Текст книги "Беглецы"
Автор книги: Нил Шустерман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
18. Лев
Трудно придумать лучшую аллегорию одиночества: Лев Калдер, распростертый под ногами обезумевшей толпы.
– Риса! Коннор! Помогите! – кричит он.
Не нужно было звать их по именам, но думать надо было раньше, ничего уже не исправишь. Они убежали, как только услышали его голос. Они не стали его ждать. Знают, что он сделал, и ненавидят его за это. А теперь все бегут прямо по нему, как будто никакого Льва нет на свете. Вот кто-то наступил ему на руку, а потом чей-то ботинок оказался прямо на груди, а его владелец еще и использовал тело Льва как трамплин для ускорения.
Хлопки. Они кричат об атаке террористов, а все потому, что он нажал эту дурацкую красную кнопку.
Нужно догнать Рису и Коннора, объясниться с ними, сказать, что он виноват перед ними, что он жалеет о своем решении выдать их. Ведь это он поднял тревогу, чтобы дать им убежать. Может, если он расскажет об этом, они поймут. Ведь они его единственные друзья. Других нет. Впрочем, Коннора и Рисы уже тоже нет. Он сам все испортил.
В конце концов толпа редеет, и Льву удается подняться на ноги. Джинсы разорваны на колене. Во рту привкус крови, – наверное, он прикусил язык. Он оглядывается, пытаясь понять, что происходит. Большая часть ребят уже на улице, некоторые побежали еще дальше. В школьном дворе остались только те, до кого новости дошли слишком поздно, и те, кому было просто лень убегать.
– Не стой здесь, – советует Льву пробегающий мимо парень. – Хлопки засели на крыше!
– Нет, – возражает ему другой, – я слышал, они в столовой.
Вокруг расхаживают растерянные полицейские, изо всех сил делая вид, что понимают, что происходит и куда нужно идти. На самом деле они бесцельно бродят из стороны в сторону, не в силах бороться с укоренившейся привычкой постоянно совершать какие-то действия.
Коннора и Рисы нигде нет. Они бросили его.
Лев понимает, что оставаться во дворе опасно. Если он не уйдет с теми, кто еще здесь, полицейские рано или поздно обратят на него внимание.
Он убегает, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Подкидыш, оставленный на крыльце, и тот чувствует себя увереннее. Лев даже не знает, кого винить за то, что случилось с ним. Пастора Дэна, давшего ему волю? Самого себя за то, что предал двоих ребят, своих единственных друзей? Может быть, Бога за то, что ниспослал на его долю такое тяжкое испытание? Ты можешь стать кем угодно, сказал пастор. Но сейчас, Лев это чувствует, он – никто. Он уже не Леви Иедидиа Калдер, такого мальчика на свете больше нет. Осознание этой горькой истины и есть одиночество в чистом, незамутненном виде, без примесей.
19. Коннор
Антикварный магазин, в который ребята пришли по совету Ханны, расположен в старой части города. На улице растут большие деревья. Прямо над дорогой их ветви сплетаются самым причудливым образом и растут под такими углами, каких никогда не увидишь в дикой природе. Всему виной вмешательство человека – ветви просто вынуждены уступать дорогу грузовикам с высоким кузовом, часто проезжающим по улице.
Мостовая засыпана желтыми и красными осенними листьями, но и на ветвях их еще немало – не все деревья готовы сдаться по первому требованию осени, и над дорогой, как и летом, висит призрачный шатер, защищающий прохожих от дождя и солнца.
Малышка сделалась совсем безутешной, рыдает без конца. Коннору ужасно хочется посетовать на непрекращающийся плач, но он вынужден держать жалобы при себе – ведь если бы не он, никакого ребенка с ними не было бы.
Народа на улице немного, но прохожие попадаются нередко. По большей части старшеклассники, болтающиеся по округе без особого дела и, вероятно, рассказывающие всем желающим жуткую историю сегодняшней террористической атаки Хлопков-камикадзе на школу.
– Я слышал, это анархисты.
– А я слышал, что сектанты.
– А мне говорили, что они делают это просто так, без особой цели.
Кстати, Хлопки считаются такими опасными именно потому, что никто не знает, за что они, собственно, выступают.
– Хорошая тебя мысль посетила, – хвалит Коннор Рису по пути к антикварному магазину. – В смысле Хлопками прикинуться. Я бы никогда не додумался до такого.
– Ну, ты же додумался вырубить того инспектора в лесу при помощи его же собственного пистолета.
Вспомнив этот героический эпизод, Коннор улыбается.
– Я действую инстинктивно, а ты обдуманно. Мы друг друга прекрасно дополняем.
– Да уж. Правда, без Льва нас стало меньше.
Услышав имя мальчика, Коннор чувствует новый приступ гнева. Потирая руку, он понимает, что она еще не зажила в том месте, где в нее впился зубами Лев, но это сущие пустяки по сравнению с тем, что он сделал сегодня.
– Ладно, давай забудем его. Он больше не с нами. Мы вышли сухими из воды, так что его стукачество повредит только ему самому. Теперь его отправят на разборку, как он и хотел, а значит, мы его больше не увидим.
И все-таки Коннор испытывает жалость. Он рискнул жизнью, чтобы спасти Льва, сделал, что мог, но успеха не добился. Если бы я обладал даром убеждения, думает мальчик, сказал бы ему что-то такое, что заставило бы Льва встать на их сторону. Впрочем, что бы я мог ему сказать? Лев знал, что его принесут в жертву, с самого рождения. Нельзя изменить тринадцатилетнего мальчика жалкой двухдневной промывкой мозгов, этого мало.
Антикварный магазин находится в старом здании. Фасад совсем облупился, деревянная входная дверь вся в белых чешуйках краски. Нажав на ручку, Коннор открывает дверь, и помещение оглашается мелодичным звоном колокольчиков. Старинная аналоговая система сигнализации, оповещающая владельца о приходе посетителей.
Покупатель в магазине только один: мрачный пожилой джентльмен в твидовом пальто. Он смотрит на вошедших без особого интереса, но с легким раздражением, – вероятно, его беспокоит плач ребенка. Удовлетворив любопытство, он уходит в дальний угол помещения, заставленного всевозможным старьем, чтобы укрыться от раздражающих звуков.
В магазине можно найти предметы, произведенные в любую эпоху не слишком длинной американской истории. На старинном кухонном столе с хромированными краями разложена целая экспозиция плейеров iPod и других миниатюрных коробочек, бывших в моде, когда дедушка Коннора ходил в школу. На экране антикварного плазменного телевизора разворачивается действие какого-то допотопного фантастического фильма. Судя по всему, речь идет о техногенном будущем, которое так и не наступило: седовласые сумрачные гении и летающие машины остались фантастикой.
– Что вас интересует? – спрашивает выходящая из глубины помещения, из-за конторки, на которой стоит кассовый аппарат, пожилая женщина, скрюченная, как знак вопроса. В руках у нее палка, хотя не похоже, чтобы она нуждалась в третьей точке опоры.
Риса качает ребенка, безуспешно стараясь утихомирить его.
– Мы ищем Соню.
– Вы ее нашли. Что вам нужно?
– Нам нужна… ну… как бы это сказать… ваша помощь, – объясняет Риса.
– Да, – подтверждает Коннор, – нам порекомендовали обратиться к вам.
Старушка смотрит на них с подозрением.
– Это как-то связано с сегодняшним происшествием в школе? Вы Хлопки?
– Вы считаете, мы похожи на Хлопков? – спрашивает Коннор.
Пожилая дама смотрит на него, недоверчиво прищурившись.
– А кто их знает, как они выглядят.
Коннор смотрит старушке прямо в глаза и щурится так же, как она. Сжав кулак, он изо всех сил ударяет им в стену, так сильно, что на костяшках пальцев появляются ссадины, а небольшая акварель, висевшая на гвозде, падает на пол. Коннор ловит ее на лету и кладет на стойку.
– Видите? – спрашивает он. – Моя кровь не взрывается. Если бы я был Хлопком, здесь все бы взлетело на воздух.
Пожилая дама негодующе смотрит на Коннора, но он, хоть и с трудом, выдерживает взгляд. Глаза у старушки усталые, но в глубине по-прежнему прячется неукротимая воля. Но Коннор не отворачивается.
– Видишь горб? – спрашивает Соня. – Я его заработала, защищая людей вроде тебя.
Коннор продолжает смотреть пожилой даме прямо в глаза.
– Что ж, значит, мы ошиблись адресом, – говорит он, бросая взгляд на Рису. – Пошли отсюда.
Он разворачивается, чтобы уйти, но в этот момент старушка ловко и больно охаживает его палкой по голеням.
– Не торопись, голубок, – говорит она. – Ханна звонила мне, так что я знала, что вы придете.
Риса, продолжая качать безутешную малышку, не выдерживает и испускает радостный вздох:
– А сразу вы нам об этом не могли сказать?
– Да это неинтересно совсем было бы.
К этому моменту посетитель с кислой физиономией успел уже обойти весь торговый зал, перебирая и трогая представленные в нем предметы с видом человека, испытывающего отвращение ко всему, что есть в магазине, и вернулся к стойке.
– Во втором зале у меня имеются великолепные старинные игрушки, – говорит Соня, бросая на пожилого господина осторожный взгляд. – Прошу вас, пройдите туда, я скоро к вам присоединюсь и все покажу. И бога ради, – добавляет она уже шепотом, обращаясь к Рисе, – накорми этого несчастного ребенка!
Вход во второй зал скрывается за дверью, задрапированной чем-то вроде старинной душевой занавески. Если в первом зале еще как-то можно перемещаться, то во втором вещей столько, что пройти практически невозможно. Чего там только нет: сломанные рамы для картин, ржавые птичьи клетки и прочее барахло, не признанное хозяйкой пригодным для продажи. Мусор, не попавший на помойку.
– Думаешь, старушка нам поможет? – спрашивает Коннор. – Да она, похоже, и со своими делами справиться не в состоянии!
– Ханна сказала, что поможет. Я ей верю.
– Как ты, человек, выросший в интернате, еще можешь доверять людям?
Риса сердито смотрит на Коннора и протягивает ему ребенка.
– Подержи-ка, – говори она, осторожно передавая заливающегося малыша из рук в руки. Впервые после появления ребенка она доверила его Коннору. Взяв девочку, он обнаруживает, что она гораздо легче, чем ему казалось. Странно, такое требовательное и громогласное существо – и почти ничего не весит. Малышка продолжает плакать, но уже не так громко, – видимо, силы на исходе.
Теперь их с ребенком ничего не связывает. Рано утром его можно снова подкинуть кому-нибудь… Подумав об этом, Коннор ежится, ему неприятно. Казалось бы, они ничего не обязаны делать для малышки. Она оказалась у них по его глупости, но они не ее родители. Коннору рано иметь детей, но мысль о том, что ребенка нужно отдать людям, которым малышка нужна еще меньше, чем ему, приводит его в бешенство. Усталость и грусть смешиваются и превращаются в ярость. Когда такое случалось с Коннором дома, он всегда попадал в неприятности: переставал адекватно воспринимать окружающих, бросался на людей, дрался, обзывал учителей нехорошими словами или нарочно выезжал на скейтборде на оживленный перекресток.
– Что тебя так заводит? – спросил его однажды отец, рассерженный очередной выходкой.
– Не знаю, – бросил в ответ Коннор, – может, меня пора на разборку отдать.
В то время шутка казалась ему смешной.
Риса открывает холодильник, в котором, как и в комнате, яблоку негде упасть. Достав пакет молока, она находит миску и ставит на край стола. Коннор с интересом наблюдает, как Риса осторожно, чтобы не расплескать, наливает молоко в миску.
– Это же не кошка, – говорит он, – лакать не будет.
– Я знаю, что делаю, – отзывается Риса.
Пошарив по ящикам стола, девочка находит чистую ложку, забирает у мальчика малышку и присаживается на стул. Ребенка Риса держит куда искуснее, чем Коннор. Погрузив ложку в миску, она набирает в нее молоко, подносит к лицу ребенка и опрокидывает в открытый ротик. Девочка, подавившись, кашляет, но Риса быстро кладет ей в рот указательный палец, и малышка начинает сосать его с удовлетворенным видом. Через несколько секунд Риса сгибает палец, не вынимая его, зачерпывает ложкой новую порцию молока и снова выливает в ротик. На этот раз все проходит отлично – девочка, причмокивая, сосет палец и глотает молоко.
– Ух ты, круто, – говорит Коннор с восхищением.
– Мне приходилось дежурить в детском отделении интерната. Там меня кое-чему научили. Будем надеяться, что гиполактазии у нее нет.
Девочка успокаивается, и у Коннора с Рисой появляется возможность немного расслабиться. Все, что случилось за день, неожиданно наваливается на них, и оба чувствуют себя вымотанными. Коннору кажется, что веки налились свинцом, но позволить себе уснуть он не может: они все еще в опасности. Перед глазами все плывет, а мысли устремляются куда-то вдаль. Интересно, думает он, родители продолжают меня искать или уже бросили? Наверное, кроме полицейских, никто за нами больше не охотится. Он вспоминает Арианну. Как бы все сложилось, если бы она пошла с ним, как обещала? Их бы поймали в тот же вечер, вот что. У Арианны, в отличие от Рисы, опыта выживания нет. Она не так решительна, и смекалки, которой щедро наделена Риса, у нее нет и в помине.
Вспомнив Арианну, Коннор чувствует, как на него накатывает волна грусти. Он скучает по ней, но не так сильно, как ожидал. Как скоро она его забудет? А другие? Это произойдет быстро. С теми, кого отдали на разборку, всегда так.
Коннор знал ребят, учившихся в его школе и исчезнувших в одночасье. За последние два года их было немало. Однажды они просто не приходили, и все. Учителя говорили, что они «уехали» или «в списках больше не значатся». Но это были лишь условные обозначения. Все знали, что за ними скрывается. Ребята, водившие с ними дружбу, говорили, что это ужасно, и горевали, но недолго, день или два, а потом забывали. Те, кого отдали на разборку, не погибали геройски и не умирали под неумолчный плач безутешных родственников и друзей. Они исчезали, как исчезает пламя свечи между пальцев – тихо и быстро.
Наконец пожилой привередливый джентльмен уходит, и Соня присоединяется к Коннору и Рисе.
– Значит, вас хотели отдать на разборку и вам понадобилась помощь?
– Да. Может быть, немного еды, – говорит Коннор, – и место, где можно поспать хотя бы пару часов. Потом мы уйдем.
– Мы не хотим, чтобы у вас были неприятности, – присоединяется к нему Риса.
– Как бы не так! Вы создаете неприятности всем, кто попадается на пути. И не просто неприятности, а настоящие проблемы. С большой буквы «П», – возражает Соня, тыча палкой в сторону Рисы. Высказавшись, она опускает трость и продолжает говорить уже более спокойным тоном: – Впрочем, вашей вины в этом нет. Вы же не просили рожать вас, а значит, и на разборку попадаете не по своей воле.
Соня смотрит то на Коннора, то на Рису. Изучив их, она решает выдать следующую порцию мудрости.
– Если хочешь уцелеть, дорогая, – говорит она Рисе безапелляционно, – тебе нужно забеременеть от него снова. Будущую мать они на разборку отдавать не станут, а значит, у тебя в запасе будет еще девять месяцев.
У Рисы отпадает челюсть. Она силится что-то сказать, но не может. Коннор чувствует, как кровь приливает к лицу, которое тут же краснеет.
– Она еще не рожала… – пытается объяснить он срывающимся голосом. – Это не ее ребенок. И не мой.
Соня задумчиво смотрит на него, потом внимательно на ребенка.
– Не ваш, да? Что ж, тогда понятно, почему ты не кормишь грудью.
Она неожиданно разражается громким отрывистым смехом, услышав который Коннор и маленькая девочка вздрагивают.
Риса не пугается, она лишь слегка раздосадована тем, что ребенок перестал есть. Приходится снова повторять манипуляции с указательным пальцем и ложкой, чтобы привлечь внимание малышки к еде.
– Так вы нам поможете или как?
Соня поднимает палку и хлопает ей Коннора по плечу, потом указывает ею на огромный чемодан, облепленный наклейками таможенных служб всего мира.
– У тебя хватит сил принести сюда эту штуку?
Коннор встает, гадая, для каких целей Соне понадобился чемодан. Ухватившись за ручку, он сдвигает тяжелый кофр с места и подтаскивает ближе. По счастью, пол покрыт старым истертым персидским ковром, и чемодан скользит по нему, как сани по снегу.
– Не слишком много сил у тебя, да?
– А я и не говорил, что много.
Мало-помалу Коннору удается перетащить громоздкий чемодан туда, где стоит Соня, но, вместо того чтобы открыть крышку, пожилая леди садится на него и начинает массировать лодыжки.
– Так что же в нем? – спрашивает Коннор.
– Письма, – отвечает старушка. – Но дело не в том, что в нем. Важно то, что под ним. Вернее, было под ним.
Концом палки Соня отбрасывает ковер с того места, где стоял чемодан, и Коннор с Рисой видят крышку люка с массивным медным кольцом вместо ручки.
– Давай, – говорит Соня, указывая на люк концом палки. Коннор вздыхает и берется за кольцо. За откидным люком скрывается крутая каменная лестница, ведущая в темноту. Риса отставляет в сторону миску и кладет малышку на плечо в вертикальном положении, чтобы дать ей возможность срыгнуть. Покончив с этим делом, она подходит к Коннору и встает на колени рядом с люком.
– Это старый дом, – говорит Соня. – Его построили давно, еще в начале двадцатого века, когда в стране впервые был введен сухой закон. Там, внизу, прятали выпивку.
– Выпивку? – переспрашивает Коннор.
– Алкоголь, Господи! Нет, вы какие-то все одинаковые, ваше поколение. Невежды с большой буквы, вот так!
Кто бы ни строил лестницу, он не придавал особого значения удобству. Она получилась очень крутой, да еще и со ступенями разной высоты. Сначала Коннор думал, что Соня отправит их вниз, а сама останется наверху, но хозяйка сама вызвалась показать им, что находится внизу. Она спускается не спеша, но видно, что по лестнице ей ходить легче, чем по ровному полу. Коннор пытается поддержать старушку под локоть, но она негодующе стряхивает его руку, награждая вдобавок сердитым взглядом.
– Я что, кажусь тебе немощной?
– Ну, да.
– Никогда не суди по внешности, – парирует старушка. – Я вот, к примеру, когда тебя впервые увидела, решила, что ты умный малый.
– Очень смешно.
Оказавшись внизу, Соня шарит рукой по стене и, нащупав выключатель, зажигает свет.
Риса изумленно вздыхает, Коннор смотрит на нее и оглядывается, пытаясь понять, что ее так поразило. В углу стоят три неподвижные фигуры: девочка и два мальчика.
– В вашей премилой семейке, пополнение, – говорит им Соня.
Ребята продолжают стоять как изваяния. Старшеклассники, как и Коннор с Рисой. Товарищи по несчастью, это видно с первого взгляда. Усталые и измученные. «Интересно, я так же выгляжу?» – думает Коннор.
– Бога ради, прекратите на меня пялиться, – говорит Соня. – А то вы похожи на выводок крыс.
Пожилая дама начинает расхаживать по подвалу, указывая, где и что лежит.
– Здесь консервы, и нож тоже должен быть где-то тут. Ешьте что хотите, но не оставляйте объедков, а то появятся настоящие крысы. Туалет с ванной дальше. Поддерживайте там чистоту. Я через некоторое время схожу в магазин за детским питанием и бутылочкой. Да, кстати, здесь есть аптечка. Надо промыть рану от укуса, кто бы там тебя ни тяпнул.
Коннор старается сдержать улыбку. Старушка крайне наблюдательна.
– Сколько еще ждать? – спрашивает один из ребят, прячущихся в подвале, – крепкий, мускулистый юноша агрессивного вида. Он постоянно кидает на Коннора настороженные взгляды, считая, очевидно, его способным оспорить его роль альфа-самца.
– А тебе какая разница? – спрашивает Соня. – На деловую встречу опаздываешь?
На это парень ничего не отвечает, только скрещивает руки на груди и бросает на пожилую даму испепеляющий взгляд. На запястье у него татуировка – свирепая акула скалит зубы. О да, думает Коннор, очень страшно. Я впечатлен.
– Еще четыре дня, и я избавлюсь от вас навсегда, – вздыхает Соня.
– А что будет через четыре дня? – спрашивает Риса.
– Мороженщик приедет, – отвечает Соня.
Не говоря больше ни слова, старушка с проворством, которого Коннор никак не ожидал, взбирается вверх по лестнице и захлопывает крышку люка.
– Детка, мадам Дракониха ни под каким видом не хочет говорить, что будет дальше, – говорит долговязый светловолосый парень с легкой ухмылкой, по всей видимости никогда не покидающей его лицо. Его покрасневшие глаза говорят о том, что он провел немало бессонных ночей, но прическа по-прежнему безукоризненна. Одет парень в какие-то обноски, но по едва заметным признакам можно, заключить, что он из богатой семьи.
– Нас отправят в заготовительный лагерь – вот что будет дальше – и там разрежут на куски, – отвечает девушка. Она азиатка и выглядит почти так же круто, как и парень с вытатуированной на руке акулой. Волосы ее выкрашены в темно-розовый цвет, а на шее красуется кожаный ошейник с острыми, как наконечники стрел, клепками.
Парень с татуировкой неодобрительно смотрит на нее.
– Как же ты достала со своими идиотскими шутками насчет конца света и всего такого.
Коннор замечает, что у парня на щеке красным огнем горят четыре длинные параллельные царапины, сделанные определенно женскими ногтями; а у девушки-азиатки, в свою очередь, имеется синяк.
– Это не конец света, – огрызается девушка, – это просто конец нас.
– Ты прекрасна в своем нигилизме, – замечает долговязый.
– Заткнись, а? Ты говоришь это только потому, что тебе нравится слово нигилизм и ты понятия не имеешь, что это такое.
Риса многозначительно смотрит на Коннора, и он понимает, что она хочет сказать: «Неужели придется провести четыре дня в компании этих отморозков?» Тем не менее она первая протягивает руку для пожатия и представляется. Коннор, хоть и без особого рвения, присоединяется к ней.
Выясняется, что у каждого члена великолепной тройки, как, впрочем, и у каждого подростка, счастливо избежавшего заготовительного лагеря, имеется своя печальная история, дослушать которую можно, лишь вооружившись пачкой самых толстых бумажных платков фирмы «Клинекс».
Ухмыляющегося долговязого парня зовут Хайденом. Как правильно предположил Коннор, он из до безобразия богатой семьи. Родители развелись и стали делить имущество, к которому, видимо, причислили и его. Между ними произошла эпическая битва, и спустя два с половиной года после развода судебная тяжба все еще продолжается. Единственным итогом затянувшейся войны стало соглашение о том, что каждый из родителей предпочел бы видеть сына в заготовительном лагере, нежели поступиться правом быть его опекуном.
– Если бы энергию, затраченную родителями, удалось преобразовать в электричество, его бы хватило, чтобы несколько лет обслуживать небольшой городок, – прокомментировал Хайден.
– Девушку зовут Маи. Ее родители очень хотели мальчика. В конце концов сын у них все-таки родился, но после появления на свет четырех дочерей. Маи была четвертой.
– В том, что меня решили отдать на разборку, – заметила Маи, – нет ничего нового. В Китае во времена, когда правительство запрещало семьям иметь больше одного ребенка, девочек убивали не задумываясь.
Имя здоровяка с татуировкой – Роланд. Он мечтал стать военным, но родился со слишком высоким уровнем тестостерона, или стероидов, или того и другого сразу, став слишком опасным человеком даже для армии. Подобно Коннору, Роланд постоянно дрался в школе, но Коннору почему-то показалось, что последствия драк с участием Роланда были куда печальнее. Однако подвело его не это. Роланд превратил в котлету отчима за то, что тот поднял руку на мать. Она, в свою очередь, вступилась за отчима и, простив мужа, ополчилась на сына, подписав разрешение на разборку.
– Это же несправедливо, – говорит Риса.
– Можно подумать, то, что случилось с тобой, справедливо, – замечает Коннор.
Роланд смотрит на Коннора в упор с ледяным выражением.
– Ты с ней в таком тоне разговариваешь. Может, ей подыскать другого парня?
Коннор отвечает ему преувеличенно душевной улыбкой.
– Мне нравится твой дельфинчик, – говорит он, указывая на татуировку на руке Роланда.
Верзила возмущен:
– Это тигровая акула, идиот.
Коннор дает себе слово никогда не поворачиваться к Роланду спиной.
* * *
Акулы, как было написано в книге, которую Коннору однажды довелось перелистывать, страдают от чудовищной формы клаустрофобии. Но они не просто боятся закрытых пространств, нет. Эти огромные рыбы физически не могут в них существовать. Никто не знает почему. Некоторые считают, что дело в металлических клетках, которыми перегораживают аквариумы: они раздражают акул. Как бы там ни было, большие акулы в неволе долго не живут.
Проведя день в подвале антикварного магазина, Коннор начинает понимать, что чувствуют акулы. У Рисы на руках ребенок, поглощающий все ее внимание, и хотя она жалуется на то, что никогда даже не думала брать на себя такую ответственность, Коннор понимает, что на самом деле она благодарна ему за то, что ей есть чем занять томительные часы ожидания. В подвале имеется вторая комната, и Роланд настоял, чтобы ее заняла Риса с ребенком. Он старательно делает вид, что заботится о ребенке по доброте душевной, но на самом деле всем ясно, что он предложил Рисе отдельную комнату, потому что плач малышки его раздражает.
Маи читает. В углу лежит целая куча старых пыльных книг, и Маи глотает их одну за другой. Отдав спальню Рисе, Роланд выдвигает на середину комнаты стеллаж и устраивает за ним маленький кабинет. Он восседает там с видом человека, которому не привыкать к тюремной камере. Когда Роланд не сидит за стеллажом, он занимается вопросами питания – расставляя банки с консервами то так, то этак. По его словам, он формирует для каждого свой рацион.
– Я отвечаю за питание, – заявляет он. – Теперь нас больше, и мне предстоит решить, что будет есть каждый из вас и когда.
– Я и сам могу решить, что буду есть и когда, – возражает Коннор.
– Нет, так не пойдет, – говорит Роланд. – Я здесь этим занимался, когда тебя еще не было, и буду заниматься дальше.
Он протягивает Коннору банку рубленой ветчины «Спам». Мальчик смотрит на нее с отвращением.
– Не нравится? – спрашивает Роланд. – Будешь со мной спорить, и этого не получишь.
Коннор пытается решить, стоит ли заехать Роланду по физиономии. Впрочем, долго размышлять в подобных ситуациях мальчик не привык – слишком уж у него горячая голова. Драка не начинается только потому, что в разговор вовремя вмешивается Хайден. Забрав банку из рук Коннора, он быстро открывает ее и начинает есть ветчину прямо руками.
– В кругу друзей клювом щелкать не принято, – говорит он. – Раньше я о существовании «Спама» даже не подозревал, а теперь начинаю любить его. Боже, какая радость: я превращаюсь в нищеброда из трейлера, – добавляет он с ухмылкой.
Роланд злобно смотрит на Коннора. Тот не сдается и глаз не отводит. В конце концов он решает сказать то, что обычно говорит в таких ситуациях:
– Клевые носки у тебя, брат.
Роланд, видимо, с шуткой знаком, потому что сразу изучать свои ноги не бросается. Он ждет, пока Коннор отвернется. Однако нежелание выглядеть дурнем в разных носках берет верх, и парень украдкой смотрит вниз. Коннор улыбается: маленькая победа тоже победа.
Хайден определенно человек-загадка. Коннор даже не может понять, действительно ли ему все время смешно или он считает, что улыбка – лучшее оружие человека, попавшего в ситуацию слишком тяжелую и нестандартную, чтобы с ней смириться. Раньше Коннору не нравились чопорные маменькины сынки из богатых семей, но в Хайдене есть что-то очень располагающее, так что не любить его невозможно.
Коннор присаживается рядом с ним. Мальчик исподтишка оглядывается и, видя, что Роланд удалился за стеллаж, шепотом говорит:
– Хорошая уловка с носками. Ты не против, если я ей тоже буду пользоваться?
– Да ради бога, – пожимает плечами Коннор. Хайден выуживает из банки кусок ветчины и предлагает его Коннору.
Несмотря на то что ему совершенно не хочется есть, Коннор принимает предложенную еду, хоть и думает, что в банке вместо мяса может быть что угодно. Да и Хайден взял ее не потому, что ему так нравится «Спам».
Вдвоем они быстро приканчивают банку, и к концу трапезы между ними устанавливается атмосфера взаимопонимания. Поделившись консервами, Хайден недвусмысленно показал, на чьей он стороне.
– Вы хотели ребенка? – спрашивает он. Коннор отвечает не сразу. Поразмыслив, он приходит к выводу, что правда – наилучший фундамент для дружбы, пусть даже и предполагаемой.
– Это не мой ребенок.
Хайден понимающе кивает.
– Это здорово, что ты с ней встречаешься, хоть ребенок и не от тебя.
– Он и не ее тоже.
Хайден улыбается. Он не спрашивает, откуда они взяли малыша: вероятно, версия, придуманная им самим, устраивает его наилучшим образом и он не хочет знать никаких подробностей.
– Не говори Роланду, – предупреждаем он. – Он с вами так любезен только потому, что семья – одно из немногих понятий, достойных, по его мнению, уважения.
Коннор смотрит на Хайдена и не может понять, шутит он или говорит всерьез. Наверное, этого никто не знает, думает он.
Хайден дожевывает последний кусок ветчины, заглядывает в банку и вздыхает.
– Я превратился в Морлока, – говорит он.
– А это еще кто?
– Люди-лягушки, живущие под землей и не выносящие солнечного света. Обычно их изображают одетыми в дурацкие костюмы из зеленой резины. К сожалению, мы все в них превратились. Только вот костюмов у нас нет.
Коннор окидывает взглядом полки с консервами. Прислушавшись, он различает тихую, как комариный писк, музыку – Роланд слушает плейер, предположительно украденный им наверху, в торговом зале.
– Давно ты знаешь Роланда?
– На три дня дольше, чем тебя, – отвечает Хайден. – На всякий случай предупреждаю – вижу, что ты человек горячий, – Роланд будет вести себя нормально, пока уверен, что он начальник. Если ты не будешь покушаться на эту роль, мы останемся большой, дружной, счастливой семьей.
– А что, если я начну покушаться?
Хайден бросает консервную банку в корзину с мусором, стоящую в паре метров от него.
– Я тебе не рассказал еще кое-что о Морлоках. Они каннибалы.
* * *
Ночью Коннор никак не может уснуть. Он не привык сидеть взаперти, да еще и в компании с Роландом, поэтому расслабиться не может: засыпает, но через несколько минут просыпается. В задней комнате он спать не может – для двоих места слишком мало, и им бы пришлось лежать, тесно прижавшись друг к другу. Коннор пытается убедить сам себя в том, что он не идет спать к Рисе, потому что боится случайно придавить ребенка. Маи и Хайден тоже не спят. Похоже, Маи пытается уснуть, но лежит с открытыми глазами, а ее мысли блуждают где-то далеко.
Хайден зажег свечу, найденную им среди сваленного в углу барахла, и по подвалу распространился аромат корицы и плесени. Поставив свечу перед собой, мальчик водит над огнем ладонью – высоко, чтобы не обжечь руку, но медленно, чтобы успеть ощутить жар пламени. Коннор следит за его манипуляциями, и мальчик в конце концов замечает это.
– Странно, да? Если вести руку быстро, ощущаешь тепло, если медленно, получаешь ожог, – говорит ему Хайден.
