Текст книги "Отчизны внемлем призыванье..."

Автор книги: Нина Рабкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Свистунова навещали товарищи по ссылке: Матвей Иванович Муравьев-Апостол, Михаил Александрович Бестужев, Андрей Евгеньевич Розен, Наталья Дмитриевна Фонвизина-Пущина.

Старик не был бездеятелен: он жадно следил за всеми текущими политическими событиями, очень много читал – кругозор его отличался изрядной широтой. Свистунов и печатался, и писал в стол. В одном из писем к Е. И. Якушкину, хранящихся в архиве, читаем: «Уступая настоянию Вашему, отложил на время изучение истории Папства и иезуитской истории и принялся писать свои записки. Достанет ли терпения – не знаю, необходимо также и спокойствие духа»[301]301
  ЦГАОР, ф. 279, оп. 1, ед. хр. 643.


[Закрыть].

Свистунов много занимался также собиранием и сохранением литературного наследия умерших декабристов. (Часть их бумаг он позднее передал Льву Толстому). Петр Николаевич хранил 3 тома писем И. И. Пущина, бумаги В. К. Кюхельбекера, М. А. Бестужева, Н. Д. Фонвизиной, П. С. Бобрищева-Пушкина и др. Когда к Толстому попала тетрадь Натальи Дмитриевны Апухтиной-Фонвизиной-Пущиной, великий писатель, потрясенный ее содержанием, отвечал хранившему этот документ декабристу: «…Начав нынче опять читать ее, я был поражен высотою и глубиною этой души. Теперь она уже не интересует меня, как только характеристика известной, очень высоко нравственной личности, но как прелестное выражение духовной жизни замечательной русской женщины»[302]302
  Л. Н. Толстой. Собр. соч. М., ГИХЛ, 1953, т. 62, стр. 417.


[Закрыть].

Племянница Свистунова Е. Н. Головинская, передавшая в Отдел рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина его архив, вспоминала: «Петр Николаевич много читал, всегда был занят в своем кабинете. По вечерам играл на виолончели под аккомпанемент рояля. Аккомпанировала ему дочь Кити или Маделен. Иногда приходили друзья, музыканты, кто со скрипкой, кто с флейтой и устраивались трио, квартеты…

Петр Николаевич ценил в людях не происхождение, а человека, его качества, свойства души и знакомился с людьми на этих основаниях, так что в доме у него бывали только идейные люди»[303]303
  РО ГБЛ, ф. М. 5792, картон 1, ед, хр. 3 и 4.


[Закрыть].

Несколько раз упорно повторяет сообщение о писании мемуаров Свистуновым уже знакомая нам Скаткина. Она рассказывает также, что вскоре после амнистии Петр Николаевич со старшей дочерью ездил за границу, где пробыл полгода. В одном из католических монастырей, постригшись вскоре после ареста сына, жила мать декабриста, и Свистунов виделся с ней и сестрами, поселившимися в Париже.

Некоторые подробности есть в воспоминаниях и о московском быте Свистуновых. Старый декабрист работал обычно с утра, после обеда же, собрав всех детей, он совершал дальние пешеходные прогулки, водил детей в зоосад или цирк.

Не преминула Скаткина упомянуть и об истовой религиозности Свистунова. Впрочем, свою религиозность он и сам неоднократно подчеркивал, и она не являлась лишь его индивидуальной чертой. Если среди декабристов были атеисты, каковыми считают И. Д. Якушкина и князя А. П. Барятинского, то были и глубоко религиозные люди: П. С. Бобрищев-Пушкин, С. Г. Волконский, Е. П. Оболенский, Г. С. Батеньков.

* * *

Главной заслугой декабриста в 70-е годы стали его статьи. Они имели большое историческое значение и произвели заметное впечатление на читающую и мыслящую публику.

Публикацией декабристских материалов в 70-е годы усердно занимались, как мы уже говорили, два известных издателя: Михаил Иванович Семевский и Петр Иванович Бартенев. Оба они были тесно связаны с нашим героем.

Семевский в 1870 году обращался к Свистунову с просьбой писать в «Русскую старину», замечая при этом: «Одной из главных задач журнала является воскресить то прошлое, в котором действовали Вы и Ваши славные – по чести, уму и образованию – сотоварищи»[304].304
  Л. Гинзбург. История виолончельного искусства. М., АН СССР, 1958, т. 2, стр. 349.


[Закрыть]

Первым публикатором раздумий Свистунова о восстании декабристов и его участниках оказался «Русский архив». Две объемистые статьи появились в этом журнале в 1870 и 1871 годах. Их можно считать серьезным вкладом в изучение истории декабризма, примечательным событием политической публицистики.

Первая статья – «Несколько замечаний по поводу книг и статей о событии 14 декабря и декабристах», вторая – «Отповедь».

Автор ратовал за глубокое изучение предыстории и истории восстания 1825 года, выступал против верхоглядства и сообщения непроверенных фактов, настаивал на «русских корнях» движения декабристов, полемизируя с теми, кто пытался представить восстание как плод воспаленного честолюбия юных аристократов, не знавших русской жизни и напичканных французскими революционными сочинениями. «Общество, образовавшееся по возвращении гвардии из похода, после трехлетней войны с Наполеоном, проникнуто было возбужденным в сильной степени чувством любви к России»[305]305
  Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг, М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан, 1933, т. 2, стр. 251.


[Закрыть],– писал он.

Свистунов резко, открыто поставил вопрос о необходимости исследования движения русскими историками: «О событии 14 декабря 1825 года в Санкт-Петербурге не писали в России в продолжении 30 лет. За границей появлялись о нем по временам отзывы иностранных писателей… но нам давно известно, что эти господа Россию столько же знают, сколько срединную Африку»[306]306
  Там же, стр. 248.


[Закрыть].

Что, по мнению Свистунова, должно интересовать российского ученого, ежели он захочет написать об этом важном, знаменательном рубеже истории? «Следовало выставить причины, его (Тайное революционное общество. – Н. Р.) породившие, его деятельность в течение 10 лет, превратности, его постигшие, видоизменения, которым оно подвергалось, убеждения, чувства, стремления, в нем господствовавшие, наконец, вследствие каких обстоятельств тайное общество превратилось в заговор, разрешившийся открытым возмущением… Преобладающие в передовом общественном кругу понятия, стремления, заблуждения, степень образования, настроение умов, наконец, все то, из чего слагается дух времени, характер эпохи – вот чего станет доискиваться будущий историк, вот материалы, которые следует ему доставить для воспроизведения минувшего периода времени»[307]307
  Там же, стр. 249.


[Закрыть].

В мудрости предначертаний характера трудов будущих историков Свистунову отказать нельзя: изучение декабризма связано прежде всего именно с тем, что подчеркнуто автором статьи. А потому П. Н. Свистунову принадлежит научная «постановка вопроса». Но он вопрос о своих современниках не только поставил, но и попытался по-своему на него ответить. Причем ответ этот отмечен полемическим задором, направленным против самоуверенных и невежественных борзописцев, заботившихся лишь о величине гонорара, а не о показе существа предмета.

Свистунов подчеркивал значение героической жертвенности декабристов, их любовь к своему народу, к своей Отчизне: «Люди, замышлявшие переворот в России, подвергались неминуемой потере всех преимуществ, какими пользовались вследствие положения своего в обществе, поэтому ни в корысти, ни в честолюбии оподозрены быть не могут… При несоразмерности способов с предназначенной целью люди практические в праве назвать такое громадное предприятие безрассудной мечтой, но чистоту намерений не имеют оснований оспаривать»[308]308
  Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан, 1933, т. 2, стр. 255.


[Закрыть].

Итак, Свистунов сказал свое слово о деятелях Тайного общества вообще. Он дал глубокие характеристики И. Д. Якушкина, И. И. Пущина, С. П. Трубецкого, М. С. Лунина. Он настаивал, что «декабристами» следует называть не только тех, кто 14 декабря оказался на Сенатской площади, но всех, подвергшихся в связи с этим царским репрессиям.

Свистунов дал свое решение вопроса о причинах выступления декабристов (насколько это возможно было в подцензурной печати).

«Известно, что при всяком народном бедствии общественное мнение, пробуждаясь от усыпления, домогается отыскать виновников страданий народных, обращается к исследованию действий правительства и, разбирая недостатки существующего порядка, мечтает о заменении его другим»[309]309
  Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан, 1933, т. 2, стр. 284.


[Закрыть].

Но здесь же, оправдывая отсутствие Сергея Трубецкого на площади, Свистунов отмечал несвоевременность и практическую неподготовленность совершенно закономерного, однако, в существе своем вооруженного выступления: «Не безначалию следует приписать неуспех восстания, а незрело обдуманному и отчаянному предприятию. Будь тут сам Наполеон, чтобы он сделал с горстью людей и без пушек против окружавшего его со всех сторон многочисленного войска, состоявшего из пехоты, кавалерии и артиллерии»[310]310
  «Русский архив», 1870, столбец 1667.


[Закрыть].

И тем не менее Свистунов заявлял: «Что до меня касается, я считаю безрассудным малодушием винить кого-либо, кроме самих себя, в постигшей нас участи. Вступая в Тайный союз, всякий знал, на что он себя обрекает, и постигший нас разгром рано или поздно был неизбежен»[311]311
  Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан, 1933, т. 2, стр. 296.


[Закрыть].

Говоря об одном из молодых журналистов, начавших в конце 60-х годов упоминать в своих произведениях о декабристах, старик Свистунов с достоинством, не лишенным колкости, замечал: «Я журнальных статей не пишу – ни исторических, ни беллетристических, это не моя профессия и поэтому соперничества между возражателем и мною быть не может. Но он печатно коснулся предмета, близкого мне по сердцу, по убеждениям и по воспоминаниям юных лет. Для меня это святыня, на его же взгляд лишь материал для журнальной статьи»[312]312
  Там же, стр. 303.


[Закрыть].

И хотя в статьях Свистунова был упрек уже покойному А. И. Герцену относительно его «предубежденности в пользу всякой революционной попытки», упрек, который, однако, перемежался с похвалой в его же адрес в связи с первыми публикациями Герценом декабристских материалов, хотя Свистунов в пылу полемики отрицал очевидную истину о том, что идеолог Северного общества Никита Муравьев в своей «Конституции» говорил о необходимости федерального административного устройства России, выступление старого декабриста вызвало пристальное внимание читателей. Привлекал его талант публициста, страсть борца и, главное, интересовало дело, освещенное по-новому – широко и обоснованно.

Е. И. Якушкин в письме к Петру Николаевичу заметил: «Ваша статья доставила мне большое удовольствие, Заметки Ваши… совершенно справедливы»[313]313
  Декабристы. Летописи Государственного литературного музея. М., изд. Государственного литературного музея, 1938, т. 3, кн. 3, стр. 311–312.


[Закрыть].

Резонанс свистуновских очерков был таков, что опомнившийся вдруг цензор впал в панику и пытался остановить выход в свет «Русского архива». Но было поздно. Даже язвительный скептик старый князь П. А. Вяземский писал Бартеневу: «В статье Свистунова занимает разве портретный образ Лунина. Знавал я его в доме Муравьевой, как светского блестящего говоруна, который смешил до слез, особенно дам, своими шутками. Но теперь вижу, что под этой блестящей оболочкой была и некоторая самобытная и своеобразная глубина…»[314]314
  Там же, стр. 493.


[Закрыть]

Загадочная натура Лунина с его бесстрашием, бретерством и странностями – неразлучными спутницами, по мнению автора статей, стойких характеров, с его редки ми качествами ума и сердца остановила и внимание Ф. М. Достоевского, читавшего заметки в «Русском архиве».

В романе «Бесы» Достоевский воспроизвел рассказ Свистунова о «декабристе Л-не», то бишь Лунине. Особенное впечатление на писателя произвело замечание о характере смелости Лунина, а именно две фразы воспоминания: «Я упомянул о его бесстрашии, хотя слово это не вполне выражало свойства души, которыми наделила его природа. В нем проявилась та особенность, что ощущение опасности было для него наслаждением»[315]315
  Тайные общества в России в начале 19 столетия. М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1926, стр. 196.


[Закрыть].

Не менее интересны и авторские портреты других членов общества. Лаконизм выражений и острота мысли свойственны писательской манере Свистунова и помогают представить личность того или иного декабриста в неповторимом своеобразии. Об Иване Якушкине, например, читаем: «Он собою никогда не был доволен. Он так высоко ценил духовное начало в человеке, что неумолим был к себе за малейшее отступление от того, что признавал своим долгом, равно и за всякое проявление душевной слабости. Несмотря на то, я редко встречал человека, который бы оказывал ближнему столько терпимости и снисходительности»[316]316
  Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х гг. М., изд. Всесоюзного общества политкаторжан, 1933, т. 2, стр. 264.


[Закрыть].

Как видим, кроме начертания программы будущих исследований истории движения декабристов, исторического и нравственного прославления их жертвы, Свистунов сумел дать и тонкие, своеобразные психологические штрихи их характеров. И его личность, и личности тех, о ком он вспоминал, привлекли двух его величайших современников – Толстого и Достоевского.

Таковы некоторые факты, подробности, документы из жизни одного из последних декабристов и одного из первых историков движения декабристов, борца за освобождение крестьян, незаурядного музыканта, основателя сибирских школ и собирателя декабристских материалов, друга Пестеля, Лунина, Якушкина,

Три портрета

Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории…

П. А. Вяземский

Среди декабристского окружения непременно присутствуют женщины. Они придают движению первых революционеров, их судьбам трогательное обаяние. Самоотверженная любовь и преданность матерей, подруг, сестер и детей делает еще более прекрасными образы героев 1825 года.

Галерея замечательных женщин довольно обширна, каждая фигура колоритна, неповторима, ярка. Вот почему теме «Женщины в декабристском движении» можно и нужно посвящать специальные работы, исследования, статьи.

Излагая биографии нескольких героев, ведя разговор о декабристах в 50–70-х годах прошлого века, и мы не могли совсем уйти от «женского вопроса». Мы уже вспоминали современниц деятелей 14 декабря 1825 года и будем вспоминать еще: Марию Николаевну Волконскую, Наталью Дмитриевну Фонвизину, княгинь Шаховских, Авдотью Петровну Елагину, Екатерину Ивановну Бибикову, Екатерину Ивановну Трубецкую. Но это, повторяем, только в связи с биографиями декабристов, в связи с декабристской темой в русской литературе середины минувшего столетия.

Для того чтобы еще яснее представить и почувствовать, какое значение имело движение декабристов в русской общественной жизни 1820–1870-х годов, попытаемся набросать исторические портреты трех женщин – представительниц трех разных поколений, оказавшихся спутницами и современницами наших героев. Вот эти женщины: Наталья Петровна Голицына, Александра Григорьевна Муравьева, Анастасия Кондратьевна Рылеева.

16 июня 1766 года по приказу императрицы устроен был в Петербурге пышный великосветский праздник, называемый «карусель». После оной престарелый селадон, фельдмаршал Миних, сладко приложась к ручке молодой и знатной графини Натальи Чернышевой, передал ей «первый прейс за приятнейшее проворство» и золотую медаль с чеканным изображением русской Семирамиды – Екатерины II. Премированной хрупкой красавице с осиной талией, тонким энергичным профилем и умными проницательными глазами, танцевавшей на придворных балах с цесаревичем Павлом, предстояло прожить бурную и длинную жизнь, из «московской Венеры» превратиться в «усатую княгиню» и стать прототипом «Пиковой дамы» Пушкина…

Повесть «Пиковая дама» появилась в свет в третьей книге журнала «Библиотека для чтения» за 1834 год.

В конце произведения стояла подпись – одно французское «Р». Через месяц, 7 апреля 1834 года, писатель отметил в дневнике: «Моя Пиковая дама в большой моде. Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Н/атальей/ П/етровной/ и, кажется, не сердятся»[317]317
  А. С. Пушкин. Избр. соч. М., Гослитиздат, 1949, стр. 842.


[Закрыть].

Один из первых биографов и архивариусов Пушкина П. И. Бартенев сообщал: «„Пиковую даму“ Пушкин сам читал Нащокину и рассказывал ему, что главная завязка повести не вымышлена. Старуха графиня – это Наталья Петровна Голицына, мать Дмитрия Владимировича, московского генерал-губернатора, действительно жившая в Париже в том роде, как описал Пушкин. Внук ее, Голицын рассказывал Пушкину, что раз он проигрался и пришел к бабке просить денег. Денег она ему не дала, а сказала три карты, назначенные ей в Париже Сен-Жерменем. – „Попробуй“, – сказала бабушка. Внучек поставил карты и отыгрался»[318]318
  П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей. М., изд. Сабашниковых, 1925, стр. 46–47.


[Закрыть].

Общеизвестно, что литературный образ, особенно вышедший из-под пера великого художника, не может быть документальной фотографией одного реально существовавшего лица. Но то, что Пушкина, когда он приступил к работе над повестью, волновали несколько непостижимый характер, судьба и жизнь именно старой княгини Голицыной, очевидно. Она казалась ему загадочной и, поставив эту личность в произвольно созданную и острую ситуацию, писатель из реального факта, события, прототипа высек художественную мысль, гипнотизирующую и покоряющую читателей.

«Графиня ***, конечно, не имела злой души, но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света; таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь ее, разжирев и поседев в ее передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху»[319]319
  А. С. Пушки и. Избр. соч. М., Гослитиздат, 1949, стр. 576.


[Закрыть].

В лаконичном типизированном литературном портрете «приметы времени», места действия соединены с общечеловеческим, вневременным. За безобразной старостью скрыты бурное прошлое, полулегендарная красота, слава законодательницы политических салонов Европы.

«Надобно знать, – вспоминал один из внуков Голицыной, – что бабушка моя лет пятьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтобы увидеть „московскую Венеру“, Ришелье за нею волочился и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от ее жестокости…»[320]320
  Д. Д. Благов о. Рассказы бабушки. Спб., 1885, стр. 81.


[Закрыть]

Наталья Петровна Голицына родилась 17 января 1741 года, умерла 20 декабря 1837 года. И хотя писатель устроил ей в повести пышные и бесслезные похороны, она скончалась спустя десять месяцев после его тихих и пронзивших душу страны похорон.

Отец Голицыной – граф и сенатор Петр Григорьевич Чернышев, один из крупнейших землевладельцев, посланник в Дании, Англии, Пруссии. Сын денщика Петра I Григория Ивановича Чернышева, он пользовался особыми милостями двора и, кажется, имел к тому основательные причины. Современники полагали, что его настоящим отцом и дедом княгини был сам венценосный преобразователь.

Петр, женив своего денщика на семнадцатилетней бесприданнице Евдокии Ивановне Ржевской, дал за ней 4000 дворцовых крестьян, пожаловал денщика в генерал-аншефы и потом всем рожденным от этого брака детям щедро дарил «на зубок деньги и деревни»[321]321
  «Старые годы», 1910, июль – сентябрь, стр. 154.


[Закрыть].

Наталья Петровна жила в Берлине, Лондоне, Париже. Она получила блестящее воспитание, свободно изъяснялась на четырех языках. Ее портреты писали лучшие акварелисты Запада.

Вскоре после упомянутой карусели она вышла замуж за недалекого простоватого красавца князя Владимира Борисовича Голицына, поправила его несколько запутанное состояние и уважала в муже только его знатное имя. Как сообщает современница Голицыной, правнучка историка В. Н. Татищева, «Наталья Петровна была от природы очень умная»[322]322
  Д. Д. Благов о. Рассказы бабушки. Спб., 1885, стр. 112.


[Закрыть], властная, «великая мастерица устраивать свои дела, хотя она и была довольно надменна с людьми знатными, но вообще она была приветлива»[323]323
  Там же, стр. 237.


[Закрыть].

После свадьбы Голицына уехала в Париж, оказалась там близкой ко двору королевы Марии-Антуанетты, за ней ухаживал английский король и подарил ей свой акварельный портрет с автографом.

Между приемами, картами, балами, прогулками на Елисейских полях княгиня занималась воспитанием детей.

Старший сын ее – одаренный литератор Борис Владимирович Голицын – печатался во «Французском литературном альманахе», перевел на русский язык афоризмы Ларошфуко и в 1812 году открыл в своем московском доме курсы общедоступных лекций. Он принимал Г. Р. Державина, Н. И. Гнедича, И. И. Дмитриева, А. И. Тургенева и французскую эмигрантку и писательницу мадам де Сталь. 6 января 1813 года Борис. Голицын умер в Вильно от тяжелой раны, полученной в Бородинском сражении, и был похоронен в имении Большие Вяземы близ Москвы.

Другой сын княгини – Дмитрий Владимирович Голицын – один из известных, но не характерных для николаевской эпохи государственных деятелей. Московский военный генерал-губернатор с 1820 по 1843 год, он был главой города в период репрессий, обрушившихся на Московский университет, запрещения журнала «Телескоп», ссылки Надеждина, травли Чаадаева и арестов Герцена, Огарева и членов их кружка. Но Голицын отнюдь не стал ни инициатором этих «подвигов», ни даже их охотным исполнителем.

Напротив, когда свирепствовала эпидемия холеры, он сделал все возможное для безопасности московских жителей. В связи с этим любопытна ремарка А. И. Герцена: «Князь Д. В. Голицын, тогдашний генерал-губернатор, человек слабый, но благородный, образованный и очень уважаемый, увлек московское общество, и как-то все уладилось по-домашнему, то есть без особенного вмешательства правительства»[324]324
  А. И. Герцен. Былое и думы. М., Гослитиздат, 1937, ч. 1, стр. 228.


[Закрыть].

Дочерью княгини Натальи Петровны Голицыной была меценатка Софья Владимировна Строганова. Она открыла школу горнозаводских и сельскохозяйственных наук, в которой учился патриарх русского лесоводства, а ранее ее крепостной Александр Ефимович Теплоухов.

Перед началом Французской революции «усатая княгиня» спешно выехала с семьей из Парижа. Она поселилась в Петербурге на углу Гороховой и Морской (теперь ул. Гоголя, 10). Ее дом превратился в политический салон белой французской эмиграции. Современник и приятель Пушкина Ф. Ф. Вигель отмечал в своих записках: «Сия знаменитая дама схватила священный огонь, угасающий во Франции, и возжгла его у нас на Севере. Сотни светского и духовного звания эмигрантов способствовали ей распространять свет его в нашей столице… Екатерина благоприятствовала сему обществу, видя в нем один из оплотов против вольнодумства, а Павел даже покровительствовал его»[325]325
  Ф. Ф. Вигель. Записки. М., Университетская типография, 1891, ч. 1, стр. 138.


[Закрыть].

В то время Голицыной было около 50 лет. От упоения любовью, светскими удовольствиями, красивая, стареющая и своенравная женщина бросается в мир политики и утоления честолюбия.

На коронации Александра I ей жалуют орден Святой Екатерины, 13 февраля 1804 года Голицына дает в Петербурге бал, на котором присутствует вся царская фамилия. Спустя два года княгиню производят в статс-дамы, затем в кавалерственные дамы, ей присылают портрет государя, засыпанный бриллиантами, – знак высочайшего расположения.

В известные дни к ней ездит на поклон весь Петербург. «Княгиня принимала всех, за исключением государя-императора, сидя и не трогаясь с места. Возле ее кресла стоял кто-нибудь из близких родственников и называл гостей, так как в последнее время княгиня плохо видела. Смотря по чину и знатности гостя, княгиня или наклоняла только голову, или произносила несколько более или менее приветливых слов, и все посетители оставались, по-видимому, весьма довольны»[326]326
  «Старые годы», 1910, июль – сентябрь, стр. 160.


[Закрыть].

В дом на углу Морской и Гороховой ездил представляться каждый вновь произведенный офицер, к Голицыной под благословение везли каждую молодую девушку, начинавшую выезжать.

Именитые седые дети перед матерью робели, не смели при ней садиться. Разгневавшись на старшего, княгиня годами не отвечала на его смиренные письма. Второму сыну, генерал-губернатору, она до смерти своей воздерживалась выделить часть состояния и посылала месячное содержание, словно студенту.

В старости Голицына отличалась скупостью, как и написанная с нее героиня. В ее доме, полном гостей, ужина и временных буфетов не полагалось. Дряхлые лакеи разносили визитерам лимонад и незатейливые конфеты. Но зато в гостиной разыгрывались модные театральные представления – «шарады в действии». Актеры-любители в таинственных масках, сопровождаемые музыкантами, пели оперные арии, а публика должна была угадывать, кто скрывается за этим маскарадом. Однажды героем подобной шарады оказался композитор М. И. Глинка. В пудр-мантеле и женском парике прекрасным контральто он спел арию донны Анны и выглядел очень забавно.

20 февраля 1824 года крупнейшее научно-хозяйственное Вольное экономическое общество посылает восьмидесятитрехлетней старухе официальное извещение о принятии ее в свои члены. «Вольное экономическое общество, старающееся о поощрении в России земледелия и домостроительства, выбрав единогласно своим сочленом госпожу статс-даму и кавалерственную даму княгиню Наталью Петровну Голицыну, силою сего признает ее своим участником в своих трудах и во всех членам общества определенных правах и преимуществах»[327]327
  РО ГБЛ, ф. 64, картон 4, ед. хр. 11.РО ГБЛ, ф. 64, картон 4, ед. хр. 11.


[Закрыть].

Не забывает княгиню после коронации и Николай I: ей жалуют при его воцарении большой крест ордена Святой Екатерины первого класса.

В архиве Голицыных, извлеченном из их подмосковной – Больших Вязем, сохранились адресованные статс-даме приглашения на коронационные торжества, похороны императоров и императриц и церемонии крещения великих князей. 96-летняя жизнь сановницы оказалась своеобразным зеркалом, в котором отразился калейдоскоп самодержавных правителей России: Елизавета Петровна, Петр III, Екатерина II, Павел I, Александр I, Николай I. И всем им импонировала княгиня Голицына – раритет самодержавия и воплощение его кажущихся незыблемыми традиций. Почтение и внимание правящей династии по отношению к Голицыной доходили до того, что единственно для нее, полуслепой старухи, фабриковали в воспитательном доме особые, увеличенного формата игральные карты, те пресловутые карты, которые оказались спутником этой дамы в мировой литературе.

А между тем… А между тем старая кавалерственная дама не выдержала испытания на преданность престолу.

В ее бумагах, находящихся в Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина, каким-то чудом сохранилась одна-единственная газета за 15 декабря 1825 года. Впрочем, даже и не вся газета целиком, а только один листок ее с известием о восстании на Сенатской площади. Случившееся взволновало владелицу архива. Тяжелая туча гражданского горя, поразившая русское общество после казни и ссылки декабристов, задела черным крылом и эту ровную, угасающую и чрезвычайно благопристойную жизнь. Внучатый племянник Голицыной, декабрист Захар Григорьевич Чернышев, был отправлен в Сибирь на каторгу, внучатая племянница Александра Григорьевна Муравьева-Чернышева первая из жен декабристов приехала к мужу – сибирскому узнику Никите Муравьеву.

Один из исследователей творчества Пушкина Н. О. Лернер свидетельствовал: «…когда ей (Голицыной. – Н. Р.) в Зимнем дворце одной высокой особой был представлен граф Чернышев Александр Иванович, которого вознесло на первые ступени в государстве декабрьское дело… княгиня не ответила на почтительный поклон первенствующего царского любимца и резко сказала: „Я не знаю никого, кроме одного графа Чернышева – того, который в Сибири“»[328]328
  «Столица и усадьба», 1916. № 52, стр. 13.


[Закрыть].

Если бы мы ничего не ведали о Голицыной, то одна эта фраза, произнесенная гневно, со старческой резкостью в присутствии царя или какого-то из великих князей, заставила бы испытать к ее личности интерес и… уважение.

Но светлая и достойная страница ее биографии не исчерпывается одной значительной и имевшей свое влияние в обществе фразой: Голицына хлопотала об облегчении участи декабристов. Ее современница Елизавета Петровна Янькова передает: «Княгиня Наталья Петровна… содействовала помилованию от смертной казни ее племянника Чернышева и Муравьевых; может статься, что просила и за других»[329]329
  Д. Д. Благово. Рассказы бабушки. Спб, 1885, стр 411–412.


[Закрыть].

Н. П. Голицына. С гравюры художника Ф. Друэ.

Н. М. Муравьев на поселении в Сибири. Акварель И. А. Бестужева.

А. Г. Муравьева-Чернышева. 1820 г. С портрета художника П. Соколова.

Близкие к Наталье Петровне Голицыной люди и ее потомки утверждали, что благодаря настойчивым просьбам старой княгини не был казнен Матвей Иванович Муравьев-Апостол…

Голицына похоронена была в Москве, в церкви Святого Евфимия на кладбище Донского монастыря.

Она оставила 16 тысяч крепостных крестьян, дома, усадьбы и деревни в разных концах России, легенды, предания и устои своей фамилии, обширный архив, семейную портретную галерею.

А для потомства в широком смысле в связи с этой реальной человеческой жизнью была оставлена повесть гениального Пушкина «Пиковая дама» и сведения о благородном вмешательстве старухи в «декабрьское дело».

* * *

6 января 1827 года поэт и друг Пушкина молодой П. А. Вяземский отправил из Москвы Александру Ивановичу Тургеневу письмо: «На днях видели мы здесь проезжающих далее Муравьеву-Чернышеву и Волконскую-Раевскую. Что за трогательное и возвышенное отречение. Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории… Тут ничего нет для галлереи: да и где у нас галлерея? Где у нас публичная оценка деяний?»[330]330
  М. Н. Волконская. Записки. Спб., «Прометей», 1910, стр. 40.


[Закрыть]

Публичная оценка деяний была оставлена потомкам. Что же касается современников декабристов, то они метались, тосковали в интимных письмах, скребли гусиными перьями по ночам глянцевитые странички дневников, снимая щипцами нагар со свечей, и мягкий дрожащий огонек освещал искаженное горестной гримасой лицо, вишневый штофный халат, кудрявые бакенбарды и часть окна, изузоренную морозом. Замирали в рукописях поэмы, оды, стансы и посвящения; летели доносы в следственный комитет; сомкнув тяжелые веки, спал на узком диване тайного дворцового кабинета утомленный актерскими перевоплощениями Николай I; ехали в Сибирь жены политических узников.

Александра Григорьевна Муравьева-Чернышева приехала в Читинский острог первой в начале февраля 1827 года. «Слеза замерзала в глазах, дыхание, казалось, превращалось в лед»[331]331
  М. Н. Волконская. Записки. Спб., «Прометей», 1910, стр. 70.


[Закрыть]. За 16 суток прискакала молодая женщина из Москвы в Иркутск; переночевав, отправилась в Читу – «небольшое заброшенное селение, насчитывавшее едва триста душ жителей, темных и бедных…»[332]332
  «Исторический вестник», 1916, № 11, стр. 414.


[Закрыть] Здесь «для прибывших ссыльных декабристов было построено три каземата. Их трудами засыпались ямы, рылись канавы и проводились дороги и мосты»[333]333
  Там же.


[Закрыть], – рассказывает в семейной хронике правнучка Муравьевой А. Бибикова.

Жене декабриста минуло 22 года. «У нее было горячее сердце, благородство проявлялось в каждом ее поступке, восторгаясь мужем, она его боготворила и хотела, чтобы мы к нему относились так же»[334]334
  М. Н. Волконская. Записки. Спб., «Прометей», 1910, стр. 86.


[Закрыть],– вспоминает в своих знаменитых «Записках» подруга Муравьевой Мария Николаевна Волконская.

Александра Муравьева, урожденная графиня Чернышева, внучатая племянница «Пиковой дамы», выросла в либерально настроенной богатой семье, которая была настолько тесно связана с декабристами, что крупнейший советский историк, академик Н. М. Дружинин посвятил специальное исследование этому вопросу («Семейство Чернышевых и декабристское движение», 1930 г.).

Отец Муравьевой, Григорий Иванович Чернышев, занимавший почетное положение обер-шенка при царском дворе, образованный русский барин, жизнелюбец и сибарит, был в то же время сторонником либеральных реформ, рыцарем запрещенного масонства, патриотом России, а по характеру человеком честным и добрым.

Брат Александры Григорьевны, Захар Григорьевич Чернышев, ротмистр-кавалергард, учился в знаменитой школе колонновожатых, из которой вышли многие декабристы, и оказался замешанным в делах Тайного общества. Двоюродный брат Чернышевых – Федор Федорович Вадковский – среди декабристов играл видную роль и пользовался особым доверием Пестеля.