Текст книги "Крылья чёрные"
Автор книги: Николай Андреев
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Но там был Смирнов, с которым они прошли огонь и воду, чёртову уйму воды. Будто толкнуло что-то Колчака в спину, и он сумел подобраться к автомобилю, прополз под развороченной дверцей ("И как я только выбрался..?"), надышался едкого дыма и крикнул.
Точнее, это ему показалось, что тот жалкий всхлип был криком.
– Смирнов!
Вокруг засуетились люди, забегали, кто-то задел ногу Колчака, но он это прикосновение едва почувствовал. Ему не было никакого дела до того, что происходит вокруг: Александр только хотел найти своего друга, во что бы то ни стало. Однажды ему уже довелось потерять товарищей, навсегда оставшихся там, во льдах далёкой Арктики. Теперь адмирал поклялся, что спасёт, вытащит Смирнова! Вытащит!
– Смирнов!
Ничего, кроме очертаний машины, не было видно сквозь завесу чёрного дыма, перемешавшегося с пылью.
– Смирнов!
Кто-то принялся оттаскивать Колчака за ноги из-под машины.
– Уйдите! – выдавил из себя флотоводец, но сопротивляться он не мог.
Его потащило прочь. И когда он уже увидел дневной свет и лица перепуганных моряков-черноморцев, до него донеслось не слово даже – до него донёсся вздох: "Саша". Живой…
Хотелось воскликнуть "Жив!", но сил хватило лишь на надсадный кашель, лишь издалека похожий на нечто вроде "…в…". Небо упало вместе с солнцем, и на мир обрушился мрак…
Мачта упала, треснув у самого основания. Борт дал крен вправо, становившийся всё больше с каждым часом. День-другой, и корабль начнёт черпать воду, а после затонет. Пустые башни орудий жалостливо смотрят пустыми глазами на город, изъязвлённый воронками и сгоревшими домами. На пирсе столпились люди. Кричат что-то? Да нет, вроде: ни единого звука не слышно. Кто-то снял шапку. Через минуту уже все стоят с непокрытыми головами. Расстрелянную японскими пушками "Победу" провожают. Салют…Какой салют?! Жёлтые опять стреляют! На позиции! На бой! Они снова стреляют! Набережная опустела в мгновение ока. У левого борта броненосца хлюпнула вода: упал неразорвавшийся снаряд.
"Победа" осталась в одиночестве. Гордая, она уходила молча и медленно, погружаясь в морскую пучину. Рядом ложились вражьи снаряды, но ни один из них не разорвался. Это был прощальный салют…
– Александр Васильевич! Александр Васильевич!
Голова нещадно болела. Мир вокруг плясал то ли джигу, то ли тарантеллу, не желая успокоиться и встать по стойке "смирно". Даже слух подвёл: из невероятно далёких далей приходили звуки взрывавшихся на порт-артурских позициях снарядов, свист пуль и крики умирающих. Прошлое держало Колчака, держало крепко и надёжно, не желая отпускать.
– Александр Васильевич! Вы меня слышите?!
Перед глазами прошли ряды офицеров и солдат, уходивших из сданного врагу Порт-Артура. Безмолвно смотрели на них японцы, отдавая дань уважения храбрым защитникам города, такого прежде маленького города с таким гордым именем…
– Очнулся! Очнулся! Ну слава Богу!
Это что, тот врач японский застыл? Похож…Да…Чёрные усики короткие… Он навис над адмиралом…Адмиралом? Он ведь лейтенант флота…
Лицо японца поблёкло, и на месте его возникла физиономия судового врача Владимирова. Горбоносый весельчак улыбался. По его лицу градом струился пот. В руке зажат флакон нюхательной соли. Он только что вытащил Колчака из забытья…
– Александр Васильевич, Вы помните, что случилось? – донёсся из-за спины Владимирова чей-то голос. Кажется, это Слащов, назначенный помощником Колчака по сухопутной обороне Царьграда.
– Я…
Адмирал приподнялся на койке. Помнит ли, что случилось? А что…
Утром они поехали разбирать случай потасовки между греками и турками. Возвращались…Автомобиль подпрыгнул на кочке. Шум…
– Смирнов, что с ним?
Александр Васильевич всё вспомнил.
– Живой, не волнуйтесь, живой, – протёр лоб алым платком Владимиров. – Контузило сильно, полежит недельку-другую лазарете, а там даже здоровее, чем был, станет.
– Станешь тут здоровее, – проворчал Слащов. – Живым бы уйти – и то хорошо, считай, везунчик.
Судовой врач обернулся к Якову Александровичу.
– Ваше Высокоблагородие, зря Вы так отзываетесь о нашей медицине. Мы спасли сотни тысяч жизней в эту войну. Вы сами, насколько знаю, были не однажды спасены от смерти.
Павел Петрович Владимиров очень ревностно относился к чести медицинского "мундира", многажды отстаивая её в словесных перепалках со Слащовым. По правде говоря, последний со многими в корпусе успел переругаться, вёл себя вызывающе, и Колчак поначалу не понимал, почему Кирилл назначил полковника командующим сухопутной обороной Царьграда. Но все сомнения развеяла бои за берега Босфора. Мастерски перебрасывая части с одного участка на другой, ловко управляясь с артиллерий, Слащов сумел отразить превосходящие турецкие силы, подкреплённые немецкими и австро-венгерскими частями. А как он дрался за Чаталджинские позиции! По сведениям разведки, там полёг целый вражеский корпус, последние резервы австрийцев на том участке. Греки тогда вклинились во вражескую оборону, немцам пришлось перебрасывать силы с Юзфронта, а туда – с Западного. Целых пять дивизий – тот самый резерв, потеря врагом которого позволила нашим войскам продолжить Новый Луцкий прорыв, решивший исход Великой войны…
Целую неделю Слащов отражал все атаки противника на Чаталджин, а после подошли силы, высвободившиеся с ликвидированного Румынского фронта, и немцы отступили. С тех пор Яков с непомерной гордыней вспоминал те дни, и при любой возможности заводил разговор о достигнутых им успехах. Из-за этого практически все офицеры охладели к нему, пошли слухи о кутежах полковника, даже о чрезмерном пристрастии к вину…
– Да, пять ранений и две контузии преподали мне замечательный урок общения с врачами, – парировал Слащов. – Извините, но ещё раз мне совершенно не хочется оказаться в лапах хирургов. Нет уж, ни за какие звания!
Его широкое округлое лицо, увенчанное смешным хохолком чёрных коротких волос, раскраснелось. Нос, и без того чересчур задранный кверху, поднялся на небывалую высоту.
– Господа, господа, прошу вас, не надо устраивать баталию в моей каюте, – слабым голосом попросил Колчак.
– Какая баталия? Мы просто…
– Срочно! Из Царского села телеграфируют! Регент на проводе! – в каюту вбежал вестовой. – Срочно! Александра Васильевича просят!
– Это никак не возможно, – холодно отрезал врач. – Никак.
Он замотал головой, смешно потрясая руками, будто бы отгоняя вестового.
– Александру Васильевичу нужен покой! Никаких телеграмм!
Слащов прыснул в кулак. Никто не обращал внимания на Колчака.
А лицо того исказилось от напряжения. Александр взял с намертво привинченной к полу тумбы фуражку, снял пиджак и, глубоко вдохнув, поднялся с койки. Слегка пошатываясь, он смог встать во весь рост, нависая громовым облаком над спорщиками. Первым опомнился вестовой, замерев и вытянув руки по швам. Затем Слащов принял серьёзный вид. Наконец и Владимиров прекратил размахивать руками, даже выдохнуть боялся, наверное, чтобы не сдуть шатавшегося от слабости Колчака.
– Если Верховный Главнокомандующий требует выйти на связь, адмирал должен подчиниться. Пойдёмте, – кивнул упрямец.
И они пошли. Встречавшиеся на пути офицеры и матросы замирали, вытягиваясь во фронт, прикладывая руки к околышам фуражек, улыбками и радостными возгласами: "их адмиралу" не страшны даже турецкие бомбы.
– Я совсем забыл спросить…Кто выжил кроме меня и Смирнова в том взрыве? – Колчак, не оглядываясь, обратился к шедшему позади Слащову. – Кто пострадал?
– Ваш телохранитель, к сожалению, погиб: он сидел слишком близко к разорвавшейся бомбе. Та, в свою очередь, была закопана под дорогой. Как только Ваш автомобиль проехал бы над "кочкой" – выпиравшим краем снаряда – раздался бы взрыв. Во всяком случае, мне так разъяснили сапёры. Однако что-то пошло не так, и адская машинка сработала с опозданием. Слава Богу, турки не имеют опыта эсеров-метальщиков…
– Да, ни Азеф, ни Савинков у них пока не родились, – кивнул головой Колчак.
В глазах снова потемнело. Адмирал опёрся о переборку, переводя дух.
– Александр Васильевич, может быть, Вам следует изменить своё решение? – Владимиров оказался тут как тут.
Врач подставил плечо, но Колчак лишь отмахнулся рукой.
– Нет. Мы уже почти пришли. А что с Петром, водителем?
– Сильно ударился головой, да ещё его лицо порезало расколовшимся стеклом. А так – жить будет, это я Вам как человек, прошедший Галицийскую битву, говорю, – одобрительно сказал Владимиров.
– Что ж…Вот мы и пришли…
Каюта связистов была заставлена всевозможными приборами, схемами, инструментом для ремонта. Аппарат "Бодо", размашистая машина для связи с "большой землёй", шелестел, выплёвывая бумажную ленту. Телеграфисты вскочили с мест, едва увидев адмирала.
– Вольно. Передайте, что я пришёл. Что пишет регент?
Владимиров подал стул ("Так, почему не привинчен?!" – подумал Колчак), на который опустился адмирал
– Благодарю, – тихо сказал Александр, радуясь тому, что не надо тратить последние силы на хождение на показавшиеся бесконечными переходы между рубками и каютами.
Связистов было двое: оператор "Бодо" и его помощник. Рапортовать взялся последний, рыжеволосый, молодой, с блеском в глазах. Было видно, что он упивается шансом приобщиться к великим событиям, которые, несомненно, вот-вот должны произойти. Уж если сам регент срочно вызвал раненого адмирала – быть Делу!
– Докладываю. Его Высокопревосходительство передали информацию о скором начале мирной конференции, о духовном подъёме в столице, о новой программе правительства.
На последних словах адмирал подобрался, обратившись во внимание.
– Программе правительства? Какие-то серьёзные изменения? Реформы?
– Александр Васильевич, так Вы ещё не знаете?
Глаза докладчика расширились. После секундного замешательства он суну руку в одну из бесчисленных тумб и выудил из неё зачитанную буквально до дыр газету.
– Утром в город самолётами доставили севастопольские газеты. Я приберёг экземплярчик, а то его даже кое-кто принялся перепродавать за невозможные деньги! – связист был горд своей сообразительностью и информированностью. – Вот, в ней всё написано. Великий князь говорит о Великих при сильной власти, Столыпина вспоминает…Тут и о флоте есть! И о Морском Генеральном штабе!
– Позвольте-ка, – адмирал, в своё время принявший самое деятельное участие в создании этого штаба, набросился на газету будто голодный тигр.
Круги, расплывавшиеся перед глазами, мешали чтению, но интерес Колчак оказался сильнее последствий ранения.
– Интересно…Очень интересно…Что-то будет? – озадаченно сказал адмирал, ни к кому, собственно, не обращаясь.
– Да, совсем забыл сказать Вам об этом, – пожал плечами Владимиров. – Нечто, без всяких сомнений, эпохальное нас ожидает. Только бы не взяли свои слова обратно…Только бы не взяли…Только б не было войны…А сколько всего о медицине!
– Кто вас, врачей, будет защищать? Ваша воля, так вы бы с койки больничной никого не выпускали, – беззлобно, голосом, полным смеха, сказал Слащов.
– Бросьте, Яков Александрович! – отмахнулся, как от назойливой мухи, Владимиров. – Сейчас нужно думать о мире, кончилась война!
Только сейчас адмирал понял, что эти двое совсем не из-за неприязни постоянно спорили друг с другом. Скорее, это было нечто вроде дружеского подначивания. Обмениваясь колкостями, они поднимали себе настроение в битве, понятной лишь им двоим. Интересно, кто же, Слащов или Владимиров, одержат победу? А может, заключат сепаратный мир и набросятся на кого-нибудь третьего?
Александр оторвался от газеты и вгляделся в лица "бойцов". Врач хранил внешнее спокойствие, вот полковник нет-нет, да улыбался, показывая свои острые, пожелтевшие от постоянного курения зубы. А вот если они…
Колчак закончить свою мысль не успел: "Бодо" принялся плеваться телеграфной лентой.
– Так! Есть приём! – скомандовал оператор, нежно, будто ребёнка или любимую женину, касавшийся бесценной бумаги. – Сейчас начну читать…Ага…Здравствуйте, Александр Васильевич. Мне сообщили, что Вы…Что Вы ранены. Надеюсь, здоровью ничто не угрожает. Обозначьте ситуацию в городе и во флоте. Что с гарнизоном…Что отвечать?
– Всё хорошо, опасность позади.
Оператор принялся отстукивать послание.
– Необходимо разрешение на принятие особых мер для наведения порядка в городе. Требуется пополнение, корпус укомплектован людьми наполовину, с артиллерией и снарядами лучше, пользуемся трофеями и турецкими складами. Работа контрразведки и жандармерии поставлена из рук вон плохо: специалистов не хватает. Нужны переводчики. Вскоре начнутся проблемы с продовольствием, необходим усиленный подвоз. Когда на городских складах закончатся продукты, турки поднимут восстание, и удержаться мы сможем с громадным трудом. Всё. Передавайте.
– Начинаю передачу, – оператор застучал, отбивая послание на "большую землю".
– Всё действительно так сложно? – внезапно спросил словоохотливый связист.
– Да. Но мы выдержим, – ободряюще улыбнулся Колчак.
Улыбка, правда, вышла кислая: в боку закололо, приступ боли заставил тело содрогнуться. Владимиров заметил это и кинулся было к адмиралу, но тот жестом приказал остановиться.
– Не утруждайтесь. Всё прошло.
– Александр Васильевич, и всё же я считаю, что…
– Карфаген давным-давно разрушен, а остальное не требует Вашего волнения, – отшутился флотоводец. – Продолжу-ка я чтение газеты. Вы, Яков Александрович, уже ознакомились?
– Да, успел пробежать глазами. Что можно сказать? Интересно. Посмотрим, как оно всё будет воплощено в жизнь. Боюсь, как бы кадеты или левые не вставили палки в колёса…Будь моя воля, давно бы висели особо говорливые господа на фонарях. И спокойно было бы, и работать удобнее.
Владимиров, известный на корабле своими либеральными взглядами, промолчал. С чего бы? Неужели был согласен с полковником? Или они уже имели словесную дуэль по этому поводу? И если да, то кто же выиграл?
Но да ладно. Колчак вновь ушёл с головой в чтение. Что же будет? Обещают расширение полномочий Морского Генерального штаба, техническое усиление армии и флота, улучшение снабжения и комплектования, большие земельные наделы отличившимся солдатам и матросам, поступление в учебные заведения со сдачей лишь части экзаменов, а то и без них, пособия и пенсии…Да, грандиозные перспективы, но откуда же возьмут средства? И что будет реализовано? И, в конце концов, какова судьба Проливов и Царьграда? Не поднимутся ли союзники против того, чтобы Россия обладала ими? Что ждёт флот? Изменят ли Большую программу? Что будет с организацией и командованием? Эта война вскрыла такие недостатки, что одно изучение их займёт не один год…
– Есть передача! – оператор аж подпрыгнул. – Итак…Все Ваши замечания учту. Вам больше не требуется волноваться. Внимание. Далее – информация персонально для Колчака. Посторонних просьба удалиться.
– Что бы это значило… – нахмурился Слащов, но через мгновение его словно ветром сдуло.
– Я буду ждать снаружи, – кивнул Владимиров.
Связист также удалился, хотя и видно было, что этот приказ его расстроил.
– Завтра Вы должны отбыть в Триест с числом кораблей, достаточным для безопасного плавания. В порту Вы примете на борт груз, о котором будет сообщено позднее. Официальная цель визита – надзор за передачей военных кораблей Австро-Венгрии союзникам. На борт взять батальон солдат десанта, усилить флот тремя "Фарманами" и двумя "Муромцами". Довести боекомплект до предельного. Идти со всей возможной скоростью. Лично Колчаку, – оператор осёкся, но быстро справился с удивлением. – Желаете ли, чтобы Ваша семья или госпожа Тимирёва ждали Вашего возвращения в Царьграде или Севастополе? Обеспечу их всем необходимым.
Адмирал оказался в растерянности. Откуда такая забота о его близких? Может, этакая награда за исполнение задания? Что ж, приятно, конечно, но Колчаки всегда служили "не корысти ради, но государства для". Что же это за цель плавания такая? Что предстоит взять на борт в Триесте? Если уж ради этого самого главнокомандующего флотом отправляют с немалыми силами – должно быть нечто по-настоящему важное. Может, дипломатические архивы? Или австрийское золото? А вдруг какие-то секретные чертежи?
– Передайте, что задание будет исполнено. Благодарю за участие, но ни семья, ни…Тимирёва не требуются в Стамбуле или Севастополе. За любую помощь в их материальном обустройстве буду благодарен без меры. Всё.
– Сообщение пошло, – выдохнул оператор. – Да-с…
– Помните: ни слова о том, что здесь стало известно, не должно миновать стен этой каюты. Вам всё ясно?
Колчак прямо-таки сверлил взглядом связиста.
– Так точно! – подпрыгнул покрасневший оператор.
– Вольно. Благодарю. Господа! Можете вернуться!
– А мы даже не успели загореться любопытством, – рассмеялся Слащов.
– Это замечательно. Яков Александрович, поручаю Вам продолжить руководство обороной города и Проливов, – словив непонимающий взгляд полконика, Колчак добавил. – Самостоятельно. Завтра часть эскадры уйдёт. Берётесь выполнить?
– Можете на меня положиться, – клацнул каблуками Слащов. – Сделаю всё возможное и невозможное, чтобы навести в городе порядок и обеспечить его безопасность с суши. Я…
– Ещё сообщение! – воскликнул оператор. – Генерал-майору Слащову-Царьградскому…
– Тут, видимо, какая-то ошибка, – глаза Якова Александровича стали похожи на два огромных блюдца, из которых купцы любили пить чай. – Я ведь…
– Сообщение продолжается. Сказано, – оператор сглотнул. – Указанное выше – верно. Поздравляю, Яков Александрович, генерал-майором и Царьградским. Благодарю за прекрасную службу. Не утопите погоны в вине. Конец связи.
Повисло такое молчание, будто бы даже кладбище приказало долго жить. А потом – случилось невероятное…
Слащов заплакал. Скупые слёзы проделали сверкающие дорожки на его щеках, глаза заблестели, а кадык задёргался.
– Ваше…Ваше Высокопревосходительство! Благодарю! Благодарю!
Яков не знал, что сеанс связи уже закончился.
– Это моя мечта, но как Вы узнали? Это моя самая светлая, самая дорогая сердцу моему мечта…Благодарю…Ваше Высокопревосходительство!
Голос безжалостного к дезертирам и врагам, хладнокровного в бою Слащова срывался. Он захлёбывался эмоциями, голос его прерывался каждое мгновение слезами. Колчак даже словил себя на мысли, что на полковника – то есть уже генерал-майора – не может смотреть без жалости. Он даже отвернулся, сделав вид, что перечитывает телеграфную ленту.
А Слащов …Ему не было никакого дела до того, что происходит вокруг. Его заветная мечта сравняться с великими полководцами России наконец-то сбылась. Регент признал его заслуги, а это было лучшей похвалой всему тому, что сделал Яков для обороны Царьграда. В ту минуту он готов был броситься в самую гущу боя, кулаками пробиться в дзот – всё, что угодно, лишь бы отблагодарить Кирилла за воплотившиеся грёзы. Он размахивал руками, куражился. Он смеялся и плакал одновременно, словно клоун, угодивший в драматическую пьесу. Возможно, Слащов и был таким: актёром, для которого была предназначена комедия, но которому осталась только трагедия. И вот Яков пытается вырваться из этих рамок, пытается бороться, внося хаос в свою жизнь, тем самым даря себе хотя бы слабое ощущение свободы. Нелепое поведение – вот что было тем щитом для Слащова. Георгиевский кавалер, в молодости он, говорят, был тихоней, не притрагивался к алкоголю (нередко отказывался даже от исконно гвардейского напитка – шампанского), но потом? Что его изменило? Колчак хотел бы найти ответ на этот вопрос, но, к сожалению, у него абсолютно не было времени копаться в чужих душах…
Утром адмирал пришёл проститься с новоиспечённым генерал-майором. Тот занимал несколько комнат в портовой гостинице. Колчак впервые оказался здесь, и потому впечатление, произведённое этим обиталищем, было невероятно сильным. Каждый посетитель, ещё не оказавшись в "резиденции" Слащова, уже отчётливо слышал птичьи крики. Яков, оказывается, был любителем птиц. Они прыгали по комнате, взбирались на руки и плечи георгиевского кавалера, порой даже лезли в рот: командующий сухопутной обороной Стамбула постоянно кормил их зёрнами изо рта. Если бы кто-то другой, скажем, птичник, так поступал, то это выглядело бы премило и в высшей степени забавно, – но ведь это был генерал-майор русской службы! В подобном роде толковали многие офицеры корпуса, за глаза называя Якова Александровича "Слащовым-Курицыным". Тот, скорее всего, знал об этом, но не делал ничего для прекращения подобных толков. Что ж, это было его право: Колчак не обращал внимания на подобные маленькие слабости, лишь бы человек верно служил делу победы.
Хозяин открыл двери. Тут же бросилось в глаза его экстравагантное одеяние: нечто вроде множества халатов, надетых друг на друга в жутком беспорядке, куски ткани, свисавшие с плеч и с пояса, феска жуткого лилового цвета. Вот таким он был в быту, герой обороны Царьграда…
– Александр Васильевич, рад, что пришли меня навестить! Располагайтесь! – широко улыбаясь, произнёс Слащов. – А я тут готовлюсь к чествованию, кое-что собираю…
И вправду: по стене выстроилась целая батарея всевозможных и разновеликих бутылок. Жидкость в них обещала любому испившему наслаждение вечером и невероятную головную боль с утра.
– Меня, помнится, однажды взяли врасплох с чествованием. Ночью перешил погоны, а утром ждали, когда же я увижу обновку.
Улыбка вспыхнула, преобразив до неузнаваемости лицо адмирала, наполнив его тёплым внутренним светом, – и через секундочку исчезла. Лицо Колчака вновь приобрело стальное, непробиваемое и непроницаемое выражение. Сейчас не время для радости: долг зовёт, Россия ждёт. Интересно, когда он сможет вернуться домой? Когда для него закончится эта война?
– Я пришёл проститься, Яков Александрович, к сожалению, не смогу принять участие в уничтожении сей батареи, – адмирал вздохнул.
Он выглядел старше, намного старше, чем вчера. Может быть, виной тому было пережитое ранение. К счастью, рёбра не были сломаны, контузии как таковой не было, только лёгкое сотрясение да царапина на лбу. Но морально взрыв очень и очень сильно ударил по Александру Васильевичу. Флотоводец поминутно вспоминал картину: мрак, дым, голос раненого Смирнова, беготня вокруг – и полнейшая беспомощность. Может быть, хорошо, что он уезжает из этого города, покидает заветный для многих русских поколений Стамбул?
– А может, всё-таки…на прощание?
Трудно было поверить, но – Слащов выглядел так, будто постеснялся своей просьбы
– Можно. Но одну рюмку, – кивнул Колчак.
– Сей момент! – радостно воскликнул Яков Александрович.
Пили молча, храня в себе так и просившиеся наружу вопросы и просьбы. Первым, наконец, не выдержал Колчак.
– Яков Александрович, прошу Вас, если что…Удерживайте город…Во что бы то ни стало. Мне сообщили, что генерал Кемаль хочет возобновить войну, отобрать у нас Царьград. Турки пойдут за ним, это для них дело чести. Отобьётесь? Этот город – то, за что мы сражались всю войну, то горло, за которое нас легко схватить. Сохраните Царьград.
На мгновение повисло молчание.
Наконец, Яков встал, совершенно серьёзный. В глазах его мелькнуло что-то такое…Пламя былых сражений? Воспоминания о боях Великой войны? Всполохи разрывавшихся над Босфором снарядов?
Лицо генерал-майора преобразилось. Абсолютно спокойное, сосредоточенное: никто бы не поверил, что этот человек может плакать или смеяться. С таким лицом идут в последний бой.
– Клянусь, Александр Васильевич.
– Благодарю.
Флотоводец простился с полководцем. Не было произнесено ни слова: взгляды были красноречивей любой речи.
А на столе, с той стороны, где до того сидел Колчак, высыхало влажное солёное пятнышко…
