Текст книги "Моя Ошибка (СИ)"

Автор книги: Никтория Мазуровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Часть первая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

****

Сейчас, 2017 год.

Голова болела ужасно, во рту было сухо, горло драло нещадно. Короче, все признаки похмелья на лицо.

Макс лежал на твердом диване с закрытыми глазами, вслушивался в тишину этого дома, этой квартиры и ждал хоть какого-то звука, шагов, разговора по телефону, выдвигаемых ящичков на кухне, любой звук был бы предпочтительней этой гребаной тишины.

Ему не нужно было открывать глаза, чтобы понять, где именно он находится, – Макс по запаху апельсиновых ароматизированных свечей это знал. Как сюда попал– вопрос отдельный, но этого он знать не хотел, по той простой причине, что его эгоистичная натура сейчас превалировала над его чувством вины перед хозяйкой этой квартиры.

Макс просто хотел насладиться этим привычным запахом, вспомнить каково это: иметь право проснуться утром здесь, обнять нежное податливое тело и услышать хриплое сонное «доброе утро».

Сердце в груди защемило, стало трудно дышать, все мышцы напряглись, спину прострелила ледяная боль, он видимо, слишком долго спал, раз его так корежит. Надо вставать, сделать привычную гимнастику, чтоб не дай бог, ноги судорогой не свело, – грохнуться на колени в ее квартире, у нее на глазах, снова увидеть ее жалость… – нет, к черту все это. Ее жалости он не выносил на дух. Срывался. Орал, как бешеный, хоть и понимал, что Соня не со зла, а из-за беспокойства.

Но по его гордости уже и так проехался не один танк.

А в бескорыстную любовь от чужих людей верить перестал в тот момент, когда его невеста сказала, что им не по пути, – он в тот момент лежал в палате реанимации и притворялся, что не пришел в себя. Ту женщину он вроде любил, и ее уход… хорошо, что его слез она тогда не увидела, такого унижения он бы себе сам не простил.

Его любила сестра и бабушка.

Первая скоро выйдет замуж и будет счастливой.

Вторая умерла, а вместе с ней умерло что-то внутри него самого.

Была еще хозяйка этой квартиры, но ее он оттолкнул сам, потоптался по самому важному, что у нее было и ушел.

Думал, так будет лучше. Зачем ей муж инвалид?

Вике то он много не рассказывал, не хотел волновать, но чувствительность в ногах периодически пропадала, и не только в ногах. Он мог проснуться утром и ниже пояса ни черта не ощущать. Это проходило, он знал, как действовать и что делать, и через адскую боль возвращал себе полноценную жизнь. Только где гарантия, что в следующее такое утро он сумеет расшевелить чертовы ноги? Гарантий нет, врачи ее дать не могут, ни наши, ни израильские.

Этот вопрос стал слишком острым однажды утром, в этой самой квартире, когда он не смог и пальцем пошевелить, а рядом лежит соблазнительная, шикарная женщина, ради которой он готов был перевернуть весь мир, и смотрит на него так… так, что кровь вскипала в жилах, что обычно в мгновенье твердело в паху и они не теряли времени зря, а проводили совместную утреннюю гимнастику с эротическим уклоном.

Тогда он не смог, ни хрена не чувствовал и напугал свое рыжее чудо до истерики, слез и жалостливых взглядов.

В то утро все рухнуло к чертовой матери.

Он себя ощутил никчемным, неполноценным, униженным.

Психанул. Обидел. Потоптался, как следует, по ее ценностям. Ушел.

Запрещал себе все эти месяцы думать о ней. Узнавать, как у нее дела. Все ли хорошо. Не спрашивал сестру.

Даже, когда возникла возможность увидеть ее хоть на пару минут, он, скрипя зубами, уехал на север по поручению Шаха.

Сбежал как последний трус. Не нашел в себе сил взглянуть ей в глаза, как будто ничего между ними не было. Он бы не сумел. Не сейчас, когда тоска по ней стала огромной, невыносимой.

Он думал о ней. Мечтал о ней. Просыпался и засыпал с мыслями о ней.

Сейчас, именно сейчас, Максим на самом деле понял, что такое любить по-настоящему. Каково это, когда исчезает солнце, луна, звезды, меняются полюса планеты, теперь центром мироздания стал город, где она родилась, живет и работает.

Мир существует потому, что существует Она.

Максим иногда не понимал сестру: как, после всего, что между ней и Шахом было, она продолжает его любить, поддерживать? Как она может, после его предательства, о нем говорить, думать?

Теперь понял: Вика любит, прощала его и будет прощать. Так же, как Шах прощал все ее закидоны и будет всегда прощать, несмотря ни на что, пусть иногда на прощение нужно больше двух лет.

Может, не зря он оказался сегодня тут? Может, это судьба ему знак дает, что пора? Что хватит уже быть дебилом и дураком? Нужно начать что-то делать? Говорить? Просить прощения?

Если она его в самом деле любит, то может и у него еще есть шанс?

Когда эта светлая мысль родилась в голове, он, наконец, решился открыть глаза.

Знакомая обстановка, ничего не изменилось.

Все те же четкие, ломаные линии в интерьере, стиль хай-тек во всей своей красе. Несмотря на свою внешнюю мягкость, Соня была очень жестким человеком, но при всем при этом, душа ее умела любить искренне. У нее в кабинете, на работе, никто бы не увидел милых рамок с семейными фото, цветов и прочей фигни, но и дома такого было не найти. Цветы – кактусы, она их любила, и именно их ей дарили на восьмое марта, день рождения и все остальные праздники. Не было фото в рамочках по всему дому, но были большие альбомы со снимками, запечатлевшими ее жизнь и жизнь ее семьи, правда, стояли они в гостиной, в шкафу, за стеклянными дверцами, и доставала она их не так часто.

Соня не жила прошлым, поэтому фотографии были не самым главным в ее жизни. Она всегда смотрела вперед, планировала будущее.

Поэтому, совершенные ошибки, поступки или проступки, воспринимала немного иначе, чем другие люди. Всегда говорила, что «ошибок не существует, есть поступки, которые дают нам возможность научиться чему-то новому, измениться». Хорошая позиция для адвоката по уголовным делам, – он так подумал, когда впервые услышал это от нее. И только, спустя пару месяцев почти совместной жизни осознал, что это не отмазка и не попытка как-то скрасить человеческие пороки, это действительно ее позиция относительно прошлого.

В этом они капитально различались.

Она жила будущим и не позволяла прошлому влиять на настоящее.

Он не мог забыть прошлое и не давал шанса будущему.

Чудесные мысли на больную голову с похмелья.

Макс привстал с дивана и чуть было не слег обратно от боли в спине и ногах, но стиснул зубы так, что как от скрежета не оглох, сам не знает.

Свет резанул по глазам.

Пришлось шумно выдохнуть через сомкнутые зубы.

– Доброе утро! – послышалось тихое от огромного почти во всю стену окна.

Он повернулся на звук и так и застыл с открытым ртом, откровенно пялясь на женщину. Максим не мог узнать в этой похудевшей, с мертвыми серыми глазами женщине в черном брючном костюме, своей Сони.

Соня была ярко-рыжей пышечкой, любила носить костюмы, но черный цвет позволяла себе только в обуви и сумочках, не более. Черный ей не шел. А вот шикарный белый, красный, изумрудно-зеленый, оттенки бежевого, – да. И обязательно помада на губах. Он помнил ее помаду на вкус.

А сейчас к нему в пол оборота стоял совершенно другой человек.

Кажется, даже рыжие кудряшки потускнели, или это из-за того, что кудряшек больше не было? Волосы прямые, убранные в низкий пучок, на лице дневной макияж, но мешки под ее глазами замаскировать, кажется, было невозможным.

Черный брючный костюм его убивал.

Бледные пальцы сжимали чашку из прозрачного стекла с зеленым чаем на вид.

Соня ненавидит зеленый чай и обожает кофе. Может его литрами пить, а потом спокойно завалиться спать.

– Доброе утро, – он ответил не сразу, пришлось прочистить горло.

Больше ничего не сказал. Просто тупо смотрел на нее и пытался понять, что стало причиной таких разительных перемен в этой, без сомнения, самой дорогой для него женщине.

Не может быть, чтоб это все было из-за него. Он отказывался верить в это. Не мог он ее сломать. Не мог.

Она пережила смерть своего мужа и не сломалась, а она его любила, он точно знал.

А между самим Максом и Соней чувство только начало зарождаться, когда он ушел. Хотя, возможно, – он ведь как только закрыл за собой дверь этой квартиры, понял, что натворил, что надо вернуться, стать на колени и молить о прощении. А лучше уйти, купить кольцо, и вернувшись, заставить ее согласиться выйти за дурака замуж.

Ничего из этого он не сделал.

У нее, наверное, все тоже было серьезно. Тоже в крови. В сердце.

Вспомнил то утро, когда был беспомощным, немощным. Вспомнил ее глаза, полные слез и боли за него.

У нее должен быть муж, который сможет каждый день носить ее на руках, заниматься с ней любовью без проблем и перерыва. Дарить ей удовольствие. А не обременять, маячившим на горизонте, инвалидным креслом.

А сейчас, смотря в ее мертвые, без каких-либо эмоций глаза, он боялся спросить, что с ней случилось и не виноват ли в этом он сам?!

Потому что, если так, то она его не простит. Как он может надеяться на ее прощение, если сам это сделать не сможет?

***

Соня отвернулась от мужчины, посмотрела на идущий снег за окном, сделала еще глоток зеленого чая. Вкусного, кстати, никогда бы не подумала, что этот «силос» будет ей нравиться. Терпкий вкус, интересный запах скошенной травы, мята. Вкусно же, спасибо Сереже за то, что заставил попробовать.

– Завтрак на столе, дверь за собой захлопнешь, а мне уже пора.

Она взглянула на часы: без пятнадцати девять, у нее как раз есть время, чтобы заскочить в офис, проверить как идет подготовка свидетельницы по делу, и успеть на кладбище вовремя. И цветы еще надо купить не забыть.

Максим смотрел на нее так, будто и не узнавал совсем.

А если так, какого черта он вообще к ней приперся ночью? Пьяный, еле стоящий на ногах.

Она только уснула, даже снилось что-то, как вдруг звонок в дверь согнал сонную марь.

А там он, – мужчина, который, так и продолжал жить в ее сердце, мыслях, душе. Мужчина, которого она звала на помощь, по ночам рыдая в подушку. Мужчина, имя которого кричала во сне, а потом просыпалась и закрывала рот руками, кусала губы до крови.

Максим Золотарев был тем, кто смог бы вытащить ее со дна отчаянья и горя.

Он был ей нужен. Жизненно необходим. Нужен, как воздух, как вода. Она цеплялась мыслями за него, чтобы окончательно не сойти с ума, хоть и понимала, что ведет себя глупо и неразумно, по-детски ждет чуда.

Но ей это было нужно.

Соня в какой-то момент стала главой семьи, надеждой еще двоих людей, потерявших все. Им она была нужна здравомыслящей, вменяемой и сильной.

А ей самой нужна была хоть какая-то опора в этом мире.

Поэтому, она цеплялась за мысли и воспоминания о нем.

Как они познакомились.

У Вики в кабинете. Соня ее на обед пришла вытащить, а там молодой привлекательный мужчина с потрясающим взглядом.

Они посмотрели друг другу в глаза и пропали разом.

Первый ужин вместе.

В дорогущем ресторане. Они ощущали себя не на своем месте. И, не сговариваясь ушли, не дождавшись десерта.

Десерт был у нее дома. В ее кровати.

Самый вкусный и нежный.

Первое касание губ, робкое и трепетное, нежное. А потом страстное, собственническое, бесстыдное касание языка.

Его руки на ее теле. Властные, жесткие.

Ее губы на его коже. Его терпкий и чуть соленый вкус у нее во рту, на ее языке, губах.

Первое проникновение. Болезненное, но нереально приятное.

Совместное утро.

Неспешный секс на грани сна и яви. Ошеломительный оргазм и осознание, что они не предохранялись. Вылетело из головы.

Неловкость из-за этого. А потом завтрак. И снова они вместе. На столе. И никакой неловкости.

Подаренный кактус и свечи с апельсиновым запахом.

Много-много дней рядом и вместе.

Она рассказала ему про мужа. Про то, как молодой парень сгорел за пару месяцев. Рак.

Он рассказал про аварию, про травму.

Соня рассказала о семье. О своем настоящем отце, сводном младшем брате. Об отчиме и маме, и младшей капризной сестре подросткового возраста.

Максим нехотя признался, что семья его не поддерживала, а он и не стремился никогда. У него была сестра и бабушка.

Несколько месяцев счастья. Веры, что вот оно… нашла, дождалась и теперь все будет хорошо.

Сережа с мамой просят устроить ужин, познакомить с мужчиной, чье имя постоянно не сходит с ее губ. И Соня соглашается.

Правда, Максим не слишком рад, но тоже дает добро.

И когда наступает час «Х», не приходит. С утра не берет телефон, Вика говорит, что брат работает. А Соня в панике, боится за него.

Вспоминается то утро, когда он проснулся и не чувствовал ног. И от страха тошнота подкатывает к горлу. Спина покрывается холодным потом, а руки дрожат.

Соня молится Богу, чтобы с ним все было в порядке. И плевать уже на родителей, что очень неодобрительно поглядывают на время, – Максим опаздывал на час.

Сережа психанул, забрал маму и Эльку, уехали домой.

Соня осталась одна в компании приготовленной красной рыбы и ощущением, что случилось что-то страшное.

Максим приехал ночью. Пьяный.

И ее понесло.

Глупая ссора. Много лишних слов и обвинений.

«Я не хочу знать твою семью. Мне это не нужно.»

«Макс, для меня – это важно, понимаешь. Они моя семья и ты тоже… или… ты испугался? Это была просто встреча с родителями, чтобы они знали, с кем я живу…»

«Я здесь не живу, у меня свой дом есть. Ты не маленькая девочка, чтоб перед родителями отчитываться…»

«Боже…, откуда такие мысли? Это просто встреча, я же не просила тебя на мне жениться…»

«А я и не собирался…»

«Давай успокоимся и поговорим утром, пожалуйста…»

«Извини, это было ошибкой, не стоило давать тебе надежду на что-то большее. Я ухожу…»

Вот и все. Вся их история уместится на одном альбомном листе.

А все, что у нее в душе потом творилось…, слов она найти не смогла. Это она – то, адвокат, не смогла найти правильных слов?

Но эти воспоминания держали ее на плаву. Не давали утонуть в пучине боли потери, отчаянья.

И она вцепилась за них, чтоб хоть немного ощущать себя живой.

А сейчас смотрела на Максима и понимала, что никакие воспоминания не заменят его прикосновений, его тепла, и того, что она так страстно хотела, чтобы он ее любил, хотя бы капельку, немножко, – ей бы хватило, она бы знала это и смогла бы дальше жить, бороться.

Только Максиму она была не нужна, он отлично показал это.

Не ясно с какого хрена он сейчас сидит на ее диване. Смотрит на нее так, будто она самое важное, что есть в его жизни.

Соня посмотрела на часы.

Пять минут, и она выходит.

Прошла на кухню, услышала злые чертыханья Макса сквозь зубы. Ему больно, спина. Но молчит, никогда не признается в своей слабости.

Поставила пустую чашку в посудомойку. Проверила еду на столе, еще горячая. Подошла к шкафчику с таблетками, поискала глазами обезболивающее.

Достала таблетки, выдавила сразу две из блистера, положила их на стол. В стакан воды налила и поставила тот рядом с таблетками.

В ванной зашумела вода. Отлично.

Скоро она снова останется одна. Прекрасно.

Пора уже прощаться с прошлым. Забыть. Отпустить. И жить дальше.

Соня прощается с ним так, как нужно.

Вкусный завтрак, кофе. Пару минут смотрела на то, как он безмятежно спит.

Можно уже уходить, но ноги приросли к полу, тело не слушалось. Хочется увидеть его еще раз. С капельками холодной воды на шее, чуть бледной кожей, потому, что умывался ледяной водой.

Сердце рвалось на части в очередной раз и боль уже была почти привычной.

Заставила себя сдвинуться с места.

Прошла в прихожую.

Достала обувь, шубу, шарф.

Подкрасила губы, капнула духами на шею и запястья. Постаралась улыбнуться себе, – не вышло. И хрен с этой улыбкой.

Оделась.

Бросила в последний раз взгляд в зеркало и увидела его глаза. Отчаянные. Умоляющие.

Отвернулась, и вышла за дверь.

Со своим прошлым она уже попрощалась.

***

Максим так и не сказал ей ничего.

Соня просто ушла, хлопнула дверью тихо, молча. Только посмотрела на него. Простилась.

Этим утром она его отпустила, он это прочувствовал. Душа стала пустой. Соня простилась с прошлым, вынесла для себя новый урок. Перешагнула через него и собралась жить дальше, двигаться в будущее.

Макс прошел на кухню. Посмотрел на завтрак. Чашка горячего черного кофе. Таблетки и стакан с водой.

Все бы ничего, но она слишком сильно изменилась.

Соня всегда завтракала плотно: гарнир, мясо, овощи и сладкое к кофе. У нее был бешеный график и поесть нормально удавалось только утром, поэтому с утра привыкла есть на целый день.

И для него готовила только то, что ела сама, Максим не возражал.

А теперь смотрел на овсяную кашу на молоке, фрукты, и не мог понять. Что, бл*дь, происходит? Она заболела? У нее диета? Что с ней творится? И ведь умчалась на целый день, он уверен, и до вечера позднего не сможет поесть.

Понятно, почему худая такая. Вопрос только: это специально так или случилось что-то, из-за чего она не может есть и нормально спать?

Вернулся в гостиную, заправил диван.

Не удержался. Заглянул в ее спальню и застыл, наткнувшись взглядом на фотографию в рамочке, стоявшую на тумбочке возле изголовья кровати, с правой стороны. С ее стороны.

Фотография ее мамы в светлой рамке, с черной лентой в нижнем левом углу. А рядом кольцо… Максим помнил, Соня рассказывала, что это кольцо ее отец подарил ее матери, когда она родила Соню.

Сердце застыло, перестало биться.

Ее мама умерла.

Соня потеряла очень важного и дорогого человека. Самого родного и любимого. Свою маму.

А он… паскуда… об этом не знал.

Ушел. Оставил. Вычеркнул.

Сам себя убеждал, что так лучше, что он ее любит и ее ждет счастье впереди, но без него.

Идиот. Предатель. Она, может, и не считает так. Но это правда – он ее предал тем, что, когда она нуждалась в нем, его рядом не было.

Максим сел на кровать и уставился взглядом на фотографию.

– Что мне теперь делать, Тамара Ивановна? Как ей помочь?

Вопрос к сожалению, остался без ответа.

А сам Максим остался в квартире с твердым желанием больше никогда отсюда не уходить.

Часть вторая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

****

Ветер трепал шарф, обмотанный вокруг шеи, и Соне даже казалось, что нервы не выдержат: либо шарф ее задушит, либо она психанет и (плевать на холод собачий) стащит эту тряпку с себя, выбросит к чертям.

Мама бы такому поведению не обрадовалась, если бы увидела…, но мамы нет. Сорок дней нет. А Соня так и не смирилась с этой потерей, не смогла. Тянется по утрам к телефону, чтобы позвонить, спросить про самочувствие, про погоду за окном.

Тамара Ивановна относилась к той категории родительниц, что никогда не перестают волноваться о своих чадах, пусть этим деткам уже далеко за двадцать, тридцать, и так далее. Мама всегда звонила утром. Всегда. И говорила: «доча, там такая погода плохая, оденься теплей».

Теперь никто этого не скажет.

Не предложит купить теплые носки из овечьей шерсти. И плевать, что они никак не влезут в модные сапожки на каблуке, можно ж купить обувь на размер больше, главное, ноги мерзнуть не будут.

Соня всегда с таких маминых слов смеялась, но всегда с благодарностью в душе слушала маму, и даже принимала в качестве подарка такие носки, правда, носила их только дома.

Сейчас зима, ветер холодный, слякоть, снег идет мокрый.

Она и Сережа стоят возле могилы. Молча. Не потому, что сказать нечего, а потому, что, если кто-то из них откроет рот, начнутся слезы и крики. От боли. От осознания, что это не кошмарный сон, а реальность.

У нее сил больше не было тут находиться. Не железная, в конце концов, сердце и так кровь перекачивает с трудом и, кажется, вот-вот остановится, и Соня упадет замертво. Хорошо, хоть Элька дома осталась, видеть, как младшая истерит и ревет, – выше Сонькиных сил. Тут не знаешь, как себя в руках держать, что уж говорить про кого-то?

У них с младшей вообще отношения всегда странные были. Соня была старшей занудой – сестрой, строгой, вредной и тому подобное. А Эля бунтовала как могла, это и понятно, подросток, хотя в этом своем бунтарстве девочка под задержалась как-то, не четырнадцать ведь давно.

Но сейчас… стало еще хуже. Эля мать любила, пусть они и ругались часто, но дочерних чувств это не отменяло, и после трагедии, у младшей что-то перемкнуло в голове. Настроение скакало из одной крайности в другую. Она могла два дня подряд не выходить из комнаты, молчать и почти не есть. А могла укатить в клуб со своими друзьями, надраться там в зю-зю и позволить всяким похотливым козлам облапать себя с головы до ног.

Соня это знала. Она вытаскивала сестру из злачных мест, привозила к себе, приводила в порядок и только потом возвращала к Сергею – отцу Эльки.

Отчим и так держался из последних сил, смерть мамы его подкосила. Постарел, сердце шалить начало. Не ровен час, инфаркт прихватит, и что тогда? Опять похороны? Элька совсем сиротой останется.

Господи, неужели это все происходит с Соней? За что? Что и кому она плохого сделала, что на нее одно за другим?

Она не железная, не выдержит больше.

И так не знает, куда идти и что делать. Работа только и спасала.

К маме хотелось. Под теплый бок и ласковые руки, пахнущие ванилью. Чтоб по голове погладила ласково, любовью своей согрела, прогнала стужу в душе. Совет дала, мудростью своей поделилась.

– Соня… – холодные пальцы легли на ее запястье, отвлекая от мыслей. Она непонимающе вскинула голову на Сережу, – Поехали, ты совсем замерзла.

Она кивнула, отвернулась от могилы матери и пошла к выходу с кладбища, Сережа догнал ее почти у ворот.

– Ты домой?

Она мотнула головой.

Домой? Теперь и там небезопасно. Там может поджидать еще одна рана на сердце. Мужчина, которому она не нужна ни в каком другом качестве, кроме как временной любовницы.

Командировка подвернулась вовремя.

– Я уеду на пару дней по работе. Ты продержишься?

Сережа молчал. Смотрел на нее и молчал.

А потом вдруг схватил за руку и обнял, да так, что ей дышать трудно стало. И в душе что-то перевернулось. Нет, отношения с отчимом всегда были хорошие, дружеские даже, в какой-то мере, но вот таких отеческих жестов не было никогда.

– Прости меня, девочка моя, – прохрипел ей куда-то в макушку, – Прости! Свалил все на тебя, в горе своем забылся. Ты и обо мне, и об Эльке не забывала. Прости! Я… выдержу, и Элька тоже. Ты о себе думай. Совсем отощала, посерела. Так нельзя, дочка, Томочка бы разозлилась и заставила тебя съесть целый тазик пирожков с капустой.

Соня расслабилась, обняла мужчину в ответ, зарылась носом в его шарф, вдохнула знакомый с детства запах одеколона. Улыбнулась.

Да, мама бы заставила, точно.

– У меня все хорошо, если у вас все хорошо.

– Я справлюсь, не буду больше на тебя взваливать все. Я отец двух прекрасных дочек, ради вас все выдержу.

Он обнял ее крепче, чмокнул в волосы куда-то, и она зажмурилась от этого жеста, сморгнула набежавшие на глаза слезы. Не время сейчас раскисать, никак нельзя. Сережа должен видеть, что она со своим горем справляется.

– Если так, то хорошо, – Соня кивнула, отстранилась от отчима, заглянула ему в глаза, – У нас все будет хорошо.

Мужчина внимательно ее рассматривал с минуту, но потом все же кивнул, разжал руки и позволил ей отойти.

– Езжай, раз нужно, Элька за квартирой присмотрит.

****

За окном ревела метель, снег шел, не переставая, складывалось ощущение, что зима решила отдать все долги сразу, и засыпать землю снегом впрок, так сказать, скрыть за холодным белоснежным одеялом глубокие раны земли, городов, людей.

Больше всего, конечно, людей. Их раны кровоточили, гнили, марали белоснежный покров грязью.

Максим наблюдал за непогодой из окна не своей квартиры, хотя…, в каком-то смысле она уже его. Привык здесь, даже любимое место себе выбрал, облюбовал наблюдательный пункт в кухне, как раз хорошо просматривался проезд к дому, внутренний дворик и люди, что рисковали показать нос на улицу.

Он три дня здесь сидит почти безвылазно. Только в магазин сгонял и забил нормальными продуктами холодильник Софьи.

Максим бы не решился покинуть квартиру ни под каким предлогом, боялся, что проворонит возвращение Сони, и потом она его уж точно не впустит.

Но выдался шанс, он уже думал доставку заказать, но заявилась Элька, младшая беда Сони.

– О, ты здесь?!

То ли девушка удивилась, то ли поразилась, не суть. Стояла в прихожей и хлопала глазами.

– Привет, – он неловко оперся о косяк двери, – Да, здесь, караулю Софью.

– Так она в командировке, сказала не надолго, а сама уже второй день где-то шляется.

– Если в командировке, то не шляется, Эля, ты свою сестру знаешь лучше меня, – работа для нее все.

– Работа для нее не все, Максим, – ему почудился упрек в его сторону, или же он действительно был? – Все для нее– это семья, а еще был ты.

– Наши отношения…

– У вас сейчас нет отношений, и я не уверена, что ты имеешь право тут находиться, но да ладно, может это даже к лучшему. У меня хотя бы папа есть, а у нее никого…

– Что значит, никого?

– То и значит. После смерти мамы…, Соня… она… никого не подпускает, не дает помочь, поговорить, – Эля прошла на кухню, осмотрелась, – Тут продукты то есть?

– Если считать овсянку и пару яблок продуктами, то да, есть.

– Ясно… – Эля кивнула, – Я пока тут побуду, а ты иди и закупайся, раз решил сестренку в осаду брать. Папа говорит, что военные действия на голодный желудок начинать вредно.

– А ты вела военные действия?

– Как-то раз пришлось. Тоже зимой, мы дома целую крепость из снега построили, а потом воевали: я и Сонька, против мамы с папой.

Он улыбнулся, как только смог себе представить то, о чем говорила Эля. Чтоб всегда серьезная Софья кидалась снежками, воевала и штурмовала ледяную крепость на пару с сестрой? Да, оказывается есть вещи, которые он про Соню еще не знает. И таких вещей довольно много.

– Так ты побудешь пока тут?

– Да, иди.

И он ушел в ближайший супермаркет.

Закупил продуктов, наверное, на месяц: мясо, рыба, овощи, фрукты и даже сладкого. А еще кое-какие средства личной гигиены типа бритвы и зубной щетки. А то зарос и стал похож на черта, еще напугает Соньку свою, она то его привыкла гладко выбритым видеть, а не заросшим папуасом.

– Н-да, ты подошел к делу серьезно.

Эля окинула его смешливым взглядом, но с пакетами помогла, даже в холодильник все утрамбовала и отчалила, сказав напоследок:

– Не обижай ее больше!

И он снова остался в одиночестве. Один на один с дрянными мыслями.

Позвонил сестре, посоветовался, что и как лучше готовить. Вика была в шоке, но потом все же отказала в помощи, поржала, когда он объяснил где сейчас находится, назвала идиотом и пожелала удачи.

Золотая у него сестра. И приободрить вроде смогла, и опустить ниже плинтуса тоже. Как только Шах ее терпит?

Хотя, конечно, еще вопрос: кто там и кого терпит. Но любят друг друга точно.

Вот и он тоже. Будет любить, а значит, и терпеть, ждать. Но не покорно.

Он Соню обидел, сильно.

А теперь решил, что она ему нужна, что он может сделать ее счастливой. Со стороны его поведение может выглядеть не очень красиво, неправильно. Но Максим постарается донести до Сони свою мысль и свою правду: он дурак, испугался чего-то и ушел, но любил ее, скучал, тосковал и думать о ней запрещал. Он не знал, что у нее горе, что ей помощь и поддержка нужна, потому что, если б знал, – плевать на страхи, гордость, – он бы у нее в ногах ползал, чтобы только позволила ему остаться и помочь ей пережить, чтобы не один на один со своим горем оставалась.

Максим сам не так давно попрощался с женщиной, которая заменила ему мать. Он знает каково это. Как душат эмоции: гнев, злость, обида. И не веришь, что это на самом деле случилось, ждешь, что сейчас кто-то скажет: «Ага, поверили? Да?», и все встанет на свои места.

Правда, Макс был не один, не закрывался от людей. Миша рядом, Руслан, Вика. Все они одинаково ощущали чувство потери, нуждались в поддержке друг друга.

И позволили друг другу помочь, облегчить боль. Поэтому справились, не слетели с катушек.

А Соня…, если Эля говорит, что закрылась, замкнулась в своем горе, то ей встряска нужна, чтоб очнулась, выдохнула и задышала уже нормально, полной грудью, выдыхая и отпуская боль наружу, а не копила ее внутри.

Послышался звук открываемого замка, потом хлопнула входная дверь и зазвучал голос Сони.

– Слава, пару секунд, я громкую включу, а то неудобно говорить.

Максим весь подобрался, подошел ближе к коридору и занял выжидательную позицию. Да, некрасиво, что он собирается подслушивать, но на войне, как на войне, он будет использовать все, что может принести пользу в его деле, даже подслушивание разговоров по телефону.

Послышался тяжёлый вздох, что-то грохнулось на пол.

– Соня, ты там жива? – голос ее непосредственного начальства Максим узнал, но пока ничего страшного не услышал, хоть в душе и заворочалась ревность, – этот Вячеслав всегда на Соню смотрел далеко не как коллега и друг.

– Да, сумка свалилась, нормально все, не напрягайся.

– Какие новости?

– Вытащу я твоего Корзухина, никуда не денусь, завтра будем составлять ходатайство о досрочном слушанье дела.

– Ты ее нашла?

– Лучше б не находила. Затюканный подросток, боящийся своей матери. Девочку нужно готовить к даче показаний и перекрестному допросу, но боюсь, что этим дело не завершится.

– Твою мать! Думаешь очную ставку проведут?

– Они ведь тоже ее искали, Слава, и не зря. Девчонка такого может рассказать, что нам всем гарантировано еще как минимум две-три недели на первых полосах всех газет страны. Ее никто не воспринимал всерьез, при ней говорили все, и даже подумать не могли, что девчонка сбежит, как только ее отчима упекут в СИЗО. Стоит ей открыть рот и полетят головы, понимаешь?

– Где она сейчас?

– Я сняла номер на свое имя, оставила с ней Прокофьева. Но это ненадолго, – ей страшно, и общество незнакомого молодого мужчины ей не слишком понравится, не хочу ее пугать. Заберу к себе, только надо продуктами затариться, а то мне ребенка кормить нечем.

– Сонька, как же он так влип? Вроде ж умный мужик, такие дела проворачивал, – раздосадованно протянул мужчина на том конце связи.

– Мне откуда знать? Я делаю все, что могу, Слава, ты знаешь. Но у этого дела такой резонанс, и, если мы сейчас не подсуетимся, от этой грязи твой друг уже не отмоется даже, если его оправдают.

– Соня, я тебя очень прошу, не нагнетай. Ты справишься!

Соня почему-то молчала, не говорила ничего.

И тут Максим с ее взглядом встретился. Она тихо подошла, он и не услышал. Босиком по холодному полу шлепала, и не была удивлена его присутствию.

Блин, ботинки ж его в шкафу стоят.

Она их сразу, должно быть, заметила, потому так долго по телефону именно в прихожей говорила, готовилась с ним лицом к лицу встретиться.

Окатила его ледяным равнодушием. Ни злости от того, что он здесь. Ни гнева на сестру, что промолчала. Ничего. Абсолютно.

На том конце связи тоже молчали некоторое время, а потом снова заговорили.

– Сонь, ты там?

Она очнулась, будто ото сна, вздрогнула всем телом, дернулась.