355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николсон Бейкер » Бельэтаж » Текст книги (страница 5)
Бельэтаж
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 18:58

Текст книги "Бельэтаж"


Автор книги: Николсон Бейкер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава девятая

Один небольшой и, пожалуй, не столь интересный вопрос порой тревожит меня: с чего начинается обеденный перерыв – с захода в туалет перед тем, как покинуть офис, или с выхода из туалета? В конце одной из предыдущих глав я инстинктивно написал о минутах, проведенных в мужском туалете перед обедом – именно так я и воспринимал переходный период, не зная, прав я или нет: остановка в мужском туалете относилась к утренней работе, ко всем прочим служебным обязанностям, за которые я нес ответственность; следовательно, несмотря на то, что этот поход ни в коей мере не помогал компании зарабатывать деньги, он был неотъемлемой частью моего рабочего дня – точно так же, как целый час солнечного света, тротуаров и свободы этой частью не являлся. А это значило, что компания оплачивает мне шесть ежедневных [28]28
  У новичков количество таких визитов может доходить до восьми-девяти в день, поскольку корпоративный туалет – единственное место во всем офисе, где совершенно ясно, чего от тебя ждут. Остальные обязанности пока туманны: тебе дали читать пачку ксерокопий и груду папок; ты робко заглянул в шкаф с канцелярскими принадлежностями и обнаружил, что ручек твоей излюбленной марки там нет; расстановка сил пока под вопросом; кабинет гол и неприветлив; табличку с именем на дверь пока не прикрепили, визитные карточки не отпечатать; тебе уже известно, что людей, которые были особенно приветливы с тобой в первые недели работы, ты вряд ли будешь уважать и ценить впоследствии, и все-таки продолжаешь считать их центральными фигурами офиса – просто потому, что они втерлись к тебе в доверие, даже если остальные избегают их по еще неведомым тебе причинам. Но в туалете ты чувствуешь себя маститым профессионалом: спуская воду, жмешь на рычаг так же небрежно и привычно, как мужчины, проработавшие в этой компании всю жизнь. Однажды я взял с собой на обед новенького, и хотя он задавал бессмысленные вопросы, пока мы жевали сэндвичи, и кивал на мои ответы, явно ничего не понимая, в коридоре, на подходе к туалету, он вдруг состроил гримасу «между нами, мужчинами» и заявил:
  – Схожу отолью избытки. До встречи. Еще раз спасибо.
  Я отозвался:
  – Пустяки, не за что, – и зашагал дальше, хотя мне тоже требовалось отклониться от курса, – по причинам, которые скоро объясню.


[Закрыть]
визитов в туалет – три утром и три после обеда; моя работа чередуется с этими визитами и разбита на этапы краткими пребываниями в облицованной плиткой декомпрессионной камере, где я поправляю галстук, аккуратно заправляю рубашку в брюки, откашливаюсь, смываю газетную типографскую краску с рук и мочусь на таблетку земляничного дезодоранта в одной из четырех настенных фарфоровых горгулий.

Найдется ли в современном офисе другое место, где изобретательность механиков так же сконцентрирована и выставлена напоказ? Офисные мини-АТС, пишущие машинки и компьютеры в целом малоинтересны – из-за электронной начинки. Штемпель «Питни Боуэс» и устройство автоматической подачи бумаги в скоростном копировальном аппарате – уже кое-что, поскольку представляют собой сочетание электроники и механических изобретений, но если не считать штемпелей с датой, шариков в ручках и роликов на ящиках стола, существующих в изоляции, где, кроме как в туалете, можно увидеть достижения механики в чистом виде? Клапаны выпускают в унитазы точно отмеренные порции воды, форма фарфоровых раковин такова, что водовороты в них образуют почти постоянные и декоративные (и в то же время в высшей степени функциональные) буруны и изгибы, которые понравились бы Хопкинсу [29]29
  Вот, например: «Перед уходом я в последний раз оглянулся на волноломы, желая узнать, каким образом прибой дробится на мелкие потоки и струйки, что я заметил совсем недавно. Я видел, как громадные гладкие и твердые волны, украшенные резьбой неглубоких бороздок и желобков, более округлые при усиливающемся ветре, ударялись о каменистые подножия скал в бухточке и разбивались в пену. В каменном мешке буруны бушевали и блуждали, увенчанные пушистыми венчиками, которые держались на поверхности и продолжали медленно вращаться: клочья пены сдувал ветер, и они невесомо летали по воздуху» (Джерард Мэнли Хопкинс, «Дневник», 16 августа 1873 г.)


[Закрыть]
; приборчик на стене выплевывает розовое жидкое мыло со специальными добавками, придающими ему серебристый блеск (я заметил, что их же стали добавлять в шампуни) в сложенные ковшиком ладони; индикатор уровня мыла, пластмассовый рыбий глаз, встроенный в резервуар, показывает обслуживающему персоналу (либо Рэю, либо парню, занятому полировкой поручней эскалатора), в какой день следует отпереть блестящую металлическую панель и пополнить запасы; красивые хромированные трубы писсуаров – ряд из четырех совершенно одинаковых искривленно-узловатых конструкций, создающих впечатление нефтеперерабатывающего завода, с кличками вроде «Клапан Слоуна» или «Смыв Дилэни», примелькавшимися за время работы, но неизвестно откуда взявшимися. Здесь же, в непосредственной близости от офисных документов, сухих, застеленных коврами кабинетов, обрамленных плакатов и каталожных шкафов, сталкиваешься с водостоком промышленного вида, вделанным прямо в пол. А этот архитектурный мини-лабиринт, по которому надо пройти, чтобы попасть в кабинку – явное усовершенствование по сравнению с устаревшей системой двойных дверей, призванное оберегать находящихся внутри от глаз случайных прохожих. Система действует, даже если идешь по коридору вплотную к стене: я точно знаю, потому что пытался мимоходом заглянуть в женский туалет, если в этот момент оттуда кто-нибудь выходил. Даже в двадцать пять лет мне хотелось мельком увидеть хотя бы ряд раковин и женщин, прильнувших к зеркалам, поправляющих подплечники и подкрашивающих губы, узреть, как кто-нибудь из них обтягивает нижние зубы нижней губой на манер Уильяма Ф. Бакли-младшего, а потом, держа неподвижно тюбик с блеском, двигает по нему губой из стороны в сторону, сжимает губы, выпячивает их вперед, потому что в офисной среде подобные зрелища экзотическим образом смешиваются с воспоминаниями о сборах моей подружки на вечеринку: возбуждающий аромат кожи, разгоряченной после душа, сознание, что она красится для привлечения к себе внимания, выражение святости, с каким женщины смотрят только на собственное отражение в зеркале – приподнятые брови, приоткрытый рот, чуть подрагивающие ноздри.

Если вдуматься, такой намек на домашность придает характерный оттенок изобретениям, нашедшим применение в корпоративном туалете: это более величественные, героические разновидности механизмов, занимающих центральное место в нашей личной жизни, – раковины, мыльницы, зеркала, унитазы. У домашних унитазов сиденья овальные, у офисных – в форме подковы; полагаю, разрыв в подкове решает проблему с каплями мочи, вяло шлепающимися на сиденье, когда какой-нибудь отщепенец бездумно справляет свои надобности, не подняв предварительно сиденье. Объяснить подковообразную форму можно и еще несколькими причинами, очевидно имеющими отношение к общедоступности. Но мне приятно сознавать, что кто-то подумал и об этом, адаптировал продукцию своей компании к особенностям поведения в реальных условиях. (Пока я не научился поднимать сиденье ногой, я сам иногда забрызгивал его мочой, а поскольку я высок ростом, так неаккуратно я вел себя почти всегда.) В отличие от домашних рулонов, туалетная бумага здесь была заключена в футляр, создающий сопротивление, поэтому вытягивать из него бумагу следовало медленно и осторожно, чтобы она не разорвалась по линии перфорации [30]30
  Перфорация! Да здравствует перфорация! Умышленное прокалывание, из-за которого бумага и картон становятся менее прочными и рвутся по намеченной прямой, причем на конце рулона остается короткая бумажная бахрома или фестоны! Это потрясающая концепция, свидетельство кардинальных изменений в представлениях об уникальных свойствах целлюлозы. Но отмечаем ли мы это открытие национальным праздником? Опубликованы ли юбилейные сборники статей, прославляющих великих ученых, трудившихся в этой сфере? Каждый вечер люди, как роботы, смотрят новости, думают, что знают о своей жизни все, но никогда не обращают внимание на достижения, не освещенные в прессе, – например, на похожую на застежку-молнию перфорацию сверху на упаковке мороженого, на вкладки в журналах и корешки счетов с надписью «Просьба вернуть», на листы почтовых марок и журнальных купонов на подписку, на рулоны бумажных полотенец и пластиковых пакетов в супермаркетах, на отрывные настенные календари. Линии, отделяющие один год от следующего, нанесены перфорацией, и мысленное обособление некоего периода жизни для более пристального изучения чем-то напоминает принудительный разрыв бумаги по пунктирной линии. Единственным применением перфорации в сфере образования стали рабочие тетради серии «Джинн» для начальной школы: после того как ты выдирал страницу (сперва согнув ее в одну, потом в другую сторону, чтобы было легче отрывать), оставшийся корешок сообщал учителю мелким, повернутым вертикально шрифтом, что утраченная страница была предназначена для самостоятельной работы; с первого класса мне запомнилась картинка, на которой Джек рядом с красным фургоном стоял вверху слева, Спот ждал его в правом нижнем углу, а пунктирная линия соединяла этих двоих большой буквой Z. Указания были следующие: «Помогите Джеку подъехать в фургоне к Споту» или что-то в этом роде, а от тебя требовалось не пройти напрямик, по диагонали, а обвести карандашом бессмысленную букву Z. На стороне страницы, предназначенной для взрослых, объяснялось, что этот зет-образный путь учит ребенка правильно скользить взглядом по тексту во время чтения – прочитывать одну строчку, подражать зигзагообразному движению каретки, возвращаясь к началу следующей, и продолжать чтение. Это упражнение лишь слегка раздосадовало меня, потому что зигзаг был похож на пунктир, отпечатанный поверх перфорации на купонах, и по природе своей красив, хотя соединял мальчишку и пса. Позднее я узнал об индейцах штата Нью-Йорк, о строительстве канала Эри, о Гарриет Табман, о Джордже Вашингтоне Карвере и Сюзан Б. Энтони, – но почему я до сих пор, спустя столько лет после окончания школы, не имею четкого представления о том, как делается перфорация на купоне или рулоне туалетной бумаги? Мои догадки жалки! С помощью круглых ножей для пиццы с алмазными лезвиями? По циркониевым лекалам, к которым опасно даже прикасаться, оставляющим на бумаге брайлевские бугорки? Почему портреты пионера перфорации не высекают на фасадах библиотек рядом с Локком, Франклином и стандартным комплектом французских энциклопедистов? Им бы такое соседство пришлось по душе! Они бы посвятили искусству перфорации целую страницу, иллюстрированную изысканными гравюрами с подписями «Рис.1» и «Рис.2».


[Закрыть]
, изобретения тех, кто не приветствовал напрасные расходы, а когда заканчивался один рулон, его место занимал следующий. Я с готовностью позволял в некоторой степени ограничивать мои напрасные расходы – пока не появилось это изобретение, меня грызла совесть, когда неосторожным движением я приводил рулон во вращение вокруг оси, так что уже ненужная бумага разматывалась и повисала драпировкой; с другой стороны, когда ты простужен и тебе требуется побольше бумаги, чтобы хорошенько высморкаться, необходимость еле-еле вытягивать ее по листочку страшно раздражает.

В нашем бельэтаже дверь мужского туалета выходила в короткий отросток коридора, который вмещал уходящий в перспективу ряд торговых автоматов и доску внутренних объявлений с извещениями о конторских назначениях, аккуратно заправленными под стекло. В этом же коридоре была слышна призрачная деятельность недосягаемых кабин лифта, которые проносились мимо нашего этажа, двигаясь вверх или вниз – недосягаемых потому, что подняться в бельэтаж можно было только на эскалаторе, грузовом лифте или по пожарной лестнице. (Кроме трех отделов нашей компании, в бельэтаже хватало места ресторану и офису небольшого, некогда знаменитого открытого инвестиционного фонда.) Стонали вертикальные пассаты в шахте лифта, лязгали казавшиеся неподъемными цепи, то ли якорные, то ли цепи безопасности, грудами обрушивающиеся на бетонный пол подвала, когда кабины останавливались, послушные нажатию кнопки вызова. Было приятно думать о том, что эти коробки с живым грузом терпят воздействие значительного ускорения где-то совсем рядом, подвешенные на тросах из скрученной стальной проволоки за одной из стен коридора, а я даже не подозреваю, возле какого архитектурного элемента здания они сейчас находятся. Одни кабины были переполнены, в других, как мне представлялось, стоял один пассажир, переживая момент редкостного уединения – в сущности, большего, нежели уединение в кабинке офисного туалета, поскольку в лифте можно говорить во весь голос, петь и не бояться, что тебя услышат. Л. рассказывала мне, что изредка, оставаясь одна в лифте, она задирает юбку на голову. Я поверил, потому что во время одиноких поездок в лифте притворялся, будто натыкаюсь на стены, как заводная игрушка, сдирал с лица маску из латекса, изображал вопли агонии, указывал на воображаемого собеседника и цедил: «Слышь, приятель, сейчас вобью тебе кадык в глотку, поал? Ну, смотри!» Светящиеся цифры в окошке и торможение вовремя предупреждали об остановке, чтобы хватило времени поправить очки и напустить загадочное выражение, прежде чем в кабину войдут новые пассажиры. На эскалаторах подобное уединение было немыслимым, но, несмотря на это, я предпочитал добираться до офиса эскалатором – вместо того чтобы день за днем участвовать в мелочных церемониях, принятых в лифте: вместе со всеми пристально следить за тем, как в окошке меняются порядковые номера этажей; брать на себя обязанность с притворным старанием придерживать кнопку двери или дверной сенсор, пока в кабину входят люди; ловить обрывки разговоров – внезапно заговорщицких и уклончивых, поскольку не подслушать их в тесноте невозможно, хотя в шумном вестибюле на них никто не обратил бы внимания; проводить ладонью между открытыми створками двери на этаже, где никто не выходит, имитируя таким образом выход пассажира и укорачивая время ожидания; звенеть в карманах мелочью; приветствовать незнакомцев беззвучным шевелением губ, приоткрывая и снова закрывая рот. Мне нравилось ощупывать выпуклые брайлевские цифры рядом с кнопками, читать многократно переснятую копию акта о состоянии лифта, нравилось, когда двери начинали открываться еще до полной остановки лифта, позволяя насладиться точностью торможения на выбранном этаже; и наконец, я любил представлять себе, как массивные, но шустрые противовесы по-тараканьи шныряют на трехдюймовых колесах вверх-вниз по дальней стене шахты, всегда в направлении, противоположном движению лифта.

Так или иначе, в коридоре бельэтажа впечатляющая шеренга торговых автоматов занимала место дверей лифтов. Проходя мимо, я не обращал на автоматы никакого внимания, а они его заслуживали, и действительно, в конце почти каждого дня, когда я заворачивал сюда (обычно на обратном пути после пятого из оплачиваемых компанией визитов в туалет) купить что-нибудь перекусить, у меня часто мелькали неубедительные, повторяющиеся, мимолетные мысли о том или ином из этих автоматов. Они сами выглядели зданиями офисов в миниатюре, разве что спускающийся товар, в отличие от пассажиров настоящих лифтов, никогда не останавливался на промежуточных этажах, а падал прямо вниз, в вестибюли и фойе, оформленные каждый по-своему. Больше всех на лифт походил автомат, которым я пользовался чаще, чем остальными: на панели у него размещалось три дверцы. Когда выбор был сделан, покрытая инеем металлическая лесенка за одной из дверец поднималась на ступеньку вверх (кажется, все-таки поднималась, а не опускалась) и останавливалась, показывая торец бруска мороженого, аккуратно завернутого в бумагу. На соседнем автомате, продающем пепси, частенько появлялись каракули вроде «Эта жестянка сожрала у меня три четвертака! С. Холлистер, 7892». А рядом с пепси-машиной стоял коротышка сигаретный продавец – пережиток первой великой эпохи торговых автоматов, не электрифицированный, не дающий сдачи, функционирующий исключительно благодаря гравитации и пружинам [31]31
  Точь-в-точь такой, как в те времена, когда мама разрешала мне покупать для нее пачки «Кента» в автомате, стоящем в цокольном этаже конторы, где работал отец, когда под героические звуки валторн ковбой Мальборо преодолевал показанные с высоты птичьего полета просторы Дикого Запада, а другой герой рекламы проводил экскурсию по увеличенному минималистскому интерьеру сигаретного окурка (кажется, «Тру», или другой односложной марки), вооружившись школьной указкой, показывал телезрителю особенности запатентованной доктором Калигарян системы фильтров – разработанной женщиной-гинекологом и предназначенной для того, чтобы самые вредные смолы, содержащиеся в сигаретном дыму, оседали на неровных поверхностях фильтров.


[Закрыть]
, сработанный компанией «Нэшнл Вендорз» в Сент-Луисе. Достаточно было нажать одну из расположенных в два ряда одиннадцати гладких пластмассовых кнопок (почему одиннадцати?), прилагая усилие – большее, чем при игре, к примеру, в пинбол или настольный футбол, и в широкой металлической пасти появлялась выбранная пачка сигарет. Справа от сигаретной машины можно было увидеть образчик дизайна в классическом стиле вытянутых и угловатых бензоколонок или автоматов 50-х годов, продающих фаст-фуд, вероятно, его выпустили году в 1970-м (дизайнерские новшества доходили до торговых автоматов не сразу, как и до степлеров): этот источник горячего кофе, чая и куриного бульона украшала подсвеченная сзади белая пластмассовая панель с надписью «Горячие напитки» – бойким, наклоненным влево, рассчитанным на детей почерком, а также рисунком, где кофейные зерна сыпались в мельничку, а над явным анахронизмом – фарфоровой чашкой с блюдцем (каких в офисе и не увидишь – разве что на самом высшем уровне, в конторе юриста или шикарном торговом доме) вился курчавый дымок [32]32
  Если не ошибаюсь, на панелях более поздних разновидностей этой модели, которые я встречал повсюду, чрезмерно утонченную кофейную чашечку заменили вместительной и уютной коричневой керамической кружкой, поскольку чашки с блюдцами стали для нас чужеродными предметами, которые выносили, позвякивая, в неловкой тишине, на подносах, только в конце чинных званых ужинов (этому выносу предшествовал звон кастрюль на кухне, где лихорадочно искали поднос). Разномастные кружки в конце концов победили – полагаю, просто потому, что вмещали больше бодрящего напитка, а широкие ручки позволяли брать их, как угодно, например, обхватив ручку двумя, а то и тремя пальцами (в отверстие ручки кофейной чашки пролезал только один); очень часто один палец просовывали в ручку, а большим и остальными обхватывали туловище кружки, или обнимали ее обеими ладонями, вообще не пользуясь ручкой, – этим приемом пользуются актрисы, играя людей, ведущих житейские беседы за кухонным столом. Чашка вынуждает держать руку чопорно и неестественно и даже вызывает боль в суставе среднего пальца, на который обычно опирается ручка или карандаш, из-за слишком большого расстояния между ручкой чашки и точкой приложения основного веса налитой в нее жидкости. Кроме того, кружки, подобно автомобильным бамперам и майкам, стали предметами, с помощью которых люди заявляют о своих пристрастиях, именах, увлечениях, героях, вкусах в сфере изобразительного искусства. Как правило, новая кружка появляется в доме в единственном экземпляре – в отличие от целого куста одинаковых чашек, развешанных на крючках белой подставки для посуды от компании «Раббермэйд», поэтому к каждой кружке привязываешься, как к личности, и даже даешь наименее любимым шанс хотя бы изредка становиться вместилищем для кофе: к некрасивым кружкам испытываешь те же чувства, что и к книгам в скверных переплетах, но с любимым содержанием, начинаешь ценить их именно за легкий налет уродства и нелепости. Сейчас, за полчаса до выхода на работу, позавчерашняя кружка стоит у меня на подоконнике: очень симпатичная, белая, цилиндрическая, эта скромная кружка сделана лос-анжелесской компанией «Тренд Пасифик» примерно в 1982 году и украшена рисунком из тридцати одинаковых кухонных миксеров 50-х годов, с круглыми вилками электрических шнуров: хотел бы я спросить даровитых провидцев из «Тренд Пасифик», зачем им понадобилось дожидаться, когда вилки бытовых приборов вместо круглых станут квадратными, а миксеры, подобно авангардным кружкам, превратятся в скромные белые творения «Брауна» и «Крупса», и лишь потом использовать в качестве иллюстрации почти мультяшный миксер, детище золотого века техники? Почему мы питаем привязанность только к состарившимся образам? Но эту кружку я люблю, как ни за что не полюбил бы чашку из сервиза: она выглядит стильно, я часто тянусь за ней, выбирая, из какой кружки пить утром, несмотря на теоретическую неприязнь к ощутимому в данном случае кэмпу – вероятно, только к кэмпу как таковому, хотя он все еще просачивается сквозь классовую структуру общества, переходит с одного уровня на другой, давно вытесненный и в состоянии неизвестности презрительно недооцененный. Разумеется, несмотря на предлагаемые на панели «Горячие напитки» фарфоровую чашку или кружку, в действительности машина за 35 центов не предлагала ни того, ни другого. Кофе струился в мелковатую картонную посудину без намека на ручку, даже без консольных складных бумажных ручек, какие с появлением и распространением пенопластовых стаканчиков уцелели разве что в кулинариях. Возникает вопрос: почему из этого торгового автомата вываливались картонные, а не более дешевые и современные пенопластовые стаканчики? Ответ пришел ко мне одновременно с вопросом однажды днем, пока я стоял и ждал, когда погаснет надпись «Заваривается»: пенопластовые стаканчики слишком легкие и прилипчивые, чтобы скользить по внутренним направляющим и вставать точно под кран, к тому же они часто склеиваются – автомату будет нелегко отделить один стакан от стопки. Но картонные стаканчики нестерпимо горячи, нести их приходится очень осторожно, за более прохладный ободок, и при этом стараться ни с кем не столкнуться.


[Закрыть]
.

Последний автомат у двери туалета был самым новым. Дерзкое изобретение – его создали в эпоху центра Помпиду, всевозможных атриумов и торговых центров, где несомненно прекрасные трубы систем отопления, вентиляции и кондиционирования, гигантские рифленые версии штенгелей пылесоса или сушилки для одежды, выполняли роль архитектурного элемента – этот автомат-закусочная щеголял своими механизмами, за стеклом выставляя напоказ внутренности на металлических спиралях, которые поворачивались, стоило ввести на миниатюрной клавиатуре выбранную двухсимвольную комбинацию цифр и букв. Если старые автоматы с леденцами (похожие на сигаретные – с рукоятками) предлагали восемь товаров на выбор, а заодно и ассортимент жевательных резинок, эта новая машина похвалялась аж тридцатью пятью, в том числе плохо продающимися пакетами чипсов и соленых крендельков. Покупка, спирально ввинтившись в пространство, падала с довольно большой высоты в неглубокую черную лощину – поэтому похожие на подушки пакеты с чипсами помещали на самую высокую спираль: при падении с верхотуры они страдали в меньшей степени, чем, скажем, пакеты «Лорны Дун» – песочного печенья с мармеладной начинкой, или крекеров с сыром и арахисовым маслом; но как ни странно, мне случалось видеть (и покупать) батончики из гранолы, падающие с самого верхнего этажа левой спирали! На мой взгляд, у этого автомата два недостатка. (1) Черный треугольный щиток, который приходится отодвигать, чтобы забрать покупку из лощины, чересчур тяжелый, неудобный и снабженный тугой пружиной – вероятно, во избежание краж с помощью гнутых проволочных вешалок; с этим щитком можно справиться лишь двумя руками – одной придерживать, другой хватать «Лорну Дун», а между тем в распоряжении покупателя зачастую имеется только одна рука, особенно если сначала он заказал себе в соседнем автомате «Горячие напитки» 35-центовый стаканчик кофе, а потом, к кофе, выбрал пакет «Лорны Дун»; в итоге, с трудом удерживая полный до краев и раскаленный стаканчик с кофе за самый ободок – а поставить его поблизости некуда, кроме как на пол, – толкаешь черный щиток ничем не защищенными костями и сухожилиями тыльной стороны руки, хватаешь «Лорну Дун» и, несмотря на серьезный дискомфорт, удивляешься, что вены, наискосок пересекающие эти кости и сухожилия, не сдираются, а адвентициальные оболочки не лопаются от удара массивного закругленного пластмассового края щитка. (2) Спираль – элегантное, но далеко не безупречное изобретение; смятый уголок купленного на последние пятьдесят пять центов пакета соленых крендельков нередко застревает по пути вниз, а как-нибудь наклонить или потрясти громоздкий автомат невозможно. Следующему покупателю достанется и ваш призовой пакет, вынесенный наружу спиралью вместе с выбранным товаром.

Проходя мимо автоматов, я не думал о них, но отмечал их присутствие некоей благодарной частицей сознания – подобную функцию выполняет член съемочной группы, обозначенный в титрах как «ответственный за непрерывность»: он следит за тем, чтобы актер с лейкопластырем, сидящий перед тарелкой с тремя оладьями в первый день съемки, был точно так же заклеен пластырем и сидел перед такой же тарелкой на следующий день. От наличия торговых автоматов я завишу так же, как вы – от какого-нибудь выпукло подстриженного угла живой изгороди или выцветшего плаката в окне химчистки – визуального ориентира и пищи для глаз по пути домой. Два года спустя, зайдя в тот же коридор и обнаружив, что сигаретный автомат – первенец целой эпохи, глава многочисленного семейства механизмов, состоящих в близком родстве с подчиняющимися законам Ньютона автоматами, выдающими шарики жвачки, и парковочными счетчиками, – заменен гигантским еретическим параллелепипедом, продающим йогурты, пакеты клюквенного сока, сэндвичи с тунцом и целые яблоки, вращающиеся на многоэтажной карусели, снабженной отдельными пластмассовыми дверцами на каждом этаже (в соответствии с вызвавшим бурные споры трехступенчатым планом преобразования моей компании в «зону для некурящих»), я еще целую неделю ежедневно с горечью вспоминал о потере.

Глава десятая

Из мужского туалета донесся рокот смытой мочи, а за ним – «Янки-Дудл-Денди», насвистываемый с заразительной жизнерадостностью и обилием мелодических выкрутасов в стиле рококо, самым примечательным из которых был трудный прием наподобие йодлевой трели на букве «и» в слове «денди», когда свистун пришлепнул губами, разделив звук на тонику и более высокий тон, пожалуй, между третьей ступенью мажорной гаммы и чистой квартой (мало того что не гармонический интервал, так еще и фальшивый, что часто озадачивало меня – может, все дело в физических свойствах поджатых губ?); такая демонстрация виртуозности простительна лишь в мужском туалете, но, вопреки убежденности некоторых продавцов, не в относительной тишине рабочих кабинетов, где люди с ненавистью застывают с шариковыми ручками в руках, пока свистун проходит мимо. Порой мелодии целыми днями живут в туалетах, подхваченные сменяющими друг друга визитерами или вспоминаемые при входе в отделанную веселым кафелем комнату. Однажды, взбодренный несколькими чашками кофе, я громко просвистел бравурное вступление песенки, начинающейся словами «Мне бы крышу над головой», и вдруг замер, смутился, осознав, что бездумно перебил своим фальшивым и легковесным щебетом чье-то негромкое, но мастерское насвистывание софт-рокового шлягера; но позднее в тот же день я услышал стильную аранжировку моей песенки – ее высвистывал у копировального аппарата коллега, который занимал одну из кабинок в момент, когда я грубо перебил шлягер.

Я с силой толкнул дверь туалета и напугал исполнителя «Дудл-Денди», который как раз собирался выходить: им оказался Алан Пилна из Маркетинга международных услуг. На его лице застыло не типичное для свистуна пикантное выражение, а минутное удивление.

– О-оп, – вырвалось у него.

– О-оп, – произнес и я, и когда он посторонился, придерживая для меня дверь, добавил: – Спасибо, Алан [33]33
  Односложное «о-оп» для среднестатистических мужчин – обычное дело; по моему наблюдению, в два слога – «оп-па» – это слово чаще произносят женщины, гомики, мужчины, разговаривающие с женщинами и детьми, хотя исключений на этот счет так много, что напрасно я вообще завел об этом разговор.


[Закрыть]
.

В ярко освещенном теплом туалете я быстро огляделся по сторонам. Названий двух смешанных цветов отделочной плитки я не знал, а полка с раковинами и перегородки между кабинками и писсуарами были из красного вестибюльного мрамора. Я взглянул в зеркало, убеждаясь, что во время разговора с Тиной нос у меня был чистым и нигде на лице не осталось мазков типографской краски от газеты – насчет последних Тина бы меня предупредила, а про нос бы промолчала. Через несколько раковин от меня вице-президент Лес Гастер чистил зубы. Он смотрел в зеркало в упор и, скорее всего видел на лице то же самое выражение, а на щеках – то же быстрое движение желваков, как ежедневно при чистке зубов, с тех пор, как ему исполнилось восемь лет. Он часто моргал, каждое вздрагивание век было более умышленным, чем при чтении или телефонных разговорах, потому что размашистые движения щетки нарушали автономный ритм моргания. Кран в его раковине был открыт. Едва я встал к выбранной раковине, Лес наклонился над своей, свободной рукой прижимая галстук к животу, хотя явно еще не был готов прополоскать рот и сплюнуть – просто не желал встречаться в зеркале с моим отражением. Здороваться нам было не обязательно: шум воды из крана, над которым чистил зубы Лес, и водоворот в писсуаре, куда помочился Алан Пилна, определяли миры нашего существования как параллельные. Я восхищался людьми вроде Леса, которым хватало смелости заниматься таким неофисным делом – чистить зубы на работе (даже перед обедом!), и чтобы дать Лесу понять, что в чистке зубов я не нахожу ничего из ряда вон выходящего или комичного, да и вообще не обращаю на него внимания, я приник к зеркалу, притворяясь, будто что-то разглядываю на собственном лице, и прокашлялся – так противно, словно рядом никого не было. Потом круто развернулся и выдвинулся к писсуару.

Я как раз расслаблялся до состояния, требуемого для мочеиспускания, когда произошло сразу два события. Через два писсуара от меня нарисовался Дон Ванчи, а спустя мгновение Лес Гастер закрыл кран. Во внезапно наступившей тишине гулко разнесся богатый ассортимент звуков из кабинок: протяжные, подавленные вздохи изнеможения, шуршание бумаги, шорох складываемых и вколачиваемых на место газет, и, конечно, беспечный шум основной деятельности – поразительные ускоренные шлепки, за ними торопливое попердывание, похожее на хлопки воздуха в горлышке пивной бутылки [34]34
  Бесстыдство и откровенность поведения моих коллег-мужчин в кабинках туалета стала для меня неожиданным и неприятным сюрпризом. Отчасти я восхищался их простотой – может, лет через пятнадцать и я буду просиживать в офисных туалетах минут по двадцать, производя звуки, которые, по моему нынешнему разумению, можно простить только больным острым гриппом или бродягам в кабинках туалетов публичных библиотек. Но покамест я стараюсь не задерживаться в кабинках ни одной лишней минуты, мне неловко читать страницы спортивного раздела, оставленные предыдущим посетителем, неприятно касаться нагретого им сиденья. Однажды, запершись в туалете, я невольно прервал разговор старшего менеджера с важным посетителем оглушительным, грубым пердежем, похожим на дробь бонго. На мгновение собеседники умолкли, а потом преспокойно возобновили разговор:
  – О, это очень способная сотрудница, я ничуть в этом не сомневаюсь.
  – Прямо как губка – впитывает информацию везде, где только можно.
  – Вот-вот! Упорная, в том-то и дело. Крепкий орешек, голыми руками не возьмешь.
  – Для нас она настоящая находка, – и т.п.
  К сожалению, карикатурное вмешательство моего пердежа насмешило меня, я сидел, сдерживал во рту смешок и от натуги снова пукнул. И беззвучно хватил себя кулаком по колену, жмурясь и багровея от подступающей истерики.


[Закрыть]
. Передо мной встала давно знакомая проблема, заключающаяся в том, что в этой относительной тишине Дон Ванчи услышит, как я начну мочиться. Мало того, сам факт, что я еще не начал, был ему тоже известен. Когда он вошел в туалет, я уже стоял над писсуаром – значит, сейчас должен был облегчаться вовсю. Но в чем дело? Неужели я такой стеснительный, что не в состоянии просто пописать, стоя через два писсуара от другого посетителя туалета? Мы неприветливо медлили в прерывистой тишине, но не произносили ни слова, хотя хорошо знали друг друга. А потом, когда я понял, что вот-вот начну, я услышал, как Дон Ванчи с силой пустил струю.

Моя проблема усугубилась. Я краснел. Все вокруг, похоже, без труда расслабляли мочевыводящие пути. Некоторые чувствовали себя настолько непринужденно, что продолжали болтать, облегчаясь бок о бок. Но пока я не научился воображать, будто поливаю мочой чужую голову, томительные секунды, когда я таращился на слово «Эдджер» и ждал того, что никак не происходило, были поистине ужасны: даже когда мне нестерпимо хотелось в туалет, а над душой кто-то висел, содержимое моего мочевого пузыря удерживали на месте сжавшиеся от испуга упрямые маленькие мышцы. Приходилось притворяться, будто я закончил, откашливаться, застегивать ширинку и выходить, ненавидя себя и точно зная, что думает другой посетитель туалета, изливая собственные токсины в фарфоровую раковину: «Стой-ка, что-то я не слышал, чтобы этот парень мочился! Постоял минутку, сделал вид, будто отливает, потом спустил воду и ушел! Ну дела! У парня проблемы». Позднее я стал пробираться в туалет украдкой, еле сдерживаясь, и крючиться в кабинке (так над дверцей не видно моей головы), чтобы спокойно помочиться. Это повторилось сорок пять раз, пока однажды вечером в переполненном туалете кинотеатра после сеанса я не изобрел один фокус. Когда кто-нибудь встает рядом, так, что слышно его шумное дыхание и сразу чувствуется, что этот человек способен помочиться в общественном туалете в любой момент, а твои мышцы сжались, втянулись, как прячется в раковину рак-отшельник, представь, как поворачиваешься и бесстрастно отливаешь на голову соседу. Вообрази, как мощная струя растекается по его волосам, словно по траве лужайки, если поливать ее из шланга при слишком большом напоре. Представь, что рисуешь мочой букву X на лице соседа, что он пытается закрыться рукой, фыркает и выпячивает губы, чтобы не попало в рот, протестующе восклицая: «Простите! Что вы делаете? Эй!.. Пф, пф-ф, пф-ф». Срабатывает всегда. Когда я оказывался в особо сложной ситуации – между двух коллег, которые как ни в чем не бывало здоровались со мной, а потом уверенно приступали к делу – мне требовалось только слегка настроить резкость картинки, представляя, как я мочусь прямо в вытаращенные от изумления глаза.

Молчание затягивалось, и мне пришлось прибегнуть к тому же приему с Доном Ванчи. После краткой заминки механического свойства толстая самодовольная струя с аммиачным запахом ударила в белый фарфоровый скат. Я поторопил ее, напрягая диафрагму, и струя иссякла. Мы с Доном Ванчи закончили одновременно, отвернулись от писсуаров и, прежде чем дружно спустить воду, поздоровались:

– Дон.

– Хауи.

Лес Гастер уже собирался уходить, спрятав зубную щетку в дорожный футляр из ребристой пластмассы. Он кивнул нам обоим:

– Джентльмены.

Дон Ванчи поспешил за Лесом Гастером, не помыв руки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю