Текст книги "Сошедшие с небес (сборник)"
Автор книги: Нил Гейман
Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Роберт Сильверберг,Лиза (Лайза) Таттл,Челси Куинн Ярбро,Стивен Джонс,Грэхем (Грэм) Мастертон,Джейн Йолен,Стив Тем,Кристофер Фаулер,Хью Кейв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Роберт Шерман
ВЕС ПЕРА
Роберт Шерман был не однажды отмечен премиями как автор театральных, теле– и радиопостановок. Он служил штатным драматургом в театре Норткотт в Эксетере, Англия, и регулярно писал для Алана Эйкборна из театра Сент-Джозеф в Скарборо. Однако больше всего он известен по работе в сериале Би-би-си «Доктор Кто», в котором он вернул на экран Далекса, актера из ранней версии того же сериала, за что первые серии были удостоены награды БАФТА, а сам эпизод с его появлением номинировался на премию Хьюго.
Первый томик рассказов Шермана, «Маленькие смерти», вышел в 2007 году. За него автор получил Всемирную Премию Фэнтези в номинации Лучший сборник, вошел в короткий список престижной премии Эдж Хилл, присуждаемой за лучший рассказ, и был объявлен в числе претендентов на международную премию Фрэнка О’Коннора в том же жанре. Второй сборник автора, «Песни о любви для скромников и циников», получил в 2010 году британскую Премию Фэнтези и стал софиналистом премии Ширли Джексон.
Недавно в свет вышел сборник его сценических пьес под названием «Едкая комедия», готовится третий сборник рассказов, «Все мы такие разные».
«– Я не очень люблю писать дома, – рассказывает Шерман. – Дом – это место, где спят, едят и смотрят дневные шоу по телику. Там слишком многое отвлекает. Вот почему много лет назад я решил, что буду писать черновики только в художественных галереях. А лучшая из них, разумеется, в Лондоне, Национальная галерея в двух шагах от Нельсоновой колонны. Там можно сколько угодно бродить с ноутбуком под мышкой, выдумывая рассказы, а если надоест – то просто смотреть на дорогущие картины, которых там много. Замечательно.
Кстати, на многих из этих картин нарисованы ангелы. Они там повсюду – крылья расправлены, нимбы блестят – сидят на облаках, дуют в трубы, порхают вокруг Девы Марии, точно какая-то чудная стража из голых детишек-телохранителей. И я даже начал замечать, что когда мне пишется хорошо, то ангелы вроде как довольны и даже улыбаются мне. А когда нужные слова не идут, когда я ленюсь и начинаю думать, что пора сматывать удочки и пойти пропустить пару пива, они начинают бросать на меня свирепые взгляды.
Этот рассказ я написал в Национальной галерее. Под злыми взглядами множества ангелов. Наслаждайтесь.»
Сначала он решил, что она мертва. И это, разумеется, было ужасно – хотя сильнее всего его потрясло полное отсутствие каких-либо ощущений при этой мысли. Не было ни горя, ни страха, полагалось плакать, но слезы не шли – только нездоровое любопытство вместо всего, что он должен был чувствовать. Он никогда еще не видел трупа. Мать спросила, не хочет ли он попрощаться с дедом, когда тот лежал, одетый для похорон, но ему было всего двенадцать, и он совсем не хотел – а отец сказал, что ладно, все в порядке, пусть лучше Гарри запомнит дедушку таким, каким тот был при жизни, веселым и энергичным, не надо портить впечатление, – и Гарри обрадованно поддакнул – да, мол, не надо, – но дело было вовсе не в этом, дед-то был мертвый, и Гарри просто боялся, что он откроет глаза и скажет ему «привет», когда он подойдет ближе.
И вот труп совсем рядом с ним, всего в трех футах, в пассажирском кресле. Причем труп-то, господи помилуй, принадлежит его жене, которую он знал так хорошо, – уж лучше, чем кого бы то ни было в мире, надо признать. И голова у нее вывернута под таким странным углом, он никогда ее с такой стороны не видел, и никогда не замечал, чтобы ее нос был таким огромным в профиль. Ну и кровища, конечно. Ему стало интересно, когда же, наконец, придут слезы, он уже ощущал пощипывание в глазах и думал, какое это было бы облечение, если бы он мог заплакать от горя, испытать шок, истерику, хоть что-нибудь… как вдруг она подвинула свою вывернутую шею к нему и из наполненного кровью рта раздалось:
– Привет.
Он был так поражен, что долгое время не отвечал, только пялился на нее, и все. Она нахмурилась.
– У меня какой-то странный вкус во рту, – сказала она.
– Наверное, от крови, – предположил он.
– От чего, милый?
– У тебя кровь идет, – сказал он.
– А, – отозвалась она. – Да, тогда понятно. О, господи. Но мне почему-то совсем не больно. А тебе?
– Нет, – сказал он. – Нет, по-моему. Я еще не пробовал… двигаться, я… – Он с трудом подбирал слова. – Я еще не успел, вообще-то. Вообще-то я думал, что ты умерла.
– И вижу я тоже неважно, – сказала она.
– О, – отозвался он.
Она моргнула раз. Потом другой.
– Нет, не проходит. Все какое-то красное.
– Это все из-за крови, – сказал он. – Тоже.
– Ах, да, – вспомнила она. – Конечно, из-за крови. – Она ненадолго задумалась. – Я бы протерла глаза, но, кажется, совсем не могу шевелить руками. Они у меня еще есть, а, милый?
– По-моему, да. По крайней мере, правую я вижу.
– Это хорошо. Только одного не пойму, разве мне не должно быть страшно?
– Я тоже об этом думал. Почему я не испугался. Особенно когда решил, что ты умерла.
– Ну, и..?
– И я пришел к выводу. Что это, вероятно, шок.
– Возможно. – Она кивнула, кивнул ее громадный нос и вывихнутая шея, кивнуло все разом, и это показалось ему гротескным и нелепым. – И все-таки. Столько крови! На меня, наверное, смотреть страшно.
Это было правдой, но Гарри был рад, что с ней все оказалось в порядке, и не стал упоминать о том, что из-за напавшей на нее вдруг охоты кивать ее голова повернулась вперед затылком. Она зевнула.
– Что ж, – сказала она. – Пожалуй, я сосну чуток.
Эта мысль не показалось ему удачной, он подумал, что, может, стоит отговорить ее от этого. Но она снова зевнула и – гляди-ка! – с ней все в полном порядке, ей ни капельки не больно, да, крови много, конечно, но боли-то нет.
– Совсем чуть-чуть, – сказала она. – Одна секунда, и я снова с тобой. – Она нахмурилась. – Не почешешь мне спину, милый? А то зудит.
– Я не могу двигаться.
– Ах, да. Ну ладно. Хотя зудит здорово. У меня аллергия на перья.
– На что, дорогая?
– На перья, – сказала она. – Перья меня щекочут. – И она уснула.
Сначала он планировал поехать с ней в Венецию. Там они провели свой медовый месяц. И он решил, что было бы ужасно романтично вернуться туда ровно через год, на первую годовщину свадьбы. Они будут делать то же, что и раньше: держаться за руки сначала на площади Сан-Марко, потом на борту вапоретто, чокаться бокалами с шампанским и пить за здоровье друг друга в ресторанчиках на берегу Риальто. Идея привела его в восторг, и он хотел сохранить ее в тайне от Эстер до самого дня их свадьбы, чтобы сразу порадовать ее билетами, – но не стал, потому что они всегда все друг другу рассказывали, иначе было бы странно.
И слава богу, что он не стал молчать, как потом выяснилось. Потому что она сказала, что хотя это и славная идея и, да, ужасно романтичная, но ей совсем не хочется в Венецию. Сказать по правде, ей еще тогда показалось, что там и пахнет не очень, и народу много, и дорого до ужаса; раз они там побывали, почему бы не посмотреть теперь что-нибудь еще? Он сперва немного обиделся – значит, ей не понравился их медовый месяц? Тогда она не жаловалась – но она убедила его, что нет, медовый месяц был просто великолепен. Но не из-за Венеции, а из-за него, – любой отпуск в любом месте был бы для нее раем, при условии, что его присутствие было бы включено. Это ему понравилось. Она умела сказать нужную вещь в нужное время, сгладить любую ситуацию.
И правда, за весь год семейной жизни они ни разу не поссорились.
Иногда он задумывался, не рекорд ли это, в своем роде. Ему хотелось расспросить своих женатых друзей о том, как часто они ссорятся с женами, ссорятся ли вообще? – просто чтобы убедиться, что их отношения с Эстер и впрямь особенные. Но он никого ни о чем не спрашивал, не хотел выставлять напоказ свое счастье, а кроме того, у него не было друзей, с которыми можно было поговорить на такие личные темы. Да он в них и не нуждался, ведь у него была Эстер. Вместе они разработали стратегию, которая помогала им избегать столкновений: стоило разговору принять неприятный оборот, как Эстер тут же, без видимых усилий, пускала его по обходному руслу.
Да, временами она его раздражала, и он был уверен, что и сам раздражает ее – могли и огрызнуться друг на друга, когда кто-то из них уставал или был не в духе, – но до полноценного, зрелого скандала дело не доходило никогда. Этим можно было гордиться! Он говорил ей: «Ты мой маленький дипломат!» Ее бы в ООН, добавлял он, она бы там вмиг разрулила все конфликты, о которых в новостях рассказывают! А она смеялась и отвечала, что он ее в магазине не видел, там она, бывает, так гавкнет на какого-нибудь бестолкового покупателя, это она только с ним шелковая!
Да он и сам это замечал, разве не так? К примеру, утром, в день их свадьбы, когда он хотел увидеть ее, а все подружки невесты его отговаривали: «Не ходи в спальню, Гарри, она в жутком настроении!» – но он все равно вошел, она была там, в платье, такая красивая, и так просияла, когда увидела его, и поцеловала его, и сказала, что любит его, очень, очень сильно. И совсем не сердится. И никогда, никогда на него не рассердится. И в ту же ночь они улетели в Венецию и замечательно провели там время.
Итак, значит, не Венеция. (Может, когда-нибудь в другой раз. Она кивнула, поддакнула: «Может быть».) Где же тогда им отпраздновать годовщину? Эстер предложила Шотландию. Гарри это не очень понравилось, звучало не слишком романтично, особенно по сравнению с Венецией. Но ей удалось его уговорить. Как насчет отпуска, когда они будут сами по-настоящему исследовать что-нибудь? Просто возьмут машину и поедут: каждую ночь новый отель, все легко и непринужденно, когда захочется, можно заглянуть в паб, или побродить по верещатникам, или осмотреть какую-нибудь старинную усадьбу. Настоящее приключение. Семья Уоткинсов уже наследила в Италии, добавила она, пора оставить свои отпечатки и на Шотландском нагорье! Звучало довольно завлекательно. Хотя слишком много легкости и непринужденности его пугало – так ведь можно и под открытым небом ночевать остаться! – но он хорошо подготовился и забронировал им семь номеров в отелях в семи районах Шотландии. От отеля до отеля было миль по восемьдесят, самое большее, он не сомневался, что они справятся, и показал ей атлас, в котором набросал маршрут. Она поцеловала его и сказала, что он ужасно умный.
И еще, специально для этого отпуска, он решил купить спутниковый навигатор. Ему давно хотелось его иметь, но он все никак не мог оправдать подобную затрату – дорогу на работу он знал так хорошо, что мог бы проехать по ней с закрытыми глазами. Теперь он испытывал новый гаджет, введя в него почтовый индекс своего офиса и следуя его указаниям. Устройство выбрало не тот маршрут, которым он воспользовался бы сам, он-то был уверен, что по кольцевой автостраде не стоит ехать вообще, но ему нравился голос, которым говорил навигатор, мягкий и в то же время властный: «Вы достигли намеченной точки», сообщил он в конце, и хотя ехали они чудным путем, но в конце концов, да, все же приехали, и всю дорогу устройство говорило с ним так, что впору хоть диктору с телевидения. В первый день отпуска он ввел в навигатор почтовый индекс их первого шотландского отеля; уложил в машину чемоданы; Эстер села в пассажирское кресло рядом с ним, улыбнулась и сказала:
– Поехали.
– Уоткинсы отправляются следить на Шотландском нагорье! – объявил он и засмеялся.
– С годовщиной свадьбы, – сказала Эстер. – Я люблю тебя.
На четвертый день они задержались в четвертой старинной усадьбе несколько дольше, чем планировали; усадьба стояла у черта на рогах, отель, в котором им предстояло провести ночь, имел такой же адрес, причем расстояние между двумя было весьма изрядное. Уже темнело, а здешние пустынные дороги не отличались обилием фонарей. Эстер немного укачало, и она сказала, что хочет чуток соснуть. Дядька в навигаторе добрых четверть часа молчал, и Гарри был уверен, что едет в правильном направлении, и, может быть, соседство спящей Эстер так на него подействовало, или еще что, – только вдруг он ощутил, что гладкая дорога под колесами кончилась, и пошла сначала трава, какое-то поле, а потом кусты, а потом, – господи, помилуй! – их понесло куда-то вниз, причем по крутому склону, и он все думал, что они вот-вот остановятся, он ведь не знал, как высоко они заехали! – а по окнам уже хлестали ветки, мимо неслись деревья, а машина и не думала останавливаться, и только тут он понял, что они, кажется, вляпались. Он успел крикнуть: «Эстер!» – потому что по глупости подумал, может, она захочет увидеть все это, а потом масса ветвей стала еще гуще, и вдруг появился звук, хотя раньше его вроде бы не было, но вдруг он возник, и очень громкий. Его швырнуло вперед, на руль, но ремень безопасности тут же отбросил его назад – и тут раздался громкий треск, хотя что треснуло – кости Эстер, или его собственные, или ветки за окном – он не понял. И стало темно, но не настолько, чтобы он не увидел, что Эстер по-прежнему спит, а вокруг полно крови.
Капот машины выгнулся дугой. Навигатор произнес:
– Поверните назад при первой возможности. – Он по-прежнему висел на смятой приборной доске. Сказал, и испустил дух.
Он не чувствовал ног. Они застряли под приборной доской. Он надеялся, что это единственная причина. Он попробовал открыть дверь, навалился на нее изо всей силы и едва не потерял сознание от боли. Дверь вогнулась внутрь. Ее заклинило. Он вспомнил о ремне безопасности. О боли, которую причинит попытка дотянуться до него. Позже. Он сделает это позже. Достать мобильный телефон из кармана пиджака – даже не из пальто, придется изогнуть руку, дотянуться сначала до пальто, и только потом до пиджака… Позже, позже. Когда пройдет боль. Пожалуйста, Господи, попозже.
Гарри пожалел, что они не поехали в Венецию. Конечно, там есть свои опасности. Наверное, туристы нередко погибают, когда сталкиваются гондолы. Но там, по крайней мере, нет дорог, с которых можно съехать.
Его разбудил стук в окно.
Собственно, даже не стук как таковой заставил его вздрогнуть. Он предполагал, что рано или поздно их спасут – правда, они съехали не с главной дороги, но рано или поздно кто-нибудь должен проехать и тут. В конце концов, здесь тоже проложен навигационный маршрут.
Прежде всего он вздрогнул от сознания того, что спал. Последняя его мысль перед тем, как заснуть, была о том, что не стоит позволять спать Эстер. И еще мужественное решение не дремать, что бы ни случилось, и стеречь ее, нести над ней стражу, защищать всеми возможными способами. Защищать, несмотря на то, что он не может пошевелиться и не осмеливается даже думать о том, какие повреждения мог получить он сам. А что, если у него сломаны обе ноги? (А если спина?) Мысли закрадывались ему в голову, а он отбивался от них, как от назойливых мух – или, по крайней мере, давил их грузом вины (тоже мне, доблестный защитник, взял и заснул!), и тут пришло облегчение, нет больше нужды чувствовать себя виноватым Рядом кто-то есть, кто-то стучит в стекло его машины.
– Эй! – крикнул он. – Да, мы здесь, внутри! С нами все в порядке! – Хотя в последнем он был не так уж уверен.
Тьма за окном стала непроницаемой. Он совсем не видел Эстер. Не видел даже, дышит она или нет.
– Все в порядке, милая, – сказал он ей. – Нас нашли. Теперь нас вытащат. – Только не думать про ее странно вывернутую шею, и про спину тоже.
Кто-то снова постучал в окно – тук, тук, тук. Он, несмотря на боль, все же повернул голову, и ему показалось, что за стеклом что-то мелькнуло. Но разглядеть никого не удалось. Сплошная масса ветвей да непроглядная ночь. Значит, стучали в пассажирское окно сзади.
И тут его окатило жаркой волной страха: а вдруг в такой темноте спаситель их просто не увидит. Постучит-постучит, да и решит, что машина пуста. Может, он уже решил больше не стучать и сейчас уходит во тьму.
– Мы здесь! – закричал он опять, громче. – Мы не можем пошевелиться! Не уходите! Не уходите!
И тут же понял, что не надо было говорить «не уходите», искушать судьбу. Потому что стук больше не повторялся.
– Нет! – заорал он. – Вернитесь! – Но стука не было; он услышал что-то похожее на тихое хихиканье, и на этом все.
Может быть, никто и не стучал. Может, это просто ветки на ветру.
А может, ему все приснилось.
«Нет», – подумал, он с усилием, и далее заставил себя повторить вслух: – Нет. – В стуке был ритм; кто-то пытался привлечь его внимание. И он не спал, ему не давала боль. Шею все еще ломило после того, как он вывернул ее к окну. На хихиканье он решил не обращать внимания.
Тот, кто стучал, просто отправился за помощью. Он обнаружил автомобиль, но сам сделать ничего не мог. И правильно, ведь он же не доктор, так? Он уже хорошо представлял себе того, кто стучал, – какой-нибудь фермер, шотландский фермер, который вывел на прогулку своего пса, – вот и хорошо, что он не пытается корчить из себя героя, а пошел за помощью специалистов, ведь возьмись он вытаскивать их из машины сам, мог бы натворить дел. В особенности если со спиной действительно что-то не так (да забудь ты про эту спину!). Ты молодец, фермер, думал Гарри, ты здравомыслящий шотландец. Скоро приедет «Скорая», привезет носилки, опасность пройдет. Вот если он, Гарри, закроет сейчас глаза и отрешится от боли – а это легко сделать, надо только не думать о ней, – если он уснет, то помощь придет совсем скоро.
И он закрыл глаза и задремал. Во сне он видел фермеров. И раздумывал, с чего бы им хихикать так пронзительно.
Открыв глаза в следующий раз, он увидел, что светит солнце. И Эстер не спала, а смотрела прямо на него.
От ее взгляда его передернуло. Он нахмурился, поймав себя на этом, и вызванная движением боль пронзила его насквозь. Конечно, он был рад видеть ее живой. Да еще в сознании – дополнительный бонус. Просто он не ожидал, что в реальности это будет так ужасно.
Теперь он мог разглядеть ее шею как следует. Она оказалась перекручена так, что вся кожа на ней собралась складками, толстыми, похожими на червей; казалось, будто Эстер зачем-то надела елизаветинский воротник. И еще кровь, так много. Она уже подсохла. Он решил, что это хороший знак, раз кровотечение как-то остановилось само собой и не залило весь салон их «мини-метро». Едва Эстер заговорила, корка засохшей крови вокруг ее рта и на подбородке пошла трещинами.
– Доброе утро, – сказала она.
– Доброе утро, – ответил он и тут же машинально добавил смехотворное: – Хорошо спала?
Она фыркнула, решив, что он пошутил.
– В отеле, конечно, было бы лучше.
– Да, – сказал он. И снова сморозил глупость: – Мне кажется, мы совсем чуть-чуть не доехали. Навигатор сказал, что до него три мили.
На этот раз она не засмеялась.
– Есть хочу, – сказала она.
– Мы скоро выберемся, – пообещал он.
– Хорошо.
– Тебе больно? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Только чешется. Зудит ужасно. Ну, ты знаешь.
– Да, – отозвался он, хотя и не понимал, о чем она. – А вот мне больно, – добавил он, словно спохватившись. – По-моему, я не могу двигаться.
– Какой теперь смысл думать о том отеле, – сказала Эстер. – Лучше уж поехать сразу в следующий, а про тот забыть, раз нам с ним не повезло.
Он улыбнулся:
– Да, точно.
– Да и поместья осматривать сегодня тоже не следует. Не в таком же виде. Кроме того, мне кажется, я этих усадеб на всю жизнь вперед насмотрелась. В конце концов, обычные дома, только мебель подороже, верно? Ну и пусть, мне плевать. Не нужна мне никакая мебель, пока ты рядом. Наш домик, хоть он и простой, устраивает меня куда больше, милый. Пока ты в нем, дорогой.
– Да, – сказал он. – Милая, ты ведь знаешь, что мы попали в аварию. Правда? (И что ты вся в крови.)
– Конечно, знаю, – ответила она немного обидчиво. – У меня же все чешется, так? Зуд с ног до головы. Это все перья. – И она улыбнулась ему, ловко избежав конфронтации. Сгладив все шероховатости. – Ты бы не мог почесать мне спинку, а, милый? Так зудит, что прямо сил нет.
– Нет, – напомнил он ей. – Я же не могу двигаться.
– Ах, да, – ответила она.
– И мне больно.
– Ты говорил, – оборвала она его и выставила вперед нижнюю губу, надувшись. Он даже испугался, до того безобразным стало ее лицо.
– Прости меня за все, – сказал он. – За то, что съехал с дороги. За то, что мы оказались здесь. За испорченный отпуск.
– Ах, милый, – отозвалась она, втянула губу, и гримаса исчезла. – Уверена, ты в этом не виноват.
– Я не знаю, что произошло.
– Уверена, что отпуск еще не испорчен.
Гарри засмеялся.
– Ну, тогда он проходит не слишком гладко! Машину можно отправлять на свалку! – Ему самому не понравилось, как он смеется. Он перестал. – Я вытащу тебя отсюда. Обещаю. – Он не хотел говорить Эстер о попытке спасения, на случай, если ему все показалось, к тому же он так и не понял, что на самом деле произошло тогда в непроглядной ночной тьме. И все же скрывать что-нибудь от нее было неправильно, он чувствовал, что это неправильно. – Помощь скоро придет. Прошлой ночью я видел фермера. Он пошел за «Скорой».
Если тот шотландский фермер действительно существовал, то ему не придется сгибать руку, чтобы достать свой мобильный телефон. При этой мысли ему вдруг стало страшно до тошноты. А что, если его рука отломится? Отвалится, совсем?
– Какого еще фермера? – спросила она.
– Шотландского фермера, – сказал он. И добавил; – С собакой.
– А-а.
Некоторое время они молчали. Он улыбался ей, она улыбалась ему. Через минуту-другую ему стало неловко – что было нелепо, ведь она была его женой, с какой стати ему стесняться. Немного погодя она отвела взгляд, стала смотреть сквозь него, за него, как будто искала там что-то поинтереснее, – это уязвило его, совсем чуть-чуть, как будто его отодвинули в сторону. И он уже собрался отвернуться, как бы больно ему ни было, когда она вдруг вздрогнула.
– Чешется, – сказала она. – О, боже. – И попыталась почесаться спиной о спинку кресла, но не смогла, тело не слушалось ее. Получилось лишь что-то вроде небольшого спазма. Как будто марионетка с порванными нитями пыталась вернуться к жизни – такая жалкая, трогательная, что он, хотя едва сдерживал смех, глядя, как она ерзает, в то же время сочувствовал ей, сострадал всем сердцем, как никогда прежде. Ее лицо выражало абсолютно детское отчаяние, «Помоги мне», было написано на нем. И вдруг она заорала.
– Да почеши же ты мне эту чертову спину! Какой от тебя, на хрен, толк?
Кажется, он никогда в жизни не слышал, чтобы она ругалась. По крайней мере, по-настоящему. «На хрен» она не говорила никогда Нет, нет. Никогда. «На фиг» иногда бывало. И все. О, Господи. Господи.
Она тяжело дышала, глядя на него злыми глазами.
– Прости, – сказала она, наконец. Но, похоже, без глубокого чувства И тут же закрыла глаза.
И он, наконец, смог отвернуться, не чувствуя себя виноватым, потому что не он первый отвел глаза, нет, он не предал ее, несмотря ни на что, он продолжает ее охранять. И тогда он увидел то, что все это время разглядывала через его плечо Эстер.
Как ни странно, но сначала его внимание привлекли совсем не крылья. Хотя, если вдуматься, они-то и были необычнее всего. Но нет, его внимание приковало лицо, просто лицо. Оно было круглое, совсем круглое, нет, даже шарообразное, вся голова представляла собой безупречную сферу. Хоть в футбол играй. Чистая, без единого пятнышка кожа сияла, придавая лицу сходство с полновесной монетой, только что вышедшей с монетного двора; по сравнению с ним всякое другое лицо казалось лишь грубой копией, дешевой подделкой. Глаза большие, яркие и страшно глубокие, нос – аккуратная маленькая пуговка. Щеки круглые, толстые, упругие, словно надутые.
Но затем взгляд Гарри привлекли, разумеется, крылья. Невозможно было долго отрицать факт их присутствия. Большие, белые, они были продолжением лопаток. И слегка похлопывали, когда идеальный младенец лениво покачивался вверх-вниз за окном машины. Сливочно-белая кожа, копна ярко-желтых волос, золотистый нимб, трепещущий над ней, – нимб ни на чем не держался, просто сидел сам по себе на макушке, иногда съезжая под довольно-таки залихватским углом, – впечатление было такое, будто кто-то взял суповую тарелку да и приколотил ее невидимым гвоздем к черепу. Крохотные пальчики на ножках. И на ручках. Младенческие ноготки. И (да, Гарри, конечно же, заглянул туда украдкой) полная пустота между ногами, на месте младенческих гениталий все было гладко, как у пупса.
Младенец дружески улыбнулся ему. Затем поднял согнутый пальчик. И трижды постучал им в стекло.
– Кто ты такой? – Гарри знал, что его вопрос не имеет смысла, ведь и так было очевидно, кто перед ним, и даже сам херувим закатил глаза к небу, но тут же улыбнулся снова, как бы говоря: «Не злись, я просто шучу, никаких обид».
Ребенок как будто подражал выражению лица Гарри, может быть, даже слегка поддразнивал его: точно, как он, склонял набок голову, также хмурил брови, пораженно моргал, короче, все дела Когда Гарри прижался лицом к стеклу, – ему было больно, но он все равно сделал это, – ребенок повторил его движение с другой стороны. Их разделял лишь слой стекла. Они могли потереться друг о друга, могли бы даже поцеловаться, если бы захотели! На миг Гарри показалось, что ребенок и впрямь сложил губы трубочкой, но нет, это был просто вдох, как будто он со свистом втянул в себя воздух, а точнее, зашипел.
– Ты меня понимаешь? Слышишь, что я говорю? – Ребенок снова удивленно моргнул, слегка похлопал крыльями. – Можешь позвать на помощь? – Интересно, чего он сам от него ожидал, что ангел помчится искать телефонную будку, чтобы позвонить в неотложку, или полетит прямо в ближайший полицейский участок? – Ты здесь, чтобы охранять нас?
И тут херувим открыл рот. И не вздохнул, нет, он зашипел. Облачко горячего дыхания оставило пятно на стекле; Гарри отпрянул. Какие острые зубы, и как их много, как они только входят в такой крошечный рот? А язычок между ними такой маленький, нежный, совсем детский. Тем временем ребенок начал бросаться на стекло, грызть его клыками. Отчаянно, жадно, яростно хлопая крыльями. Но внутрь прорваться не смог. Его взгляд стал злым, светлые глаза вспыхнули гневом, шипение перешло в крик и оборвалось – ангел хрипло взвизгнул и улетел.
На стекле осталась длинная царапина.
Гарри вжался в спинку кресла, его сердце отчаянно билось. Больно не было. То есть было, но боль словно отошла вдаль, как будто у тела появились теперь другие заботы. И, чтобы не дать себе отойти от шока, не дать боли вернуться – а главное, чтобы не дать себе передумать, – он поднял руку, согнул ее, завел назад (и она не переломилась, ничего подобного), дотянулся до пальто, расстегнул молнию, сильно потянув ее вниз, залез рукой внутрь пальто, нашел там пиджак, внутри пиджака нашарил карман, внутри… да, вот он, прямо под его пальцами, вот они гладят, хватают его, его телефон, его мобильный.
Пока он проделывал все это, тело опомнилось и сообразило, что происходит. О, нет, сказало оно, вот этого нельзя, и устроило ему взбучку в виде приступа боли – но ему уже было плевать, он просто не обратил внимания. Телефон был выключен. А как же иначе. Он наковырял на клавиатуре пин-код, сначала с ошибкой.
– Ну же, ну, – торопил он телефон. Тот промурлыкал короткую веселую мелодию и включился. Оставалось только надеяться, что батарея не села.
Батарея не села. Вот только связи не было. На такой высоте в горах Шотландии отсутствовало сетевое покрытие! В этой дыре, одной из множества дыр, которыми, похоже, изобиловала Шотландия, не имелось сети! На сигнальной шкале не было ни одной полоски.
– Нет, – твердил он, – нет. – Его тело страшно не хотело, чтобы он делал это, оно прямо-таки кричало ему «Перестань!», но Гарри водил телефоном вверх и вниз, влево и вправо, пытаясь поймать хотя бы слабенький сигнал. Когда, наконец, на экране возникла одна полоска, он держал телефон над головой и плакал.
Он набрал 999. Аппарат был так далеко от него, что он даже не слышал, ответили ему или нет.
– Алло! – крикнул он. – Случилась авария! Мы разбились в машине! Помогите нам! Мы в… Я не знаю, где мы. Мы в Шотландии. В Шотландии! Найдите нас! На помощь! – Тут его рука задрожала от боли, он не удержал телефон, тот выскользнул и со стуком упал на пол где-то позади его сиденья. И тогда, уронив на колени руку, он позволил себе закричать, и ему стало легче.
Эстер не проснулась от его крика. Это хорошо. Значит, она крепко спит.
Несколько минут он верил, что его сообщение услышали. Что он достаточно долго держал сигнал. И что полиция обратила внимание. Если ему удалось удержать связь хотя бы несколько секунд, они найдут его по сигналу. А потом он заплакал: да почему бы и нет, черт возьми?
Его рыдания прервал голос.
– Поверните назад при первой возможности. – Его сердце подпрыгнуло, прежде чем он понял, что это навигатор. Тот самый мужской голос, который хоть диктору из телика впору. Навигатор зажег дисплей, явно пытаясь отыскать дорогу, но они-то как раз были не на дороге. Бедняжка совсем запутался, он никак не мог понять, что происходит.
– Поверните назад при первой возможности, – снова предложил он.
И тут Гарри засмеялся. И заговорил с навигатором. От этого ему становилось легче.
– А я-то думал, что больше тебя не услышу!
И тогда навигатор сказал:
– Папа.
И умолк. Надолго.
Он не видел ребенка до конца дня. И Эстер, в общем-то, тоже; правда, она время от времени выныривала из сна, и тогда он спрашивал ее, все ли с ней в порядке. А она то смотрела на него со злостью, то улыбалась, но чаще всего как будто вообще не знала, кто он. Он и сам иногда отключался. В какой-то миг среди ночи он вскинулся, как ему показалось, от стука в окно, и закричал:
– Нет, уходи! – но тут же решил, что теперь это точно ветер, поскольку стук скоро прекратился. Да, ветер. Или ветка стучит в окно. А может, и в самом деле шотландский фермер, кто знает? Кто может сказать?
Утром он проснулся и снова обнаружил, что Эстер смотрит на него в упор. С улыбкой. Значит, настроение у нее хорошее.
– Доброе утро! – сказала она.
– Доброе утро! – ответил он. – Как себя чувствуешь?
– Есть хочу, – сказала она.
– Ясное дело, – отозвался он. – Уж с каких пор у нас маковой росинки во рту не было.
Она согласно кивнула.
Гарри продолжал:
– Наверное, мы в последний раз ели в той усадьбе. Помнишь, чай со сливками. Ты еще отдала мне одну оладушку.
Она кивнула.
Гарри сказал:
– Теперь, наверное, жалеешь, а? Что отдала мне ту оладушку!
Она и теперь кивнула. С усмешкой.
– Больше не чешется, – объявила она. – Знаешь, некоторое время назад я правда думала, что вот-вот сойду с ума. Чокнусь. Но теперь все кончилось. Все в порядке.
