Текст книги "Лютер. Книга 1. Начало"

Автор книги: Нил Кросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 5

Клайв, Зоин босс, решил усовершенствовать уже устоявшуюся программу социального ликбеза. Так что и без того незадавшийся день становился все хуже и хуже: Зои вынуждена распинаться перед шумливой оравой шестиклассников [2]2
  Шестой класс в Великобритании – последние два предэкзаменационных года обучения в средней школе.


[Закрыть], рассказывая о деяниях «Форда и Варгаса», где она подвизается, а также о сути законодательства по правам человека.

Она рассказывает о Лайзе Уильямс, ставшей в двенадцатилетнем возрасте жертвой автомобильной аварии, виновник которой скрылся. Это было в 2003 году. Нарушителем оказался некий Азо Ибрагим, иракский беженец, ранее уже выпущенный под залог за вождение без прав.

Поскольку четких свидетельств опасной езды со стороны Ибрагима не было, Королевская служба обвинителей привлекла его по статье «вождение в период лишения водительских прав»; более серьезная статья – «причинение смерти в период лишения водительских прав» – вошла в закон лишь в 2008 году Ибрагим отбыл в тюрьме два месяца. А после выхода подал в суд против своей депортации.

Зои рассказывает классу, что за прошедшие девять лет Азо Ибрагим обошелся налогоплательщикам в несколько сотен тысяч фунтов одних лишь расходов на адвокатов и переводчиков. За этот период прошли слушания об иммиграции и судебные заседания, на которых он в разное время обвинялся то в сексуальных домогательствах, то в хранении наркотиков, а через три года после смерти Лайзы Уильямс еще и в вождении в период лишения прав.

Затем она спрашивает шестиклассников, как бы они с ним поступили. Общее мнение, как она и предполагала: отправить его домой.

– Однако он имеет право остаться, – говорит она классу, – поскольку является отцом двоих детей от гражданки Британии. И хотя фактически он с этой семьей не проживает, разлучить его с брошенной подругой и детьми – значит нарушить его права по восьмой статье Закона о правах человека.

Она спрашивает у детей, что они об этом думают, садится и слушает их. Ребята оживленно спорят об опасности, которой Ибрагим может подвергнуться у себя в Ираке. О его двух детях и об их праве иметь отца. Говорят о горе, постигшем родителей Лайзы Уильямс, и об их праве любить и защищать свою дочь.

Зои дает им немножко подискутировать, а затем рассказывает, как Британская национальная партия использовала гибель Лайзы для пропагандистской шумихи на местных выборах в Баркинге. Отец Лайзы Уильямс, добрый и надломленный человек, выступил с публичным заявлением для жителей Баркинга, чтобы они не голосовали за британских националистов, потому что эта несправедливость не имеет никакого отношения к цвету кожи его погибшей дочери.

Один из шестиклассников, надменный симпатяга по имени Адам, заявляет, что Азо Ибрагима нужно повесить.

– Ты рассуждаешь как мой муж, – говорит Зои, и весь класс смеется.

Затем Зои рассказывает им о третьей статье Всеобщей декларации прав человека: о запрете на пытки, бесчеловечное или унизительное обращение или наказание и резюмирует, что Ибрагиму следует предоставить в Соединенном Королевстве политическое убежище, так как отказ от пыток – это нравственный и неоспоримый абсолют.

Она спрашивает, нет ли у кого-нибудь вопросов. Вопросы есть всегда. Адам пытается выдержать ее взгляд, но Зои в этой игре поднаторела еще до того, как этот мальчуган появился на свет.

– Ну что, никто ничего не хочет спросить? – оглядывает она класс. – Ну, давайте, давайте. Хоть один вопрос да должен быть. Ну, кто посмелей?

Робко тянет руку тихая девочка в конце класса.

– Как тебя зовут?

– Стефани.

– Ну так что, Стефани?

– Вам выдают, это самое… деньги на одежду?

Зои смотрит на нее с легкой настороженностью.

– Вы так классно одеваетесь и все такое… – говорит Стефани.

Одноклассники все как один закатывают глаза, втягивая воздух через зубы. Девочка вспыхивает маковым цветом, и Зои внезапно становится на ее защиту. Такая уж она.

– Хороший вопрос, – одобряет Зои и, произнося это, сама пытается верить своим словам. – Нет, специальное пособие на платье нам не выдают, но на каждый день нам положен необходимый минимум одежды. «Минимум» в данном случае означает, что в этой одежде можно пойти и на королевскую свадьбу.

Стефани ангельски улыбается, Зои тоже – из желания помочь девочке выпутаться из этого бессмысленного диспута, не теряя лица.

– Мужчинам проще решить проблему с одеждой, – говорит ей Зои. – Ведь галстуки им покупают жены.

– Расистка, – бурчит Адам.

– Прошу прошения?

Адам слегка тушуется, – впрочем, не особо; скрещивает на груди руки, откидывается на стуле и дерзко смотрит ей в глаза.

– Это расизм против мужчин.

Зои чувствует, как уголок рта у нее подергивается. Она знает, что цапаться с этим мальчишкой – занятие абсолютно зряшное. Он все это затеял единственно по своей прихоти – просто пытаясь отстоять какую-то смутную, самому ему непонятную точку зрения, что, в общем-то, свойственно юнцам в период полового созревания. Но все равно он гаденыш.

– Извини еще раз, как тебя звать? – спрашивает она.

– Адам.

– Молодчина, Адам. Вот что я тебе скажу: давай-ка выйдем из помещения и проведем живой опрос. Тогда мы выясним, сколько мужчин в этом здании – а это, кстати, примерно шестьдесят процентов персонала и восемь процентов директората – купили себе галстуки сами.

Адам щерится так, будто победа за ним. Зои колеблется между возможностью сдаться и желанием уложить сучонка на обе лопатки. В этот момент раздается тихий стук в дверь, и в комнату просовывает голову Мириам, ассистентка. Двумя пальцами – большим и мизинцем – она изображает телефонный звонок.

– Это Джон, – выговаривает она одними губами.

Зои благодарит всех за то, что пришли, собирает свои заметки, сухо смотрит на Адама, ободряюще улыбается Стефани и, выйдя, спешит в свой кабинет, откуда набирает Джона.

– Зои, – отзывается он.

В трубке слышен уличный шум.

– Ты где?

– В данный момент? По соседству с каналом.

– И что ты там делаешь?

– Созерцаю голубя, попавшего в западню магазинной тележки.

– Замечательно.

– Как у тебя дела?

– Клайв заставил меня общаться с шестиклассниками.

– Я же говорил, что он это сделает.

– Ну вот, собственно, и сделал. Козел он и есть козел.

– По делу этого твоего Хаттима прогресс есть?

«Этот ее Хаттим» для Зои сейчас – самая головоломная тема.

– Ко мне подойдут сегодня, попозже или, может быть, завтра – должны предупредить заранее.

– Кто подойдет?

– Да есть тут один – Марк, из «Либертэ санс фронтьер».

– Хиппи?

– Растафарианец, – испытывая легкое отвращение к самой себе, говорит она, – такой весь из себя богемный. Все травка да цветы…

Лютер посмеивается:

– Ничего, осилишь.

– Да, надеюсь. Я уже жалею, что согласилась.

Зои проводит рукой по волосам, ловя себя на мысли, что ей смерть как хочется курить. Крепко ухватив себя за челку, дергает ее, чтоб было чуточку больно. Это она проделывает с собой чуть ли не с семи лет – помогает снять стресс. Почему именно это ей помогает – совершенно непонятно. Иногда она побаивается даже, что со временем может образоваться плешь и она станет похожа на одного из тех душевнобольных попугаев, которые в стрессе выщипывают у себя на груди все перья, кроме тех, до которых не могут дотянуться. И в итоге сидит себе на шестке вполне готовый для духовки цыпленок, только в маске-страшилке, как на Хеллоуин.

– С Роуз разговаривал? – осведомляется она.

– Д-да… Разговаривал.

И тут она понимает, почему драла себя за волосы. Дело здесь совершенно не в Хаттиме. Все дело в Джоне и его неспособности говорить «нет» любому, кроме своей жены.

– Что произошло? – настораживается она.

– Сейчас рассказывать проблематично, – отвечает он, – слишком много людей вокруг. Но сегодня я ее просить не могу. Ну вот не могу, и все…

Обычно Джон моментально, с лету, определяет, если кто-нибудь лжет. Иной раз от такой скорости, а главное точности, у Зои мурашки бегут по коже. Но он никогда не распознает, если лжет самому себе.

– Тут дело довольно скверное, – мямлит он.

– Все дела у тебя скверные, – устало вздыхает Зои. – В том-то и проблема.

Она испытывает чувство стыда и злости одновременно. Возмущает то, что Джон способен так поступать с ней – заставлять ее чувствовать себя виноватой из-за желания иметь нормальный, обычный брак. И вот они оба, как ночные сторожа, караулят одну и ту же площадку, бродят одним и тем же маршрутом, изо дня в день, из ночи в ночь…

– Мне необходимо закончить это дело, – говорит он. – И тогда я с ней поговорю.

– Нет, не поговоришь.

– Зои…

– Да не поговоришь ты с ней, Джон! Потому что после этого будет еще одно дело, а там еще и еще… А за ними следующие, и так до бесконечности.

В трубке – молчание.

– Эта гребаная Роуз Теллер… – говорит Зои. – Вот уж действительно, в умении рушить браки равных этой женщине нет.

– Зои…

Она отключает сотовый. Руки мелко дрожат. Из ящика стола она выхватывает жестянку с табаком и выскальзывает наружу, к угловому пятачку, недоступному для видеокамеры. Набирает Марка Норта.

– Ты был прав, – говорит она. – Я только и делаю, что даю ему шансы. Даю шанс за шансом, а он просто лжет. Лжет и лжет. – Снова дергает себя за волосы. – Боже! Как ты был прав…

Марк молчит в ответ.

Зои курит самокрутку, снимает пальцем с языка горькое табачное волоконце.

– Меня просто трясет, – говорит она.

– Отчего тебя трясет?

– Я еще никогда этого не делала.

– Чего именно?

– Отель «Харрингтон», – назначает она. – Через десять минут.

В трубке пауза.

– Ты уверена? – произносит он наконец. – Я хочу сказать, что ты должна быть абсолютно уверена насчет этого.

– Нет, – фыркает она горьким смехом, – я не уверена. Но с меня хватит. Терпение вышло. С меня достаточно.

Марк все еще на связи, Зои тоже не кладет трубку. Слышно, как на линии эхом отдается ее собственное дыхание, прерывистое от волнения.

Потом она звонит Мириам и просит отменить все ее встречи до ланча. Мириам обеспокоена: раньше Зои никогда так не поступала.

– Это по личному вопросу, – успокаивает ее Зои. – Не волнуйся. К двум уже вернусь.

Она пешком идет на Харрингтон, туда, где на Табернакл-стрит гнездятся бутики. Пальто с собой не захватила; льет дождь, и она ежится на ходу, чтобы хоть как-то согреться. Когда в поле зрения появляется отель, она пускается бегом, цокая каблучками по мокрому асфальту.

Марк уже в отеле и даже успел забронировать номер. Он сидит в сияющем новым декором холле, делая вид, что читает «Гардиан». В руке у него белая карточка – ключ с магнитной полоской. Они не разговаривают – просто заходят в поджидающий их лифт, Становятся плечом к плечу. Зои слышит, как отчаянно колотится ее сердце.

Глава 6

Обиталище сквоттеров состоит из восьми заброшенных муниципальных квартир, связанных системой внутренних ходов. Населяют его вольные художники, студенты, анархисты, алкаши, наркоманы и городские сумасшедшие.

Отопления здесь нет. Осыпающиеся, в трещинах стены прячутся за разномастными граффити, раскрашенными вручную простынями и постерами.

Малколм Перри лишь вялым шевелением реагирует на вопли снизу. Еще довольно рано, и суматоха внизу, скорее всего, связана с появлением Энди Флюгера – шизофреника, что нередко кантуется в углу самой дальней квартиры, окруженный стайкой юных бунтарей в дредах. Для этой публики немыслимый ментальный надрыв – единственно адекватная форма самовыражения.

Нынче утром шум, пожалуй, громче обычного, но Малколма это мало беспокоит – он без малого трое суток тащится от «розовой шампани» – навороченной амфетаминовой смеси, которую несколько часов назад загасил темазепамом. Поэтому когда копы пинком вышибают дверь и наводняют пространство, как треска на нересте, он все еще валяется на своем топчане. Закопами входит какой-то верзила в твидовом пальто – топает с кривенькой улыбкой чуть ли не по его постерам и расписным тряпкам.

Сам Малколм – доходяга с паклей жидких волос и зачаточной бородкой. Одет он только выше пояса, так что гости могут свободно созерцать его незатейливое мужское хозяйство, невзрачный шишачок, поникший и сморщенный от холода и «розовой шампани». Из одежды на Малколме только гетры на костлявых ногах да майка собственного изготовления.

К нему не спеша подходит коп-верзила. Он нависает над Малколмом с таким видом, будто сейчас оторвет ему башку. Но вместо этого слегка наклоняется и читает принты на майке: «Работай. Подчиняйся. Потребляй».

– А че такое? – очумелый от сна и отходняка, строптиво вскидывается Малколм.

– Обыскать эту малину, – командует коп. – Всех задержать и опросить.

Коп-верзила опускается на корточки. С брезгливым видом, двумя пальцами выудив из кучи сваленного у топчана тряпья спортивные штаны, кидает их, а за ними и резиновые шлепанцы, Малколму, не обращая ни малейшего внимания на его почти новые башмаки.

– Надевай, – командует он.

– Куда это мы?

– Ко мне, – отвечает коп. – Может быть, там не очень уютно, но все лучше, чем в этом гадюшнике.

Лютер распоряжается обыскать весь сквот вместе с прилегающим к нему участком. Вторая группа проводит ряд задержаний, в основном за злоупотребление и хранение наркотиков, нарушение режима условно-досрочного освобождения, прием и сбыт краденого, просроченные документы, по подозрениям в том, по подозрениям в этом…

Малколма под фанфары и мигалку отправляют на Хобб-лейн.

Сержант Хоуи приостанавливает машину, чтобы купить шефу гамбургер. Лютер съедает его вверх ногами и чуть ли не с оберточной бумагой. Он отирает рот рукой уже на подходе к углу Хобб-лейн и Аббадон-стрит, где расположено управление.

Здание представляет собой старую уродливую тумбу: утилитарное строение пятидесятых годов – эдакая колода, к которой затем грубо и неумело прилепили викторианский фасад. Химерическое строение, словно созданное для того, чтобы стать классическим полицейским участком. И пахнет оно так, как любой другой участок, в котором доводилось бывать Лютеру: линолеумом, мастикой для полов, подмышками, канцелярией и пылью на радиаторах.

Скатывая бумажную салфетку в шарик, Лютер, перемахивая через две ступени, взлетает по лестнице и проходит в двери отдела тяжких преступлений. Мебель здесь явно собранная из других отделов: хлипкие офисные стулья и столы из уцененки втиснуты в помещение, по идее требующее втрое большего объема.

Он шагает в свой кабинет – узкое, маломерное рабочее пространство, которое они делят с Йеном Ридом. У дверей его ждет Бенни Халява, протягивая для пожатия тощую белую руку, которую Лютер перехватывает с энергичным хлопком.

– Как поживаешь, Бен? – спрашивает Лютер. – Спасибо, что пришел.

– Куда садиться-то?

Они ступают в заставленное мебелью неопрятное помещение. Лютер жестом указывает на стол Рида. Бенни взгромождает на краешек столешницы свой сухопарый зад. Халява мосласт, бородат, в застиранной, но стильной футболке.

– Ты как, уже наелся форумами для педофилов, а, Бен? – спрашивает Лютер.

– Фигурально выражаясь, – отвечает тот, причем Лютеру приходится слегка мобилизовать слух, чтобы не увязнуть в его белфастском акценте. – Ох уж эти уголки Интернета, где любители малолеток делятся своими необузданными фантазиями. Я зависаю там целыми рабочими днями.

– Тебе уже высылали материалы конкретно по наше’ му делу?

– Так, описали в двух словах.

Лютер прикрывает дверь:

– И все-таки как ты, если честно?

У Бенни наблюдаются кое-какие проблемы в умственной сфере, что не так уж и нетипично для людей с его работой. Все дело в тех вещах, которые приходится созерцать ежедневно.

– Все путем. Я в отличной боевой форме.

– Спрашиваю, потому что собираюсь попросить тебя пошнырять где надо, пока все это не разложится по полочкам. Ты же знаешь, что к чему.

– Лучше б я не знал.

– Но ты знаешь…

– А Герцогиня-то в курсе, что я здесь?

– Пока нет, но я это улажу.

– Потому что я не знаю, как она отнесется к моему присутствию.

Бенни – ярый приверженец кожаных косух и масла пачули.

– Да дело тут вовсе не в тебе, – успокаивает его Лютер. – Она вообще никого терпеть не может.

– И это правда. Как по-нашему, ребенок жив?

– Боюсь, Бен, что такой вариант не исключен.

Бенни с грохотом швыряет на стол свой баллистический нейлоновый портфель, щелкает замком, доставая оттуда ноутбук.

– Где подключиться?

Малколм Перри дожидается в комнате для допросов. Он чувствует мерзкий привкус во рту. Сквозь тонкую резину шлепанцев проникает холод от бетонного пола, прикрытого линолеумом.

Наконец сюда входят тот самый коп-верзила и его симпатичная зеленоглазая помощница. Они представляются, проводят нудную предварительную процедуру уведомления о видеозаписи беседы и так далее. Верзила, расставив ноги, откидывается на спинку стула. Он просто сидит, с насмешливым видом рассматривая Малколма, в то время как его спутница приступает к опросу.

– Малколм Перри, – говорит она. – В две тысячи первом году, в возрасте четырнадцати лет, вы прочитали в газете некролог с именем Шарлотты Джеймс, погибшей за неделю до этого в ДТП на мотоцикле. И вы отправились на кладбище Сен-Чарльз, прихватив с собой, – она немного хмурится, сверяясь с записями, – инструменты для копки и брезент, который вы, очевидно, похитили у соседа.

Малколм встречает ее взгляд, косясь из-под пакли жидких, с пробором по центру, волос.

– Вас задержали при попытке выкопать тело мисс Джеймс, с которым вы, судя по всему, собирались совершить половое сношение.

Малколм пожимает одним плечом. Заправляет за ухо прядь волос.

– Поскольку вы тогда были несовершеннолетним, а половое сношение с человеческим трупом стало считаться противозаконным лишь по Акту о сексуальных противоправных деяниях две тысячи третьего, вас выпустили, сделав предупреждение в связи с мелким правонарушением, а также потребовав от вас пройти психиатрическую реабилитацию у специалистов.

Но уже в две тысячи пятом году, во время вашей работы в похоронном бюро, вас схватили во время сексуального надругательства над трупом двадцативосьмилетней женщины, также жертвы ДТП. Вы высасывали из этого тела кровь и мочу, хлестали по ягодицам, после чего содомизировали его. За это вы получили шесть месяцев тюрьмы, из которых отбыли четыре и были выпущены под обязательство, что дважды в неделю будете посещать психиатра.

Хоуи закрывает папку, кладет на нее ладонь и обращает свои зеленые глаза на Малколма.

– Ну и как проходят консультации? – спрашивает она. – Прогресс есть?

– Гм, – отвечает Малколм. – Смотря что подразумевать под словом «прогресс»…

– Я имею в виду, вас по-прежнему тянет заниматься сексом с мертвыми женщинами?

В ответ долгая тишина.

– Ну ладно, – вздыхает Хоуи. – Когда это вообще у вас началось? Эти специфические изъявления любви?

– Когда я был маленький, – отвечает он. – Я, помнится, устраивал долгие похоронные службы по своим домашним любимцам. У меня было маленькое кладбище для животных. Наверное, все это есть у вас в папке.

– А как вы их выбираете, своих жертв?

– Возлюбленных.

– Ну, пусть так.

– Ну, как… Устраиваешься в похоронное бюро, в больницу там, на кладбище. Хотя лучше всего, понятно, в морг.

– То есть вам нравятся свеженькие?

– Как горошинки в стручке.

Она смотрит на него стеклянным взглядом.

– Но для вас это, по-видимому, несколько затруднительно? С учетом того, что вам запрещено работать непосредственно с мертвыми или вблизи них.

– Я нынче не практикую, – говорит он. – Я теперь больше не морговая крыса.

– Отчего же?

– Мне неинтересно быть политзаключенным.

– А это что, политическая позиция – насиловать трупы?

– Труп – это предмет, вещь. Вещь изнасиловать нельзя.

– А как же их семьи?

– Мертвые им не принадлежат.

– Иными словами, Малколм, для вас все как было, так и осталось? Вы берете от мертвецов то, что вам нужно, напрочь забывая об их родных и близких; о том, что те могут чувствовать… Ездите, так сказать, без платы за билет. Вся эта чепуха насчет мира и любви, что у вас на футболке…

– Это не чепуха.

– Мир и любовь – признаки взаимного уважения. У вас же уважения нет ни к кому.

– Это не так.

– Итак, вы больше не морговая крыса. Но кто же вы тогда? Я так понимаю, консультации для вас – пустой звук. Думаю, вы знаете себя достаточно, говоря то, что говорите. Но при этом фантазии не покидают вас ни на один миг. Мастурбирование под мысли о мертвых девушках.

– Бог мой, конечно, я фантазирую при этом! Мне, слава богу, позволено во время дрочки думать обо всем, что захочу. Мы живем не в полицейском государстве. По крайней мере, пока.

– Это так, – кивает Хоуи. – До тех пор, пока никому от этого нет вреда.

– На что вы намекаете?

– Как вы относитесь к доктору Тому Ламберту?

– К моему консультанту, что ли?

– Да, – отвечает Хоуи, – к вашему консультанту.

– Ханжа хренов. А что?

– Ханжа в каком смысле?

– Сто лет назад нацисты вроде него пробивали закон, чтобы кастрировать гомосеков.

– Поэтому вы угрожали его убить?

– Вы меня за этим сюда притащили?

– Не знаю. А что вы так насторожились?

– Потому что я этого не говорил. Он лжет.

– Понятно, – говорит Хоуи. – Я тоже не уверена, что это правда.

– Это он вам сказал? Потому что если да, то он лжец гребаный.

– А его жена?

– Что его жена?

– Вы ее когда-нибудь видели?

– Нет.

– Может быть, это еще одна неправда?

– К чему вы вообще клоните?

– Мы хотим показать вам снимки с места преступления, – подает голос Лютер впервые с начала допроса, – только мы не хотим вас чересчур возбуждать.

Взгляд Малколма перебегает с Лютера на Хоуи и обратно.

– С какого такого места преступления?

– Так что это было? – спрашивает Лютер. – Он вас достал? Он не верил всей той блажи, которую вы ему несли во время консультаций?

– В смысле?

– А ребенок? – продолжает Лютер. – Что такой человек, как вы, может сделать с ребенком?

– Нет, правда, – начинает частить Малколм, – что он такое сказал? Ведь он лжец хренов.

– Где ребенок, Малколм?

– Какой ребенок?

– Вы себе представляете, чем для вас может обернуться тюрьма? – ставит вопрос ребром Лютер. – Быть извращенцем – это одно, но истязать детей – совсем другое. Там, в Уондсворте, народ сентиментальный. Они сделают с вами то, что вы сделали с мистером Ламбертом.

– Погодите. Да что я такое сделал? Мы вообще о чем говорим?

– Где младенец?

– Какой младенец?

– Где он?

– Насчет младенца он лжет. Это был не младенец.

Пауза.

– Кто был не младенец?

– Он не должен был вам все это разглашать. Не должен. Ах он гребаный лицемер…

Лютер не движется. Не движется и Хоуи. Сделав долгую, очень долгую паузу, Лютер говорит:

– Малколм, кто был не младенец?

– К младенцам я не прикасаюсь, никогда. Если он вам сказал, что да, то он лгун поганый. Я люблю девочек. Женщин.

Выйдя из комнаты для допросов, сержант Хоуи делает гримасу отвращения, встряхивая руками, как от прикосновения к чему-то нечистому. Лютер одобрительно похлопывает ее по спине – дескать, молодец. После этого он подходит к сержанту Мэри Лэлли.

Лэлли тридцать лет; вьющиеся волосы подстрижены коротко и аккуратно. Дотошный, вдумчивый детектив, к допросам она подходит творчески. А еще у нее есть дар, свойственный только ей: презрительно-насмешливый взгляд. Иногда Лютер применяет ее как секретное оружие, чтобы она просто сидела и посверливала объект этим своим несравненно проницательным взором, от которого становится неуютно. Коллеги зовут ее Мэри-Звери.

Лэлли поднимает взгляд от экрана компьютера, кладет телефонную трубку. Смотрит на Лютера с видом провидицы.

– Как насчет того, чтобы глотнуть свежего воздуха? – спрашивает Лютер.

Мэри-Звери прибывает к фургону кинологов на перекресток с Хилл-Парк, напротив дома сквоттеров. Здоровается с Яном Кулозиком, патрульным собаководом в форме. На поводке терпеливо ждет осанистая немецкая овчарка. Кулозик одобрительно смотрит, как Лэлли встает на одно колено и ласково воркует о чем-то с собакой. Затем Лэлли приказывает вывести из дома всех сквоттеров, которые хмуро жмутся под накрапывающим дождем.

Вслед за Кулозиком и собакой она заходит внутрь. Кулозик подбадривает собаку которая куда-то целенаправленно спешит. Очевидная радость животного от выполнения задания заставляет Лэлли невольно улыбнуться.

Собака настораживается, дойдя до самого дальнего и самого темного угла самой дальней и самой темной квартиры. Возле грязного топчана Малколма Перри она, нетерпеливо поскуливая, начинает скрести пол. Кулозик оттаскивает овчарку, тихо похвалив, в то время как Лэлли отпинывает в сторону тщедушный комковатый матрас.

Носок ботинка нащупывает неплотно лежащую половицу. Рядом другая, такая же. Лэлли, нахмурившись, встает на колени и отодвигает незакрепленные половицы, за которыми открывается небольшое углубление. В углублении лежит черный мешок для мусора. Под ним обнаруживается серое шерстяное одеяло. В серое шерстяное одеяло завернута женская голова.