие сварливые ходят, ругаются: "Парикмахера на вас нет!" Тишина… Тишина хороша, когда ее немного… Я человек из мира. Так что по тишине я не скучаю. Иногда красиво побыть… Но не больше года… Если я вас правильно понял – о тишине…

Корр.: – А как вы себя представляете лет этак через 10-15?

Кинчев: – Зачем нам об этом говорить? Завтра, может быть, нас перебьют…

Корр.: – Ну, зачем…?

Кинчев: – Может что-то случиться… А так как я представляю все себе достаточно мрачно, то есть не вижу повода для хохмочек, я всегда настраиваюсь на это. А коли я на это настраиваюсь, я не люблю думать, что будет…

* * *

«Может что-то случиться…» С этим настроением он и вернулся с гастролей осенью 1987-го. Он рассказывал о Приморье, о поездке в Псков. И до поры в голову не приходило, как печорский инцидент был для него значим. Алисовцы-то только посмеивались, вспоминая, как окуривали их ладаном. А Кинчев…

После возвращения "Алисы" с гастролей мы встретились у Рикошета, Саши Аксенова, лидера "Объекта насмешек". Все было мирно. Разговоры, разговоры…

В какой-то момент Кинчев вдруг встал и вышел. Его долго не было. Заскучавший Рикошет обнаружил его в комнате, используемой под кладовку. Кроме старых вещей, в ней ничего не было. Кинчев лежал на полу, лицом вниз. Думали, что он спит. Стали его трясти, уговаривать лечь на нормальную постель – в квартирах, как всегда в это время в Питере, не топили, было холодно. Он ничего не отвечал. Просто встал и присоединился ко всем.

Заполночь стали расходиться. Вместе с Костей приехал в гости его двоюродный брат Кирилл. Мы вышли на улицу втроем. Она была пустынной. И вдруг показался грузовик. Он проскочил мимо нас. И Костя бросился за ним зачем-то, догнал машину, вцепился в борт. На ходу. Залезть на борт ему не удалось. Его тащило по земле, казалось, еще минута, и он окажется под колесами. Я закричала. За грузовиком погнался Кирилл. Ему удалось догнать грузовик. Он как-то ловко подпрыгнул, повис на Кинчеве и вместе с ним рухнул на землю. А машина покатила своей дорогой… Когда я подбежала к ним, я увидела, что Костя будто не в себе.

– Идите вперед. Не беспокойтесь. Я обещаю – больше ничего не случится.

Мы с Кириллом пошли, стараясь не оглядываться. Но спустя минут пять услышали за спиной голос Кости. Словно надтреснутый, исполненный такой боли, такого отчаяния, что стало страшно:

– Я же там плакал от восторга…Я туда… А они… Кадилом… Как беса…

Мы подошли к нему. В глазах у него были слезы. Он бормотал почти бессвязно, ломая пальцы… Несгибаемый Кинчев, у которого "всегда все хорошо", со слезами на глазах – это было жутко. До озноба…

Может быть, с той поры, веря в Бога, он не любит попов?

Может быть, в ту осень, отмеченную трагическими предчувствиями, он пришел в церковь за поддержкой, надеясь обрести опору? Возможно. А церковь его отринула. И он остался с Господом своим один на один. Без посредников. И тем самым вновь подтвердил приверженность тому древнему, вековечному, что проснулось в его генах на пороге собственного тридцатилетия.

О чем я? Все забываю спросить Костю при случае, слышал ли он что-нибудь о стригольниках. Была такая ересь в XlV веке.

"Новгородцы же в 1370-е годы не ходили на исповедь, а каялись земле".

Епископ Стефан Пермский, как указывает Б.А. Рыбаков, "в своем обличении пишет, что молиться Богу следует "убегая всякого тщеславия и высокоумия", а стригольники, наоборот, стремятся "выситися словесы книжными" и "молитися на распутьях и на ширинах градных".

Ширины градные – это городские площади, обширные, широкие площадки.

Кинчев любит выступать, читай, публично исповедываться, на стадионах, "на ширинах градных", он любит повторять, что "надо чувствовать землю", и поэтому на сцене он часто босиком. Он по неосознанному им самим древнему наитию пришел к "стригольническому отрицанию церкви как посредицы между христианином и его богом" (там же. – Н.Б.).

Не торопитесь, правоверные христиане, называть его за это еретиком и отступником. Я позволю себе еще одну цитату "Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и иступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби слезы твои. Иступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим дается, а избранным". Уж автора этого высказывания вряд ли кто осмелится назвать еретиком, язычником или отступником. Ибо автор – Федор Михайлович Достоевский, а произносит сии слова персонаж его романа "Братья Карамазовы" монах старец Зосима. И в "Преступлении и наказании" Соня Мармеладова, призывая Раскольникова к публичному покаянию, просит его во искупление греха поцеловать землю, которую он осквернил убийством.

Помню, как однажды позвонила мне Лариса Мельникова – человек в питерском рок-клубе известный, театральный критик, много сил и энергии отдавшая рок-движению в нашем отечестве. Она для кого-то из своих британских знакомых переводила тексты Кинчева – с целью пропаганды творчества любимого ею коллектива "Алиса". Лариса удивлялась, что при переводе столкнулась с определенными грамматическими трудностями. Глаголы в текстах Кинчева не поддавались переводу "один в один".

– Что-то странное у него с категорией времени происходит. Мне пришлось в английском использовать все формы времен, которые только там есть, чтобы адекватно передать смысл песен.

Я сказала ей, что когда-то в нашем языке форм прошедшего времени было несколько в отличие от современного русского языка.

– Ах вот как, – удивилась Лариса. – Тогда это все объясняет. Но откуда Кинчев-то все это взял? Откуда это в его поэзии?

Да оттуда же, откуда в Михаиле Афанасьевиче Булгакове его Ершалаим с тяжелой тучей над Лысой горой. Художники не только провидцы, но и путешественники во времени. Причем в каждой эпохе они свои, каждая эпоха им не чужая.

Это редко происходит осознанно. Чаще по наитию. Так и Кинчев. "Дорога домой могла быть короче", – поет он. Куда уж короче! К двадцати восьми годам он уже стоял на перекрестке, где пересекаются день нынешний и день минувший, сиюминутное и вечное. Он потому так и притягивает и поклонников, и просто людей, которые с ним сталкиваются: живет в нем тот извечный российский образ лихого человека, разбойничка с большой дороги, который не ради корысти, а ради воли и жгучего желания справедливости на эту дорогу выходит – не за златом, что ему злато, не впрок оно ему, либо пропьет, либо бедной вдовице отдаст али сироте.

А каков итог вольной жизни? Да во все времена один и тот же:

 
Не шуми, мати, зеленая дубравушка.
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.
Завтра мне, доброму молодцу, на допрос идти…
 

Осень 1987-го… Уже шла перестройка. Во всяком случае, о ней все говорили. А он и в песнях новых, и в интервью говорил о том, что «может что-то случиться…»:

 
Ну, как тебе оттепель, царь-государь?
Не душно под солнышком?
Аль уж хлебнул, царь-государь,
Вольницы-волюшки?
Чего скосорылился? Аль не рад?
Ты ж сам потакал огню.
Эй, птицы-синицы, снегири да клесты,
Зачинайте заутреннюю!
 

В середине ноября 1987 года «Алиса» впервые получила возможность выступить в одном из самых больших залов Питера – во Дворце спорта «Юбилейный».

* * *

Я не буду снова и снова пересказывать всю эпопею, известную в народе как «дело Кинчева». Напомню только вкратце ситуацию.

16 и 17 ноября во Дворце спорта "Юбилейный" в Ленинграде (тогда еще наш город назывался так) проходили концерты группы "Алиса" – впервые на такой огромной площадке, вмещающей около семи тысяч зрителей.

Первый день прошел без серьезных эксцессов, хотя спокойным его тоже назвать нельзя.

А во второй день Кинчева, вышедшего за милицейское ограждение, кои всегда выставляются на рок-концертах, не пустили обратно. Его самого, жену, которую он вышел встречать, ее подругу Аду Заблудовскую не пропускала милиция.

Кончилась эта идиотская ситуация тем, что страж порядка нанес оскорбление не только словом, но и действием беременной жене Кости Кинчева. Константин, естественно, за жену вступился, после чего его потащили в милицейский газик, заломив, как водится, руки за спину.

Задержанию Кинчева воспрепятствовали фаны, которые все это видели. Кинчева отпустили, соблаговолив разрешить ему вход на собственный концерт.

Когда концерт после некоторой задержки все-таки начался, Костя объяснил зрителям, по какой причине не смог начать выступление вовремя:

– Потому что меня и мою беременную жену не пускали в зал менты…

А потом еще и песню "Эй, ты, там, на том берегу" посвятил "иностранным гостям, находящимся в зале, ментам и прочим гадам". Вот, собственно, предыстория почти на год затянувшейся психологической войны, объявленной Кинчеву.

Кого интересуют детективные подробности, он сможет найти их в статье А.Гуницкого в газете "333", № 1 за декабрь 1988 г.

Прокуратура Петроградского района возбудила уголовное дело по статье 206, часть 2 – злостное хулиганство.

Газета "Смена", возглавлявшаяся Виктором Югиным, ныне известным демократом и в недавнем прошлом руководителем Санкт-Петербургского телевидения, опубликовала откровенно клеветническую статью, в коей обвиняла Кинчева в пропаганде фашизма. Ни больше, ни меньше. Сейчас это кажется смешным. Как смешным показалось бы, если бы, к примеру, Солженицына обвинили в пропаганде коммунистических идей.

Я позволю себе процитировать несколько особо выдающихся абзацев из произведения гражданина Кокосова – автора статьи "Алиса" с косой челкой".

"Она (учитель школы № 522) пришла в пикет милиции вместе с мужем и сыном, чтобы письменно изложить свое мнение об "Алисе"…

Попросив разрешения, прочитал ее заявление на имя первого секретаря обкома партии…"

"…– Представляешь, там… Кинчев только что кричал "хайль Гитлер!"

"…– Дайте, пожалуйста, бумагу. Я хочу оставить заявление в горком партии. Я была на концерте с сыном. Что за ужас!"

"На бумагу лились горькие слова правды:

…Лидер группы Кинчев вел себя безобразно. Он говорил в адрес советской милиции такие слова, что слушать было стыдно… говорил, что гласность у нас – это только слова… Призывал молодежь к антисоветчине… Пел песни, которые призывали ребят не ехать служить в Афганистан. Я и еще люди, сидящие рядом со мной, считаем, что эта группа "Алиса" – антисоветская, и ей не место на советской сцене".

Хватит цитат. В таком духе почти целая газетная полоса. Сейчас, и вправду, не верится, что кто-то мог такое написать всерьез. Удивительная у нас страна. В какой другой пришла бы в голову мысль рецензию на выступление артиста писать в полицейском участке? Но даже и в этом случае адресовать ее не комиссару полиции или милицейскому начальству, а первому секретарю политической партии? Все это воспринимается как плохая пародия.

А ведь прошло всего-то пять лет. Какой огромный скачок мы сделали за это короткое время. И когда мы ругаем пустые полки магазинов и грабительские цены, то правильно, конечно, ругаем. Но, воистину, "не хлебом единым жив человек". Потому что ни за какие тонны колбасы, ни за какой миллион осетров, ни за какое дешевое изобилие я не отдала бы тот дух свободы, который начинает витать в нашей атмосфере. Я говорю так, потому что всего пять лет назад мне довелось видеть, что такое охота на человека. Это страшно.

Я расскажу лишь о нескольких эпизодах, о которых мало писали и которые меня особенно тогда поразили.

***

Практически ни у кого из окружения Кинчева не было в ту пору сомнений, что «конфликт» с милицией – умело организованная провокация. Скептики спросят – зачем? Кому мешал какой-то, пусть даже популярный, рок-певец? Кто бы стал из-за мальчишки-музыканта поднимать на ноги всю ленинградскую милицию? Я ничего не могу утверждать. Как всегда в таких случаях власть не оставляет доказательств. Но у меня есть своя версия: я помню два интересных момента.

Момент первый. На заседании бюро Ленинградского обкома партии (коммунистической, естественно), где одним из вопросов повестки дня был вопрос о ленинградском рок-клубе (вот еще один анекдот времен начала перестройки!), лично первый секретарь обкома Юрий Филиппович Соловьев, теперь только тем и памятный народу, что по дешевке купил себе "мерседес", используя служебное положение, так вот лично Юрий Филиппович положил в карман, на память, текст группы "Алиса" "Шестой лесничий". Когда в клубе об этом узнали, все только посмеялись. Как дети, ей-Богу…

Момент второй. Когда мне приходилось в качестве свидетеля по делу о мнимом хулиганстве Константина Кинчева общаться со старшим следователем прокуратуры, она как-то сказала мне, что ей через день звонят из обкома партии, где это дело находится на контроле. Поэтому я предполагаю, что доблестная ленинградская милиция постзастойных времен просто сработала четко по сценарию, авторы которого скорее всего не носили серых шинелей. Оккупировав десятки лет назад Институт благородных девиц они оттуда в силу своих представлений о классовом благородстве вершили судьбы людей – на свой взгляд, вкус и манер.

"Шестерку"-корреспондента нельзя обвинять в том, что вся его статья – ложь. Он солгал, когда описывал инцидент с милицией, солгал, утверждая, что Кинчев кричал "хайль". Но он не врал, когда утверждал, что песни "Алисы" антисоветские, что Кинчев против войны в Афганистане.

Самое интересное, что я не знаю человека, более далекого от политики, чем Константин. Он не кривит душой, когда говорит, что ни черта в ней не понимает, что не любит политику и политиков. И тем не менее, многие его песни воспринимаются слушателями как политические манифесты. Андрей Макаревич в своем интервью рок-дилетанту говорит о том, что "Костя "несет лозунг". Это и так и не так. Да, в своих песнях Кинчев так или иначе откликается на беды своего времени. Но на такие беды, которые во все времена были бедой. Он никогда не напишет песню про то, что в магазинах проблемы с мылом или по поводу повышения цен на колбасу. Я даже помню, что, когда в Москве начались трудности с продовольствием, он сказал:

– Все правильно, нормально. Теперь в Москве, как по всей стране. А то раньше одна Москва жрала в три горла, а по всей России уж как минимум десяток лет забыли, что такое масло…

Кинчев несовременен. Он, если можно так выразиться, всевременен. По моему разумению, Кинчев из тех вестников, которые всегда появляются на Руси в смутные и лихие времена. Потому что именно в такие времена самое главное – выбрать: свободу или рабство, правду или ложь. И песни его потому и кажутся актуальными, злободневными, хотя поет он в них о вещах вечных, что в них всегда живет вольный дух.

Помню, давно уже, после фестиваля в ДК "Невский", когда у всех на устах был революционно-непреклонный Борзыкин с его песней "Выйти из-под контроля", Борис Гребенщиков сказал:

– Господи, да что ж он так переживает-то? "Выйти, выйти и улететь…" Кто ж ему не дает-то?

Это ведь абсолютно верное замечание. Свобода, воля мало имеют общего с обстоятельствами внешними, мало от них зависят. Человек по сути своей либо свободен, либо нет. Это – внутреннее состояние. Тысячу раз прав был Бердяев, который считал, что свобода несовместима со страхом. Страх – зто всегда зависимость – от кого-то или от чего-то. Таких, как Кинчев, власть всегда будет недолюбливать, потому что власти нужны если не рабы, то, во всяком случае, послушные граждане. А Константин непослушный. Он – внутренне свободен. И своих слушателей призывает к тому же. Поэтому и воспринимаются его песни как лозунги сегодняшнего дня.

Вот заметьте. Кто был на ленинградской рок-сцене революционнее Борзыкина с его песнями "Твой папа фашист", "Выйти из-под контроля", "Политическая песня", "Три-четыре гада"? Я не оспариваю вклад Борзыкина в нашу рок-музыку, нет. И все же?

 
Три-четыре гада мешают мне жить…
 

Помните? Прошло совсем немного времени, и эти песни кажутся страшно наивными. И очень неактуальными. Вчерашними…

"Чую гибель", "Новая кровь", "Тоталитарный рэп", "Шабаш" написаны Кинчевым примерно в то же самое время, что и песни Борзыкина. Но они стали едва ли не еще актуальнее в наши дни кровавых конфликтов, путчей и развала державы. Потому что в отличие от революционера Борзыкина Кинчев понял главное – во все времена существовали три-четыре гада. Они меняли обличья. Но не они мешают нам жить. А тот единственный гад, тот зверь, который, к несчастью, есть в каждом из нас: зверь подлости, кривды, холопства, страха, безответственности. И с ним надо воевать до победы. Ведь все, все лучшее из созданного в искусстве человечеством, всегда об этом. Евгений Шварц это замечательна выразил в своей сказке о драконе. Главное, убить дракона в самом себе. Антон Павлович Чехов не из других – из себя выдавливал раба по капле. Много-много лет тому назад, в шестидесятые годы, когда многих сегодняшних поклонников рок-музыки еще не было на свете режиссером Михаилом Каликом был создан фильм "Любить!". В этом фильме игровое кино переплеталось с документальным. Один из документальных эпизодов – разговор о любви с молодым красивым священником. Его звали отец Александр Мень. Тогда это имя ничего не говорило зритепю. Да и атеистами были девять из десяти. А говорил отец Александр не очень понятные в ту пору вещи: "Бог дает возможность восстать против себя". Все та же мысль. Это истина, на которой все еще стоит мир и которую, несмотря на почтенный ее возраст, равный возрасту самого человечества, каждое новое поколение, каждый человек должен познавать сызнова. Кинчев из тех, кто пытается открыть глаза слепым или просто спящим, которые пока еще эту истину не узрели.

А "слелые вожди слепых", коими всегда изобиловала наша история, и тем более в последнее столетие, как упыри, нюхом чуют живую кровь. Они всегда будут бороться именно с вольными, именно со свободными внутренне, то есть преодолевающими страх, людьми.

Именно поэтому осенью одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года дряхлеющая, но еще не сошедшая со сцены партократия, опираясь на железобетонные плечи милиции, объявила войну Константину Кинчеву, поэту и музыканту, вольному человеку, лихому разбойничку. Такова моя версия этих событий.

***

Я не преувеличиваю, говоря о том, что это была охота на человека. Какие уж тут преувеличения!

После гнусной статьи в "Смене", естественно, возникло желание как-то объясниться с публикой.

На ленинградском телевидении работала администратором Наташа Сидоренко – поклонница творчества "Алисы". Она обещала помочь выйти в эфир в одной из программ, чтобы Костя смог изложить ситуацию так, как это было на самом деле. И, таким образом, снять навешанный на него ярлык фашиста. Наташа заказала пропуск и мы с Костей оказались на студии.

Сначала шли переговоры с "Телекурьером". Казалось, курьеровцы отнеслись к истории с пониманием. Договорились, что на следующий день Костя к определенному времени будет в определенном месте, куда подъедет машина "Телекурьера". Утром они ему позвонят и скажут, куда именно подойти. Но утром ему позвонили и дали отбой. С милицией и властями никто связываться, поразмыслив, не рискнул.

Следующей на призыв Кинчева о помощи откликнулась молодежная программа "Открытая дверь". Все та же Наташа Сидоренко познакомила Костю с Оксаной Пушкиной, журналистом молодежной редакции. Оксана обещала помочь. В Костиной ситуации был необходим только прямой эфир. Ведь любую запись можно урезать. В "Открытой двери" тогда только начинали давать прямые включения. В назначенный час мы приехали во Дворец молодежи, где должна была проходить запись программы "Открытая дверь". Оттуда же давали прямой эфир. Встретили нас очень любезно. Дали Косте микрофон и попросили в течение полутора минут, не более, рассказать о конфликте с милицией и опровергнуть ложь в статье Кокосова "Алиса" с косой челкой". Костя сказал все, что счел нужным, и мы с легким сердцем отправились в клуб "Фонограф" Дворца молодежи, где оставляли у знакомых ребят свои вещи. Мы уже собирались уходить, когда в "Фонограф" вбежала Наташа Сидаренко и сказала:

– Они обманули вас, Костя. Это был не прямой эфир. Это была запись! Прямой эфир они начали давать сейчас. Пойдемте скорее! Попробуем прорваться.

Мы побежали в зимний сад ЛДМ. Там действительно шло прямое включение. Костя попытался взять у ведущего микрофон. Микрофон тотчас же был выключен. Молодежь, приглашенная на передачу, стала просить, чтобы Кинчеву дали слово. Молодняк подзуживал известный в самых разных кругах Александр Богданов. Он призывал всех устроить сидячую забастовку, сорвать передачу. Я увидела, что толпу участников передачи начинает потихоньку отсекать серая линия – милиция! Надо было уходить. Я обратилась к ребятам:

– Ребята, неужели вы не понимаете, что не скандал был нужен Косте, а возможность сказать правду. А вас сознательно провоцируют на скандал. Не надо никаких забастовок.

В то время как я обращалась к грозно настроенным фанам, с Костей разговаривал какой-то молодой человек, возрастом изрядно старше, чем кинчевские поклонники. Тогда я даже не запомнила его лица. Зато хорошо его запомнил Костя.

– Он мне говорит: "Ты эфира не получишь. "Алиса" – группа антисоветская, и таким, как ты, нечего делать на советской сцене". Я его спрашиваю: "А если бы с тобой так поступили, что бы ты стал делать на моем месте?" А он мне в ответ: "На твоем месте я бы повесился".

Когда на экранах телевизоров впервые появилась программа "600 секунд", мы узнали имя молодого человека, порекомендовавшего Кинчеву повеситься. Это был Александр Невзоров.

Во время судебного процесса по иску "Алисы" к газете "Смена" этот "принципиальный" и "независимый" репортер охотно лил воду на мельницу стражей порядка и клеветника Кокосова. Сначала с гневом сообщил в своей программе о том, что мать одного из поклонников Кинчева пришла в редакцию "Секунд" с комсомольским билетом сына, на страницах которого Кинчев посмел оставить свой автограф. Мол, испортил, негодяй, почти партийный документ. В следующий раз со съемочной бригадой приехал в суд и сообщил зрителям, что Кинчев будто бы из трусости на суд не явился. О том, что ответчик Кокосов несколько раз не удостаивал своим присутствием заседания суда, Невзоров умолчал. Про Кинчева же попросту солгал. Костя в тот день единственный раз опоздал на заседание, так как ездил в Комарово за свидетелем Адой Заблудовской.

Докричаться до читателей "Смены" помогли двое. Один – тогдашний начальник управления культуры Ленинграда Анатолий Иванович Тупикин, сменивший на этом посту товарища Мудрову. (Не иначе, как нечистая сила устроила в управлении культуры игрища с фамилиями! Но это так, к слову.) Анатолий Иванович Тупикин принял Костю (об этом его просил президент рок-клуба Коля Михайлов), выслушал и обещал помочь напечатать в "Смене" письмо Кинчева с его версией случившегося. Свое обещание Тупикин сдержал.

Другой человек, который помог выйти в эфир на телевидении после нескольких бесплодных попыток, – известный тележурналист Тамара Максимова. Она вела в то время передачу "Общественное мнение". С Тамарой по работе немного знаком мой муж. Узнав о том, что все в том же Дворце молодежи будет проходить программа, посвященная, кажется, обсуждению закона о молодежи, он позвонил Максимовым домой. По городу ходили слухи, что будто бы Кинчев приглашен участвовать в этой программе. Но мы-то знали, что это всего лишь слухи. Но на чем-то они основывались!? В общем, муж позвонил Максимовым и спросил, правда ли, что Кинчева пригласили на передачу.

– Его не приглашали, – услышал он в ответ, – но ведь знаешь, как бывает, прямой эфир, пришел человек, взял микрофон…

Как бывает в таких случаях, мы уже знали по попытке достучаться в "Открытую дверь".

– Но чтобы прийти, взять микрофон, надо знать, куда прийти, – продолжал мой муж.

– Ну, кто ж этого не знает, – отвечали ему. – Все знают, что мы будем работать в видеобаре ЛДМ.

– Спасибо, – сказал муж.

– Пока не за что, – ответили ему.

Проанализировав этот разговор, мы поняли, что Косте дают шанс. Мы встретились с Кинчевым в рок-клубе. Обсуждали эту ситуацию в кафетерии, когда меня вдруг позвал президент клуба Коля Михайлов. Он представил мне молодого человека по имени Алексей.

– Это ассистент Тамары Максимовой, – сказал Коля. – Он приглашает нас на передачу. Возьми один пропуск себе. А на другом мы можем проставить фамилию того человека, которого считаем нужным взять с собой. Понимаешь?

Не понять было трудно. Мы поблагодарили Алексея и я вернулась в кафетерий, где меня ждал Костя. Я протянула ему пропуск на имя Панфилова Константина Евгеньевича.

Вся эта затея чуть не рухнула. На этот раз не из-за бдительности Невзорова. Тогда я в первый раз осознала, что началась охота.

…На входе в видеобар ЛДМ стоял милиционер. Мы шли втроем: я, Игорь Леонов из журнала "Рокси" и Кинчев. Меня и Леонова пропустили, а Кинчева задержали. Его попросили предъявить документы. Когда он предъявил паспорт, то документы отобрали. Подошел майор. Он, ухмыляясь, сказал, что за паспортом Костя должен явиться завтра в Петроградскую прокуратуру. Там его давно ждут. И ни на какую передачу он не пойдет.

Я ринулась в видеобар. Там увидела знакомого комсомольца из обкома. В той ситуации не до того, чтобы помнить об идейных разногласиях. Рядом с ним стоял какой-то представитель ЦК ВЛКСМ, и я попросила о помощи. Цекашник вышел вместе со мной и тем самым неповторимым тоном, каким мы никогда не научимся (и слава Богу!) говорить, сказал товарищам в серых шинелях, что Костя – действительно гость программы. Предъявил цекашные документы. Косте вернули паспорт и пропустили в видеобар. Там ему дали прямой эфир и он, наконец-то, смог обратиться к зрителям.

Я знаю, что у Тамары Максимовой потом из-за этого были неприятности. Я думаю, она их предвидела. Тем более спасибо ей.

Максимовы были не единственными, кто помог. Сделал сюжет и канал "Пятое колесо". Автором сюжета была Зоя Беляева. Ходил в городскую и Петроградскую прокуратуры рок-дилетант Апександр Житинский. Пытался помочь и собкор "Известий" Анатолий Степанович Ежелев, впоследствии народный депутат СССР. Он подготовил статью в защиту Кинчева. Но статью главный редактор "Известий" не напечатал. Журналисты Илья Вайс из "Московских новостей", Евгений Додолев (в то время корреспондент журнала "Смена", а ныне сотрудник редакции "Совершенно секретно" и программы "Взгляд") – или пытались помочь, или реально помогали Косте. И, конечно, сотни писем от людей самого разного возраста со словами поддержки, веры в его правоту. Если бы не помощь самых разных людей, если бы не поддержка, которую он находил в письмах, при встречах, то гораздо труднее было бы выдержать почти год тяжелой борьбы за свое достоинство.

– Знаешь, я бы, наверное, давно плюнул на все и отдался бы в руки судьбе, если бы не понимал, что мы бьемся не за себя, а за всех, с кем могли бы поступить так же несправедливо, – сказал мне однажды Кинчев.

Попытка задержания во Дворце молодежи была первой ласточкой.

Той же осенью ночью меня разбудил телефонный звонок. Звонил Петя Самойлов:

– Нина, Костю и Алика, нашего директора, увезли в милицию, в шестидесятое отделение. Мне удалось уйти. Надо что-то делать.

Было три часа ночи. Я спросила, как это случилось.

В гостинице "Прибалтийская" Костя и Алик встречались с видеосъемочной группой агентства Новости и журналистами из западногерманской компании Н20 VIDЕО. В какой-то момент Костя вышел из номера, чтобы выпить сока в буфете на этаже. Только он начал пить сок, к нему тут же подошел милиционер и потребовал документы. Документы остались в куртке в номере. Никаких объяснений страж порядка слушать не желал. Тут же появились еще несколько милиционеров. На шум вышел Алик. Их вместе с Костей за руки и за ноги вытащили и бросили в воронок. Ребята из Новостей и фээргэшники не сразу поняли, что что-то случилось, но когда отсутствие гостей стало подозрительно долгим, выяснили у дежурной, что произошло, и поехали в отделение. Когда туда же после Петиного звонка приехали мы с Колей Михайловым и Марианной Цой (я сразу же позвонила Коле и призвала его, так сказать, на подмогу), то услышали, как небольшого ростка капитан кому-то, отвернувшись от нас, пытался по возможности тихо доложить в телефонную трубку: "Да у нас тут пресса… пресса тут приехала… понимаете?…"

На этот раз обошлось. Костю и Алика отпустили. Слишком много было свидетелей, по-видимому. У Алика, правда, каким-то образом из заднего кармана брюк исчезли 800 рублей – по тем временам сумма огромная.

Когда в четвертом часу утра мы все вместе приехали к нам домой, я решила первым делом позвонить Пете Самойлову. Не сомневалась, что он ждет известий и волнуется за судьбу своих товарищей. Петр Сергеевич безмятежно спал.

Помню еще, как мы встречались в Доме кино с какими-то странными людьми. Кто они, зачем захотели встретиться с Костей, до сих пор не очень понятно. Они позвонили Алику и сказали, что могли бы помочь. Тогда мы готовы были хвататься за любую соломинку. И на встречу Алик согласился. Позвонил мне. Попросил подъехать к Дому кино и поприсутствовать. Один из приглашенных – смазливый мужик, слащавый даже, лет тридцати-тридцати пяти, в бархатном пиджаке – уверял Костю, что, мол, "тоже диссидент" и даже "пострадал за убеждения". Далее следовала какая – то дикая история про то, как, служа во флоте, он подложил под судовой механизм березовое полено. На полене написал слово "мина". И уверял нас, что был ужасный скандал и он был, ну, очень, очень строго наказан. Второй молодой человек с лицом, в котором все было неправильно, читал стихи. Свои. Стихи почти не запомнились. Запомнилось лицо. И то, что звали его Мишей. Кто они и откуда, так и не объяснили. Но осталась в памяти фраза. Или предложение? Смысл был в том, что вот, дескать, Кинчев удивительным образом воздействует на людей. Впрочем, они сказали "на толпу". Костя не раз поправлял их: "Не толпа, это – люди…" Вот если бы их идеи да Костины способности воздействия совместить.

Интересно, правда? Но подробнее об идеях они решили не распространяться. Что-то проскользнуло о корнях, Кинчев, естественно, чужие идеи пропагандировать отказался. И разговор сошел на нет. Алик и Костя решили, что на встречу их приглашали активисты из "Памяти". Бог весть. Одного из них – стихотворца – я увидела спустя четыре года на концерте Кинчева в "Юбилейном" – в июне 1991 года. Он был с очень молоденькой спутницей. И когда Костя увидел драку в зале и остановил концерт, высказавшись в том роде, что играть и петь не будет, "пока не прекратится эта херня", стихотворец любовно воскликнул, обращаясь к своей миловидной подружке: