Текст книги "Рок меж строк (СИ)"
Автор книги: Николай Волков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Я вас очень давно не видела. С тех самых пор, как мы уехали из Англии. Как у вас дела?
Спустя полчаса, когда, наконец-то, к нам присоединился Александер, его супруга переключилась с нас на него, а я заметил приближающегося к нам Призрака Оперы.
– Господин Ривз, я полагаю? – поинтересовался он.
– Господин Эрик? – полушутя поинтересовался в ответ я, и, к моему удивлению, он кивнул.
– Вы уникальны. При ваших далеко не идеальных вокальных данных – вы ухитряетесь получить полную власть над умами и душами своими песнями. Я хотел бы вас заполучить к себе…
– О, нет… Боюсь, что опера не мой конек, – решил подыграть я – и к тому же, трудно иметь дело с тем, кто все время в маске.
Он помолчал, после чего приподнял край маски, и меня продрало по полной программе. Вблизи его лицо выглядело еще более кошмарным, чем когда он был на сцене.
– Извините, так это не грим? – тихо спросил я.
– Нет. Я не должен этого никому говорить, но по просьбе режиссера, раз уж вы заинтересовались мной – скажу. Это лицо – мое настоящее.
– Боже… Что случилось?
– Несчастный случай с кислотой. Хорошо еще, что глаза целы остались. Как вы понимаете, кроме этой роли мне больше было некуда податься, и я решил стать идеальным Призраком Оперы. Кстати, Эрик – мое настоящее имя.
– Мне очень жаль.
– Ничего… Я привык.
– А вы… Знаете, в какой-то момент, на сцене, мне показалось, что вы свернете шею Раулю.
– Такое желание у меня периодически возникает.
– Периодически?
– Да. Каждый раз на репетиции и вот сегодня, на премьере. Впрочем, меня удерживает Кристин.
– Прямо как настоящего Призрака.
– Господин Ривз, вы не понимаете… Мы – это и есть они. Мы действительно так относимся друг к другу, и все те чувства, которые мы показываем на сцене – они неподдельны.
– Но… как?
– Господин режиссер в этот раз решил набрать актеров по системе Гротовского. Слышали о такой?
– Нет.
– Согласно этой системе – каждый актер должен быть только таким, какой он есть в обычной жизни. Кристин – красива, сострадательна, с потрясающим вокалом, а я… Я урод, вынужденный прятать свое лицо. Мы не играем на сцене. Мы живем именно так. В своей жизни до постановки каждый из нас испытал все то, что мы демонстрируем всем.
– Mes amis, вы решили вызнать все тайны моей постановки? – раздался веселый голос Александера – Неужели у меня вскоре появятся конкуренты?
– Извините, господин Ривз. Я должен идти. Но знайте, мои слова были правдивы. Я действительно хотел бы заполучить вас к себе.
Когда он отошел от нас, я наклонился к Энни.
– Милая, напомни мне, чтобы мы не ходили на представление, если вдруг Александеру приспичит поставить «Собор парижской богоматери». Боюсь, что зрелища глухого и горбатого Квазимодо я не выдержу.
Она покачала головой.
– Очень озлобленный, одинокий человек. Я не думала, что он решит так издеваться над этими людьми.
– Что ты имеешь в виду?
– Он же заставляет этих людей вновь переживать все, что было в их жизни… Это жестоко. Знаешь, пожалуй, с меня на сегодня хватит. Я не привыкла быть среди такого количества людей. Давай вернемся в отель?
– Сейчас, я только попрощаюсь.
– Хорошо.
Вскоре мы покинули банкет, и я думал о том, что в очередной раз «пролетел» с попыткой набраться вдохновения.
Я не ожидал, что все будет так.
Я не ожидал узнать такие мрачные подробности.
Я не думал о том, что мне придется сомневаться в своем рассудке не в меньшей степени, чем в рассудке Александера, который в своей погоне за искусством дошел до социопатии.
На следующий день меня ждала работа, в которую я предпочел окунуться с головой, чтобы продолжать не думать обо всем этом.
Глава 4
– Уолт, да что с тобой происходит? – поинтересовался Билл, когда мы сидели в студии звукозаписи.
– Я не могу сосредоточиться на песне. Не могу спеть ее как надо.
– Мы уже раз тридцать ее записали, и все нормально, но тебя не устраивает ни один из вариантов.
– Я чувствую, что ее надо петь по-другому.
– Так спой же…
– Не могу. Не получается.
Это было правдой. Вот уже неделю у меня не получалось петь так, как это было необходимо. Песни записывались, но в них не было того огня, который бы трогал душевные струны.
– Знаешь, что… Нам нужно записать альбом до твоих концертов, и времени у нас, черт побери, в обрез. Давай ты сходишь и проветришься, а когда вернешься – либо споешь так, как тебе понравится, либо пойдет один из тех вариантов, которые мы уже записали. И не вздумай тащиться в отель.
– Это почему?
– Потому, что стоит тебе туда придти, и ты становишься раздражительным.
– Дело не в отеле, – пробурчал я – дело в этой стране. Я тут везде раздражительным становлюсь.
– Иди, развейся, – подтолкнул меня Билл – а перед Энни я тебя прикрою.
Я вздохнул, набросил куртку, и вышел на улицу.
На город медленно наползал вечер. Поток машин еще не начал слабеть, а люди торопились по своим делам.
Наверное, дело было даже не в стране. Дело было во мне. На той пустоши, в которую превратилась моя душа за последние шесть лет, не было плодородной почвы, чтобы могло прорасти что-то действительно талантливое.
Я шагнул к дороге, и мигом рядом со мной остановилось такси.
– Куда? – поинтересовался водитель, как только я устроился на сидении.
– Прямо.
– Прямо? Ладно, приятель, деньги твои.
Бездумная, бесцельная поездка может и стала бы тем, что нужно, если бы водитель не включил музыку. Мой самый первый альбом.
– Вы не могли бы выключить?
– Могу… Но зря вы так. У парня талант.
– Нет у него больше никакого таланта.
Все, что со мной происходило в последнее время, старательно тыкало меня носом в то, что мой талант перегорел.
Решив выйти, я захлопал себя по карманам в поисках наличных, и, вытащив кошелек, увидел лежащую в нем визитку.
Джеймс Ленстром.
Чем черт не шутит, подумал я, и ткнул визиткой в окошко водителя.
– Можете меня туда отвезти?
– Конечно.
Таксист оказался настоящим ассом, который знал город как свои пять пальцев. Спустя полчаса кружения по таким улочкам, которые вызывали сомнения в том, что они нанесены на карту города, он выехал на трассу, и мы довольно быстро долетели до небольшого особняка, стоявшего на самом краю городской черты.
Расплатившись с ним, я вышел и подошел к воротам.
Уличная камера мигом отреагировала на мое появление и поползла в мою сторону, а из динамика справа раздалось:
– Представьтесь, пожалуйста.
– Уолтер Ривз. К господину Ленстрому.
– Входите.
Идеально ухоженный сад, как будто сошедший с картинки. Особняк, сошедший с обложки журнала. Безукоризненно ровная дорожка.
Кусочек порядка, в полном хаоса мире.
Я прошел к входу, и был встречен самим Ленстромом.
– Добрый вечер, господин Ривз.
– Уолтер. Можно даже Уолт.
– Тогда, будьте добры, зовите меня Джеймсом. Вижу, что вы все-таки надумали.
– Да.
– Ну что же… Не скажу, что я удивлен. В конце концов, человеку, чтобы творить, нужны впечатления. Чем больше сумма впечатлений, чем обширнее база вашей фантазии, тем лучше у вас все будет получаться. Постараемся разжечь в вас жажду творчества. Идите за мной.
Мы вошли в дом. Первый этаж был просто образцом того, о чем мечтают американцы – идеально чистый, широкие коридоры, по стенам развешены картины и стоят доспехи с алебардами.
Видя мою кислую мину, Ленстром рассмеялся.
– Эта часть дома – для обычных визитеров. Если честно, то я сам ее терпеть не могу. Так и хочется что-нибудь уронить или плюнуть. Нам сюда.
Он направился к двери, за которой скрывался лифт. Спустившись под землю, мы вышли в огромную залу, в которой при нашем появлении стал загораться свет.
Я присвистнул. Судя по тому, что я видел, зала была больше чем две трети мили в длину, и примерно треть мили в ширину.
– Впечатляет? – поинтересовался он.
– Не то слово.
Практически все пространство было занято постаментами. Некоторые были пусты, на других красовались экспонаты, а третьи были накрыты колпаками, которые обеспечивали необходимую среду.
– Прошу… Наслаждайтесь. Если будут какие-то вопросы – я с радостью на них отвечу.
– А вы не думали выставлять свою коллекцию? – поинтересовался я, начиная осмотр.
– Нет. Я не собираюсь ее выставлять. Помните, я говорил, что одна из моих гитар давно тоскует по рукам, которые могли бы на ней сыграть? Каждый предмет в этой зале ждет своего человека.
– И когда такой человек появляется…
– Все зависит от разных вещей. Некоторым – я просто даю воспользоваться экспонатами. Терпеть не могу, когда они просто стоят без дела. Другим – отдаю экспонат насовсем. С третьими – меняюсь на что-то, принадлежащее им. И вещи попадают в нужные руки, и люди довольны, и коллекцию приходится обновлять. Считайте это моим чудачеством.
Я увидел стойку с гитарами, и подошел к ней.
– Можно?
– Будьте моим гостем.
Аккуратно взяв одну из них, я провел пальцем по струнам. Такого звучания мне слышать не доводилось. В нем была совершенно невообразимая глубина.
– Невероятно…
– Я же говорил вам, все предметы уникальны. Даже эти гитары – они единственные в своем роде. Попробуйте вот эту. Покойный господин Меркьюри так и не успел ее выкупить.
Казалось, что звук рождался сам. Он подползал со всех сторон и собирался в гитару для того, чтобы быть выплеснутым наружу с каждым прикосновением к струне.
– Волшебно…
– Боюсь, что никакого волшебства тут нет. Но работа великолепного мастера – присутствует.
Не выдержав, я подстроил гитару под свой голос и запел ту песню, которую совсем недавно записывал в студии. Звук рождался потрясающий. Он тянул мой голос к таким высотам, о которых нельзя было даже и подозревать, и я, наконец, услышал то звучание, к которому стремился.
Внутри меня все всколыхнулось, и вслед за этой песней последовала другая, затем третья…
Мой единственный слушатель стоял как изваяние, и слушал, не вмешиваясь, не издавая ни звука. Он понимал, что я делаю, и я видел, как мои песни находят в нем долгожданный отклик.
– Belissimo, – провозгласил он, когда я ухитрился отыграть половину альбома, и решил дать отдых горлу.
– Спасибо.
– Нет, это было великолепно. Вы вновь нашли себя. Точнее – недостающую часть себя. Она настолько же единое целое с вами, как и ваш талант. Я не вправе забрать ее у вас, но… Может быть, вы сможете дать мне взамен нечто, не менее уникальное? Я не попрошу у вас мастер-диск, понимаю, что вы связаны контрактом, но то, что я попрошу – вы никогда и никому не давали.
– Что же?
– Ваши автографы на всех альбомах. С условием, что вы больше не будете давать автографы никому.
– Всего-то? Вы хотите мои автографы за нее?
– Да.
– Почему нет. Это конечно невероятная просьба, но… Я согласен.
Он улыбнулся.
– И я надеюсь получать все ваши следующие альбомы с такими же автографами.
Я рассмеялся.
– Это можно устроить.
– Я распоряжусь, чтобы вам подготовили ее футляр, как только мы поднимемся. Идемте, мой дорогой Уолтер.
Мы направились к лифту, и тут мой взгляд зацепился за один из постаментов в глубине зала.
– Что это, Джеймс?
– Что именно?
Я подвел его к заинтересовавшей меня вещице.
– Вот это.
Он усмехнулся.
– Это, друг мой, самый редкий экземпляр в моей коллекции.
– Редкий? Вы же говорили, что собираете уникальные вещи. Единственные экземпляры.
– Это исключение, которое не является таковым.
– Извините?
Я зачарованно смотрел на тончайшую янтарную пластинку, длиной чуть больше сигаретной пачки, внутри которой струился узор напоминающий…
Что бы он ни напоминал, но мной он воспринимался как безликая фигура в капюшоне, протягивающая вперед костлявую руку смерти.
– Это – Высший Аркан.
– Что?
Джеймс неторопливо огладил подбородок.
– Вы знаете, что такое Таро?
– Только в общих чертах. Гадальные карты?
– В обычных условиях – да. Но не в этом случае. В любой колоде Таро есть набор карт, который состоит из младших карт, наподобие кубков и пентаклей, и высших арканов, таких как Башня или Маг. Но все они меркнут перед этим Высшим Арканом. Мне он достался совершенно случайно, был обнаружен при раскопках в Африке, которые я спонсировал, и, откровенно говоря, я потратил двенадцать лет своей жизни на то, чтобы понять, что же именно попало мне в руки. Двенадцать лет, около полусотни сотрудников, которые сошли с ума пытаясь узнать его историю, и то, к чему он принадлежит.
– Сошли с ума?
– Я требую от моих сотрудников полной самоотдачи, но, к сожалению, иногда их разум не может принять то, что они узнают.
– И что же вы узнали? – сказал я, будучи полностью заинтригованным.
– Что это карта из Янтарной Колоды. Самой первой колоды Таро, которые только были. Мне стоило больших денег узнать подробности.
– Вы шутите? Самая первая колода Таро была сделана из янтаря?
– Молодой человек, не стоит шутить с этим. Согласно легенде, Бог и Дьявол играли людскими судьбами при помощи этой колоды.
– Это всего лишь легенда.
– Возможно. Вот только уникальность этой колоды несомненна. Начать с того, что в отличие от обычной колоды – она имеет двойной набор карт.
– То есть у каждой карты есть дубликат?
– Да. И второе, кардинальное отличие, это то, что в ней нет младших карт. Только Высшие Арканы. Остальные колоды, которые появились позже, были лишь жалким подобием этой, и могли лишь туманно предлагать вам то, что может произойти в будущем.
– Может произойти?
– А может и не произойти.
Я молчал, переваривая услышанное.
– А где же остальные? Если вы нашли только одну, значит, там должны были быть и другие…
– К сожалению – нет. Да и мои наемные работники отказывались прикасаться к ней. Боялись, но, впрочем, их можно понять. Они всегда были суеверными. Остальные карты разбросаны по миру, и кто знает, куда их теперь занесло. Говорят, что несколько штук входили в коллекцию Янтарной Комнаты, и что Гитлер, в его погоне за артефактами старины, ухитрился собрать почти полтора десятка карт, но… Ни тому, ни другому факту нет ни малейшего подтверждения, а искать вслепую – бессмысленно.
– Она тоже ждет своего владельца?
Ленстром очень серьезно посмотрел на меня.
– Нет, молодой человек. Своего владельца она дождалась. Это я. А теперь… Пойдемте же наверх…
Он повернулся и направился к лифту, а я задержался, чтобы бросить еще один взгляд на Высший Аркан.
Воздух истончился и зазвенел.
Вдали показался странный, совершенно невероятный, город, на фоне которого стояла фигура с карты. Вот только под ее рукой находилась голова какого-то несчастного.
Фигура сжала руку, и мне в лицо полетели обломки кости, кровь и мозги, как будто его череп взорвался изнутри.
Инстинктивно я закрылся рукой и…
Мир вернулся в норму.
Каким-то образом, я знал, что виденное мной не просто галлюцинация, а то, что оно реально. Более реально, чем комната вокруг меня. Более реально, чем окрикивающий меня Ленстром. Настолько же реально, как сама Карта.
Карта, которой здесь не место.
Карта, которую надо было срочно убрать отсюда.
Карта, которая обещала показать, где найти другие.
Это шизофрения, попробовал убедить себя я, и мне надо пройти обследование. В конце концов, бабушка была шизофреничкой, так что может и у меня начинается…
Я последовал за Ленстромом, унося гитару, на которой так и не довелось поиграть покойному Фредди Меркьюри.
Глава 5
Сказать, что я мог играть на этой гитаре, было бы не сказать ничего. Она не просто рождала звук моей мечты, она была сосредоточием этого звука.
Вернувшись в студию, я сходу смог записать половину альбома, и, несмотря на то, что падал от усталости – все было именно так, как я хотел. Даже Билл, никогда в жизни не присутствовавший до этого со мной на студийной записи, и не слушавший моих альбомов удивленно покачивал головой, говоря:
– Вот теперь, парень, я понимаю, за что эти люди несут нам деньги. Кстати, где ты раздобыл эту гитару?
На последний вопрос я ему не отвечал, но затребовал у него, чтобы мне были доставлены первые копии с альбомных мастер-дисков, в лучшем качестве, которое только можно было обеспечить. Гитара стоила того, чтобы они были вручены Ленстрому с моим автографом на каждом из них. Она стоила даже того, чтобы я не давал автографы никому кроме него, хотя я представлял себе, как будет орать на меня Билл, когда узнает про это обещание, и про то, что я намерен его выполнить.
На самом деле – мне не жалко было бы отдать даже сами мастер-диски, но в этом отношении я был скован контрактом со студией.
Энни, обнаружившаяся меня спящим возле ее ног, не стала меня будить, и это было правильно. Мне требовался отдых.
Впервые за долгое время я чувствовал себя живым.
Спустя неделю, альбом был записан, и это была самая лучшая и самая быстрая запись в моей жизни. Еще два дня спустя – он был подписан в тираж.
Казалось, что все было замечательно, и моя жизнь вернулась к тому состоянию, в котором она должна была пребывать, но мне не давали покоя те два видения, которые посетили меня в театре и рядом с Высшим Арканом.
Втайне от всех, я посетил несколько врачей и проверился. Несмотря на предрасположенность к шизофрении, шизофреником я не был, и с одной стороны меня это обрадовало, но с другой – ввело в крайнюю задумчивость.
Рационалист по натуре, я не мог найти нормального объяснения увиденному. Это занимало мои мысли настолько, что в один из вечеров в отеле я обнаружил себя сидящим рядом с исписанными листами бумаги, мурлычащим новый мотив, и заканчивающим рисунок.
Рисунок, изображающий Высший Аркан.
Исписанные листы были текстом двух песен, одна из которых идеально ложилась на исполняемый мной новый мотив.
То, что я снова начал писать могло бы даже порадовать меня, но, почему-то, это меня испугало, и я долго не мог заставить себя взять в руки гитару, чтобы сыграть свою новую песню.
Билл, разумеется, узнав о новой песне, немедленно предложил выпустить сингл, но мигом осадил сам себя, сказав, что это всегда успеется, и пока надо снять сливки с нового альбома, продажи которого должны были начаться в день моего первого концерта, в рамках этого турне.
А я – ждал от концерта намного большего, чем кто-то догадывался. Я думал о Карте.
Шумиху вокруг концерта раздули страшную. Его анонсы шли везде, где только это могло привлечь хоть чье-то внимание, и пресс-конференции, наравне с интервью, успели мне настолько надоесть, что это было сложно передать словами.
Билеты были раскуплены за три часа, и перепродавались за пятикратную цену.
Но, ничто это не сравнилось с тем, когда я вышел на сцену.
Решив поиздеваться над Биллом и своими «мучителями», я в самый последний момент появился в обычных, порванных на коленях джинсах, футболке с изображением Фредди Меркьюри, и неизменной банданой на голове. У меня была мысль еще и слегка заляпать все это, для придания еще более специфического образа, но Энни сказала, что это уже будет чересчур, а так я должен буду походить на одного из основателей рока, как она их себе представляла.
Выйдя на сцену, я стоял и ждал, пока вся многотысячная толпа, наконец, заткнется, и только после этого достал гитару. Я подошел к микрофону, и перекидывая ремень через плечо, сообщил:
– Спасибо вам, что вы все пришли сюда, но я хочу предупредить вас всех. Вы пришли сюда, чтобы услышать мои песни, и, признаться, я еще никогда не пел перед столь многочисленной аудиторией. Ребята, те, кто не выступал – меня не поймут, а те, кто уже бывал на сцене – разделят со мной то, что я скажу. Я не просто волнуюсь, я по струнам то попадать смогу с трудом, и посему прошу вас – дайте мне сыграть. Дайте мне, себе и своим соседям, слышать музыку и мой голос. Проще говоря – я прошу быть вас потише, поскольку побузить вы всегда успеете.
Переведя дух, я продолжил:
– Как вы знаете, сегодня я представляю вам свой новый альбом, под названием «Glowing Night». Все песни еще ни разу не исполнялись мной на публике, так что даже не пытайтесь подпевать мне. Их не слышал никто, кроме работников студии звукозаписи, и моего менеджера, которого я сейчас позову на сцену. Билл, займи место рядом со мной, без тебя – этого альбома бы не было.
Билл, не ожидавший подобного расклада, вышел на сцену красный как рак, и несмело улыбнулся толпе, которая разразилась приветственным ревом. Я видел, как мандраж охватывает и его, и это, почему-то, меня успокоило.
Сжалившись, я позволил ему уйти со сцены, не проронив ни звука, а сам…
Прикрыв глаза, я взял первый аккорд.
Это было удивительно. Это было невероятно. Это было божественно.
Они молчали, ловя каждый звук, каждое слово, каждое движение моих пальцев по грифу. Создавалось впечатление, что я мог бы играть и петь без колонок и усилителей, и меня прекрасно слышали бы даже в самом дальнем конце концертного поля.
В кои-то века, люди пришли слушать, а не тусить, и это было настолько правильно, что захватывало дух.
Я опомнился, доиграв альбом до конца.
– Спасибо, ребята. Вы чудесная публика, и даже на моей родине меня не слушали столь внимательно. Сейчас мы устроим небольшой перерыв, после которого я вернусь к вам.
Под оглушающий рев толпы я удалился со сцены.
Уйдя из виду, я принял полоскание для горла от подоспевшего парнишки.
Билл был потрясен.
– Парень, такого не было еще ни на одном концерте. Ты понимаешь, что это значит?
– Если ты о том, что я вытащил тебя на сцену…
– Да к хренам собачьим эту сцену и то, что ты меня на нее вытащил. Я говорю о тех, кто тебя слушал. Звукооператоры говорят, что пока ты пел, не издавалось вообще ни звука, как будто даже никто не дышал, а когда ты стал уходить – они чуть не оглохли. Ты понимаешь, что это значит?
– Да. Что ты должен немедленно позаботиться об охране для Энни и меня, потому, что если ты этого не сделаешь, мои новообретенные фанаты разорвут нас на сувениры, и ты можешь смело забыть про дальнейший доход.
Я обратил внимание на парочку человек, пытающихся пробиться поближе ко мне.
– Кого это там несет?
Билл посмотрел.
– Журналистка и фотограф. Хотят снять тебя для обложки журнала.
– К черту их. Найди мне стул, а то ноги уже деревянные… И чего-нибудь попить.
– Пива?
– Я сказал попить, а не выпить.
– Сейчас.
Билл вел себя так, что я мог из него веревки вить. Если бы я потребовал бы сейчас косяк марихуаны, он, не колеблясь, отправился бы на его поиски и притащил, наплевав на собственные же принципы.
Я же – чувствовал себя богом. Не Богом, а так, кем-то пониже рангом, в чьей власти было нести людям свет своих песен.
Когда перерыв закончился, и я вновь вышел на сцену, мне достаточно было негромко сказать в микрофон:
– Тихо ребята. Я тут петь собираюсь.
Через полминуты воцарилась идеальная тишина.
В тот день я отыграл больше, чем планировал, надеясь вымотать всю эту толпу. Вместо положенных двух часов мой концерт занял четыре, и если бы окончательно не стемнело, мне пришлось бы сыграть и единственный оставшийся несыгранным первый альбом.
Когда я сошел со сцены, я прохрипел, чтобы мне дали воды, и подозвав Билла, тихонько шепнул:
– Я сейчас вырублюсь. Ты знаешь, что мне нужно.
Он, молча, сунул мне в руку таблетку, которая мигом очутилась у меня во рту.
Боже, как же я ненавижу себя в такие моменты…
Знакомый вкус заполнил весь рот, и через некоторое время ко мне вернулась бодрость и силы. Прекрасно понимая, что это не продлится вечно, я поинтересовался:
–UMG довольны?
– Более чем. Они хотят удвоить гонорар, если ты согласишься дать больше концертов.
– Перебьются. Пусть подбирают площадки побольше, иначе в следующий раз народ уже будет стоять на головах друг у друга. Мы же получаем процент с билетов?
– Да… А с чего вдруг тебя заинтересовала денежная сторона?
– С того, что Энни нужно ее зрение. И с того, что у меня появилось одно дело, на которое мне нужны будут деньги. Выжми максимум, на который ты способен, Билл. Докажи, что все это время не так просто ошивался рядом со мной.
– Что ты задумал?
– Скажу. Потом. Сейчас – в отель. И найди мне ручку и бумагу. Да, Билл… За гитару отвечаешь головой.
– Сейчас все будет.
Он приволок все необходимое, и я принялся писать. В крови гуляли эндорфины, кураж затмевал все, и я верил, свято верил в то, что у меня все получится. Новый текст рвался наружу. Новые аккорды звучали в моей душе. И мой план, который должен был привести меня к Высшему Аркану, нуждался в деньгах, которые я должен был получить.
– Уолт, машина подошла. Охрана расчистила дорогу от фанатов.
– Иду. Держи…
Я сунул ему в руки лист бумаги.
– Что это?
– Основа нового альбома. Поедешь в другой машине. Я должен буду написать еще одну песню.
Оставив застывшего за моей спиной Билла, я прошел к машине, и сел на заднее сидение. Всю дорогу я писал. Писал, пока все тело не стало наливаться усталостью. Пока действие амфетамина не стало иссякать. Я оторвался от бумаги, и посмотрел за окно. Машина уже давно стояла перед входом в отель, и водитель терпеливо ждал, не издавая ни звука.
– Спасибо.
– Сэр… А вы…
– Что?
– Сможете дойти?
– Не знаю. Посмотрим.
Я вылез из машины, сделал несколько шагов, и был подхвачен водителем, на помощь к которому побежал персонал отеля.
– Расступитесь, я медик…
– Что с ним?
– Он только что отыграл четыре часа на концерте, и…
– Это Ривз?
– Сэр, вы нас слышите?
– Все в порядке, просто вымотан. Отнесите его в номер и пусть отдыхает.
Меня подхватили и понесли.
Помню, как я сжимал в руке листы бумаги. Как меня внесли в номер. Подбежавшую Энни. Свой голос, говорящий:
– Знала бы ты милая, как я сегодня играл…
После этого я провалился в черную дыру, называемую сном.
Глава 6
Выбив себе из Билла пару дней на восстановление после концерта, что впрочем не составило особого труда, поскольку я, наконец-то, полностью соответствовал его собственным целям, мы с Энни отправились на побережье, чтобы немного поваляться на песке, под лучами столь редкого в Англии гостя, как жаркое солнце.
Все отпущенное нам время я тратил на нее, стиснув зубы, и не давая себе писать песни. Честно говоря, даже к гитаре не прикасался.
Известность, в широком смысле этого слова, пришедшая ко мне после этого концерта, была медалью с двумя сторонами. С одной стороны, я обзавелся совершенно диким количеством поклонников, каждый из которых узнавал меня в лицо и был готов сделать для меня все, что бы я ни попросил, с другой стороны – теперь со мной был постоянный багаж в виде двух ребят приставленных к нам Биллом, и обеспечивающим нашу безопасность.
Последнее было не лишним, и я очень своевременно решил, что они нам пригодятся – уродов в мире много, и те кто хочет стать известным за счет того, что убьют знаменитость – всегда найдутся.
Валяясь на песке и потягивая виски со льдом, я думал над метаморфозой, произошедшей со мной за последнее время.
Доселе, мои песни были чем-то средним между Стингом и Брайаном Адамсом, но, судя по тому что я начал писать, и тому, какая музыка зазвучала в моей голове – я менял стиль. Менял его на первозданный рок. Рок, который проповедовал свободу как образ жизни, как образ мышления. Рок, который должен был отринуть устоявшиеся правила и создать новые.
Я не годился в сотрясатели основ, но я им становился, и это было не просто необычно, это изумляло даже меня самого – спокойного парня, родом из Уайтчепельского района Лондона.
Как бы то ни было, эти изменения были не единственным, что занимало мои мысли.
Высший Аркан.
Проклятый кусок янтаря застрял в моих мозгах, настойчиво требуя его освободить.
Тайком от Энни я начал шарить по интернету, пытаясь узнать хоть что-то об этих картах, но, к своему удивлению, везде утыкался в глухую стену, которая не поддавалась моему штурму. Единственное упоминание об этих картах было десятилетней давности, и оно было скорее случайным совпадением в параметрах поиска, чем тем, что меня интересовало.
– Что-то ты совсем приуныл – услышал я голос Энни.
– Приуныл?
– Ты уже довольно долго молчишь.
– Меня просто разморило. Выпивка и солнце – две вещи которые плохо сочетаются.
– Дело только в этом?
Я задумался.
– Не только, – я решил отделаться полуправдой – я снова начал писать песни.
– Уолт, это же здорово…
– Да, вот только думаю, что они многих удивят. Помнишь то, что я начал писать перед концертом? Я тогда наигрывал тебе это в отеле.
– И напевал. Чудесная вещь. Такое ощущение, что… Постой, ты хочешь сказать, что написал еще что-то? В таком же духе?
– Да. Сразу после концерта я написал две песни. Первую – когда сошел со сцены, а вторую – пока ехал в отель. Билл сейчас от радости должен прыгать.
– Та песня, которую ты мне пел – она бесподобна. Хотелось «расправить крылья и улететь прочь».
Она помолчала, после чего спросила:
– Тебе тяжело рядом со мной?
– С чего ты вдруг решила? – я даже сел, чтобы посмотреть на нее.
– Просто… Раньше песни были более лирическими. Ты всегда был склонен давать вытекать своим чувствам в виде песен. Раньше – ты любил, а сейчас – жаждешь свободы.
Я рассмеялся.
– Жажду. Но только не от тебя. Меня настолько уже достали фанаты, Билл, UMG и прочие, кто хъочет от меня чего-то, что я хочу освободиться от них.
– Значит, дело не во мне?
– Конечно же нет. Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты, все-таки, стала моей женой.
– Это очень приятно слышать. Почему ты раньше не решился сделать мне предложение?
Я задумался.
– Наверное потому, что раньше я не верил в то, что мы сможем со всем справиться.
– Ты о деньгах?
– Да. Помнишь, как в самом начале мы едва перебивались? Я тогда понял, что пока не встану на ноги – не смогу завести семью, а сейчас заработок потек рекой. Знаю, это довольно банально, но…
Она закрыла мне рот ладошкой.
– Это не банально. Это мило. То, что ты даже тогда думал о нас. То, что ты заботишься о нас.
Я поцеловал ее пальцы.
– Энни…
– Да?
– Мы сможем позволить себе сделать операцию. Ты сможешь видеть после нее.
– Но…
– Ты не хочешь?
Энни поджала под себя ноги. Эта поза была мне не просто знакома. Сумев изучить ее за все эти годы, я был уверен в том, что она боится.
– Не бойся. Хуже ведь не может быть? Если ты не сможешь видеть, все останется по прежнему, а если сможешь…
– Ты не понимаешь, Уолт. Я боюсь как раз того, что смогу.
– Что?
– Тебе этого не понять, но я попробую объяснить. Представь себе, что ты никогда не видел. Весь твой мир – это звуки и запахи, но он настолько богат, что и подумать-то страшно. А теперь представь себе, что он становится еще больше. Ближе. Реальнее. Обретает не только формы предметов, но и краски. Голоса – становятся лицами. Это… Это – очень много. И очень страшно. Я не знаю, справлюсь ли я с таким.
Я честно попробовал представить, но она была права – мне это было не под силу.
– Я очень смутно себе это представляю. А как же насчет «расправить крылья и улететь»?
Она рассмеялась.
– Так вот для чего ты стал писать такие песни. Ладно, господин Ривз, давай так. Ты допишешь свой альбом, я послушаю его, и если он будет настолько хорош, то я соглашусь на операцию.
