Текст книги "Моя Ошибка (СИ)"

Автор книги: Никтория Мазуровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Часть седьмая

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

В этом мире нет ничего хуже, чем бессилие.

Бессилие тогда, когда ты ничем и никак не можешь помочь любимому человеку, потому что некомпетентен в том вопросе.

Максим не врач, и близко никогда к медицине не был, даже в школе биологию с трудом переваривал, его «железки» интересовали, компьютеры, процессоры и материнские платы.

Сейчас сидел в коридоре приемного покоя городской травматологической больницы и в полной мере «наслаждался» своим бессилием и своим незнанием ситуации.

Он не мог своей девочке помочь, не мог.

Обзвонил всех врачей, которые его самого на ноги ставили, всех. А они ему: карта нужна, снимки, и тогда они могут ему что-то сказать. От злости из-за всего этого чуть телефон в стену на запустил, но остановился.

Вике позвонил, сестра то уж точно что-то сможет сделать.

Приехала вся запыхавшаяся, бледная, Шах сзади, мрачной тенью шагал за женой и недовольно на медицинский персонал зыркал.

– Ну что там? – сестра присела рядом, за руку его взяла, в глаза тревожно заглянула.

– Не знаю, увезли куда-то, а мне ничего не говорят… я… не муж и не родственник, мне ничего не скажут.

Это бесило еще больше.

Какая к черту разница, муж или не муж? Он ее любит больше жизни. Пока сюда ехал, чуть не свихнулся от тревоги, от страха за нее. А они ему «вы не родственник, не имеем права».

Орать было без толку. Денег не взяли. Оставили сидеть в коридоре и ждать. Чего ждать? Ему ж вроде не положено что-то там знать о состоянии его любимой женщины, б*ядь?!

– Ясно!

Вика решительно поднялась и двинулась дальше по коридору, сначала на пост приемной сестры, а потом и дальше ее пропустили. Его вот не пустили, а ее запросто. Как так?

Тяжёлая рука зятя легла на плечо, когда он попытался за сестрой рвануть.

– Успокойся, Золотце все узнает и выйдет, расскажет. Сядь и не мешай.

И голос такой спокойный, равнодушный. Макс не выдержал!

– Пошел к черту! – сорвался с места, и Шаха за грудки схватил, к стене прижал, – А если б с Викой такое случилось, ты бы тоже успокаивался, да? Пока ее там режут, сидел бы спокойно?

Шах и сейчас оставался собран, в глаза Макса, бешеные и злые, смотрел без страха, понимая, что мужчина на грани, поэтому на такое вольное поведение и не реагировал, не вздрогнул даже.

– Ты ей помочь сейчас можешь? Нет. Что-то сделать можешь? Нет. А они…, – Шах мотнул головой в сторону врачей, – Могут, но вместо того, чтоб ей помогать, ходят и на тебя поглядывают с опаской, чтоб ты им тут все отделение не разнес. Сядь и жди, если ничего сделать не можешь.

Шах руки Макса сбросил, отошел на пару шагов, кулаки сжал.

– И, если б с Викой что-то такое случилось…, я бы сдох. Лег бы и сдох.

И опять оставалось только ждать. Беситься от собственной невозможности как-то помочь и хоть что-то сделать.

Страх накатывал волнами. До тошноты и черноты перед глазами. Руки начинали трястись.

Что ж так долго то?

Сказали, что живая, почему тогда так долго? Что с ней? Что-то серьезное? Божеее!

В жизни так страшно не было.

Даже тогда, много лет назад, в той чертовой аварии, посадившей его в инвалидное кресло на пару лет.

Он помнил все до минут, до секунд. Картинки, как кадры кинофильма в памяти отпечатались, но при этом ТАК страшно ему не было. Ни за свою жизнь, ни за жизнь сестры и братьев.

А сейчас… какой-то первобытный, животный страх, который вынуждает нападать на всех, кто может принести дурные вести.

Господи! Только бы выжила.

Ее сюда привезли в тяжёлом состоянии, но живую, это все, что ему сказали. Все.

Сколько он так с Шахом просидел?

Минуты? Часы? Все слилось, и время не ощущалось совершенно. Максим, кажется, и удары своего сердца не различал, – оно, будто предчувствуя что-то, замерло, перестало биться.

Из дверей выходит бледная Вика.

Мертвенно бледная. Глаза…. Она ему в глаза не посмотрела, отвернулась. За ней вышел врач. Хирург. И направился к нему.

Сердце застучало в бешеном ритме. В висках запульсировало. Ладони вспотели. А ноги… ноги отказались его слушаться, и встать он не смог. Просто не смог. Ног он не чувствовал.

Стало страшно. Еще страшней, чем было.

Живи, Соня, живи!

****

Давно, очень-очень давно, Гриша не проводил так вечера и ночи.

В приятной компании безумно волнующей женщины, за неспешными разговорами обо всем и обо всех.

Они лежали вдвоём на кровати, притащили сюда поднос с едой, чай. Пили, ели и разговаривали.

О жизни. О нем. О ней.

Оказалось, это очень приятно рассказывать другому, важному и нужному, для тебя, человеку, о себе. Про прошлое. Настоящее и будущее.

О том, кто ты, что ты.

Даже ошибки свои, и те было приятно обсудить.

Когда тебя слушают, понимают и никак не пытаются в чем-то обвинить и уличить. Это невероятные ощущения.

У него душа пела, плясала, и так далее…

Эля успокоилась после своей истерики. Умылась и сказала:

– Есть хочу!

Все, он был сражен наповал.

Молодая женщина не истерила, не кричала, не предъявляла претензий.

А внятно и спокойно его предупредила, что методом похищений и запугиваний за девушками давно не ухаживают. Цветы, конфеты, кино… как для примера.

Он понял, клятвенно пообещал все устроить…но пока в домашних условиях.

Правда, доставку цветов заказал, так сказать, из вне, а кино и конфеты были в наличии. Но им двоим кино только мешало говорить, так что, телевизор в итоге был выключен совсем, он им был не нужен.

Эля удивительная!

Красивая, умная, целеустремленная. Запуталась только в себе немного, но ничего, он поможет ей распутаться, уже помогает.

Она так на его плече рыдала, до икоты, распухшего носа и потекшей туши. Но ему все равно было, а вот она…, как только успокоилась, почему-то застеснялась своего поведения, извинилась даже.

Это был необыкновенный вечер откровений. С ее стороны. С его стороны.

Элька была в шоке, когда поняла, что фактически живет на деньги сестры, даже разозлилась на родителя, не понимая, как так можно. И пообещала сама себе, что больше так быть не должно, не правильно. У нее папа еще молодой, еще может работать, да и она сама тоже далеко не дура, работа у нее есть, а значит, будет постепенно двигаться по карьерной лестнице.

Гриша был против. Карьерной лестницы. А как же свадьба-дети? Он хотел. Прям сейчас.

Испытывал дикое желание, и хорошо, что домашние брюки не облегали и не обтягивали, еще напугает свою малышку, свою куколку.

Но хотел ее. Вот такую заплаканную, без косметики, с веснушками на лице.

Кровь кипела, бурлила. И он прикладывал титанические усилия, чтобы не наброситься на нее прямо сейчас и прямо тут, сметая на пол поднос с едой и чаем.

Но она была такая… такая трогательная, милая, ранимая, разве мог он сейчас начать к ней приставать с совсем далеко не милыми предложениями?

Не мог, конечно, поэтому терпел, перебарывая себя, стараясь ничем не выдать дикого напряжения в паху.

Даже малодушно обрадовался, когда куколка начала клевать носом и в конце концов уснула.

Тихо поднялся, убрал поднос, унес все на кухню и вернулся к ней.

Немного сдвинул ее, стараясь не будить, укрыл покрывалом и лег рядом. Обнял одной рукой поперек живота, притянул к себе ближе, уткнулся носом в нежную кожу шеи.

Будто именно сейчас вернулся домой после долгих поисков, долгих дорог. Домой. Держа в своих руках свою куколку, ощущая ее дыхание под своими руками, чувствуя, как бьется спокойно и умиротворенно ее сердце, – он дома.

И другого дома не будет. Только с ней рядом. Да даже не с ней, а только, когда она в его руках, Гриша ощущает, что дома.

Дом – это не квартира, не коттедж, не наличие кровати в спальне или дивана в гостиной, не кухня с большим обеденным столом.

Дом – это она, его куколка в его руках, ее дыхание, ее пульс…

Проспали они недолго. Мобильник Эли надрывался и заставил их проснуться. Честное слово, лучше бы они не просыпались.

Он включил свет и увидел, как она побледнела, глаза слезами наполнились, а сказать… сказать ничего не может, только смотрит на него растерянно и со страхом.

Недолго думая, отнимает телефон.

– Кто это? – рявкает в трубку, пытаясь понять, что так могло куколку напугать.

– Гриш, ты? – послышался на том конце провода голос Шаха.

– Сава, какого хрена…?

– Соня в аварию попала, мы сейчас в больницу едем с Золотцем, будем на месте разбираться.

– Что с ней? Она живая?

– Да, б*ядь, откуда я знаю? Макс там, ему ничего не говорят, сказали только, что состояние тяжелое, – все.

– Ясно, мы скоро будем.

Кто это «мы» и почему Гриша рядом с Элей, Сава спрашивать не стал, но секундное напряженное молчание и так без слов сказало о многом.

– Ждем, адрес смс-кой скину.

– Понял.

Отбросил телефон на кровать. Присел на корточки перед застывшей Элей.

Убил бы Шаха, убил. Не мог ему позвонить? Не мог ему сначала сказать? Или отцу их? Зачем девочке на голову вот так все вываливать?

– Эля, малыш, – он потормошил её немного, дождался, когда она поднимет на него глаза, – Соня живая, слышишь? Живая!

Никакой реакции. Ноль эмоций. Никакого проблеска в глазах. Только дикий страх и слезы катятся по щекам.

Стер их пальцами, обнял, к себе прижал. Зашептал на ушко.

– Мы сейчас поедем туда, и ты убедишься, что она живая, слышишь? Там Максим. Там Шах. И Вика тоже…, ты ее, может, плохо знаешь, но она твоей сестрой очень дорожит, Золотце своим упрямством кого хочешь жить заставит, у твоей сестры просто нет другого выхода.

Минуту ничего не происходило. Только тишина и беззвучные слезы на его пальцах.

А потом его девочка собралась, встряхнулась, шмыгнула носом и посмотрела ему в глаза.

– Поехали!

****

Все тот же коридор. Все та же больница.

Когда хирург – травматолог, имя которого никто и не запомнил, начал объяснять присутствующим, что все же произошло с Соней, в зал ворвалась Эля.

Бледная, потерянная и ничего не понимающая, она направилась прямо к Максу, села рядом и вцепилась в его ладонь.

– Травмы серьезные, но жизни Софьи ничего не угрожает, были сдавлены дыхательные пути, нам пришлось ее интубировать. Множественные переломы ребер, грудины, осколок пробил легкое, поэтому мы вынуждены были провести полостную операцию.

– Но… она поправится?

– Да… – врач замялся, не зная, как дальше рассказать о том, что произошло, и кому эта информация будет важна, в зале ведь находилось трое мужчин и все, казалось, за его пациентку переживают, – Но это не все. Во время операции у Софьи началось кровотечение, мы сделали все, что могли, но плод спасти не удалось.

Максим вскочил, у него что-то в мозгах перемкнуло.

– Какой плод? – пророкотал его голос на всю больницу.

– Беременность, предположительно четыре недели, может чуть меньше или больше.

– Господи…!

Максим съехал по стене, схватился руками за голову и чуть было не завыл в голос, но держался только из-за Эльки, которая, кажется, вот-вот могла хлопнуться в обморок, губы даже посинели у девочки.

– К ней можно сейчас?

Гриша пытался как-то Элю ободрить, гладил по спине, и задал вопрос, который ее, наверняка, волновал, но она, кажется, так и не пришла в себя.

– Пока что нет, она в реанимации, мы ее понаблюдаем еще. Очнется, уберем интубирующую трубку, переведем в обычную палату и тогда вы сможете ее навестить.

– Когда? Конкретней можно? – нетерпеливо оборвал Макс врача.

– Через сутки, может, чуть раньше. Я предупрежу медсестер, чтобы звонили вам, когда можно будет приехать. Сейчас вы ей ничем не поможете. Извините, мне нужно идти.

Вика, бывшему одногруппнику благодарно кивнула, подошла к брату, обняла его.

– Поехали домой, Максюша, поехали.

– Я не могу ее оставить тут, Вик, не могу. Когда она очнется… я тут…. Мне тут надо быть.

– Сейчас она не очнется, Макс, ей тоже нужно отдохнуть, операция – это стресс для организма. Ты ей нужен сильный, спокойный, понимаешь? Тебе надо отдохнуть и сил набраться, чтобы ей помочь… с…

У нее язык не повернулся продолжить. Она ребенка потеряла, пусть и не знала о нем, но горя это не уменьшит. Золотце тяжело вздохнула и посмотрела на мужа, прося его взглядом помочь Макса поднять и отвезти его к ним домой.

Но никто ничего не успел сделать.

Эля поднялась со своего места, подала Максиму руку.

– Поехали, Максим, мы потом обязательно сюда вернемся. Мы оба должны ей помочь, теперь наша очередь ее спасать.

Часть восьмая

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

****

Соня, наверное, какая-то неправильная женщина. Точно. Странно, но это факт, или бред одурманенного, обезболивающими, мозга, что тоже вполне себе неплохой вариант.

Всего каких-то пару дней назад она жила, кажется, абсолютно другой жизнью, и сама была другой. Будто не она вовсе, а совсем чужой и незнакомый человек. Молодая, успешная женщина, карьеристка, у которой ничего, кроме этой самой карьеры, не было. И думала та женщина только о работе, о делах, и иногда анализировала свою неудавшуюся личную жизнь. Та незнакомая и чужая женщина убегала от личных проблем, предпочитая прятать голову в песок или вовсе проблемы отрицать. Ведь, если ее отрицать, значит, у нее вообще все хорошо и прекрасно. Ага. Жизнь удалась на все сто. Спрашивается: чего еще тебе может хотеться?!

Та женщина заботилась о близких, да.

Спасала абсолютно чужих людей от тюрьмы, штрафов и так далее, да.

Но слишком увлеклась. И забылась. Выпала из реальности.

И теперь имеет то, что имеет.

Раздавленная морально и физически. Не способная сейчас здраво мыслить. И от боли даже говорить нормально не может, только очумело хлопает глазами. И все.

Да и что говорить? Кому?

Себе?

Максиму, который дежурит в ее палате не первый день, и отказывается уходить?

Эльке, которая за эти дни повзрослела так, что становилось даже немного страшно?

Кому и что нужно сказать?

Соня не хочет их видеть! Не хочет с ними говорить!

Ей нужно одиночество и покой! Маленькая возможность подумать и обмозговать все. И, желательно, не видеть их жалостливых и сочувствующих взглядов.

Потому что, так нельзя. НЕЛЬЗЯ!

В конце концов, это ее потеря и ее вина.

Никогда бы не подумала, точнее, никогда до этого не считала, что безответственность – это черта именно ее характера.

Она ведь всегда подходила к делам ответственно. Всегда выполняла обязательства, если брала их на себя. И это касалось не только работы, но и жизни в принципе.

Не отступала от своего слова. Доводила все до конца. Не упускала из виду важное.

А секс без защиты – это важно.

Это, мать ее раз так, важно!

Из-за секса, без презерватива или таблеток, можно забеременеть!

Как она могла упустить это из виду? КАК?

В голове не укладывалось.

Она несколько недель под сердцем носила маленький живой комочек – ее ребенок, и даже не знала об этом, не думала и не подозревала.

Соня могла ведь… могла включить мозги и вспомнить, что у нее середина цикла была, а потом длительное время задержка, легкая тошнота и головокружение, но списывала все это на длительный стресс.

Слов не находилось. Ни для ситуации в целом, ни для того, чтоб обругать себя, в частности.

Что она за женщина, раз не смогла вовремя понять, что беременна?

Ладно, если б она не хотела детей в принципе, то можно было б это назвать подсознательным отрицанием, но Соня, глубоко в душе, мечтала, лелеяла возможность забеременеть и родить маленькую, курносую, рыжеволосую, и обязательно, голубоглазую девчушку.

И все это время она жалела, что, когда они с Максом жили вместе, она не смогла как-то забеременеть, чисто случайно… или не случайно.

Хотела, очень.

А теперь, что?

Как теперь жить дальше с мыслью, что она своими действиями погубила своего родного… свою кровиночку?

У нее не было слез.

Не плакала даже, когда врач, – имя его не запомнила, – говорил о том, что случилось. И про аварию, переломы, операцию, и про то, что они не смогли сохранить беременность. В ее ситуации это просто было невозможно.

Это сейчас взяли анализы, провели пару тестов, и врачи утверждают, что даже, если бы она знала о беременности до аварии, сохранить ее бы не смогли. Повышенный тонус матки, – такое иногда у женщин случается, по разным причинам: у кого-то стресс, у кого-то инфекция, аборт, или как у нее, – повышенный и нестабильный гормональный фон. Ну и стресс, конечно.

Врачи пытались еще что-то говорить, объяснять, но слушать и дальше, сил не было. Она отвернулась от них и уткнулась взглядом в мятную стену. Отвратительный цвет. Ужасный просто.

А слез все не было.

Зато пустота была.

Теплая и родная. Она одеялом ее укрыла и спрятала от всего мира, от всех людей и от всех эмоций.

Только сердце билось неровно. Замирая на миг, а потом, срываясь в бешеный ритм, и тогда в палату влетала очередная дежурная медсестра и пыталась напичкать Соню седативными.

Какие уж тут седативные? Тут даже антидепрессанты не помогут.

Будь Соня внимательней к себе и к своему самочувствию, задумайся хоть на секунду, что она могла забеременеть, возможно все бы изменилось.

Она бы приложила все силы, все, что у нее есть, но ее ребенок остался бы жив. Она бы его выносила.

Надо, – ушла бы с работы. Уехала бы в другую страну и легла бы в клинику хоть на все девять месяцев, – это ведь ребенок, – она бы боролась за его жизнь до последнего вздоха, до последней капли крови.

А она дура и эгоистичная су*а, даже о нем не знала.

***

Максим со смиренным спокойствием наблюдал за происходящим, и не смел вмешиваться в действия врачей, но внутри весь закипал медленно и верно.

Они давали ей таблетки, успокоительное или еще что-то, – он не врач, не разбирался, – но от всего этого его девочка становилась пассивной и равнодушной. Отворачивалась от тех, кто был рядом и просто молча смотрела в стенку.

Может быть, видела там что-то, или думала о чем-то, он не знал и спрашивать не рисковал.

Но со стопроцентной уверенностью мог заявить: Соня взвалила всю вину на себя. И, если сейчас, под действием медикаментов, не так остро это проявляется, то позже, когда ей перестанут все это давать, она «съест» себя живьем, зароет себя же в доказательной базе, и вынесет обвинительный приговор. А в купу ко всему этому, сама же приговор приведет в действие.

Она могла на него не смотреть, но ему этого и не нужно. Достаточно того, что Соня вся лежит, окутанная трубками, и напряжена до предела, только сжимает кулаки неосознанно и губы закусывает до крови. Даже не замечает этого.

И не нужно.

Его бедная девочка.

Они вместе натворили дел, и еще спорный вопрос: кто виноват, в сложившейся ситуации, больше.

Но чего он точно не даст ей сделать, так это отвернуться и отказаться от помощи, и винить только себя.

Пусть она отрицает наличие между ними отношений, но в проблемах между двумя людьми всегда виноваты двое, – степень просто разная.

И во всем этом, он виноват не меньше.

Максим забыл про безопасность, когда дорвался до ее тела. Даже мысли не было, чтобы ограничить чувствительность. Он ее всю хотел: каждую клеточку ощущать, полный контакт, – и то ему мало было. Ему бы под кожу ей влезть, и то не факт, что и этого будет достаточно.

Так что, он виноват не меньше.

Пытался с ней говорить, но бесполезно. Сейчас.

Не услышит. Не поймет.

А скоро и вовсе начнет его прогонять. И будет иметь на это полное право.

Он ей никто: ни муж, ни жених. Чужой человек, который без нее не может жить.

Она ведь гордая. Как только сможет говорить нормально, прогонит прочь и даже припомнит то, как он сам ее прогнал, пусть со стороны это выглядело немного по-другому.

Только Максим за время их разрыва понял одно – если любишь, по-настоящему, – принимаешь человека полностью. Со всеми плюсами и минусами, позволяешь видеть себя сильным и слабым. Становишься опорой и поддержкой, а также слабостью своей половинки, больным местом. Если любишь, то проникаешь в человека полностью, без остатка. Это страшно вот так раствориться в другом и быть зависимым от улыбок, взглядов, касаний и слез. Но эта зависимость, – самое потрясающее в мире чувство, которое вообще может испытать живое существо на планете.

И ему посчастливилось полюбить невероятную женщину. Пусть он понял это не сразу, но понял же.

Теперь осталось дело за малым.

Вытащить ее из «зала суда», и вынести «оправдательный приговор».

****

У каждого есть предел. Запас прочности, который рано или поздно заканчивается.

Видимо, у его девочки он закончился, его солнечная малышка сдалась на пятый день.

Элька только ушла, увела за собой растерянного и обеспокоенного Сергея и, наверное, это стало пиком ее титанической выдержки и ослиного упрямства.

Соня вся затряслась на кровати, но из-за переломов не могла двигаться, а ей хотелось что-то сделать.

Она вся покраснела, глаза наполнились слезами, ее колотило мелкой дрожью. Датчики пищали, пульс участился, она хватала ртом воздух и смотрела на него.

А он не знал, чем помочь.

Только прилег рядом, обнял как мог, чтоб не причинить вреда, и гладил по щекам, стирая слезы.

Она сипела, задыхалась и плакала.

– Тихо, маленькая, тихо, – шептал ей в волосы, а у самого от ее боли ком в горле стоял, – Поплачь, Соня, поплачь. Станет легче. Немного, но хоть чуть-чуть.

– Я… мне… не смогла…. Я… – она задыхалась, но шептала, хрипела и неосознанно тянулась за его пальцами, гладящими ее кожу, – Не сберегла…

– Это не твоя вина, малыш, не твоя, – хрипло ответил, и пришлось приложить усилие, чтобы и дальше говорить спокойно, – Ты не знала.

– Это меня не оправдывает, Максим.

Соня успокоилась, паника отступила и теперь она смело смотрела в голубые глаза мужчины, которого, черт возьми, любила еще сильней, чем прежде.

– Я и не оправдываю, а говорю, как есть. То, что случилось – это ужасно, малыш, да. Но жизнь на этом не закончилась. Ты этого не забудешь, я не забуду. И, всё же, давай попробуем справиться вместе. Пожалуйста.

Это был один из тех поворотных моментов в жизни, которые происходят и меняют все. Что-то переключается в голове и начинаешь видеть все под другим углом.

Ужасные ошибки и ситуации остаются ужасными, но не все так категорично.

Из любой ошибки, главное, вынести свой урок.

Максим предложил ей попробовать пережить все вместе.

Она действительно какая-то странная. Только что ведь ревела и билась в истерике от боли и разочарования, обвиняла себя и ненавидела.

А сейчас подумала: а вдруг? Вдруг это все на нее свалилось, чтобы она, наконец-то, поняла: если любишь, – простишь все, и примешь все.

Он ведь не ушел. Не обвинил. Остался.

Обнимает ее. Утешает и предлагает попробовать нечто невозможное, но такое желанное.

Вдруг получится? Вдруг они смогут?

– Давай попробуем, хорошо.

Ее обняли чуть сильней и поцеловали в многострадальный лоб.

А потом идиллию нарушила медсестра, что пришла впендюрить Соне очередную дозу препаратов.

Ну и ладно, не все сразу.

Они еще все успеют обсудить и обговорить.

Главное, что вместе.