Текст книги "Чёрная магия (Сборник)"

Автор книги: Нил Гейман

Соавторы: Йон Колфер,Тэд Уильямс,Гарт Никс,Джейн Йолен,Элизабет Хэнд,Кейдж Бейкер,Мэри Розенблюм,Патриция Анна МакКиллип,Энди Данкан
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Какой ты еще мальчик! – воскликнула она тем же тоном, что и моя мама. – Вы с твоим другом – хорошие ребята. И вырастете в хороших мужчин. Не таких, как этот Тарни, который думает, что, купив соль, можно владеть морем. Нет ничего опаснее человека, который считает, что власть принадлежит только ему. – Вала подняла голову, посмотрела на деревья, потом повернулась ко мне, – За одним-единственным исключением.

Но что это за исключение, она мне так и не сказала.

* * *

Я много слышал о Томасе Тарни и, хотя никогда его не видел, по всему Шейкер-Харбору постоянно встречал следы его присутствия: пристройка к школе, пристройка к библиотеке, большая старая заброшенная мельница. Когда-то он купил ее, переименовал в «ИКЭ милл» и переоборудовал, устроив там тысячу крохотных кабинок, с компьютером и телефоном в каждой. В «ИКЭ милл» трудилось столько народу, что некоторые из них добирались по два часа в одну сторону – в окрестностях Шейкер-Харбора людей не хватило.

К тому времени «ИКЭ милл» уже не работала, и на ней висели плакаты с надписью «Продается». Зима сказал, что она так и останется пустой, потому что ни у кого в округе Пэсвегас не хватит денег купить ее.

– А за пределами Пэсвегаса она никому не нужна, – добавил Зима, – Смотри, чтоб не капнуло…

Я помогал Зиме лакировать колыбель; он делал ее из ствола засохшего вяза. Зима не сказал, для кого она, даже когда я прямо спросил, но я предполагал, что это – подарок для Валы. Со стороны жена Зимы не казалась беременной, и я до сих пор несколько смутно представлял, что именно могло сделать ее беременной, несмотря на незначительные сведения, которые как-то ночью мы с Коди почерпнули в сети. Но какой смысл ездить за женой аж в Исландию, если не собираешься заводить детишек? Так сказал отец Коди, а он в этом знает толк – у Коди пять братьев и сестры-двойняшки.

– Сделали бы они в этой мельнице скейт-парк, – мечтательно протянул я, ведя кисточкой по пропущенному месту. – Вот было бы здорово!

Стараясь не надышаться лаком, мы работали на улице, в тени здоровенной груды наколотых бревен – Зима продавал их на дрова. Мне приходилось следить, чтобы на свежелакированную колыбель не попадали опилки и всякие букашки.

Зима рассмеялся.

– На скейт-парке много не заработаешь.

– Я бы платил.

– О том и речь, – Зима сдвинул бейсболку со лба, – Что, перерыв? Пойдем перекусим?

Обычно Зима делал нам бутерброды со швейцарским сыром, помидорами и хреном. Иногда бутерброды готовила Вала, и тогда я врал, что не голоден или что уже поел, поскольку она их делала в основном с рыбой – но не с тунцом! – и на крохотных кусочках хлеба со вкусом картона.

Но в тот раз Зима сказал, что мы отправимся в город и возьмем чего-нибудь в «Заведении Шелли» – киоске с хот-догами неподалеку от порта. Было тепло – середина августа. Скоро должны были начаться занятия в школе. Я провел лето, шатаясь по окрестностям с Коди и еще несколькими нашими приятелями, кроме последних недель, когда Коди уехал в библейский лагерь.

Тогда-то Зима и приставил меня к работе. Помимо колыбели он начал строить дом – настоящий дом, а не пристройку к школьному автобусу. Я помогал ему расчищать место от подлеска, а потом делать опалубку для фундамента. Выдержав бетон, мы занялись зданием. Иногда нам пыталась помочь Вала, но Зима быстро начинал кричать, чтобы она не мешала. Тогда она начинала возиться с крохотным огородиком, насаженным ею на опушке.

Я не знаю, где была Вала в тот момент. Я отложил банку с лаком, запрыгнул в пикап Зимы, и мы поехали в город. Большая часть отдыхающих уже уехала, но в порту еще стояло несколько парусных лодок, и в их числе огромная яхта «Ледяная королева» – трехмачтовая шхуна, принадлежащая Томасу Тарни. Зима сказал, что на ней работает команда из десяти человек, не только капитан, помощник капитана и несколько матросов, но и кок, и экономка – все для Тарни, как и полосатые красно-белые паруса. Так что яхту с первого взгляда можно было отличить от всех прочих кораблей в порту.

При виде «Ледяной королевы» Зима нахмурился. Но, судя по всему, Тарни поблизости не было. Несколько задержавшихся отдыхающих выстроились в очередь перед киоском Шелли, пытаясь прикинуться местными, хотя кроме них здесь оставались лишь несколько рабочих на стройплощадке.

И еще Лонни Паккард. Он как раз расплачивался за завернутый в бумажное полотенце хот-дог с луком и квашеной капустой. Я не видел Лонни с тех самых пор, как узнал, что он продал свою ферму Томасу Тарни, и, судя по лицу Зимы, он тоже с тех пор его не видел. Губы Зимы странно кривились: он словно не мог решить, то ли ему улыбнуться, то ли бросить что-то злое. Но тут Лонни повернулся и кивнул.

– А, Зима! Как дела?

Зима тычком поправил козырек бейсболки и слегка качнул головой.

– Да так, ничего, – Он посмотрел на хот-дог в руках у Лонни, потом ухмыльнулся мне, – Чего-то это не очень напоминает ланч. Верно, Джастин?

Тогда я понял, что Зима не собирается и дальше злиться на Лонни за то, что тот продал свою ферму, и мне стало легче.

Но Лонни явно был напряжен. Судя по виду, он себя чувствовал неловко – хотя он всегда так выглядит. Лонни – рослый и круглолицый, не такой высокий, как Зима, но более массивный, с кустистой темной бородой. На нем были мешковатые джинсы, заправленные в высокие резиновые рыбацкие сапоги. Меня это удивило, потому что я знал, что он продал свою лодку. Потом я вспомнил, что он вроде как получил деньги от Томаса Тарни – может, достаточную сумму для покупки другой лодки. Достаточную для покупки всего, что угодно.

– Мне пора, – вздохнул Лонни. – Что, нашел себе помощника?

– Джастин хорошо работает, – похвалил меня Зима.

Он подошел к окошку и заказал нам хот-доги. Лонни несколько секунд смотрел на него с таким видом, будто хочет что-то добавить, но Зима уже обратился к Шелли.

Тогда Лонни снова повернулся ко мне. Взгляд его был каким-то странным: не то чтобы он собирался мне что-то сказать – скорее уж пытался что-то сообразить. Лонни далеко не дурак. Он нарочно говорит как деревенщина и ведет себя так, будто сроду не бывал южнее Бангора, но мама рассказывала, что у него на самом деле степень по юриспруденции, а рыбу он начал ловить потому, что ему это нравится больше, чем работать юристом, – и я его, пожалуй, понимаю. Я подождал, не сообщит ли он чего, но Лонни развернулся, быстро зашагал к новенькому внедорожнику, припаркованному на одном из мест, которые зарезервированы для рыбаков, сел в машину и уехал. Я посмотрел ему вслед, потом направился к киоску, пока Зима не добрался до моей порции. Шелли улыбнулась мне и снова вернулась к беседе с Зимой.

– Я видела, ты ставишь у себя дом?

Она вручила ему два хот-дога в бумажных полотенцах, коробочку с жареными моллюсками для Зимы и две бутылки «Мокси». Зима кивнул, но ничего не ответил, просто передал ей деньги.

– У нас тут прямо строительный бум, – добавила Шелли, потом перевела взгляд на следующего покупателя. – Чего желаете?

Мы вернулись к дому Зимы и стали есть, сидя на складных стульях и прислушиваясь к дятлам в сосновой роще. В воздухе вкусно пахло опилками, лаком и жареными моллюсками. Когда я уже почти справился со своей порцией, из школьного автобуса вышла Вала и приблизилась к нам.

– Эрту буинн? – поддразнила меня она. – Ты все прикончил? И мне ничего не оставил?

Я неуверенно посмотрел на жующего Зиму. Он замычал и замахал рукой.

– Не давай ей! Это вредно!

Вала фыркнула и вскинула голову, взмахнув черными хвостами.

– Можно подумать, я это буду. Тут один жир!

Она неодобрительно посмотрела, как последний жареный моллюск исчез во рту Зимы, потом перевела взгляд на меня.

– Иди сюда, Джастин. Я хочу тебе кое-что показать.

– Эй! – с притворным беспокойством крикнул Зима, когда Вала повела меня к лесу. – Он под наблюдением!

– Уже нет! – усмехнулась Вала и показала мужу язык, – Пойдем!

Вала была странной. Иногда она вела себя как моя мать и ворчала, когда я забывал разуться, заходя в их автобус, или когда мы с Коди слишком сильно шумели. А иногда – вот как сейчас – она вела себя скорее как моя ровесница, ехидная и непредсказуемая.

И вид у нее тоже изменялся. Не в смысле одежды – она так и носила одно и то же, – но иногда она выглядела взрослой и почтенной, как мама, а иногда – в точности как мои ровесники. У меня от этого мурашки по спине бегали, особенно если при этом и поведение у нее было как у молодой.

На счастье, в тот раз она вела себя как молодая, но выглядела старше, нормально для женщины, которая замужем за Зимой. Во-первых, невзирая на жару, на Вале были надеты его вещи – мешковатые джинсы, слишком большие для нее, подвернутые так, что даже не видны были ботинки, и та мешковатая плотная футболка с длинными рукавами.

– Я сказала – пойдем! – Вала хлопнула меня по плечу.

Я поспешил следом. Интересно, в Исландии все такие, или только Вала?

Лес был зеленым, золотым и теплым. Не жарко, как на солнцепеке, но и не прохладно. Я вспотел, и тут же в полумраке зарослей на меня налетела туча комаров – а вот Валу они, кажется, никогда не трогали; несколько минут я старался не обращать на насекомых внимания, а потом и вовсе забыл о них. Земля в лесу была мягкой, и пахло от нее как от дождевых червяков – приятный запах, навевающий мысли о рыбалке. Несколько раз нам встречались деревья, которые Зима называет «бальзам Галаада», потому что их почки имеют запах ладана. Я даже притормаживал рядом с ними – такой аромат они источают.

Зиме принадлежит большой участок, больше сотни акров. Кое-где он рубит деревья, на дрова или строевой лес. Но эту часть он не трогает, потому что она граничит с бывшими владениями Лонни и потому что это девственный лес. Люди думают, что все леса в Мэне дикие и старые, но большая их часть не старше, чем где-нибудь в Нью-Джерси. Несколько сотен, а то и тысячу лет назад деревья рубили пассамакводы или другие индейцы; когда на их месте вырастали новые деревья, их рубили викинги; те деревья, что подходили на смену, рубили и англичане, и французы, и все кому не лень, так и продолжается до наших дней.

Так что настоящего девственного леса не так уж много, даже если деревья выглядят древними – как те, которые показывают в кино, когда хотят убедить зрителя, что дело происходит где-то в полной глуши; на самом деле этим деревьям лет сорок-пятьдесят. Малыши еще.

Но здесь растут другие деревья – в том числе и деревья-волки, которые Зима обычно срубает. Дерево-волк – это большое кривое дерево с густой кроной, которое забирает себе весь свет и питательные вещества из почвы, глуша окружающие насаждения. Деревья-волки – сорные деревья, потому что они кривые, и толкового строевого леса из них не будет, к тому же своим соседям они не дают вырасти высокими и прямыми. В общем, их надо убирать.

Когда я был маленьким и ходил с Зимой в лес смотреть, как он работает, я боялся деревьев-волков. Не потому, что в них было что-то пугающее – они выглядели как обычные деревья, только большие.

Но я думал, что в них живут волки. Когда я однажды поделился этим с Зимой, он засмеялся.

– В твоем возрасте я тоже так думал.

Он смазывал свою бензопилу, собираясь расчленить дерево-волка, красный дуб. Красные дубы ужасно пахнут, когда их рубишь; их сырая древесина воняет как собачье дерьмо.

– Хочешь знать, почему на самом деле их так назвали?

Я кивнул, стараясь дышать ртом.

– Потому, что тысячу лет назад в Англии и соседних странах на таких деревьях вешали изгоев. И называли их деревьями с волчьими головами, потому что изгои жили как юлки – за счет тех, кто слабее.

Так вот, нам с Валой попадались деревья-волки, время от времени мы встречали старые яблони, увитые диким виноградом, – остатки семейной фермы Лонни. А все потому, что хотя это и девственный лес, птицы и звери об этом не знают.

Они таскают фрукты с фермы, а потом выдают семена обратно; вот посреди леса и берутся яблони и всякое такое.

Я вспотел и устал. Вала с самого начала пути не сказала ни единого слова, и я уже начал задумываться: она, часом, не забыла, что я тут вообще есть? Мать говорит, что во время беременности женщины чудят даже больше обычного. Я пытался придумать какой-нибудь повод, чтобы повернуть обратно, но тут Вала остановилась.

– Вот, – произнесла она.

Мы добрались до ложбины на склоне. Отсюда видна была сама ферма, и амбар, и хозяйственные пристройки, несколько яблонь и спускающееся к океану заросшее поле. Вместо пляжа – здоровенные куски гранита. А еще – длинная металлическая пристань, которой вроде как раньше не было.

Это красивое место со всех сторон окружал лес. В нескольких ярдах от фермы деревья взбирались на утес над каменистым пляжем, все маленькие и скрученные от ветра, кроме трех огромных веймутовых сосен, каждая высотой в сотню футов.

Зима зовет такие сосны королевскими.

– Эти деревья древние, – как-то сказал он мне, махнув в сторону одного из них, – Видишь?

Я прищурился. Я знал, что белоголовые орланы гнездятся неподалеку от океана, но никакого гнезда разглядеть не мог. Я покачал головой.

Зима взял меня за голову и повернул так, что я стал смотреть почти вертикально вверх.

– Вон там, на стволе, видишь затес?

Тогда я заметил три зарубки, образующие наконечник стрелы.

– Королевская метка, – пояснил Зима, – Датируется примерно тысяча шестьсот девяностым годом. Это значит, что уже тогда они были королевскими деревьями, пригодными для мачты королевского военного корабля. То есть три сотни лет назад эти деревья были большими. Возможно, к тому времени им уже было по триста лет.

Теперь, с Валой, я обратил внимание, что королевские сосны возвышаются над прочими деревьями, словно мачты шхуны, поднимающиеся из зеленого моря. Я подумал, что Вала привела меня сюда посмотреть на них, и потому из вежливости готов был сделать вид, что ничего про них не знаю.

Вместо этого она прикоснулась к моей руке и указала на что-то всего в нескольких футах от нас, на поляну, где деревья выросли вокруг части выпаса.

– Ух ты! – восхитился я.

Посреди поляны рос куст. Большой куст айвы. Его длинные тонкие ветви были покрыты зелеными листьями и маленькими красными цветами – ярко-красными, как «валентинки», такими яркими после сумеречного леса, что я моргнул.

А потом я подумал, что у меня что-то неладно с глазами, потому что куст двигался. Не колыхался от ветра – ветра никакого не было, – а двигался, как будто он распадался на части, потом снова сходился воедино; листья отрывались от ветвей и трепетали в воздухе, превращаясь из темно-зеленых в мерцающе-зеленые, словно были покрыты краской металлик, и время от времени среди них вспыхивал красный огонек, будто один из цветков тоже взлетал.

Но еще более странным было то, что куст издавал звуки. Он жужжал, но не как пчелы, а как бензопила или как косилка – пронзительно, то громче, то тише. Я протер глаза и искоса взглянул на заросшее поле, думая, что, может, Томас Тарни нанял кого-то его очистить и шум доносится оттуда.

Но там никого не было – только высокая трава, яблони и камни, а за всем этим – утес и океанская гладь.

– Видишь их?

Голос Валы прозвучал так близко от моего уха, что я подскочил, а потом почувствовал, как по коже побежали мурашки от ее дыхания, такого ледяного, будто рядом приоткрылась дверца морозильной камеры. Я покачал головой. Тогда Вала притронулась к моему рукаву – ее касание холодило даже через ткань – и повела меня на поляну, к кусту, так близко, что он навис над нами, как красное облако.

– Видишь? – пробормотала она.

Куст был полон колибри. Их были сотни. Они молниеносно носились туда-сюда, словно куст – это город, а пространство между листьями – улицы и переулки. Какие-то колибри зависали над цветами, желая перекусить, но большинство летали так стремительно, что их едва удавалось разглядеть. Некоторые сидели на ветвях, совершенно неподвижные, и выглядели сверхъестественнее всего, как если бы дождевая капля повисла в воздухе.

Но нет, они не были неподвижны; каждая присаживалась ровно настолько, чтобы я успел ее разглядеть: зеленые-презеленые крылья и красное пятнышко на горлышке, настолько насыщенно-красное, что казалось, будто кто-то раздавил крохотное тельце, сжав его слишком сильно. Я подумал, что, может быть, тоже подержу эту птичку в руках или хотя бы потрогаю.

И я попытался. Я протянул раскрытую ладонь и застыл, затаив дыхание и не шевелясь. Колибри вились вокруг, как будто я был частью куста, но на меня не садились.

Я взглянул на Валу. Она последовала моему примеру – стояла с изумленной улыбкой, протянув вперед обе руки; в этот момент она напомнила мне Зиму, когда тот ходил с ивовой веткой. Колибри носились и вокруг нее тоже, но не присаживались. Может, если бы кто-нибудь из нас был в красном… Колибри любят красное.

Но на Вале не было ничего красного, лишь старая мешковатая футболка Зимы да его же джинсы. Но она выглядела в этот момент странно, даже жутковато, и на мгновение у меня появилось непонятное чувство – будто я не вижу Валу вообще, будто она исчезла, и я стою рядом с большим серым камнем.

Ощущение это было настолько сильным, что меня пробрала дрожь. Я уже собрался было предложить вернуться к дому Зимы, когда одна птичка пронеслась прямо перед лицом Валы. Перед самым глазом.

Я вскрикнул, и в тот же самый момент закричала Вала; это было низкое ворчание, в котором содержалось слово, но не английское. Ее рука метнулась к лицу, промелькнуло зеленоватое расплывчатое пятно – и колибри исчезла.

– Что с вами? – спросил я. Я подумал, что колибри клюнула Валу в глаз, а клюв у них острый, – Она что?..

Вала поднесла руки к лицу и, ахнув, быстро заморгала.

– Извини! Она меня напугала… так близко… я не ожидала…

Она уронила руки и уставилась на что-то у своих ног.

– О нет!

У носка ее ботинка недвижно лежала колибри, похожая на маленький яркий зеленый листик.

– Ох, Джастин, мне ужасно жаль! – воскликнула Вала. – Я только хотела показать тебе это дерево, полное птиц! Но она меня напугала…

Я присел, чтобы взглянуть на мертвую птаху. Вала посмотрела на лес.

– Надо идти, – сказала она. У нее был грустный голос, даже обеспокоенный, – Зима подумает, что мы заблудились, и рассердится, что я тебя увела. Тебе нужно работать, – добавила она и натянуто улыбнулась, – Пойдем.

Она зашагала прочь. Я остался на месте. Чуть помедлив, я подобрал веточку и нерешительно потыкал мертвую птичку. Та не шелохнулась. Колибри лежала на спине и в таком виде смотрелась особенно печально. Мне захотелось перевернуть ее. Я снова потыкал в нее веточкой, уже сильнее. Птичка не сдвинулась с места.

Коди спокойно притрагивается к мертвым животным. Ему все равно. Мне – нет. Но колибри была такой малюсенькой – длиной всего-то с мой палец. И она была такой красивой, с этим черным клювом и красным пятнышком на горле, и крохотными перышками, больше похожими на чешуйки. В общем, я ее взял.

– Ой блин… – прошептал я.

Она была тяжелой. Не такой тяжелой, какой могла бы быть птица побольше, воробей или синица, а вправду тяжелой, как камень. Или даже не камень: она мне напомнила гирьку со старых весов – такую металлическую штуку в форме шишки или желудя, когда ее берешь, она весит, словно шар для боулинга.

Вот такой была и эта колибри – тяжелой и настолько маленькой, что уместилась бы у меня на ладони. Я подумал, что тельце ее окоченело – как бывает с подвешенной оленьей тушей, осторожно прикоснулся к крылу птички и даже попытался пошевелить его, но ничего не вышло.

Тогда я сложил ладонь ковшиком и перевернул птичку на живот. Ножки у нее были поджаты, словно у мухи, глаза потускнели. Несмотря на перья, она не была мягкой на ощупь. Она была твердой, как гранит. И холодной.

Но выглядела в точности как живая: изумрудная зелень в пятне солнечного света, слегка изогнутый клюв, белая полоска под красным горлышком. Я провел пальцем по клюву и выругался.

– О, черт!

Там, где по моей коже прошелся клюв мертвой птицы, острый, как гвоздь, набухала ярко-красная бусина.

Я сунул палец в рот, быстро проверив, не видит ли меня Вала. Она была уже далеко – я разглядел ее фигуру среди деревьев. Я нашарил в кармане сложенный бумажный платок, завернул в него колибри и очень осторожно положил в карман. А потом поспешил за Валой.

Назад мы шли молча. Только когда показался каркас будущего дома, Вала повернулась ко мне.

– Ты видел птицу? – спросила она.

Я встревоженно взглянул на нее. Врать я боялся, но еще больше боялся ее реакции.

Прежде чем я успел ответить, Вала прикоснулась к пятну у меня на подбородке. Я ощутил вспышку обжигающего холода; Вала посмотрела на меня подавленно, но не зло.

– Я не хотела причинить ей вред, – негромко произнесла она. – Я никогда прежде не видела таких птиц, тем более вблизи. Я испугалась. Не из-за нее самой, а от неожиданности. У меня оказалась слишком быстрая реакция, – Голос ее был печален. Потом она улыбнулась и взглянула на мой карман. – Ты забрал ее.

Я отвернулся, и Вала рассмеялась. Из-за лежащей перед домом груды толстых лесин выглянул Зима.

– Джастин, а ну быстро чеши сюда! – рявкнул он, – Женщина, не отвлекай его!

Вала снова показала ему язык, потом повернулась ко мне.

– Он знает, – добавила она совершенно обыденным тоном. – Но может, ты все-таки не станешь говорить своему другу? И матери.

Вала пошла к Зиме и чмокнула его в обожженную солнцем щеку.

– Да, конечно, – пробормотал я и двинулся туда, где оставил лак.

Вала остановилась за спиной у мужа и вздохнула, глядя на безоблачное небо и зеленые кроны, протянувшиеся до залива. По голубой воде медленно скользили несколько парусных судов. Одним из них была трехмачтовая шхуна с красно-белыми полосатыми парусами. Яхта Томаса Тарни.

– Так как, Вала, – поинтересовался Зима, подмигнув жене. – Ты еще не сообщила Джастину новости?

Вала улыбнулась.

– Пока нет, – Она приподняла свитер, и я понял, что она действительно беременна.

Вала взяла мою ладонь и положила ее к себе на живот. Несмотря на жару, рука ее была ледяной. И живот тоже. Но внезапно я почувствовал под ладонью тепло и легкие толчки внутри. Я изумленно уставился на Валу.

– Это ребенок!

– Эг вейт, – ответила она и рассмеялась, – Я знаю.

– Еще напугаешь его разговорами о детях! – сказал Зима и обнял жену, – А он мне нужен, чтобы до снега закончить этот дурацкий дом.

Я снова принялся лакировать колыбель. По правде говоря, я был рад, что у меня есть дело, которое отвлечет меня от мыслей о случившемся. Тем вечером, вернувшись домой, я положил колибри в ящик шкафа, завернув перед этим в старую футболку. Некоторое время я смотрел на нее каждый вечер, после маминого поцелуя на ночь, но примерно через неделю почти забыл, что она вообще там лежит.

* * *

Несколько дней спустя Коди вернулся из библейского лагеря. Был уже сентябрь. Подошел и миновал День труда, а с ним исчезло и большинство отдыхающих, приезжавших к нам на лето. Мы с Коли пошли в восьмой класс. Нам уже осточертело общаться с одними и теми же людьми с самого детского сада, но вообще было ничего, терпимо. Иногда мы после школы ходили к Зиме и катались на скейтах. Там было тесновато из-за груд напиленных дров и штабелей пиломатериалов для нового дома, и иногда Зима орал на нас, что мы путаемся под ногами.

Но по большей части все было как обычно – только беременность Валы стала заметнее. И еще жители городка начали думать о приближении зимы.

Вы можете не верить, что существуют люди, которые постоянно беспокоятся насчет снега, но так оно и есть. Мама уже забрала свои дрова у Зимы, еще в августе, как и большинство его постоянных клиентов. День за днем груды заготовленных поленьев таяли – Зима передавал их по назначению.

А новое сооружение росло, и вскоре перестало напоминать детский набросок из палочек, и стало походить на сказочный дом с крутой крышей и множеством окон, прямоугольных и круглых, словно иллюминаторы, и с черепицей цвета клюквы, по форме напоминающей ракушку. Я помогал Зиме в работе, в том числе и внутри будущего жилища. Это было здорово! Внутри было потрясающе! Зима умеет творить из дерева чудеса – это все знают. Но до тех пор я видел лишь то, что он производил на продажу: какие-то полезные предметы или мебель, вроде шкафов, которые он сделал для моей матери.

А в тот день я имел возможность наблюдать, какие необыкновенные вещи Зима создает для себя и Валы. И если снаружи их дом выглядел как ожившая сказка, то внутри – как сон.

В основном Зима работал с сосной, а это очень мягкое дерево. Но для балок он выбрал дуб и покрыл эти балки изображениями ветров, разевающих рот и собирающихся дуть, волков и лисиц, ухмыляющихся из-за углов, драконов и каких-то незнакомых мне существ. Вала сказала, что это исландские духи.

– Хулдуфолк. – Так она их назвала, когда я поинтересовался, – Сокрытый народ.

Но тут они не скрывались. Их лики присутствовали на главной балке, проходящей через потолок гостиной, и на дубовых подпорках в каждом углу. Они выглядывали из-за листьев, лоз и ветвей, нанесенных так, что подпорки в точности походили на настоящие деревья. Этот сокрытый народ был вырезан на кухонных шкафах и комодах, скамьях и книжных полках и даже на изголовье кровати, которую Зима сделал из цельного ствола каштана и так отполировал пчелиным воском, что спальня благоухала медом.

И хотя снаружи дом казался маленьким, внутри можно было заблудиться, бродя по нему и разглядывая это чудесное оформление, которое не просто придавало дереву вид чего-то нового, но еще и позволяло замечать то, что было внутри дерева: сучки и свили превратились в глаза и рты, волокна, отшлифованные и протравленные, стали казаться мягкими – такое ощущение мог бы вызывать мех, если бы вдруг стал достаточно прочным, чтобы поддерживать стены, перекрытия и стропила.

Я в жизни не видел такого потрясающего дома. И быть может, самым потрясающим было то, что он вызывал у меня желание жить в нем, но постепенно, поработав над его созданием какое-то время, я начал ощущать, что дом сам живет во мне, как ребенок – в Вале.

Только я, конечно, не мог об этом никому сказать, в особенности Коди. Он подумал бы, что я надышался лака и у меня крыша поехала – хотя я постоянно носил респиратор, а Вала ходила в прикольной дыхательной маске, в которой она смахивала на Дарта Вейдера.

Она тоже работала внутри – складывала из камней камин. Она разыскивала камни в лесу и привозила их на тачке. И большие тоже. Я удивлялся, как она их поднимает.

Однажды я наткнулся на нее в тот момент, когда она тащила от опушки немаленькую гранитную глыбу.

– Не говори Зиме, – прошептала Вала, – Он разволнуется и наорет на меня. А я тогда наору на тебя!

Вала сощурила свои пугающие, синие до черноты глаза.

Затащив камни внутрь, Вала принималась бесконечно возиться с ними, определяя, кто из них какое место должен занять. Когда я пошутил на этот счет, она нахмурилась.

– Если ты рассердишь камни, Джастин, ты сам будешь не рад, – Она говорила серьезно и, судя по всему, злилась, – Потому что у камней очень, очень долгая память.

Это было рано утром, в начале восьмого, в субботу. Мама подбросила меня до жилища Зимы, а сама поехала на встречу с клиентом. День был классный, бабье лето, листья только-только начали желтеть. Из окна видны были две яхты, уходящие зимовать на юг. Я бы предпочел покататься на скейтах вместе с Коди, но Зиме не терпелось закончить дом, пока не наступили холода, и я обещал ему прийти и помочь с окнами.

Зима был где-то на улице. Вала, рявкнув на меня из-за своих камней, ушла за чем-то в спальню. Я зевнул и пожалел, что не прихватил свой айпод, и тут сверху донесся крик Валы.

Я оцепенел. Это был ужасный звук – не пронзительный, как обычно кричат женщины, а низкий и рокочущий. И он все длился и длился, без перерыва на вдох. Я кинулся к ступеням, но тут в дом ворвался Зима. Он отшвырнул меня в сторону и взлетел по лестнице, перескакивая через ступени.

– Вала!!!

Я побежал следом за ним, через пустой коридор, в спальню. Вала стояла перед окном, схватившись за голову и устремив на что-то взгляд. Зима схватил ее за плечи.

– Что случилось?! Ребенок?!

Он попытался прижать жену к себе, но Вала качнула головой, а потом оттолкнула его с такой силой, что он врезался в стену.

Я подбежал к окну и посмотрел на желтеющий лесной полог, а Вала беззвучно осела на пол.

– О нет! – Я уставился на утес над заливом, – Королевские сосны…

Я протер глаза и даже не обратил внимания на Зиму, который отпихивал меня, желая понять, в чем дело.

– Нет!!! – взревел он.

Одно из трех огромных деревьев исчезло – самое большое, росшее ближе всех к краю утеса. На его месте виднелась голубая щель, участок неба, и меня замутило от этой картины. Это было равносильно тому, как если бы с твоей руки вдруг пропал палец. У меня задрожали губы, и я отвернулся, чтобы никто не увидел моих слез.

Зима грохнул кулаком по подоконнику. Лицо у него сделалось белым как мел, а глаза покраснели, будто по ним мазнули краской. Это меня сильно напугало, и я посмотрел на Валу.

Она поднималась, держась за стену – неоконченную стену, просто серый гипсокартон со стыками, замазанными шпаклевкой. Лицо ее тоже побледнело. Но оно не было белым. Оно было серым. Не живого серого цвета, как волосы или мех, а тусклого, крапчатого, как поверхность гранита.

Серым было не только ее лицо, но и руки. Повсюду, где только виднелась ее кожа, она казалась холодной и мертвой, как груда камней для очага, что валялась внизу. Одежда Валы обвисла, как будто ее набросили на валун, а волосы сделались жесткими, словно пряди ягеля. Даже глаза потускнели и превратились в черные пятна; в них осталось лишь по единственной светящейся точке – словно капли воды, попавшие в углубления на камне.

– Вала. – Сзади подошел Зима. Голос его дрожал, но был негромким и спокойным, как будто он пытался уговорить испуганную собаку не удирать, – Вала, все в порядке…

Он погладил по спутанному ягелю гранитную глыбу, подпирающую стену, потом опустил руку на округлый выход породы.

– Подумай о ребенке, – прошептал он, – Подумай о нашей девочке.

Пряди ягеля задрожали; две капли набухли и стекли по граниту на пол. И вот перед нами оказалась не гранитная глыба, а Вала. Она упала в объятия мужа и безудержно разрыдалась.

– Не в порядке, не в порядке, ничего не в порядке…

Зима прижал жену к себе и провел рукой по волосам. Наконец у меня хватило духу заговорить.

– Это… это что, шторм?

– Шторм? – Зима вдруг резко отодвинулся от Валы. Лицо его стало цвета красного дерева, – Не-ет, это не шторм…

Он распахнул окно. Со стороны утеса раздавалось знакомое жужжание бензопилы.

– Это Тарни! – завопил Зима.

Он развернулся и выскочил в коридор. Вала побежала за ним, а я – за ней.