Текст книги "Зодиак"

Автор книги: Нил Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

11

Появились копы. Всех мастей. Копы Блю-Киллс, полиция штата, береговая охрана. Особого значения это не имело, потому что мы уже заткнули девяносто пять дыр.

Собравшись группками на берегу, копы заспорили о юрисдикции. Пришли они к следующему: несколько патрульных штата и копов из Блю-Киллс отправились на катере береговой охраны на «Иглобрюх» (один патрульный поднялся на борт, просто чтобы показать, кто тут главный), а после катер эскортировал нас к пристани, которая, оказывается, относилась к Блю-Киллс, а не к Блю-Киллс-бич.

Поездка получилась бурная. Поднялся ветер, и большую ее часть копы Блю-Киллс на своем жалком катерке провели, перегнувшись через борт и избавляясь от пончиков. На «Иглобрюхе» я болтал с Диком из полиции штата, довольно приятным малым лет сорока. Он задал мне уйму вопросов про завод и чем он так опасен, и я попытался объяснить.

– Рак возникает, когда клетки сходят с ума и начинают размножаться не переставая. Обычно это случается потому, что генетический код в них нарушен.

– Никотином, асбестом или еще чем?

Подняв глаза, я увидел, как, прислушиваясь к разговору, к нам бочком подбирается Том Экерс.

– Ага. Никотин и асбест могут в какой-то степени изменить гены. Гены – это такие длинные молекулы. И как все прочие молекулы, они способны вступать в химические реакции с другими. И если другой молекулой будет, скажем, никотин, реакция разрушит или повредит ген. В большинстве случаев это не имеет значения. Но если тебе очень не повезет, ген изменится в нехорошую сторону…

– И у тебя будет страшный Р.

– Ага. – Я опять невольно вспомнил про Дольмечера: этот самый большой на свете канцероген сейчас, наверное, кромсает в Бостоне гены. – Дело в том, Дик, что химику достаточно взглянуть на молекулу, чтобы понять, вызовет она рак или нет. Есть некоторые химические элементы, хлор например, которые очень хорошо умеют разламывать гены. Поэтому если кто-то сбрасывает в окружающую среду вещество, в котором уйма хлора, то он не может не понимать, каков риск заболеваний раком, если, конечно, он не распоследний тупица.

– Но ты никогда не сможешь этого доказать, – бросил Том. Вид у него был довольно хмурый.

– В том смысле, в каком дело доказывают в суде, не смогу. Вот почему химическим корпорациям так многое сходит с рук. Если у человека возникает опухоль, невозможно проследить ее до того конкретного атома хлора, который взялся из молекулы, выброшенной таким-то или таким-то заводом. Улики здесь косвенные, статистические.

– Значит, такая дрянь выходит из этой трубы…

– Да, в некоторых веществах есть хлор. А еще там есть тяжелые металлы, например, кадмий, ртуть и так далее. Все знают, что они токсичны.

– Так почему «ФАООС» такое позволяет?

– Сбрасывать отходы? Нет, не позволяет.

– То есть?

– «ФАООС» ничего такого не позволяет. Это противозаконно.

– Подожди-ка, – сказал Дик. Я прямо-таки видел, как включается методичный ум полицейского, как Дик мысленно составляет отчет о произведенном аресте. – Давай начнем с конца. То, что делают эти типы, противозаконно?

– Вот именно.

– Тогда почему мы арестовываем вас?

– Потому что так устроен мир, Дик.

– Знаешь, тут многие… – он подался вперед, хотя рядом с нами даже близко никого чужого не было, – … на вашей стороне. Им правда нравится, что вы делаете. Все давно знают, что завод отравляет воду. И люди от этого яда болеют. – Он придвинулся еще ближе. – Моя дочка, например. Моя семнадцатилетняя дочка. Да, кстати! У вас на паруснике есть что-нибудь?

– Ты о чем? – Я подумал, он говорит про наркотики.

– Ну постеры какие-нибудь, стикеры. Я обещал привезти что-нибудь Шерри, моей дочке.

Я повел его вниз, и мы подобрали Шерри столько больших плакатов с очаровательными морскими млекопитающими, что хватило бы оклеить всю комнату.

– А как насчет плюшевых зверюшек? У вас плюшевые зверюшки есть?

Тут глаза у него расширились, и он опустил взгляд.

– Извини, нехорошая шутка вышла.

В первое мгновение я не уловил, в чем смысл, а потом сообразил, что он вспомнил про неприятный инцидент, случившийся пару недель назад, когда наш фургон, набитый под завязку плюшевыми пингвинами, загорелся на Гарден-стейт. Люди выбрались, но фургон три часа полыхал как световая бомба. В конце концов, пластмасса это ведь застывший газолин.

– Ага, у нас сейчас нехватка.

Я раздобыл Дику кофе, и мы остались в кубрике, откуда смотрели, как приближается Блю-Киллс и как копы на катере береговой охраны пачкают воду всеми красками «техниколор».

– Вы надолго в Джерси? – спросил он.

– На пару дней.

– Знаешь, Шерри считает, что вы просто замечательные ребята. Ей очень бы хотелось с вами познакомиться. Может, придете на обед?

Мы немного походили вокруг да около (не приведи бог, завести роман с несовершеннолетней дочкой джерсийского полицейского), а потом Дик и его друзья повинтили нас и повезли в участок.

Каждому разрешили один телефонный звонок. Я свой использовал, чтобы заказать пиццу. Мы уже известили головной офис «ЭООС» в Вашингтоне, и оттуда отрядили Эбигейл, нашего самого агрессивного юриста нападения. Она уже вылетела – вероятно, на бронированном вертолете с пушками.

К тому времени, когда нас сфотографировали и взяли у нас отпечатки пальцев, а мы обменялись визитками с новыми сокамерниками, было уже восемь вечера, и мне хотелось одного – спать. Но тут явилась Эбигейл и нас вытащила.

– Идиотский арест, липа чистой воды, – объяснила она, посасывая сигарету и агрессивно массируя алюминиевый кейс. – Вы подлежите юрисдикции береговой охраны, потому что все происходило в открытом море. Вы работали за пределами городка Блю-Киллс-бич. Поэтому ваш арест сплошная подтасовка. Да и обвинения скорее всего снимут.

– А обвиняют нас в…

– В саботаже трубы, сбрасывающей опасные отходы.

Я уставился на нее во все глаза.

– Ей-богу. В Нью-Джерси это в самом деле преступление. Я не выдумываю.

– Как по-твоему, почему снимут обвинения?

– Потому что иначе компании придется явиться в суд и под присягой показать, что они сбрасывают токсичные вещества. А так они ведь неопасные, верно?

Добравшись до «омни», я некоторое время просто лежал, откинув сиденье, дремал и ждал, когда из тюрьмы для девочек выпустят Дебби. Зазвонил телефон.

– «ЭООС»? – спросил старческий голос.

– Да.

– Я хочу поговорить с С.Т.

– Слушаю.

Большего и не потребовалось. Старика понесло. Он говорил минут пятнадцать, даже не останавливался проверить, слушаю ли я. История вышла не слишком связная, но суть я уловил. Он тридцать два года отработал на здешнем химзаводе или другом подобном. Копил деньги, чтобы, когда выйдет на пенсию, они с женой смогли купить дом на колесах «эйрстрим» и разъезжать по стране. Он все говорил и говорил про этот «эйрстрим». Я узнал и о том, в какие цвета что покрашено, и о том, из какого металла столешницы на кухне, и какой мощности нужен насос, чтобы спускать воду в туалете. К тому времени, когда он закончил, я мог бы с завязанными глазами провести в этом трейлере проводку.

А теперь у него какой-то там рак печени.

– Печеночная ангиокацинома, – пробормотал я.

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросил он. Я оставил его гадать.

Его врач сказал, что это редкое заболевание, но в Блю-Киллс и окрестностях оно встречается довольно часто. Старик знал еще трех человек, кто от него умер. Все работали там же, где и он.

– Поэтому я подумал, может, вам будет интересно, – сказал он, когда наконец был готов нанести завершающий удар, – что эти сволочи тридцать лет сливают растворители в канаву позади завода. Они и сейчас каждый день это делают. Теперь старшие смен стараются, чтобы рабочие ничего не узнали. Я уверен, они до смерти боятся, что кто-нибудь вроде вас пронюхает.

Справа от «омни» материализовался тип в костюме. Заметив его, я словно очнулся ото сна. На мгновение я счел его наемным убийцей, решил, что сейчас умру. Но он прижал к стеклу визитку. Это был не убийца, и не частный детектив, и не пиарщик. Это был помощник прокурора какого-то штата между Мэном и обеими Каролинами. Фамилия у него не обязательно была Коэн, но именно так я его про себя обозвал.

Перегнувшись, я открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Потом попытался придумать, как свернуть телефонный разговор. Что можно сказать в такой ситуации? Старик – на полпути на тот свет, а я – двадцатидевятилетний парень, который любит смотреть мультики и гонять мяч. Он хотел Справедливости, а я – пива.

Но помощник прокурора оказался вежливым. Он стоял у дверцы, пока я не закончил говорить. Старик дал мне подробные указания, как найти ту канаву. Потребуется среди ночи проникнуть на территорию завода, проскользнуть вот тут-то и вот там-то мимо охранников, пройти сто ярдов в том-то и том-то направлении и бурить. Буровой аппарат и пробоотборник нам придется тащить на себе.

Все это было малость противозаконнее того, что мы обычно делаем. А кроме того, канава была не такой уж большой тайной. Опасные сведения уже просочились в СМИ. Врачи обратили внимание на поветрие родовых травм и рака необычных форм. На карте появились красные точки, каплями разбрызгиваясь от канавы, как кровь от пули. Через пару месяцев будет подан первый иск. О самой канаве будут трубить еще лет десять. Есть неплохой шанс, что она разорит корпорацию.

– Я только надеюсь, что вы сможете это использовать, потому что хочу, чтобы эти гады разорились и сдохли. – И так далее и тому подобное, ругательства становились все грязнее и путанее – пока я не повесил трубку.

Когда я разговариваю с человеком, больным раком, мне никогда не кажется, что затыкание труб себя оправдывает, что я делаю все как надо. Нет, я почему-то всегда чувствую себя смутно виноватым. Если бы такие, как я, просто держали язык за зубами, такие, как он, даже не заподозрили бы, что у них рак. Они списали бы все на волю Божию или на игру случая. Они не умерли бы, преисполнясь злобы.

Промышленность создала странный мир. Словно бы в синий неиспорченный океан открывалась бурлящая токсичная гавань. Большинство людей в ней плавают, а я кружу на поверхности в своем «Зодиаке», крича, что у них большие проблемы. В глубине души я хочу лишь что-то изменить. Но не уверен, удалось ли пока.

Коэн постучал по стеклу, и я махнул ему садиться, но в остальном не пошевелился, даже не попытался поднять спинку кресла. Просто лежал и старался вспомнить все преступления, которые совершил в его штате. За последние полгода ни одного.

– Звонили домой маме?

– Не совсем. Слушайте, Коэн, наш адвокат внутри, понятно? Мне вам сказать нечего.

– Я здесь не для того, чтобы возбудить дело против вас.

Когда я повернулся к нему, он кивнул на «кадиллак», вокруг которого роились пиджаки компании.

– Я хочу возбудить дело против них.

– Вот черт. Копы четырех мастей, теперь пяти, и все арестуют разных людей. Пора заводить карточки игроков, как в бейсболе.

– Сможете доказать в суде, что такие, как они, нарушают закон?

– Я могу провести химический анализ, который это доказывает. Как и любой другой химик. Я вам не нужен.

– Что тут смешного?

– А то, что это просто невероятно! Меня только что вытащили из кутузки, а теперь…

– Вы невысокого мнения о силах правопорядка в моем штате, верно?

Деликатный вопрос.

– Скажем так, тут нарушается много законов.

Но это была лишь отговорка. Конечно, я был о них невысокого мнения. Все это я уже видел. «ЭООС» привлекает внимание к проблеме, и вдруг у копов (особенно у тех, кто на выборных постах) начинают крутиться в мозгах колесики.

– Вам, возможно, интересно будет узнать, что нашему штату надоело, что его используют как химический туалет, лишь бы жители Юты получили свою пластмассовую садовую мебель.

– Не могу поверить, что помощник генерального прокурора произнес это вслух.

– Ну, на публике я этого не повторю. Но такая проблема с имиджем нам ни к чему.

– Смахивает на «стратегию и тактику», приятель. Такое впечатление, что какой-то тип, у которого на носу перевыборы в Сенат, например, сел над повесткой дня и объявил: «Значит, так, пункт два: история с туалетом Соединенных Штатов. Коэн, наподдайте какой-нибудь корпорации».

У Коэна хватило такта ответить мне поганой улыбочкой.

– Если так хотите к этому относиться, пусть будет по-вашему. Но реальная жизнь немного сложнее.

Я только оскалился в ветровое стекло. После того как я соберу за них данные и сделаю всю работу, экократы любят просвещать меня по части реальной жизни. Если им от этого легче, мне плевать.

– Мы хотим возбудить дело против этих людей, – продолжал Коэн, – но собрать улики непросто.

– А что тут сложного?

– Будет вам, мистер Тейлор, взгляните на ситуацию с точки зрения копа. Мы не химики. Мы не знаем, какие вещества искать и как это делать. Проникновение, взятие проб, анализ – для выполнения этих задач требуются специалисты, а не патрульные. Вы нас презираете, мистер Тейлор, потому что для вас с вашими умениями тут все проще простого. Вы можете проделать это с закрытыми глазами.

– Срань господня, вы действительно клоните к тому, о чем я подумал?

Так оно и было. Коэн хотел, чтобы я вломился посреди ночи на чертов химический завод (с копами и ордером его родного штата) и взял пробы. А я слишком устал, чтобы выслушивать его ерунду. Мне отчаянно требовалось холодное пиво и громкий рок-н-ролл. Коэн еще долго бубнил про то, как мне следует хорошенько обдумать его слова, а после я остался в «омни» один и лежал на сиденье, слушая, как на пленке выпевает Дженни Джетт («Я влюблена в современный мир / я в теме / я современная девушка…»), притягивая взгляды пиджаков из корпорации и размышляя, не приснился ли мне весь разговор.

12

Дома, в Бостоне, мы выработали соглашение с «Фотексом». Компания только что потеряла своего самого вредного переговорщика, моего давнего и хитрого врага, который свалился с ржавого навесного мостика в водозаборный пруд, где его затянуло в трубу и покромсало на легкоперевариваемые кусочки вращающимися ножами и затем переработало в ядовитую слизь. Думаю, это было самоубийство. Сделка с «Фотексом» обернулась большой морокой, потому что Вес, глава нашего бостонского отделения, уехал на «омни» в деловую поездку по Новой Англии. Мне приходилось то и дело мотаться на их завод на велосипеде, а ведь он находился на севере, в районе самой высокой химической преступности, и добраться туда можно было лишь по обочинам крупных трасс. При виде очередного дорожного столба я всякий раз чувствовал, как счетчик сбрасывает годы с моей продолжительности жизни.

Нам подарили старую сеть – сервер и пять компьютеров с выслугой лет десять. У Бостона уже есть свой Музей компьютеров, но как витрина для устаревшей техники мы дышим им в спину. Старые компьютеры никакой экономической ценности не имеют, и мы покупаем их за сущие пустяки. Обычно они вполне справляются с тем, что нам нужно: телекоммуникации, распечатка рассылочных листов и медленная обработка кое-каких цифр.

Мы с Дебби устроили себе каникулы на несколько дней, съездив в Квебек, а оттуда в Новую Шотландию. Я отдохнул ужасно.

– Если мы встанем сейчас, – сказал я однажды часа в три утра, глянув на свои навороченные электронные часы.

– … и очень быстро сложим палатку… – продолжила она, я совсем сконфузился, но она добавила: – … прыгнем в машину и поедем в темноте, то успеем на паром и через двадцать четыре часа будем месить грязь в Бостоне.

– Ага.

– Вместо того чтобы лежать на пляже, слушать шум волн, отдыхать и заниматься сексом, – закончила она.

– Но мы же им не занимаемся, – логично возразил я, но вдруг именно так и оказалось.

Дебби пожелала подстроиться под ритм океана. Типично гринписовский секс: медленный, разочаровывающий и в согласии с природой. По счастью, где-то в миле от берега пыхтел траулер, и, дойдя до пляжа, волны стали накладываться друг на друга, сливаясь в единый бурный «шур-шур-шур». Я порвал молнию в спальнике, Дебби опрокинула котелок с остывшим шоколадом, и некоторое время мы просто лежали, чувствуя разными боками тепло и холод, и я сказал: «А пошел он, этот паром». Время от времени я вдруг понимаю, что действительно нужен этой женщине, и мне становится жутковато. Я уже видел, в кого она превращается, когда чего-то хочет: тот еще таран.

Однако мы все-таки добрались домой и некоторое время не виделись. Лето выдалось удачное, и на пляже или в зале игровых автоматов я проводил времени больше, чем за работой. Один приятель Барта из Такомы прислал нам чертову прорву фейерверков, которые купил по дешевке в индейской резервации. Нас арестовали за то, что мы запускали их в городском парке, и мне пришлось продать кое-какие акции «Масс Анальной», чтобы уплатить штраф. Арестовавший нас тип сработал на диво – по всей видимости, был в прошлом военным. Он выждал, когда мы подожжем шутиху, а потом подлетел к нам на огромной скорости с выключенной мигалкой, затормозил прямо перед нами, прижав к подпорной стенке эстрады, и врубил все свои коповские огни разом. Гениальная тактика. Я от всего сердца его поздравил; полезно помнить, что еще существуют умные копы.

В порт пришел «Иглобрюх». Он как раз собирался обогнуть Мэн и направиться в Буффало. Но сначала мы смотались на Спектэкл-айленд в паре миль от побережья Южного Бостона. На самом деле это место следовало бы называть «Островом буксиров Гэллахера», поскольку для их семьи он был своего рода родовым наследством. Ее основатель (не знаю, как его звали по имени) полвека держал концессию на вывоз городского мусора. Он цеплялся за нее, как тварь из фильма «Чужой» за космонавтов: не извлечешь, не прикончив пациента. Он использовал все: взятки, шантаж, ложь, насилие, свое ирландское происхождение, клевету, договорные браки, католическую церковь и обычный подхалимаж. Он расширил свое дело от одного буксира до флотилии из пятнадцати, насыпал целый остров посреди гавани и, как полагается истинному магнату, умер от апоплексического удара. Сейчас компанией «Буксиры Гэллахера» заправлял его внук Джо, который перешел к другим формам экоцида. Он обзавелся с иголочки новеньким мастодонтом под названием «Сверхкрепкий», тягачом в двадцать одну тысячу лошадиных сил, который, вероятно, выволок бы в море элитный квартал Бикон-Хилл, если бы Джо и его люди сообразили, как закрепить трос. А пока всего лишь перевозили с его помощью нефтяные вышки по двадцатифутовым валам Северной Атлантики.

Дни сбрасывания мусора для Гэллахеров миновали, но плоды их трудов еще налицо. По ним можно прогуляться. Уверен, рано или поздно на Спектэкл-айленд возникнет квартал кондоминиумов для яппи. Платить за отопление почти не придется, ведь мусор тут еще разлагается; если среди зимы загнать в недра острова зонд, обнаружишь, что у него температура человеческого тела. Так он и торчит посреди гавани, разлагаясь и испуская газы и жар. Если хотите знать мое мнение, он – олицетворение Бостонской гавани.

Можно вырыть ямку и взять образец крови Спектэкл-айленда, красновато-коричневой жидкости, которая пропитала свалку, – эдакий приправленный дождевой водой коктейль из всего, что сюда выбросили. Но проанализировав пробу, узнаешь, что остров состоит не только из грязных подгузников, сгнивших диванов и карточек бейсбольной команды «Сокс». Тут есть еще и растворители и разные металлы. Промышленность тоже приложила руку к его созданию.

Иногда у меня возникает ощущение, что компании до сих пор сваливают сюда «неудобную» часть отходов своей жизнедеятельности. Это трудно доказать, если только не разбить палатку на острове и не ждать, когда появятся их суда, но мне не хотелось жить на горе мусора. Дом Роскоммона и так достаточно на нее походил.

Экспедицию туда мы предприняли ради одного эксперимента. Я где-то прочел, как в Сиэтле построили дома рядом со старой, засыпанной свалкой. Дома начали спонтанно взрываться, и выяснилось, что в подвалы просачивался метан, выделившийся в результате разложения органического мусора. Муниципалитет послал рабочих вбить в землю трубы, чтобы выпустить газ. Когда их концы подожгли, получились симпатичные световые бомбы, а после – факелы.

Мы погрузили на «Иглобрюх» несколько длинных труб, арендовали аппарат для бурения и солнечным воскресным утром отплыли из яхт-клуба. Когда мы прибыли на место, на вонючем берегу уже тусовалась обязательная свора малолетних недоумков. Человек пять или шесть сгрудились вокруг костра, ведь на Спектэкл-айленд нет ни одного места, где хотелось бы сесть. Они пили пиво «Наррагансет», которое, очевидно, привело их в традиционно русское настроение: приканчивая очередную бутылку, они с силой бросали ее себе под ноги. Пили они в спешке, поскольку было прохладно и ветрено, кругом воняло, и они, вероятно, уже поняли, что сама их вылазка была ошибкой. Взрывы бьющегося стекла звучали почти беспрерывно. Вокруг в надежде на кроху съестного кружили, пикируя на осколки, чайки.

Мы бросили якорь в стороне от острова. Ребятишки с пивом приплыли сюда на лодке чьего-то папочки, открытом четырехместном морском катере, который вытащили на лучшее причальное место. Больно было смотреть на глубокие шрамы, процарапанные в ярком стеклопластиковом днище. Нацелившись на менее удобное место ярдах в ста в стороне, мы начали перевозить на «Зодиаках» снаряжение.

Я был только рад, что мы от них далеко. Выглядели они одинаково, эдакие обязательные прикиды подростков-нонконформистов: длинные волосы, едва пробивающиеся усы, черные кожаные штаны и куртки. Будь с нами Бартоломью, он опознал бы их любимую группу лишь по картинкам на футболках. Я остался на берегу с уже выгруженным оборудованием, а Вес мотался взад-вперед на «Зодиаке». Он свалил возле меня трубы и как раз возвращался на «Иглобрюх», когда заметил, что ребятишки нашли груду выброшенных шин. Они роились, как муравьи на карамельке, кричали, смеялись, называли друг друга «чувак» и бросали шины в огонь.

По мне, пусть делают что хотят. Вот почему меня никогда не поставят руководить региональным офисом. Вес был из другого теста. Для меня их игры – лишь портящий воздух черный дым: зрелище неприглядное, немного токсично, но на общем фоне невелика важность. Для Веса – это символический акт, осквернение окружающей среды, и плевать, что в данном случае «окружающей средой» является огромная свалка. Поэтому не успел я его остановить, как он уже заглушил мой голос ревом подвесного мотора и рванул к костру, чтобы вмешаться.

Едва оправившись от изумления, юнцы повели себя в точности так, как и ожидалось: пришли в слепое тестостероновое бешенство. «Вали!» «Пошел на хрен!» «Послушайте, друзья…» «Отвали!» Один вытащил из огня полосу «гудийр» и, раскрутив над головой пылающей спиралью, запустил в сторону Веса, который отбросил ее веслом, даже не успев испугаться. Он поспешил убраться, и в кильватере у него закачались бутылки, а потом, разумеется, подростки заметили меня.

Стоя рядом с пятигаллоновой канистрой бензина и вспоминая «Безумный Макс II», я с ходу придумал тысячу интересных способов отпугнуть недоумков. К несчастью, они были как раз из тех, кто склонен носить при себе оружие. И если ни у одного не было дешевого ствола за поясом, то скорее всего таковой имелся на катере. Поэтому лобовая атака отпадала.

Вес считал, что любого можно обратить в защитника окружающей среды одними лишь переговорами. На сей раз не сработало, но у него хотя бы хватило присутствия духа понять, что они направляются в мою сторону. Вес – не большой спец управляться с «Зодиаком», но в гавани было спокойно, и до меня он мог бы доплыть быстрее, чем недоумки – добежать. К сожалению, у недоумков была фора. Я бросился от них вдоль берега, и когда Вес со мной поравнялся, вошел в воду, чтобы ему не пришлось втаскивать на борт мотор или – еще хуже – этого не сделать и повредить винт.

Когда вода дошла мне до середины бедра, он был уже совсем рядом, и я сделал последний шаг вперед к «Зодиаку». Ногу я поставил на какой-то острый кусок металла и почувствовал, как он прорезает подошву моей кроссовки и вонзается мне в ступню. А потом я уже лежал поперек «Зодиака», вокруг нас в воду падали всевозможные «сувениры» с семейной свалки Гэллахеров, и мы направлялись назад на «Иглобрюх».

На полпути мы изменили курс, когда Вес заметил, что недоумки громят оставленное нами на берегу оборудование. Особенно их заинтересовал аппарат для бурения, который они начали разносить любыми примитивными орудиями, какие попадались под руку. Дивное зрелище: все равно что наблюдать за Homo Erectus, обнаружившим, как делать инструменты из кремня.

Вес подошел к берегу на расстояние брошенной бутылки и начал кричать на недоумков. Они даже не обернулись.

Зато определенно встрепенулись, услышав шум второго «Зодиака» с мотором, вздрюченным до предельного числа оборотов в минуту. Мы все оглянулись на звук. Артемида подвела свой «Зодиак» к берегу, привязала кормовой трос к их катеру и сдернула его на воду. Сейчас она тащила его к «Иглобрюху».

Позже велись громкие, долгие и скучные дебаты относительно того, совместимы ли такие действия с принципами «ЭООС». Собственно, насилием их не назовешь, но они подразумевали готовность оставить недоумков умирать с голоду на горе мусора – в виду дома. Как и большинство дебатов, эти кончились ничем.

Зато выходка Артемиды подействовала на недоумков. Бросив буровой аппарат, они побежали сообщить Артемиде, что она «сука гребаная». Когда же это не сработало, присмирели и стали смотреть, как их катер уходит в океан.

Через пять минут недоумки выбросили из переносного холодильника пиво и стали таскать им воду, чтобы залить костер. Последний не погас (костры на шинах никогда по-настоящему не гаснут), но хотя бы перестал выбрасывать клубы черного дыма.

Я попросил Веса подвезти меня к Артемиде, потом перебрался на их катер, проковылял на нос, оставляя на палубе кровавые ребристые следы, и посмотрел, что у них в бардачке.

Вопреки ожиданиям, пистолет оказался не дешевеньким стволом двадцать второго калибра, а внушительной хромированной пушкой в новенькой, еще жесткой кобуре. Вынимая его, я целую минуту возился, распутывая ремешки.

– Все шесть патронов в магазине, – заметила Артемида. – Не слишком удачная идея так его носить, разве что хочешь прострелить себе подмышку. – Когда я бросил на нее озадаченный взгляд, она пожала плечами. – Мой папа был фанатом оружия.

Судя по всему, чей-то еще папа был не меньшим кретином. Пистолет я швырнул в воду, а после – из чистого злорадства – стал рыться дальше. У нас весь день впереди, мы уже не раз закон нарушили, и в суд на нас никто не подаст. Но если недоумки не пожелают оставить нас в покое, хотелось бы знать, кто они и где живут.

Я ничегошеньки не нашел, черт побери. Если не считать пушки, катер был жутковато чист. Ни документов, ни регистрационных записей, ни даже старых банок из-под пива. Спасательные жилеты – новые и без маркировки. На «Зодиак» я вернулся несолоно хлебавши, у меня не было вообще ничего, кроме химического следа. У катера была собственная вонь, и запашок непрошено последовал за мной в «Зодиак». Воняла моя рука: запах какого-то треклятого мужского одеколона. А попал он туда с пистолета.

Я опустил руку в воду.

Артемида потешалась надо мной без тени жалости.

– Господи, да я бы предпочел ПХБ, – говорил я. – ПХБ хотя бы можно смыть, а чужой одеколон прилипчив, как инфекция мочевого пузыря.

Мы воссоединили недоумков с их транспортным средством, и они потихоньку удалились. А потом, вероятно, заглянули в бардачок. Надо было видеть оскорбленную невинность на их лицах. Можно подумать, мы вломились в монастырь.

Они молчали, пока не отошли от нас на пару сотен ярдов, почти за пределы слышимости. А потом снова взорвались сочными «дерьмо», «суки» и «хрены». Я едва разбирал слова, да и вообще не слишком хотелось.

С тенью усмешки ко мне повернулся Вес.

– Слышал это?

– Что?

– Сатана за тобой придет.

– Они это кричали?

– Кажется, да.

– Вот черт. Придется предупредить Тришу, что нам позвонит Князь Тьмы.

– Услышав его голос, она скорее всего повесит трубку.

У нас не было инструментов, чтобы починить буровой аппарат. Ну и ладно, я все равно сомневался, что моя затея сработает. Аппарат предназначался для бурения сравнительно мягкой почвы, а не горы мусора, в котором встречается много железяк. У нас имелось орудие понадежнее: пара кувалд. Выбрав многообещающее место на северном конце островка, видное и из Южного Бостона, и из центра города, мы начали вбивать обрезки труб в нутро Спектэкл-айленда.

Нелепо медленная работа. Мы трудились часа четыре, передавая друг другу кувалды и посматривая, не возвращаются ли недоумки на катере.

В ступне у меня была рана длиной около двух дюймов, местами не очень, а местами очень даже глубокая. На «Иглобрюхе» я оттер ее водой с мылом, с научным тщанием проверил самые глубокие места, сдавливая, чтобы пошла кровь. Потом продезинфицировал чем-то невероятно болезненным и замотал стерильным бинтом. Ходить было больно, поэтому изучать окрестности пришлось с воды, на «Зодиаке».

То, что я хотел рассмотреть, находилось у северо-восточной оконечности острова. Это была огромная ржавая старая баржа, рухлядь, конечно, но, по всей видимости, еще на плаву. Груза на ней не было. Похоже, ее просто сюда прибило.

Было время отлива, и баржа на три четверти поднялась из воды. Она и впрямь сидела высоко – наверное, когда ее сюда прибило, прилив был очень высок, или она шла с большой скоростью, или и то и другое разом.

Или ее, возможно, намеренно туда забросили. Например, приплыл Джон Гэллахер и носом «Сверхкрепкого» так наподдал ей в корму, что она просто взлетела на мусорный остров. Заинтересовало меня то, что она здесь сравнительно недавно – еще три месяца назад (когда я в прошлый раз выбирался в эти места) ее тут не было, и она не могла не пропахать внушительную борозду в острове.

Геологи обожают землетрясения и прочие природные катаклизмы, поскольку из-за них возникают разломы, позволяющие заглянуть в тайны Земли. Я приблизительно так же относился к этой барже. Нечего даже надеяться стащить ее с острова и спрыгнуть в образовавшуюся выемку, но можно послоняться вокруг с банками для проб и посмотреть, что из-под нее сочится.

Но, вероятно, я зря трудился. Вот если бы я писал кандидатскую диссертацию по Спектэкл-айленду, то, наверное, был бы без ума от баржи. Но я и так знал, что собой представляет остров: огромную мусорную свалку. И пока в гавани есть проблемы посерьезнее, нет смысла зацикливаться на деталях.

Поэтому отчасти по воде, отчасти по суше я обогнул баржу из праздного любопытства (не часто сюда попадает такая махина). Помимо сотни футов железной ржавой стены, смотреть было не на что. У линии воды и на выдававшейся в гавань корме пестрела россыпь граффити. Такая поверхность просто создана для граффити, но Спектэкл-айленд недоступен для среднего идиота с баллончиком краски. Ага, здесь побывал Смегма – тип, который вот уже несколько лет слоняется по Бостону и повсюду пишет слово «СМЕГМА». Добрался сюда и «Суперплохиш Ларри» – наверное, приплыл, гребя одной рукой, из самого Роксбери. У кого-то из выпуска 87-го года и автора «БЕРН + САЛЛИ = ЛЮБОВЬ», очевидно, имелась лодка. Остальные три четверти надписей были сделаны красной краской и словно бы одной группой людей. Помимо цвета, они были слишком уж четкими. Большинство граффитистов просто калякают что-нибудь и, заявив о себе, сматываются, но компания с красной краской творила черную магию, выводя свои письмена с ритуальным тщанием. Лучше всего это было видно по вписанным в круг пентаграммам. Стоя среди ночи на качающейся лодке, трудно вывести краской из баллончика ровный пятифутовый круг, но сатанисты проделали это многократно и по всему периметру баржи. Внутри кругов красовались перевернутые пятиконечные звезды, что давало базовую пентаграмму. Над ней изгибались дугой слова «Пойзен Бойзен» – название группы тяжелого рока с пристрастием к монашкам и питбулям.