Текст книги "Анафем"
Автор книги: Нил Стивенсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Закончил я через три недели после начала работы. На страничных деревьях проклюнулись почки. Птицы летели на север. Фраа и сууры окучивали клусты, споря, пришло ли время сажать. Варварские орды сорняков готовились к вторжению на Франийскую равнину. Арсибальт одолел две трети Пафлагоновой стопки. До весеннего равноденствия оставалось несколько дней. Аперт начался утром осеннего равноденствия – полгода назад! Я не понимал, куда ушло время.
Туда же, куда уходило в предыдущие тысячелетия. Я провёл его за работой. Не важно, что работа была незаконной и за неё меня могли отбросить. Конценту не было до неё никакого дела. Если бы о ней узнали, мне бы не поздоровилось. И всё же концент для того и существовал, чтобы инаки могли посвятить жизнь подобным проектам. И теперь, когда у меня появилось настоящее дело, я чувствовал себя частью концента в неизведанном прежде смысле. Я был на своём месте.
Поскольку Арсибальт, Джезри и Тулия занимались своими проектами, я не говорил им про Самманна. Эта тема приберегалась для встреч с Лио, когда мы на лугу убеждали звездоцвет расти в нужном направлении. Или (поскольку это был Лио) занимались тем, что в данную минуту взбрело ему в голову.
Мы по-разному переживали утрату Ороло. Я лелеял кровавые мечты о мести, в которые никого не посвящал. Лио ударился в ещё более экзотические формы искводо. Две недели назад он (по-видимому, вдохновлённый историей Диакса) пытался заинтересовать меня искводо на граблях. Я отклонил предложение, сославшись на нежелание заработать гангрену: бои на граблях чреваты множественными колотыми ранами. В последнее время он увлёкся идеей искводо на лопатах, и мы много времени проводили на берегу, сидя на корточках и остря лопаты камнями.
Когда он в тот день снова позвал меня к реке, я думал, у него на уме что-нибудь в таком роде. Однако Лио вёл меня всё дальше, время от времени оглядываясь через плечо. По детским тайным экспедициям я знал, что он проверяет: видно ли нас из окон инспектората. Я привычно замолчал и тоже начал пробираться по тени, пока мы не дошли до места, где река на повороте подмыла берег, образовав нависающий уступ. По счастью, никто там сейчас не вступал в отношения. Впрочем, место всё равно для этого не подходило: мокрая земля, куча насекомых и высокая вероятность, что инаки, проплывающие по реке на лодках, помешают в самый ответственный момент.
Лио повернулся ко мне. Я почти испугался, что сейчас услышу неприличное предложение.
Но, разумеется, нет. Это же был Лио!
– Пожалуйста, врежь мне по зубам, – сказал он. Как будто спину попросил почесать!
– Не буду врать, будто никогда не испытывал такого желания, – ответил я. – Но тебе-то это зачем?
– Обучение рукопашному бою входило в военную подготовку практически всегда, – объявил Лио, как будто наставлял фида. – Давным-давно замечено, что новобранцы – сколько бы они ни тренировались – склонны забывать всё выученное после первого удара в лицо.
– Первого в жизни?
– Да. В благополучном обществе, не одобряющем драк, это обычная проблема.
– Проблема, что тебе не бьют морду?
– Да, – отвечал Лио, – если ты вступаешь в рукопашный бой с человеком, который и впрямь хочет тебя убить.
– Но, Лио, – сказал я. – Тебя ведь били в лицо. Во время аперта. Помнишь?
– Да. Я и пытался извлечь из этого урок.
– Так зачем мне снова тебя бить?
– Я хочу понять, извлёк ли.
– Почему я? Почему не Джезри? Он сильнее.
– В том-то и беда.
– Ясно. Тогда почему не Арсибальт?
– Он не сможет по-настоящему. А потом ещё будет ныть, что повредил руку.
– А как ты будешь объяснять за обедом, почему у тебя разбита физиономия?
– Скажу, что сражался с негодяями.
– Придумай что-нибудь получше.
– Что тренировался падать и неудачно приземлился.
– А если мне руку жалко?
Лио с улыбкой протянул кожаные рабочие рукавицы.
– Если боишься за руку, набей в них тряпья, – сказал он.
На реке показалась лодка с прасуурами Ильмой и Тамурой.
Мы сделали вид, будто выпалываем сорняки.
– Итак, – сказал Лио, когда лодка скрылась за поворотом. – Моя задача – провести захват…
– Об этом мы не договаривались!
– Ничего такого, чего бы я не проделывал с тобою сто раз, – заверил Лио, видимо, полагая, что успокаивает меня. – Потому-то мы и здесь. – Он топнул по сырому песку. – Мягкая почва.
– Зачем?..
– Если я подниму руки, защищая лицо, у меня ничего не выйдет.
– Ясно.
Тут Лио без предупреждения повалил меня на землю.
– Ты проиграл, – объявил он, вставая.
– Ладно. – Я вздохнул и тоже поднялся на ноги. Лио тут же развернулся и снова меня повалил. Я легонько ударил его в голову, но с опозданием. На сей раз он бросил меня сильнее. Впечатление было такое, что я потянул все мышцы головы. Вставая, Лио оттолкнулся грязной пятерней от моей физиономии. Намёк был вполне ясный.
Теперь я попытался ударить всерьёз, но встал неустойчиво, и удар получился вялым. К тому же Лио нападал, сильно пригнувшись.
В следующий раз я согнулся, опуская центр тяжести, упёрся ногами в землю и всем корпусом, от бедра, двинул его в скулу.
– Классно! – простонал Лио, поднимаясь с меня. – Атеперь попробуй замедлить меня хоть на секунду. Ради этого всё и затевалось, помнишь?
Кажется, мы повторили ещё раз десять. Поскольку мне приходилось хуже, чем Лио, я в какой-то момент потерял счёт. В самый удачный заход мне удалось чуть-чуть сбить его с темпа, но он всё равно меня повалил.
– И долго мы так будем? – спросил я, лежа на дне Эразма-сообразного кратера. Пока я не встану, он меня не тронет.
Лио зачерпнул речной воды и плеснул себе в лицо, смывая кровь из-под носа и с бровей.
– Пока хватит, – сказал он. – Я выяснил, что хотел.
– И что же?
– Я понял, что после аперта внёс в свою технику нужные коррективы.
– Что?! Это всё было ради отрицательного результата? – завопил я, поднимаясь на колени.
– Можешь считать и так. – Лио снова зачерпнул горстями воду.
Я знал, что второй такой случай может не представиться, поэтому вскочил и пинком столкнул Лио в реку.
Позже, когда он занялся относительно нормальным и мирным делом – принялся точить лопату, я заговорил о том, что видел на табуле: а именно о поведении Самманна во время полуденных визитов.
Устав мучиться мыслью, что меня разоблачили, я задумался над другими вопросами. Совпадение ли, что чехол нашёл тот самый ита, который встречался с Корд? Я решил, что либо совпадение, либо Самманн – высокопоставленный ита, ответственный за звездокруг. Так или иначе, нового направления мысли это не подсказало.
– Выдался ли эдод ида усдановить с добой связь? – спросил Лио, с трудом ворочая разбитыми губами.
– В смысле, проскользнуть ночью в матик и передать мне записку?
Мой ответ озадачил Лио, который проявил это своим обычным способом: расправив плечи. На некоторое время скрежет лопаты о камень умолк. Наконец Лио понял.
– Я имел в виду не «в реальном времени», а на табуле. Ну, ты понимаешь.
– Нет, Репей, должен сознаться, что решительно не понимаю.
– Никто не разбирается в слежке лучше этих ребят, – заметил Лио.
– То есть ты веришь в гипотезу светительницы Патагар?
Лио заметно огорчился моей наивности и вновь принялся точить лопату. От скрежета у меня сводило зубы, но я подумал, что тем, кто нас подслушивает, ещё хуже.
Видимо, это была моя новая роль в конценте светителя Эдхара: простодушный малый.
– Ладно, – сказал я. – Ответь мне на один вопрос. Если мы все у них под колпаком, значит, они знают про меня и про табулу?
– Надо полагать.
– Так почему ничего не происходит? – спросил я. – Трудно поверить, что Спеликон и Трестана не трогают меня из жалости.
– А на мой взгляд, удивляться нечему.
– Это как же?
Лио молчал долго – мне подумалось, что он сочиняет ответ на месте. Наконец он окунул точильный камень в реку и сказал:
– Ита не рассказывают инспектрисе всё, что знают. Трестане пришлось бы сидеть у них сутками, чтобы выслушать столько информации. Значит, ита решают, что сообщать ей, а что нет.
Слова Лио открывали простор для целой кучи интересных сценариев, и чтобы их обдумать, требовалось время. Я не хотел и дальше стоять с открытым ртом, поэтому нагнулся за лопатой. Всё равно бы острее она уже не стала. Я огляделся, высматривая куст звездоцвета, который можно порубить. Потенциальная жертва сыскалась довольно скоро. Я шагнул к ней, Лио – за мной.
– Это очень большая ответственность для ита. – Я поднял лопату и обрушил её на корни звездоцвета. Несколько побегов упали на землю. Мне даже полегчало.
– Положим, они не глупее тебя, – сказал Лио. – Да сам подумай! Они кормятся тем, что управляют сложными синтаксическими аппаратами. Они создали авосеть. Уж им-то известно, что знание – сила. Применяя стратегию и тактику в отношении того, что говорить, они могут добиться чего хотят.
Я вырубил квадратный ярд звездоцвета, пока обдумывал его слова.
– Ты хочешь сказать, что существует целый неизвестный нам мир отношений между ита и иерархами.
– Должен существовать. Иначе они не были бы людьми, – ответил Лио.
И тут он применил гипотрохийную трансквестиацию: сменил тему – неявно подразумевая, что обсуждение закрыто: он выиграл, а я проиграл.
– Итак, возвращаясь к моему вопросу: подаёт ли тебе Самманн какие-нибудь знаки? Или хотя бы он знает, что его изображение записывается. Он как-нибудь это показывает?
Лио бросил камень, которым точил лопату, в реку.
Правильный ответ на гипотрохийную трансквестиацию: «Эй, погоди! Мы ещё не договорили!», но вопрос Лио был таким интересным, что я не стал возмущаться.
– Не знаю, – сказал я и потом целую минуту с наслаждением рубил звездоцвет. – Но мне надоело мерить транспортиром куски торта, а на что смотреть дальше, я не знаю. Так что попробую проверить.
* * *
После этого я неделю не мог попасть в подвал. Концент готовился праздновать равноденствие, и я репетировал песнопения. Война сорняков достигла той стадии, когда требовалось сделать хотя бы одну зарисовку. Мне надо было засаживать свой клуст. Если я оказывался свободен, во владении Шуфа кто-нибудь был. Оно явно входило в моду!
– Бойся своих желаний, – посетовал как-то Арсибальт. Я помогал ему нести рамки для ульев в столярную мастерскую. – Я приглашал всех во владение – теперь люди приходят, и я не могу там работать!
– Я тоже.
– А теперь вот! – Он взял шпатель (на мой взгляд, совершенно для этой работы непригодный) и принялся рассеянно ковырять подгнившее дерево в углу рамки. – Катастрофа!
– Ты что-нибудь знаешь про работу с деревом? – спросил я.
– Нет, – признался он.
– А про метатеорические труды фраа Пафлагона?
– Про них кое-что знаю, – сказал Арсибальт. – Более того, я уверен, что Ороло старался нас к ним направить.
– Как?
– Помнишь последний диалог с ним?
– Про розовых нервногазопукающих драконов. Конечно.
Арсибальт скривился:
– Надо будет придумать более достойное название, прежде чем мы увековечим его в чернилах. Так или иначе, я уверен, что Ороло убеждал нас задуматься над некоторыми идеями, важными для его наставника.
– Если так, странно, что он не упомянул Пафлагона, – заметил я. – Разговор про последние труды светителя Эвенедрика заходил, а вот…
– Одно из другого вытекает. Со временем мы неизбежно должны были набрести на Пафлагона.
– Ты – наверное, – сказал я. – А о чём он пишет?
Вопрос был совершенно естественный, однако Арсибальт мялся.
– О том, за что проциане нас ненавидят.
– Типа Гилеина теорического мира? – спросил я.
– Так бы они это назвали, чтобы уличить нас в наивности. Однако со времён Протеса концепция ГТМ развилась в более сложную метатеорику. Взгляды Пафлагона по сравнению с классическим протесизмом – всё равно что современная теория групп по сравнению со счётом на пальцах.
– Но по-прежнему с ним связаны?
– Разумеется.
– Мне просто вспомнился мой разговор с инквизитором.
– Вараксом?
– Его интерес к теме… – начал я.
– Поправка: его интерес к тому, интересует ли нас эта тема.
– Да, верно. Не лишнее ли это свидетельство в пользу существования гипотетического влиятельного фида сууры Акулой?
– Думаю, нам следует осторожнее строить догадки насчет ГВФСА, пока суура Тулия не подтвердила, что такое лицо есть, – сказал Арсибальт. – Иначе мы нагородим гипотез, которые не выдержат проверку весами.
– Можешь ли ты, не вываливая на меня все свои знания, объяснить, что в трудах Пафлагона могло показаться для мирянина практически применимым?
– Да, – сказал он. – Если ты починишь мне рамки.
– Ты слышал про ускорители?
– Конечно, – отвечал я. – Установки эпохи Праксиса. Гигантские и дорогущие. На них проверяли теории об элементарных частицах и силах.
– Да, – сказал Арсибальт. – То, что нельзя проверить, не теорика, а метатеорика. Область философии. Так что, если принять этот взгляд, границу между теорикой и философией определяет наше экспериментальное оборудование.
– Хм. Держу пари, философ бы тебе за такие слова в глотку вцепился. У тебя получается, что философия – просто плохая теорика.
– Некоторые так и считают, – согласился Арсибальт. – Но они говорят не о философии, как определили бы её философы, а о том, что делают теоры, когда заканчиваются возможности их оборудования. Они доводят философов до белого каления, называя это философией или метатеорикой.
– О чём ты?
– Ну, они пускаются в рассуждения о том, какой будет следующая теория. Развивают её и пытаются вывести проверяемые следствия. В конце эпохи Праксиса такая проверка подразумевала строительство всё более гигантских и дорогих ускорителей.
– А потом случились Ужасные события.
– Да, и теоры лишились своих дорогостоящих игрушек, – сказал Арсибальт. – Но не ясно, вправду ли это что-нибудь изменило. Ещё раньше самые большие установки были на грани того, что можно построить на Арбе за вообразимые деньги.
– Я и не знал. Мне всегда казалось, что количество денег не ограничено.
– Может быть, – сказал Арсибальт, – но почти все они идут на порнографию, сладкую воду и войну. На ускорители остаётся самая малость.
– Значит, поворот к космографии мог бы произойти и без Реконструкции.
– Он начался в самом конце эпохи Праксиса, – сказал Арсибальт, – когда теоры смирились с мыслью, что необходимые установки на их веку уже не построят.
– Так что им осталось только обратить взгляды в космос.
– Да, – сказал Арсибальт. – И со временем мы получаем таких, как фраа Пафлагон.
– Каких? Совмещающих теорику с философией?
Арсибальт задумался.
– Я пытаюсь уважить твою просьбу не заваливать тебя Пафлагоном, – объяснил он и, поймав мой взгляд, добавил: – Но это усложняет мне задачу.
– Услуга за услугу, – заметил я, показывая пилу, которой как раз орудовал.
– Пафлагон – и, видимо, Ороло – наследники таких, как Эвенедрик.
– Теоров, обратившихся к философии, когда теорика остановилась.
– Замедлилась, – поправил меня Арсибальт, – в ожидании результатов из мест вроде Бунжо.
Концент светителя Бунжо выстроили рядом с заброшенной соляной шахтой, уходящей на две мили в глубину. Тамошние милленарии посменно сидят в полной тьме перед кристаллическими детекторами элементарных частиц, дожидаясь вспышек. Каждую тысячу лет они публикуют свои результаты. После первого тысячелетия они с уверенностью сообщили о трёх вспышках, но с тех пор не зафиксировали ни одной.
– А тем временем теоры забавлялись с идеями, которые люди вроде Эвенедрика придумали, дойдя до границ теорики?
– Да, – сказал Арсибальт. – Таких идей к Реконструкции была целая куча, всё сплошь вариации на тему поликосмизма.
– Идеи, что наш космос не единственный.
– Да. Об этом-то Пафлагон и писал, когда не был занят изучением нашего космоса.
– Кажется, я запутался. Вроде бы минуту назад ты говорил, что он занимался ГТМ.
– Да. Но протесизм – веру в то, что существует иной уровень бытия, царство чисто теорических форм, – можно считать самой ранней и простой из поликосмических теорий, – пояснил Арсибальт.
– Поскольку он постулирует существование двух космосов, – проговорил я, стараясь уловить его мысль. – Одного для нас и другого для равносторонних треугольников.
– Да.
– Но поликосмические гипотезы, о которых я слышал – те, что возникли перед Реконструкцией, – совсем другая история. В них существуют космосы, похожие на наш, хоть и отделенные от него. С материей, энергией и полями. Изменяющиеся. Никаких вечных треугольников.
– Не всегда такие похожие, как ты думаешь, – сказал Арсибальт. – Пафлагон вслед за своими предшественниками считает, что классический протесизм – просто одна из поликосмических теорий.
– Да как же…
– Этого я не могу объяснить, не рассказав всё. – Арсибальт поднял пухлые руки. – А подвожу, собственно, к тому, что он верит в некую форму Гилеина теорического мира. А также в другие космосы. Этими темами и увлечена суура Акулоа.
– Так что, если ГВФСА действительно существует…
– Он призвал Пафлагона, потому что поликосмизм внезапно сделался актуален, – закончил Арсибальт.
– И мы предполагаем, что события, сделавшие его актуальным, также спровоцировали закрытие звездокруга.
Арсибальт пожал плечами.
– И что же это может быть?
Он снова пожал плечами.
– Тут уж вы с Джезри думайте. Только не забывайте, что бонзы могут и просто ошибаться.
Наконец однажды я спустился в склеп под владением Шуфа и три часа подряд смотрел, как Самманн ест. Он приходил каждый день, но не всегда в одно время. Если позволяла погода, он садился на парапет, клал рядом салфетку, доставал еду и перекусывал, любуясь окрестностями. Иногда он читал книгу. Я не мог определить, что там у него, но выглядело это куда аппетитнее наших обедов. Иногда северо-восточный ветер доносит до нас запахи итовской кухни. Нам всегда казалось, что ита нарочно нас дразнят.
– Результаты! – объявил я Лио, когда следующий раз оказался с ним на лугу. – Или типа того.
– Ну?
– Кажется, ты был прав.
– В чём?
Прошло уже столько времени, что Лио забыл наш разговор про Самманна. Когда я ему напомнил, он обалдел.
– Ну, класс!
– Может быть. Я пока ещё не знаю, как всё это понимать.
– А что он делает? Держит перед Оком Клесфиры табличку? Разговаривает на языке жестов?
– Нет, для такого Самманн слишком умён, – сказал я.
– Что? Ты говоришь, будто о старом друге.
– Я уже примерно так к нему отношусь. Мы столько раз перекусывали вместе.
– И как же он с тобой говорит? В смысле, говорил.
– Первые шестьдесят восемь дней он молчит, как рыба, – сказал я. – На шестьдесят девятый день кое-что происходит.
– На шестьдесят девятый? Это по обычному календарю когда?
– Примерно через две недели после солнцестояния. Девять дней до того, как отбросили Ороло.
– Ясно. И что делает Самманн на шестьдесят девятый день?
– Ну, обычно он поднимается по лестнице, снимает с плеча сумку и вешает на выступ парапета. Протирает оптику. Потом садится на парапет – он там плоский, шириной примерно в фут, – вынимает из сумки еду и перекусывает.
– Ага. Так в шестьдесят девятый день что?
– Кроме сумки у него что-то вроде книги. В руке. Первым делом он кладёт эту штуку на парапет. Потом принимается за обычные дела.
– То есть она лежит напротив Ока Клесфиры?
– Вот именно.
– И ты можешь её увеличить?
– Конечно.
– И прочесть название?
– Это вовсе не книга, Лио. Это чехол. Как тот, который Самманн поднял в первый день. Только больше и тяжелее, потому что в нём…
– Другая табула! – воскликнул Лио и задумался. – Понять бы ещё, что это значит.
– Надо полагать, он только что забрал её в другом месте.
– И он ведь не оставляет её на парапете?
– Нет, заканчивает есть и уносит её с собой.
– Интересно, почему он забирает табулу именно в этот день.
– Думаю, примерно тогда расследование фраа Спеликона начало по-настоящему набирать обороты. Теперь вспомни: когда я во время анафема, в семьдесят восьмой день, пробрался на звездокруг, я проверил МиМ…
– И не нашёл табулы, – кивнул Лио. – Итак. На шестьдесят девятый день Спеликон, вероятно, велел Самманну забрать табулу, которую Ороло оставил в МиМ. Самманн послушался. Но Спеликон не знал про ту, которую ты положил в Око Клесфиры, поэтому её не потребовал.
– Но Самманн знал, – напомнил я. – Он заметил её на второй день.
– И решил не говорить Спеликону. Но в шестьдесят девятый день он не стал скрывать, что вытащил табулу Ороло. – Лио замотал головой. – Не понимаю. Чего ради он шёл на риск, чтобы тебе это показать?
Я развёл руками.
– Может, для него это не такой и риск. Он и без того ита. Что ему могут сделать?
– Верно. Вряд ли они так дрожат перед инспектрисой, как мы.
Меня задело напоминание, что мы дрожим, но, учитывая, как я таился в последнее время, спорить было трудно.
Я понял, что пришёл в себя. Пережил утрату Ороло. Забыл свои горе и гнев. А сейчас, упомянув инспектрису, Лио мне всё напомнил.
Так или иначе, воцарилась долгая пауза, пока Лио переваривал услышанное. Мы даже немного продвинулись в работе. В смысле, над сорняками.
– Ладно, – сказал он наконец. – И что потом?
– Семидесятый день, пасмурно. Семьдесят первый, снег. Семьдесят второй, снег. Ничего не видно, потому что линзу запорошило. Семьдесят третий день – ясно. Почти весь снег растаял до того, как пришёл Самманн. Он протирает оптику и перекусывает. На нём защитные очки.
– Типа солнечных?
– Больше и темнее.
– Как у горнолыжников?
– Сперва я так и подумал. Мне пришлось посмотреть семьдесят третий день трижды, прежде чем я сообразил.
– Что тут соображать? – спросил Лио. – Яркое солнце, снег, он в чёрных очках.
– Очень чёрных, – сказал я. – Не просто для отдыха на природе. Я видел такие, Лио. Во время аперта, когда смотрел на Самманна и Корд в цехе. Они их надели, чтобы защитить глаза от электрической дуги. Она была яркая, как солнце.
– Но с чего Самманну надевать такие очки, чтобы протирать объективы?
– Пока он протирает объективы, очки висят у него на шее, – сказал я. – Потом он надевает их и перекусывает, как обычно. Но во всё время еды он смотрит прямо на солнце. Самманн наблюдает за солнцем.
– А до семьдесят девятого дня он этого не делал?
– Нет. Никогда.
– Так ты думаешь, он что-то узнал?..
– Возможно, из табулы Ороло? – сказал я. – Или от Спеликона? Или от других ита по авосети? Птичка напела?
– Зачем смотреть на солнце? Это абсолютно в стороне от того, чем ты занимался.
– Абсолютно. Но это что-то. Большой толстый намёк. Подарок Самманна.
– И что, ты тоже начал смотреть на солнце?
– У меня нет защитных очков, – напомнил я. – Но у меня есть двадцать с лишним ясных дней, записанных на табулу. Так что с завтрашнего дня я могу хотя бы посмотреть, что солнце делало три и четыре месяца назад.
***************
Большая тройка, конценты св. Мункостера, св. Тредегара и св. Барито, расположенные близко один от другого и обладающие рядом сходным черт: все три основаны в нулевом году, относительно многолюдны и славятся прошлыми достижениями.
«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.
На следующее утро, после теорической лекции, мы с Джезри и Тулией разговаривали на лугу. Был первый по-настоящему погожий весенний день, все вышли прогуляться, и мы считали, что не привлекаем к себе внимания.
– Кажется, я нашла ВФСА, – объявила Тулия.
– ГВФСА, – поправил Джезри.
– Нет, – сказал я. – Если Тулия его нашла, он уже не гипотетический.
– Поправка принята, – сказал Джезри. – Кто этот влиятельный фид?
– Игнета Фораль, – ответила Тулия.
– Фамилия смутно знакомая, – заметил Джезри.
– Форали разбогатели несколько столетий назад, то есть, по мирским меркам, это древнее и солидное семейство. Они тесно связаны с матическим миром – особенно с Барито.
Концент светительницы Барито стоит в устье большой реки. Когда она не пересыхает и не меняет русло, а уровень моря ведёт себя прилично и оно не забито паковым льдом, здешние формы рельефа образуют большую удобную гавань. Примерно треть времени, прошедшего от Реконструкции, вокруг стен Барито существовал большой город, не всегда один и тот же, конечно. Концент процветал в том числе за счёт поддержки таких людей, как Форали. Многие будущие политики, юристы и бизнесмены учились в унарском матике Барито у тамошних проциан.
– Что нам позволено о ней знать? – спросил Джезри.
Он очень точно сформулировал вопрос. Раз в год, на свой аперт, унарии получают сводку мирских новостей за прошедший год. Перед каждым деценальным апертом они просматривают предыдущие ежегодные сводки и составляют десятилетнюю, которая и поступает в нашу библиотеку. Критерий отбора один: событие должно по-прежнему представлять интерес. Это исключало почти все новости, заполнявшие мирские ежедневные газеты и передачи. Джезри спрашивал Тулию, совершила ли Игнета Фораль что-нибудь достойное итоговой сводки.
– Она занимала важный пост в правительстве – входила в число самых высокопоставленных людей – и выступала против небесного эмиссара. Он её убрал.
– Казнил?
– Нет.
– Бросил в темницу?
– Нет. Просто уволил. Думаю, теперь она на какой-то другой работе и по-прежнему обладает достаточным влиянием, чтобы призвать столетника.
– Так она была фидом сууры Акулой?
– Игнета Фораль провела шесть лет в унарском матике Барито и написала работу по сравнению трудов Пафлагона с трудами некоторых… э…
– Людей вроде Пафлагона, – нетерпеливо закончил Джезри.
– Да, прошедших столетий.
– Ты её прочла?
– У нас нет экземпляра. Может быть, через десять лет. Я сходила в нижний лабиринт и просунула через решётку запрос.
Кому-то в Барито – скорее всего фиду-унарию – придётся переписать работу Фораль от руки и прислать нам. Когда книга очень популярна, фиды делают это по собственному почину, и книги расходятся по другим матикам.
– Богатая семья могла бы и машинным способом напечатать, – заметил Джезри.
– Слишком вульгарно, – сказала Тулия. – Однако я знаю название. «Множественность миров. Сравнительный анализ халикаарнийских поликосмических воззрений».
– Хм. Чувствуешь себя букашкой под процианской лупой, – заметил я.
– В Барито проциане очень сильны, – напомнила Тулия. – Фораль недалеко бы уехала, если бы назвала работу «Почему халикаарнийцы настолько умнее нас».
Я с опозданием вспомнил, что Тулия теперь принадлежит к процианскому ордену.
– Итак, она изучала поликосмизм, – сказал Джезри, пока мы не переругались. – Какое событие доступно наблюдениям со звездокруга и одновременно делает актуальным поликосмический взгляд? – Он никогда не задавал такого рода вопросов, если не знал ответа заранее. – Держу пари, что-то не так с солнцем.
Я было фыркнул, но сдержался, вспомнив, что Самманн и впрямь смотрел на солнце.
– Что-то видимое невооружённым глазом?
– Солнечные пятна. Вспышки на солнце. Они могут влиять на нашу погоду и всё такое. А с эпохи Праксиса атмосфера нас от них не защищает.
– Если так, то почему Ороло смотрел на полюс?
– Полярное сияние, – безапелляционно заявил Джезри. – Оно отзывается на солнечные вспышки.
– За всё это время у нас не было ни одного приличного северного сияния, – заметила Тулия, улыбаясь, как довольная кошка.
– Видимых невооружённым глазом – да, – сказал Джезри. – А вот на нашей табуле можно будет прекрасно изучить не только полярное сияние, но и само солнце.
– Занятно, что когда на ней есть что-нибудь хорошее, она становится «нашей» табулой, – проговорил я задумчиво.
– Если суура Трестана проведает, табула снова станет «твоей», – сказала Тулия. Мы с ней рассмеялись, Джезри – нет.
– Говоря серьёзно, – продолжила Тулия, – эта гипотеза не объясняет, почему призвали Пафлагона. Вспышки на солнце может изучать любой космограф.
– Ты спрашиваешь, в чём связь с поликосмизмом? – уточнил Джезри.
– Да.
– Может, её и нет, – предположил я. – Может, Игнете Фораль понадобился космограф, и она случайно вспомнила Пафлагона.
– Может, её осудили за ересь, а Пафлагона выдернули, чтобы сжечь вместе с ней, – добавил Джезри.
За несколько минут мы придумали ещё с пяток подобных гипотез, потом отбросили их все и согласились, что Пафлагона призвали по какой-то существенной причине.
Джезри сказал:
– Древние теоры начали говорить о поликосме в связи со звёздами: как они рождаются и что в них происходит.
– Нуклеосинтез и всё такое, – подхватила Тулия.
– А ещё – как при взрыве звёзд образуются планеты…
– И мы, – закончил я.
– Да, – сказал Джезри. – Отсюда вопрос: почему все эти процессы в точности таковы, чтобы вести к возникновению жизни? Вопрос скользкий. Богопоклонники говорят: «Бог создал космос специально для нас». Но поликосмический ответ таков: «Нет, космосов много, одни годятся для жизни, другие нет – мы видим лишь тот, в котором можем существовать». Вот истоки той философии, которую нравится изучать сууре Акулое.
– Теперь я, кажется, понимаю, почему ты заговорил про солнце, – сказал я. – Может, с ним и правда что-то не так. Например, получены новые данные, и они противоречат теорике того, что должно происходить в недрах звёзд. И следствия затрагивают поликосмические теории, которыми занимается Пафлагон.
– Или – более вероятно – так ошибочно полагает Игнета Фораль, поэтому она отправила Пафлагона ловить чёрную кошку в тёмной комнате, – сказал Джезри.
– У меня сложилось впечатление, что она очень умна, – возразила Тулия, но Джезри уже не слушал. Он повернулся ко мне: – Я хочу посмотреть табулу вместе с тобой. Или без тебя, если тебе некогда.
Его предложение не понравилось мне по двенадцати разным причинам, но я не мог этого сказать, не выставив себя свиньёй и не создав впечатление, будто хочу монополизировать табулу.
– Хорошо, – сказал я.
– А ты уверен, что это стоит делать? – спросила Тулия, ясно давая понять, что, по её мнению, не стоит. Назревала ссора, но тут мы увидели, что к нам решительно направляется суура Ала.
– Ох-хо, – проговорил Джезри.
Я никогда не мог сформулировать, в чём Алина необычность. Порой во время лекций или провенера я ловил себя на том, что с любопытством её разглядываю. Лицо у неё было круглое, а шея – тонкая, что ещё подчёркивалось короткой стрижкой. (Ала подстриглась в аперт и с тех пор кто-то из суур подравнивал ей прическу.) Глаза и рот большие, носик – маленький, острый, да и вся она была маленькая и худая, особенно рядом с округлой Тулией. Почему-то чувствовалось, что облик очень подходит к её характеру.
– Восьмисотый раз за последние три месяца фраа Эразмас в центре оживлённого разговора. Вдали от чужих ушей. Выразительно поглядывает на небо и на владение Шуфа, – начала она, не теряя времени на приветствия. – Не трудитесь оправдываться, я знаю, вы что-то задумали. Много недель назад.
Мы довольно долго стояли в молчании. Сердце у меня колотилось. Ала обводила наши лица глазами-прожекторами.
– Ладно, не будем трудиться, – сказал Джезри, но на большее его не хватило. Вновь наступила долгая тишина. Я ждал, что сейчас Ала вспыхнет и пригрозит нам инквизицией. Но нет – лицо её как будто осунулось, и мне показалось, что сейчас на нём проступят другие чувства – я не знал какие. Однако Ала только решительно сдвинула брови, повернулась к нам спиной и зашагала прочь. Когда она отошла на несколько шагов, Тулия припустила следом. Мы с Джезри остались вдвоем.
