Текст книги "Отчизны внемлем призыванье..."

Автор книги: Нина Рабкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

«Это самый благодарный предмет для искусства»

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье…

А. С. Пушкин

Если писателей принято называть «властителями дум» народа, то участников восстания 14 декабря 1825 года можно считать властителями дум современной им литературы.

Богатая великими именами, российская изящная словесность прошлого столетия оказалась глубоко задетой декабристскими сюжетами, типами, мировоззрением, политическими и гражданскими идеалами восставших. Она спорила с декабристами и восторгалась ими, сочувствовала узникам Сибири и боготворила их. Литература способствовала формированию отношения к декабризму как общественному явлению и она же оценивала и рассматривала вернувшихся из сибирских снегов после 30 лет отчуждения пристрастным взглядом потомков-преемников и потомков-противников.

Среди первых революционеров были свои барды: Кондратий Рылеев, Александр Грибоедов, Вильгельм Кюхельбекер, Александр Бестужев-Марлинский. Певцом декабристов стал Пушкин. Его поэзия послужила созданию и выражению идеологии деятелей 14 декабря, в ней воплощены героизм и трагедийность их революционного выступления.

Важное место декабристская тема заняла в творчестве Л. Н. Толстого и Н. А. Некрасова; движение декабристов сыграло значительную роль в публицистике, дневниках и письмах Ф. М. Достоевского.

За этими именами стоят еще Лермонтов и Тютчев, Тургенев и Гончаров, Плещеев и Полонский, Всеволод Соловьев, П. П. Гнедич, П. П. Боборыкин, Г. П. Данилевский и А. Ф. Писемский. Все они писали о восстании 14 декабря, о деятелях 1825 года.

Декабристы оказали влияние не только на отечественных художников слова. Дюма-отец и Альфред де Виньи – два французских беллетриста, два современника героев, откликнувшиеся на этот волнующий историко-политический сюжет. Как упоминалось ранее в очерке об Александре Муравьеве, Дюма сделал мятежного красавца кавалергарда Ивана Анненкова, отправленного на каторгу в сибирские рудники, и юную француженку Полину Гебль главными действующими лицами своего сентиментального повествования. Что же касается крупного представителя французского романтизма Альфреда де Виньи, то его поэма «Ванда» была навеяна подвигом жен декабристов.

Прототипом ее героинь оказались княгиня Е. И. Трубецкая и княгиня М. Н. Волконская. В уста Ванды французский поэт вложил знаменательную реплику: «Если тот, кого я люблю, умер перед лицом закона, то свет с его пышностью, тщеславием и мишурою не существует для меня более»[367]367
  В. А. Михайлов. Отголоски декабристского движения во французской литературе. М., «Звезда», 1911, стр. 22.


[Закрыть].

Поэма вошла в литературное обращение вскоре после амнистии узникам Сибири.

Итак, декабристская тема захватила художественную литературу. Но отношение общества к декабризму оценивается все-таки не количеством беллетристов, о нем писавших, а произведениями тех, кто определял лицо русской литературы прошлого века и влиял на политические настроения широкой читающей публики.

* * *

Вскоре после возвращения из Сибири «государственных преступников» выходит в свет поэма Некрасова «Несчастные». Поэт обращает взор к декабристам-старикам:

 
И есть, и были в стары годы
Друзья народа и свободы,
А посреди могил немых
Найдутся громкие могилы.
 

В 1870 году Некрасов пишет поэму «Дедушка» о возвратившемся каторжнике. Биографы поэта – В. Е. Евгеньев-Максимов, Корней Чуковский, Л. А. Розанова – ее героем называют князя Сергея Григорьевича Волконского. О политическом, общественном пафосе поэмы лучше всего сказал сам Некрасов в одном из своих писем: «Этот дед… является одним из действительных деятелей и притом выведен не раскаявшимся, т. е. таким же, как был»[368]368
  Н. А. Некрасов. Соч. М., ГИХЛ, 1949, т. 3, стр. 578.


[Закрыть].

Литературный обозреватель «Санкт-Петербургских ведомостей» Виктор Буренин вынужден был, отзываясь о поэме, признать: «Образ Дедушки в стихотворении задуман очень удачно и крайне симпатичен в своей простоте… Теплота чувства, простота и выразительность так хороши, что напоминают лучшие строфы поэта»[369]369
  «Санкт-Петербургские ведомости», 1870, 8 октября, стр. 2.


[Закрыть]. Убежденный же поклонник и сторонник поэзии Некрасова А. М. Скабичевский, выступая с критической статьей на страницах журнала «Отечественные записки», писал о «декабристских» поэмах Некрасова: «Предмет их оказался столь близким и дорогим душе художника, что всецело завладел им, возбудив его творчество до высшего напряжения»[370]370
  «Отечественные записки», 1877, № 3, раздел «Современное обозрение», стр. 9.


[Закрыть].

Некрасов знал декабристов, видимо, по рассказам Белинского, связанного с некоторыми из них, читал в 70-е годы все, выходящее из-под их пера. В его личной библиотеке найден сборник «19 век», заключавший многие декабристские материалы; найдены сочинения и переписка К. Ф. Рылеева, изданные в том же году дочерью поэта. Тогда же Некрасов познакомился письменно с декабристом А. Е. Розеном, с большим вниманием прочитал «Записки» последнего и послал ему в дар через М. И. Семевского сборник своих стихотворений. Поэт предложил Розену напечатать отрывок из его мемуаров в журнале «Отечественные записки».

Из письма за 27 ноября 1879 года известного историка общественной мысли А. Н. Пыпина, двоюродного брата Чернышевского, мы узнаем также о личном знакомстве Некрасова с декабристом М. А. Назимовым, бывавшим на квартире поэта. В архиве Некрасова найдены заметки о декабристе В. А. Бечаснове. Все это – из уже исследованного, опубликованного специалистами.

Но вот, идя по следу декабристов, возвратившихся после амнистии из Сибири, мы вдруг неожиданно обнаружили новый документ: два письма Розена – автора мемуаров – к самому поэту. Они подтверждают личные встречи Некрасова с декабристами, свидетельствуют о большом почтении, с которым относился дворянский революционер Розен к певцу нового революционного поколения. В письмах содержится подробный рассказ о мытарствах, кои претерпел мемуарист, пытаясь напечатать свои воспоминания, там же благодарность за внимание к его выстраданному многолетнему труду.

«Милостивый государь Николай Алексеевич! – писал 28 мая 1875 года Розен Некрасову. – Товарищ мой, Михаил Александрович Назимов, сообщил мне Ваше предложение относительно напечатания моих записок Декабриста в Ваших „Отечественных записках“ отдельными главами, а потом отдельною книгою, на что охотно соглашаюсь…

Желаю, чтобы новое издание было напечатано в России (записки Розена первым изданием вышли в Лейпциге в 1870 г. – Н. Р.); желаю, чтобы уважаемый Николай Алексеевич принял на себя редакцию по Вашему уменью и по Вашей прозорливости. Даю Вам право выбирать и забраковать все, что хотите…»[371]371
  РО ГБЛ, ф. М. 5765, картон 60, ед. хр. 1.


[Закрыть]

В другом письме, относящемся к тому же году и написанном вскоре после первого, Розен в связи с просьбой Некрасова сообщить сведении о коменданте Читинского острога С. Р. Лепарском выражал готовность помочь поэту: «Просил двух дочерей его (Лепарского. – Н. Р.), если что осталось письменного и занимательного, то доставить мне по почте, а я их Вам перешлю»[372]372
  Там же, ед. хр. 2.


[Закрыть].

В 1872 году Некрасов начинает работу над своим знаменитым циклом «Русские женщины». 70-е годы, как известно, время расцвета революционного народничества, и поэт обращается к прошлому, чтобы соотнести его с героикой и самоотверженностью современной ему политической борьбы.

В рукописи поэма называлась «Декабристки». Подлинную рукопись обнаружил в 1921 году исследователь творчества поэта Евгеньев – Максимов.

Первая ее часть – «Княгиня Трубецкая» – опубликована в журнале Некрасова в начале 1872 года. Вторая часть, имевшая исключительно шумный успех, – «Княгиня Волконская» – в начале 1873 года. Некрасов думал продолжать работу; он хотел назвать третью часть «Странницы», а главной героиней всего произведения видел Александру Григорьевну Муравьеву-Чернышеву. Но те две части, которые были напечатаны, вызвали сильнейшее негодование сановников, придворных кругов, цензуры. И хотя перед публикацией поэт сам произвел тщательную автоцензуру, аристократы и борзописцы катковско-буренинского толка пытались дружно опорочить эти шедевры политической лирики.

Сам Некрасов в феврале 1873 года писал брату Федору Алексеевичу: «Моя поэма „Княгиня Волконская“, которую я написал летом в Карабихе, имеет такой успех, какого не имело ни одно из моих прежних писаний… Литературные шавки меня щиплют, а публика читает и раскупает»[373]373
  Н. А. Некрасов. Соч. М., ГИХЛ, 1949, т. 3, стр. 588.


[Закрыть].

Поклонники некрасовской «музы мести и печали» провозглашали: «Если на самое событие можно смотреть с разных точек зрения, то нельзя не согласиться, что самоотверженность, выказанная ими, останется навсегда свидетельством великих душевных сил, присущих русской женщине, и есть прямое достояние поэзии»[374]374
  Там же, стр. 582.


[Закрыть]. В другом отзыве говорилось: «Человек не с совершенно зачерствевшим сердцем невольно склоняет голову в знак благоговения, и слезы душат его при чтении сцены первого свидания жены с каторжником мужем. В этих дивных, исполненных глубокой жизненной правды звуках так и вылилась вся душа поэта скорби и страданий… Искреннее глубокое спасибо говорим мы Некрасову от имени читающей публики за его прекрасную поэму»[375]375
  Н. А. Некрасов. Историко-литературный сборник. Сост. В. Покровский. М. 1915, стр 412.


[Закрыть].

Правда, среди доброжелателей Некрасова были и такие, которые, высоко оценивая это произведение, упрекали поэта за недостаток историзма, модернизацию. К числу подобных критиков относился один из первых биографов Пушкина, весьма уважаемый литературовед П. В. Анненков. 20 марта 1873 года из Висбадена он обратился к Некрасову с письмом следующего содержания: «Вы благоговеете перед ними и перед высокостью их подвига и это хорошо, справедливо и честно, но… для наших великих женщин 1825 года каторга была апофеозой. Не мешало бы намекнуть на этот особенный оттенок в их доблести и самоотвержении. Была бы тогда и психическая и историческая истина вместе с поэтической, которая теперь одна на первом плане»[376]376
  «Красная нива», 1928, № 1, стр. 9.


[Закрыть].

Современник декабристов старик П. И. Капнист в личном письме к Некрасову писал: «Чудная вещь! Высокая поэзия и высокий подвиг современного русского поэта… Читая эту пьесу, я и жена моя не могли удержать слез и вместе испытали чувство истинного наслаждения прекрасным произведением беспристрастного художника»[377]377
  Там же, стр. 8.


[Закрыть].

Виктор Буренин и В. Г. Авсеенко, сотрудник «Русского вестника», пытались в своих заметках опорочить и произведение, и самого поэта, и его героев.

Буренин заявлял: «Мы до крайности поражены крохотностью и ветхостью этой идеи и этой морали. Действительно, Некрасов желает только сказать, что декабрист князь Трубецкой был человек образованный и развитой, что жена его, решившая следовать за ним в Сибирь, поступила великодушно и что положение их обоих было тяжелое. Против этого трудно спорить, но еще труднее не усомниться, чтобы во всем этом было что-то новое и глубокое»[378]378
  Н. А. Некрасов. Историко-литературный сборник. М., 1915, стр. 331.


[Закрыть].

Если Буренин тонко и хитро плел литературную интригу, то Авсеенко наступал с прямолинейной бесцеремонностью: «Но такова вялость нынешней музы Некрасова, что, несмотря на богатые темы, на драматическое содержание факта, поэма его не производит никакого впечатления… Факт остается сам по себе, не сливаясь с поэзией Некрасова, а все, что, помимо этого факта, принадлежит самому поэту, выходит до крайности деревянно, неряшливо и антипоэтично»[379]379
  Там же, стр. 413.


[Закрыть].

В защиту Некрасова от этой критики можно привести тоже критику, но раздавшуюся в адрес поэта много лет спустя, в 1903 году. И раздалась она совсем не из революционного лагеря. Довольно популярный в начале XX века литератор А. В. Амфитеатров, вспоминая о судьбе «Русских женщин», заметил: «Некрасовским „Русским женщинам“ скоро уже 40 лет. Они пережили и реакционную критику восьмидесятников, и эстетическую проверку 90-х годов… „Русские женщины“ живут, не потеряв после придирок даже десятой доли своего обаяния, и будут жить, и еще внуки наши прочтут их с холодом восторга… Гражданская „красота жеста“ в подвиге Волконской пережила на веки самое Волконскую»[380]380
  А. В. Амфитеатров. Литературный альбом. Спб., «Общественная польза», 1907, стр. 304–305.


[Закрыть].

Впрочем, Амфитеатров не был оригинален. Его за много лет до этого, предчувствуя будущий интерес к декабристам, предупредил И. А. Гончаров. Этот большой художник не отличался избытком гражданской смелости, но и он в 5-й части романа «Обрыв» не удержался, чтобы не помянуть добрым словом, хотя и в несколько неопределенной манере, героев и героинь прошлого: «С такою же силою скорби шли в заточение за нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул и унесшие с собой силу женской души»[381]381
  Цит. по кн.: Н А. Некрасов. Соч. М, ГИХЛ, 1949, т. 3, стр. 591.


[Закрыть].

Когда Некрасов напомнил Гончарову об этой патетической фразе, Иван Александрович со свойственной ему осторожностью, но и со столь же свойственной глубокой мудростью в письме 1873 года заметил поэту: «Намек в нескольких строках моей книги на этих героинь – такая ничтожная капля, что, ради бога, и не упоминайте о ней. Я привел его только, как доказательство того, что судьба этих женщин сильно действует на воображение, что я вспомнил о них наряду с другими сильными историческими женщинами, а Вы избрали их судьбу и характер сюжетом для целой поэмы. Впоследствии другие будут, вероятно, из них делать статуи, драмы и т. д. Это самый благодарный предмет для искусства, а теперь, пока близко, нужно, к сожалению, соблюдать осторожность»[382]382
  «Красная новь», 1928, № 1, стр. 189–190.


[Закрыть].

Отзывы на «Русских женщин» Некрасова появились не только в отечественной, но и в иностранной печати. Французский критик и писатель, виконт Мельхиор де Вогюэ, много сделавший для ознакомления французского читателя с произведениями Тургенева, Достоевского, Толстого, о поэме Некрасова писал: «Когда Некрасов с любовью описывает двух мучениц, когда он им придает черты самые трогательные, его цель слишком явная; он нас трогает по отношению к ним для того только, чтобы лучше служить своей политической ненависти; вся поэзия, которою он их окружает, обращается в оружие против императора Николая. Возбужденный этим чувством, писатель употребил все приемы своего искусства; с восторгом будут читаться эти трогательные повести, вторая в особенности: тяжкое путешествие княгини Волконской, ее спуск в подземные шахты, ее встреча с мужем – все это незабываемые картины»[383]383
  М. Н. Волконская. Записки. Спб., изд. М. С. Волконского, 1904, стр. XIX.


[Закрыть].

Правильно показывая политическую заостренность поэм Некрасова, их гражданственность, Вогюэ, однако, отказывал им в реалистичности, в исторической истине. А между тем, как выясняется из документов, Некрасов с исключительным уважением относился к истории и остался скрупулезно верен источникам: «Запискам» Розена, документам, которыми располагал М. И. Семевский, тогда еще неизвестным публике рукописным «Запискам» М. Н. Волконской. И если Вогюэ и другие критики считали политические настроения княгини Волконской «собственным изобретением господина Некрасова», то для опровержения этого могут послужить сами ее мемуары.

«Если даже смотреть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, все же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое»[384]384
  М. Н. Волконская. Записки. Спб., изд. М. С. Волконского, 1904, стр. 46.


[Закрыть].

Вот эти-то воспоминания и являлись историческим источником для Некрасова, а живым источником сведений о декабристах на каторге был сын Марии Николаевны князь Михаил Сергеевич Волконский, крупный петербургский чиновник.

Сам Михаил Сергеевич вспоминал уже в начале нынешнего века, готовя к печати книгу матери, что был знаком с Некрасовым близко и долго, что их сблизили любовь к поэзии и любовь к охоте, что еще в 1864 году, когда был жив его отец, декабрист Волконский, Некрасов прислал последнему поэму «Мороз, Красный нос», которую Михаил Сергеевич думал доставить отцу в Италию, будучи уверен, что поэма ему понравится.

Некрасов оказался первым человеком, которому сын Марии Николаевны решился прочесть ее мемуары. В то время существование этого документа княгини, написанного на французском языке и обращенного к единственному сыну, составляло семейную тайну Волконских.

Поэт был приглашен в 1872 году в петербургский дом князя, и за три вечера Михаил Волконский сам перевел и прочитал ему «Записки». Позднее он рассказывал: «Вспоминаю, как при этом Николай Алексеевич по нескольку раз в вечер вскакивал и со словами „Довольно, не могу“ бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал как ребенок»[385]385
  Н. А. Некрасов. Соч. М, ГИХЛ, 1949, т. 3, стр. 587.


[Закрыть].

Однако когда в начале лета того же года Некрасов, приступая к работе над второй частью поэмы, попытался попросить у сына декабриста самую рукопись на некоторое время, то получил категорический отказ. Переписка Некрасова с Волконским сохранилась и была опубликована частями в разное время Евгеньевым-Максимовым. 9 июля 1872 года Некрасов писал князю: «…Вы сами подали мне мысль, что я хотя местами мог бы воспользоваться тоном и манерою записок Марии Николаевны Волконской… Да, это было бы хорошо, в записках есть столько безыскусственной прелести, что ничего подобного не придумаешь… есть русская пословица: кормили до усов, кормите до бороды. Дайте мне, князь, эти записки на два месяца до моего отъезда, и Вы не можете себе представить, какое великое одолжение Вы мне окажете. Я теперь весь поглощен мыслью о моей поэме… Даю Вам право огласить меня бесчестным человеком, если у кого-нибудь появится от меня хоть страница этих записок; да и у себя не оставлю списка. Если умру ранее осени, записки возвратит Вам моя сестра»[386]386
  «Красная новь», 1928, № 1, стр. 212.


[Закрыть].

Но князь был неумолим. Он не хотел отдавать подлинный документ в чужие руки даже на время. Уже на следующий день он отвечал поэту: «Уважаемый Николай Алексеевич, к моему крайнему сожалению, не могу исполнить Вашего желания. Записки моей матери, набросанные для меня одного, никогда не покидали меня: это самое дорогое мое наследство ее. Даже моей сестре, просившей их на короткое время, я должен был отказать. Теперь я беру их с собой, чтобы прочесть сестре, которая их не знает и будет у меня в деревне. Не сетуйте на меня: Вы первый и единственный человек, которому я решился прочесть их. Между тем как они у меня уже более 12 лет»[387]387
  В. Е. Евгеньев-Максимов. Некрасов, как человек, журналист и поэт. М., 1928, стр. 326.


[Закрыть].

М. И. Волконская. 1830-е гг. С акварели Н. А. Бестужева.

Е. И. Трубецкая. С портрета неизвестного художника.

С. Г. Волконский. Фото 1860-х гг. С автографом.

Когда же поэма Некрасова была опубликована и сын Волконских прочитал ее, он прислал поэту из Флоренции еще одно письмо. Оно датировано 14/26 марта 1873 года.

«Поэму Вашу я прочел несколько раз сам, потом прочел ее своим, в том числе моей сестре, проводящей здесь со мной зиму. Поэма произвела самое лучшее впечатление; как сестра, так и я по нашему родству с предметом поэмы ничего не можем сказать против нее, а все в ее пользу. Читал я ее также князю Александру Никитичу – сыну княгини Зинаиды (Александр Никитич Волконский – сын Никиты Григорьевича Волконского и З. А. Волконской, урожденной княгини Белосельской-Белозерской. – Н. Р.) – и он со своей стороны остался очень доволен Вашим произведением и тем, что касается его матери… Прочел я также нападки газет, в том числе „Санкт-Петербургских ведомостей“ устами вежливого господина и „Русского мира“. Конечно, я не их мнения и моего взгляда они не поколебали»[388]388
  «Красная нива», 1928, № 1, стр. 8.


[Закрыть].

В числе противников Некрасова оказались не только журналисты, но и родственники Волконской, и петербургские чванливые аристократы, которые весь стихотворный рассказ Марии Николаевны о путешествии в Сибирь сочли «выдумкой господина Некрасова». Сестра Марии Николаевны, Софья Раевская, даже заготовила статью для газеты «Голос», направленную против поэта. Впрочем, как вспоминал уже внук декабристки, Сергей Михайлович Волконский, сестер Раевских всякое упоминание о них в изящной литературе несколько шокировало. Так, Екатерина Николаевна Раевская-Орлова, прочитав стихи Пушкина «Как я завидовал волнам» по поводу прогулки на берегу моря юных сестер с поэтом, гордо заявила: «Вовсе мы не так были воспитаны, чтобы с молодыми людьми бегать по берегу моря и себе ботинки мочить»[389]389
  С. М. Волконский. О декабристах. Пг., «Начала», 1922, стр. 28.


[Закрыть].

Третья часть поэмы «Русские женщины» не была даже начата, Некрасов лишь успел набросать план, по которому видно, что он хотел писать об Александре Григорьевне Муравьевой как об исключительной личности. В письме к А. Н. Островскому, размышляя о жанровых особенностях третьей части, поэт свидетельствовал: «Следующая вещь из этого мира у меня укладывается… в драму»[390]390
  Ученые записки Ивановского пед. института. Иваново, 1962, т. 29, стр. 97.


[Закрыть]. И хотя идея поэмы чрезвычайно увлекала художника, хотя в судьбе декабристок, в их гражданской смелости, в их героизме Николай Алексеевич видел перекличку с судьбой семидесятниц, народниц, он вынужден был отказаться от продолжения дальнейшей работы. Нам не нужно доискиваться причин – он сам указал их в письме к П. В. Анненкову: 1) «цензурное пугало», 2) «крайняя неподатливость русских аристократов на сообщение фактов хотя бы и для такой цели, как моя, т. е. для прославления»[391]391
  В. Е. Евгеньев-Максимов. Некрасов, как человек, журналист и поэт. М., 1928, стр. 335.


[Закрыть].

Но и то, что создал Некрасов о декабристах и декабристках, представляет несколько прекрасных жемчужин в истории русской литературы.

* * *

Льва Николаевича Толстого, по возрасту сына декабристов, тема о деятелях 1825 года преследовала всю сознательную творческую жизнь. Он то уходил от нее, то возвращался к ней вновь. Толстой оставил несколько глав недописанного романа, конспекты, многочисленные варианты начал, планы, записные книжки, копии, снятые с документов декабристской эпохи. Первая ступень интереса – 1856–1863 годы, вторая – конец 1870 – начало 1880-х годов, и в начале 1900-х годов Толстой снова и снова возвращается к оценке 14 декабря и личностей его героев.

У Толстого было много личных знакомств в декабристской среде. Так, еще мальчиком он хорошо знал семью Колошиных, и Сонечка Валахина – героиня «Детства, отрочества, юности» – это Сонечка Колошина.

В 1853 году Толстой на Кавказе близко познакомился с Н. С. Кашкиным – петрашевцем, сыном декабриста.

Однако мысль о романе из жизни первых революционеров родилась у писателя лишь в 1856 году. Среди амнистированных были люди круга графа Толстого и даже родственники его. К таковым принадлежал и князь Сергей Григорьевич Волконский.

28-летний Лев Николаевич признавался в частном письме: «Я начал писать повесть с известным направлением, героем которой должен был быть декабрист, возвращенный с семейством в Россию»[392]392
  Ученые записки Ивановского пед. института. Иваново, 1962, т. 29, стр. 14.


[Закрыть].

В 1856–1857 годах, бывая на московских балах и светских приемах, Толстой восхищался красотой, грацией, тактом Нелли Молчановой – дочери Волконского.

В 1857 году писатель встретился с Н. И. Тургеневым, С. Г. Волконским, М. И. Пущиным – братом друга Пушкина. Последний рассказывал о знакомстве с великим поэтом и о своем брате Иване. Толстому Пущин и его жена Мария Яковлевна казались удивительно симпатичными. В своем дневнике он награждает их трогательными эпитетами, а в письме к тетке Т. А. Ергольской от 17 мая 1857 года сообщает: «Пущин – старик 56 лет, бывший разжалованный за 14 число, служивший солдатом На Кавказе; самый откровенный, добрый и всегда одинаково веселый и молодой сердцем человек в мире и притом высокой христианин»[393]393
  Ученые записки Ивановского пед. института. Иваново, 1962 т. 29, стр. 19.


[Закрыть].

Несколько позднее Лев Николаевич познакомился с сестрой князя С. П. Трубецкого Е. П. Подчасской. Она произвела на него «весьма положительное и сильное впечатление; крупная, изящная и нежная натура»[394]394
  Там же, стр. 21.


[Закрыть].

Все эти знакомства происходили во время пребывания писателя за границей. Оттуда же он привез несколько книг «Полярной звезды», издаваемой Герценом, где обильно печатались декабристские материалы. 26 марта 1861 года Толстой писал Герцену в Лондон: «Кроме общего интереса, Вы не можете себе представить, как мне интересны все сведения о декабристах в „Полярной звезде“. Я затеял месяца четыре тому назад роман, героем которого должен быть возвращенный декабрист. Я хотел поговорить с Вами об этом, да так и не успел»[395]395
  Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. М., ГИХЛ, 1949, т. 60, стр. 374.


[Закрыть].

Ивану Сергеевичу Тургеневу Толстой не только рассказал о задуманном романе, но и читал в начале 1861 года его первые главы. Этот приступ к теме ограничился написанием трех глав, и исследователи творчества Толстого утверждали, что прототипом его героя Петра Ивановича Лабазова был князь Волконский, а его жены – княгиня Волконская. Раздавались и другие голоса: главный герой – это лишь отчасти С. Г Волконский, более же М. И. Пущин, а его жена – это и М. Н. Раевская-Волконская, и М. Я. Пущина, и А. Г. Муравьева-Чернышева.

Толстой романа о декабристах так и не написал и от него ушел в прошлое своего героя, в «Войну и мир». Беллетрист П. А. Сергеенко, побывавший впервые в Ясной Поляне в 1892 году, рассказывал в книге о Толстом: «Впоследствии я узнал, что „Войну и мир“ он написал как бы случайно, в виде вступления к Декабристам. Происходило это таким образом. Задумавши писать Декабристов, он начал изучать эпоху, предшествовавшую их деятельности, и ради этого даже познакомился с знаменитым Ермоловым и даже был у него»[396]396
  П. Сергеенко. Как живет и работает граф Л. И. Толстой. М., тип. – лит. Кушнерева, 1898, стр. 112.


[Закрыть].

Как бы там ни было, всемирная литература одним из лучших своих созданий обязана тем же декабристам.

В конце 1877 года прославленный автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» снова вернулся к старому, не дававшему ему душевного покоя сюжету. Со времени восстания прошло немногим более 50 лет, но некоторые из его деятелей еще оставались живы.

Старший сын писателя, Сергей Львович Толстой, свидетельствовал в своих мемуарах «Очерки былого»: «Этот срок он (Лев Толстой. – Н. Р.) считал достаточным для того, чтобы относиться к тому времени как к истории, и не слишком отдаленным сроком, чтобы утратилась свежесть воспоминаний о нем»[397]397
  С. Л. Толстой. Очерки былого. Тула, Приокское кн. изд-во, 1968, стр. 60.


[Закрыть].

О личных контактах писателя с декабристами П. Н. Свистуновым и М. И. Муравьевым-Апостолом мы уже говорили на страницах биографических очерков, посвященных этим деятелям. Но источниковедческие поиски и знакомства Толстого названными людьми не ограничились.

Толстой некогда говаривал: «Когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности»[398]398
  Ученые записки Ивановского пед. института. Иваново 1962, т. 29, стр. 95.


[Закрыть]. А для того чтобы оказаться ей верным, следовало эту действительность не только почувствовать, но в совершенстве изучить. Он достает через М. И. Семевского, П. И. Бартенева, Н. Н. Страхова, А. А. Толстую все возможные декабристские документы, едет в Петропавловскую крепость, осматривает бастионы, кронверк, казематы, расспрашивает коменданта. В Москве Толстой знакомится с дочерью Никиты Михайловича Муравьева – автора «Конституции», одного из известнейших деятелей Северного общества, тщательно изучает фамильный музей Софьи Никитичны Муравьевой-Бибиковой. В Туле писатель встречается, как мы помним, с дочерью Рылеева Анастасией Кондратьевной Рылеевой-Пущиной, слушает ее рассказы.

1 марта 1878 года жена писателя отмечает в дневнике: «Л. Н…. весь поглощен историей декабристов, читает привезенную из Москвы целую груду книг и иногда до слез тронут чтением этих записок»[399]399
  Н. А. Рабкина. История ненаписанного романа. – «Нива» 1965, № 12, стр. 85.


[Закрыть].

Через три дня Софья Андреевна Толстая обращается с письмом к сестре Т. А. Кузьминской: «Левочка последнее время очень много читал и занимался изучением эпохи царствования Николая Павловича и историей бунта 14 декабря 1825 года. Он даже ездил в Москву знакомиться с декабристами-стариками, бывшими в ссылке и возвратившимися оттуда. Он хочет писать роман из этого времени и принимается за это так же, как в старые годы за „Войну и мир“»[400]400
  Там же.


[Закрыть].

Как нам удалось установить из находящегося в архиве Государственного Исторического музея письма М. И. Муравьева-Апостола от 6 марта 1878 года к А. П. Сазанович, Толстой познакомился с декабристами-москвичами через В. А. Казадаева. «Граф Лев Николаевич Толстой, – писал Муравьев-Апостол, – автор романов „Война и мир“ и „Анна Каренина“ – с последним своим приездом в Москву, он проживает в имении своем в Орловской губернии, навестил меня два раза. В. А. Казадаев его познакомил с Петром Николаевичем (Свистуновым. – Н. Р.)»[401]401
  ОПИ ГИМ, ф. 249, ед. хр. 2.


[Закрыть].

Владимир Александрович Казадаев, согласно азбучному указателю имен русских деятелей для «Русского биографического словаря», изданному в 1887 году, оказался сыном сенатора, писателя и переводчика, 4-го класса камергером и бывшим курским гражданским губернатором. Дальнейшие поиски следов Казадаева привели к установлению факта, что он в 1840-х годах был почт-директором Восточной Сибири, принадлежал к числу заказчиков акварелей Николая Бестужева и переписывался с В. К. Кюхельбекером. Письма последнего к Казадаеву находятся в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея.

Таким образом, этот человек познакомил Толстого с декабристами в 1878 году и, кроме того, мог сам о них, о пребывании в Сибири порассказать писателю «много интересного».

Однако и на сей раз работы Толстого закончились на стадии, далекой от завершения. Духовный кризис писателя, вопросы общественной морали, выступление против официальной церкви увели его от «Декабристов». Но лично знавший Толстого и даже помогавший ему в сборе документов М. И. Муравьев-Апостол указывал и на другие основания невозможности написать роман. И его рассуждения не были лишены глубокого смысла. В беседе с внуком декабриста Якушкина – В. Е. Якушкиным Муравьев-Апостол скептически заявил: «Для того чтобы понять наше время, понять наши стремления, необходимо вникнуть в истинное положение тогдашней России; чтобы представить в истинном свете общественное движение того времени, нужно в точности изобразить все страшные бедствия, которые тяготели тогда над русским народом; наше движение нельзя понять, нельзя объяснить вне связи с этими бедствиями, которые его и вызвали; а изобразить вполне эти бедствия графу Л. Н. Толстому будет нельзя, не позволят, если бы он даже и захотел. Я ему говорил это»[402]402
  Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. М., ГИХЛ, 1936, т. 17, стр. 476.


[Закрыть].

Как мы уже знаем из писем Толстого к Свистунову, писатель продолжал поддерживать добрые личные отношения с деятелями 1825 года. Он помог напечатать воспоминания декабристу А. П. Беляеву, посещал Д. И. Завалишина и хотел также опубликовать мемуары последнего. Сошлемся на тот же Отдел рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина, где частью хранится переписка Завалишина. 7 сентября 1885 года Завалишин сообщает редактору-издателю газеты «Московские ведомости» С. А. Петровскому о приезде к нему графа Льва Николаевича Толстого и о его предложении «напечатать мои Записки без всяких с моей стороны хлопот и расходов»[403]403
  РО ГБЛ, ф. 224, картон 1, ед. хр. 54.


[Закрыть].

Декабристы так и не оставили Толстого в покое, он продолжал удивляться им, думать о них, говорить. Прочитав документы о Батенькове, Лев Николаевич рассказывал в кругу близких: «Будучи посажен в тюрьму, он, Батеньков, громко расхохотался и сказал: „Вы запираете меня за мои идеи. Но ведь идеи мои не здесь, а там – разгуливают на свободе“»[404]404
  П. Сергеенко. Как живет и работает граф Л. Н. Толстой. М., тип. – лит. Кушнерева, 1898, стр. 62.


[Закрыть]. Это было в 1898 году.

В 1904–1905 годах, в период назревания и взрыва первой русской революции, Толстой снова возвращается мыслями и занятиями к взволновавшей его когда-то теме. 8 мая 1904 года он пишет В. В. Стасову: «Только что окончил статью о войне и занят Николаем I и вообще деспотизмом, психологией деспотизма, которую хотелось бы художественно изобразить в связи с декабристами»[405]405
  «Нива», 1965, № 12, стр. 85.


[Закрыть].

Он вновь страстно зачитывается декабристскими материалами: записками Оболенского, Трубецкого, Якушкина, выписками из присланного Стасовым следственного дела, недоступного десятки лет. «Получил и выписки из дела декабристов, прочел с волнением и радостью и несвойственными моему возрасту замыслами. Есть ли еще такие бумаги? Если есть, пришлите, очень, очень буду благодарен»[406]406
  Там же.


[Закрыть].