Текст книги "Танк смерти
(Советская оборонная фантастика 1928-1940)"

Автор книги: Николай Томан

Соавторы: Ольга Гурьян,Ф. Кожин,Линард Лайцен,Лариса Воронцова,Георгий Байдуков,Алексей Ольшванг,Михаил Малков,Евгений Болтин,Саттар Ерубаев,Василий Левашов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Дверь штаба теперь была полуоткрыта. Выбрав момент, когда полковник и вошедший человек (полковник назвал его господином Ланг) не смотрели в сторону двери, Михаил быстро проскочил в комнату и стал за шкафом.

– Ну, разговаривали вы со Шлотгеймом? – спросил полковник вошедшего.

– Разговаривал, но безуспешно. Инженера Мейгана они сюда прислать не могут. Говорят, он серьезно болен, ходят даже слухи, что Мейган сошел с ума. Но мне думается, что генерал Пеггендорф умышленно убрал Мейгана, так же, как убрал он всех офицеров, работавших на монтаже орудий первой зоны.

– С вами нельзя не согласиться, господин Ланг. Но что же предлагает Шлотгейм вместо инженера?

– Инструкцию, – раздраженно сказал Ланг и принялся нервно ходить по комнате.

– Закройте дверь и не нервничайте, господин Ланг, – раздраженно сказал полковник. Набив трубку и закурив, он спросил:

– Объяснили вы Шлотгейму, что собой представляет офицерский состав нашей зоны?

– Конечно. Я сказал ему, что из двухсот наших офицеров только сто человек артиллеристы, а все остальные – пехотные лейтенанты. Но командованию сейчас не до нас, господин полковник. Они заняты установкой атомных батарей и готовятся через день обстрелять советскую территорию. Говорят, что эти атомные батареи – дьявольская штука.

– Удобна ли предлагаемая инструкция для практического пользования?

– Вполне, господин полковник, но не слишком ли наше командование полагается на технику, на машины…

– Э, бросьте вы эту философию, господин Ланг, – недовольно поморщился полковник. – Ни к чему хорошему она не приведет. Я не знаю, на что полагается наше командование, но для меня ясно одно: лучше иметь дело с машиной, чем с людьми с сомнительной расовой принадлежностью. Советую и вам руководствоваться этой простой истиной.

Резко прозвучал телефонный звонок. Полковник снял трубку.

– Начальник штаба первой зоны, – сказал он. – В чем дело, господин Гофман? Что? Орудия тринадцатой башни принялись палить в воздух? Без всякой причины, говорите? А фотоэлементы? Что? Испортились?.. Мы будем у вас через пять минут.

Полковник бросил трубку на аппарат и снял со стены плащ.

– Пойдемте, господин Ланг, в тринадцатую башню. Там снова приключилась какая-то чертовщина.

Они поспешно вышли из штаба, закрыв за собой дверь на ключ.

В первую минуту Гроздев не подумал о том, как трудно ему будет выбраться из комнаты. Он сразу же бросился к столу и, выдвинув ящики, стал рыться в бумагах. Немецкий язык он знал отлично и чтение документов его не затрудняло. Он перебрал уже несколько папок, но ничего интересного не обнаружил. Наконец, в нижних ящиках стола он нашел чертежи башни. К чертежам были приложены схемы распределения фотоэлементов и коротковолновых радиоустановок, которые, по всей вероятности, выполняли ночью функции фотоэлементов.

Окончив осмотр столов, Гроздев направился к шкафам. В одном из них он нашел стальной ящик, опечатанный сургучной печатью. Сорвав печать, Михаил открыл ящик. В нем лежали военные топографические карты. На одной из них красным карандашом был начерчен план расположения первой зоны и намечен пунктиром район второй зоны, в котором уже велась установка атомных батарей.

Карты были велики, и взять их с собой не было возможности. Михаил разостлал их под лампой и сфотографировал своим маленьким аппаратом.

Только после этого задумался Гроздев над тем, как выйти из штаба. Он подошел к двери и осторожно подергал ее. Дверь не поддавалась. Михаил осмотрел стены, но второго выхода не было. Осмотр пола и потолка оказался также безуспешным.

«Неприятная история, – подумал Гроздев, – я могу просидеть здесь черт знает сколько, а время дорого…»

Михаил переходил от стола к столу в поисках ключа, но найти его нигде не мог.

– Вот вы и попались в мышеловку, товарищ Гроздев, – невесело усмехнулся инженер. – Ждите теперь, когда вас выпустят на волю… Что, если постучать в дверь?.. Нет, это не годится, можно испортить все дело. Но что же делать, черт побери! Времени – четырнадцать часов. Мне нужно уйти отсюда засветло, пока не включат радиоустановки.

Бахтадзе, верно, и так уже беспокоится… А что, если позвонить?

Подумав, он снял телефонную трубку.

– Тринадцатую башню, – сказал строго.

Щелкнули переключаемые провода. Затрещал чей-то высокий, картавый голос:

– Тринадцатая слушает.

– Полковника! – прокричал Михаил.

– Сию минуту.

Слышно было, как позвали полковника. Через минуту он сердито ворчал в трубку:

– В чем дело? Что там у вас случилось?

– Немедленно вернитесь в штаб, полковник! Немедленно! – повелительно крикнул инженер и бросил трубку на стол. Затем он осторожно поднял ее снова и прислушался.

– Алло, алло! – надрывался полковник. – Кто говорит со мной, черт побери? Алло!

Кто-то картавил рядом:

– Мне кажется, господин полковник, что это был голос начальника штаба корпуса, господина Шлотгейма.

– Возможно, – пробурчал полковник, – мне тоже так показалось.

Трубка опустилась на рычаг аппарата. Монотонно загудел в проводах ток.

– Кажется, я нагнал страху на полковника, – засмеялся Гроздев и подошел к двери.

Спустя некоторое время в коридоре послышался шум.

– Дежурный! – кричал полковник. – Куда пропал дежурный, черт побери!

– Я здесь, господин полковник!

– Где начальник штаба корпуса, господин дежурный?

– Не знаю, господин начальник штаба. Очевидно, в штабе корпуса.

– Сейчас не время для острот, молодой человек, – строго оборвал полковник. – Немедленно же разыщите господина Шлотгейма.

Дежурный сломя голову бросился на лестницу. Полковник достал огромный носовой платок и вытер им вспотевшую лысину.

– Только бы он не ушел отсюда… – тревожно подумал Михаил, наблюдая за полковником в замочную скважину.

Полковник постоял немного и направился к двери штаба. Долго открывал ее, скрипя ключом и ругаясь. Наконец, дверь открылась.

Гроздев поспешно выскочил в коридор. Неслышно пробежав его, он быстро поднялся по лестнице.

Достигнув опушки леса, Михаил лег в траву и прислушался.

Невдалеке три лейтенанта рыли яму. Работали они медленно, неумело. Один из лейтенантов, худощавый юноша небольшого роста, говорил неокрепшим, совсем еще ребяческим басом:

– Ну, как же можно воевать без солдат? Понимаешь ты в этом что-нибудь, Курт?

Курт, широкоплечий и веснушчатый малый, усмехнулся.

– Тут и понимать нечего, Адольф. Опасная штука – нынешний солдат. Это тебе не времена Фридриха Великого.

– Но как же без пехоты? – недоумевал Адольф.

– Я бы не сказал, что у нас вовсе от нее отказались, – заметил третий, до сих пор молчавший лейтенант. Он протер квадратные стекла пенсне и глубокомысленно заявил: – Не забывайте, господа, что пехота является почти единственным родом войск, способным не только занять неприятельскую территорию, но и закрепить ее. Мне известно, господа, что в Берлинском институте мозга профессор Гартвиг производит какие-то исследования мозга немецкого солдата. Говорят, что путем впрыскивания в мозговую кору особых химических веществ профессор уничтожил у подопытных солдат способность рассуждать. Ходят слухи, что такие впрыскивания будут производиться всем солдатам ударных частей германской армии…

Гроздев выбрал момент, когда лейтенанты не глядели в его сторону, спустился в овраг и, пригнувшись, быстро пошел к границе.

8. С донесением

Доктор Бахтадзе и красноармеец Гущин с нетерпением ждали возвращения Гроздева. Облокотись на бруствер вырытого ими окопа, они внимательно наблюдали в бинокль за местностью.

«Пора бы уже быть Мише, – вздохнув, подумал Яков.

– Не случилось ли чего…»

Вдруг позади них раздался веселый смех.

– Кого это вы здесь высматриваете, уважаемые? – спросил знакомый голос.

Врач и красноармеец испуганно обернулись и, только пристально всмотревшись, заметили почти слившуюся с местностью фигуру Гроздева.

– Миша! – вскакивая, закричал Яков, но над ним тотчас же просвистала пуля, и он снова опустился на землю.

– С ума ты сошел, что ли? – закричал на него Гроздев.

– Значит, ты целехонек, – радостно говорил Бахтадзе.

– Ну, а как успехи?

– Успехи, Яша, отличные, но дайте мне, пожалуйста, чего-нибудь поесть, я страшно голоден.

Яков восхищенно смотрел на Гроздева и думал: «Вот какой человек – знает, что жить всего сутки осталось, и хоть бы что…»

– Что так смотришь на меня, Яша? – улыбаясь, спросил Михаил. – Не нравится мне, что ты обреченным меня считаешь. Ведь в нашем распоряжении еще целые сутки, за это время черт знает что можно сделать. Мы еще поживем с тобой, Яша!

Бахтадзе грустно улыбнулся, а Гроздев подумал:

«Вот смеюсь, шучу, а смерти все-таки боюсь… не хочется умереть, да и не верится, что умру. Отца бы повидать… Как все-таки скверно кончать жизнь в двадцать восемь лет…»

Михаил резко тряхнул головой, словно прогоняя мрачные мысли, и сказал весело:

– Разрешишь ли ты мне покушать что-нибудь, доктор? А то ведь на голодный-то желудок не дойдешь до того света…

– Категорически запрещаю тебе даже дотрагиваться до пищи. Все дело этим можешь испортить, – строго сказал Бахтадзе. – Алексей Васильевич приказал тебя голодным к нему доставить.

– В таком случае нам нечего терять зря время. Товарищ Гущин, идите на заставу и предупредите начальника о нашем приходе.

Когда Гущин ушел, Бахтадзе протер Гроздева спиртом. Дал надеть ему сапоги и шинель. В шинели и сапогах у Михаила был очень странный вид: он казался человеком без головы.

– Ну, пойдем, – сказал Яков.

Гроздев положил в карман шинели фотоаппарат и, пригнувшись, направился вслед за врачом.

На границе их ждал начальник заставы Ростовцев. Поздоровавшись, он повел Гроздева и Бахтадзе к низкому сараю, покрытому почерневшей соломой. Дорогой к ним присоединился Гущин.

Пол сарая был завален старыми ящиками, рассохшимися бочками с соломой. Спотыкаясь, пробрались разведчики в глубь сарая и помогли Ростовцеву откатить несколько бочек, под которыми оказалась массивная крышка. Подняв ее, Ростовцев спустился по металлической лестнице. При свете электрического фонаря видны были бетонированные стены коридора, уходящего глубоко под землю.

Вскоре вдалеке показался бледно-желтый свет и послышался шум каких-то машин. Идя в этом направлении, разведчики оказались в огромном подземном вестибюле, по бокам которого расположились платформы с однорельсовыми путями, уходящими в темные отверстия тоннелей.

По одной из платформ ходил человек в синей шинели и металлическом шлеме.

– Товарищ дежурный, – обратился к нему Ростовцев, – этих товарищей нужно немедленно доставить в тридцать третий сектор.

Дежурный внимательно посмотрел на разведчиков и коротко ответил:

– Понятно.

Когда Ростовцев ушел, дежурный добавил:

– Электромагнитный поезд будет через полторы минуты.

В ожидании поезда разведчики рассматривали вестибюль. Он напоминал отчасти подземные вестибюли московского метро, но был гораздо больше их и не имел архитектурных украшений. Своды его были выложены огромными тюбингами, покрытыми звукопоглощающей изоляцией. Посредине вестибюля, против темного отверстия центрального тоннеля, стояло несколько артиллерийских орудий на гусеничных тягах. Пока разведчики рассматривали вестибюль, бесшумно подошел поезд.

– Пожалуйста, товарищи, – сказал дежурный, открывая дверцу в стене вагона, похожего на огромную сигару.

Внутри вагона было светло. Разведчики опустились на кожаные сидения и закурили. Гроздев был без фуражки и окраска головы его почти совершенно сливалась с цветом кожаной спинки сидения. Только блестящие глаза да папироса во рту отчетливо выделялись на этом фоне.

– Честное слово, Миша, – сказал Бахтадзе, – ты так до смерти напугать можешь непосвященного человека.

Михаил засмеялся, выпуская изо рта густые клубы дыма.

Спустя пятнадцать минут дверь вагона открылась, и человек в синей форме сказал:

– Сектор тридцать третий. Выходите, товарищи.

Разведчики вышли на платформу. Дежурный командир, очевидно, уже извещенный об их приезде, повел их через вестибюль к лифту.

Лифт привез разведчиков на тускло освещенную площадку, от которой шел вверх эскалатор.

Поднявшись на поверхность земли, разведчики заметили, что находятся во дворе штаба Н-ской дивизии.

9. Воздушный десант

Командир дивизии внимательно слушал доклад Гроздева, делая пометки на полях топографической карты. Начальник штаба дивизии, присутствовавший на докладе, изредка задавал инженеру короткие вопросы.

Когда доклад был окончен, начальник штаба встал и сказал уверенно:

– Я думаю, товарищ комдив, что немцев нужно бить с воздуха.

– Безусловно, – согласился комдив. – Сделайте все предварительные распоряжения и соберите в штабе командный состав дивизии.

Начальник штаба взял у Гроздева негативы снимков и вышел из кабинета.

Комдив предложил разведчикам папиросы и, обращаясь к инженеру, спросил:

– Как вы себя чувствуете, товарищ Гроздев?

– Отлично, товарищ комдив.

– Температура и пульс у него нормальные, – сказал Бахтадзе.

Комдив направился в темный угол кабинета и включил телевизор.

– Ильичев обещал мне спасти вашу жизнь, – сказал комдив.

В телевизоре послышался сухой электрический треск и нарастающий шум генерации. Овальное зеркало экрана осветилось голубым мерцающим светом. Затем на нем появилась фигура дежурного связиста.

– Соедините меня с Минской лабораторией, – сказал комдив в микрофон.

Экран вспыхнул розовым светом и потемнел. Спустя минуту на нем замелькали серые пятна.

Комдив настроил телевизор на другую волну. Мелькание прекратилось. С экрана смотрела на комдива молоденькая девушка.

– Дежурная лаборантка Орлова, – сказала она.

– Соедините меня, пожалуйста, с центральным корпусом и предупредите Ильичева, – попросил комдив.

На экране появился большой зал с паркетным полом. Два человека, в белых халатах, с пробирками и шприцами, стояли посреди зала. Один из них был доктор Ильичев. Он приблизился к экрану.

– Я слушаю вас, товарищ комдив, – сказал он.

Комдив поздоровался с Ильичевым и сообщил, что Гроздев у него в кабинете.

Доктор радостно приветствовал Михаила, расспросил о самочувствии и сказал:

– Я не терял даром времени, Миша. Мне, кажется, удалось получить противоядие. Мы только что собирались сделать впрыскивание антимимикрина двум собакам, выкрашенным мимикрином почти двое суток назад. Им осталось жить не более пятнадцати-двадцати минут. Вы можете понаблюдать за опытом.

Ильичев направился в глубь залы. Ассистент подал ему шприц.

– Подведите ко мне Джека, Иван Андреевич.

Ассистент отвязал от стола ремешок и подвел к Ильичеву собаку, которую почти нельзя было заметить. Тело ее было покрыто светлыми и темными ромбами, подобными паркетному полу залы.

Ильичев нагнулся и сделал два глубоких укола в спину собаки. Собака взвизгнула и легла на пол.

– Мы уже делали такой опыт, – говорил Ильичев, – но, по некоторым причинам, он не вполне удался. Теперь я почти не сомневаюсь в успехе.

Между тем ромбы на теле собаки, лежавшей без движения, начали слегка бледнеть. Вскоре они стали гораздо светлее ромбов паркета. Контур собаки становился все более заметным.

– Вы видите, что делается с Джеком? – радостно спросил Ильичев, приближаясь к экрану. – Антимимикрин начинает действовать. Теперь у меня уже нет больше сомнения. Жизнь собаке я спас и при первом опыте, но тогда мне не удалось вернуть ей нормальную окраску. Теперь и эта задача решена.

– Вот и отлично, – сказал комдив. – Значит, я могу послать к вам товарища Гроздева с полной уверенностью в том, что жизнь его будет спасена.

– Безусловно, товарищ комдив, – уверенно заявил доктор.

Комдив выключил телевизор и обратился к Бахтадзе.

– Немедленно же направляйтесь с товарищем Гроздевым в Минск к доктору Ильичеву. Самолет для вас приготовлен.

Гроздев и Бахтадзе попрощались с комдивом и вышли из кабинета. В коридоре их ждал Гущин.

– Ну как, товарищ инженер? – взволнованно спросил он, – спасет вас Ильичев?

– Спасет, спасет, товарищ Гущин, – улыбаясь, ответил Гроздев. – Можете не сомневаться.

– А с фашистами как же?

– С фашистами? А с ними, товарищ Гущин, наш воздушный десант займется сегодня ночью.

– Воздушный десант? – удивленно переспросил Гущин.

Попрощавшись с инженером, он вышел из штаба и темными улицами военного городка торопливо добежал до казарм саперного батальона.

– Где лейтенант Лесниченко? – спросил Гущин у дневального.

– В штабе батальона.

Не теряя времени, Гущин направился к штабу. Еще издали увидел он своего лейтенанта в освещенном окне. Он сидел в маленькой штабной комнате и перелистывал какие-то списки. Гущин доложил ему, что явился с разведки.

– Хорошо, – сказал лейтенант, – можете быть свободны. Идите отдыхать.

– Товарищ старший лейтенант, а наш взвод никуда не назначается ночью? – смущенно спросил Гущин.

– Назначается, но вы можете спокойно отдыхать. Капитан освободил вас от ночной операции.

– Я прошу вас, товарищ старший лейтенант, разрешить мне принять в ней участие. Я знаю, что на эту операцию назначаются только парашютисты, а я – лучший парашютист в нашей роте.

– Но ведь вы устали после разведки.

– Ничуть, товарищ старший лейтенант. Целый день сидел с врачом Бахтадзе в окопе, поджидая инженера Гроздева… Это меня не могло утомить.

Подумав, лейтенант согласился и приказал Гущину идти ужинать и немедленно ложиться спать.

…В три часа ночи, по сигналу дневального, саперный взвод вскочил на ноги, бесшумно оделся и выстроился посреди казармы. Старший лейтенант Лесниченко объяснил боевую задачу. Саперы были включены в десантный отряд, который должен был вылететь на стратопланах к расположению первой зоны особого германского корпуса в 3 часа 33 минуты, ровно за 20 минут до восхода солнца. Затем затяжным парашютным прыжком бойцы должны спуститься на землю и уничтожить артиллерийскую прислугу противника.

По дороге к аэродрому Гущин узнал, что немцы уже выпустили десятка полтора снарядов по советской территории. Снаряды эти были колоссальной силы и величины. Упав, они сначала ползли по земле, словно гигантскими плугами вспахивая ее на двести метров, и только после этого взрывались со страшной силой.

На аэродроме шла бесшумная работа. Авиатехники готовили к полету десантные корабли супер-авиации. Из дивизионных складов подвозили на машинах кислородные баллоны и оружие. Командиры и экипаж кораблей примеряли электрические костюмы.

Вскоре начали готовиться к посадке. Почти весь десантный отряд, как заметил Гущин, состоял из артиллеристов. Лишь после того, как началась посадка на аэродром, прибыл стрелковый полк. Вся эта масса людей бесшумно разместилась в восьмидесяти воздушных кораблях, кабины которых были герметически закупорены.

Набирая высоту, корабли увеличивали скорость. На высоте в четыре тысячи метров они летели со скоростью в четыреста километров в час, на высоте десяти тысяч метров – со скоростью в пятьсот пятьдесят километров, а достигнув шестнадцати тысяч метров, увеличили скорость до восьмисот километров. Сквозь толстые стекла Гущин видел черное звездное небо и бледный диск луны. Земля была непроглядно темна. Она лежала где-то там, далеко-далеко внизу, и казалось, что стратопланы перелетят, перемахнут через нее и умчатся неизвестно куда… И становилось так жалко эту милую, родную землю, и еще сильнее возрастала ненависть к врагу, из-за которого всем этим замечательным советским людям пришлось бросить свое мирное дело и лететь в эту страшную ночь в логово бешеного, отвратительного зверя.

В 3 часа 23 минуты командиры десантных подразделений приказали надеть кислородные маски и проверить парашюты. Каждый боец, кроме автоматических пистолетов крупного калибра, был еще вооружен облегченным пулеметом, приспособленным для стрельбы с парашюта.

Через десять минут корабли были в пункте назначения. Десанту был отдан приказ – прикрепить себя ремнями. Пилоты выключили моторы, и стратопланы, словно оборвавшись, полетели вниз. На высоте десяти тысяч метров машины выровнялись. Парашютисты отвязали ремешки.

– Приготовиться! – скомандовали командиры десантных отрядов.

Парашютисты сосредоточились у нижних люков. С грохотом пролетел возле стратоплана снаряд, слегка задев его обшивку.

– Пошли! – скомандовали командиры.

Люди выпрыгивали из люков и, не раскрывая парашютов, летели к земле. Гущин, пролетев метров триста благополучно, попал в страшный штопор. Поток холодного воздуха бешено вращал его. Центр вращения был где-то около шеи, так что ноги ходили по большому кругу, а голова по малому.

«Совсем паршивая штука», – подумал Гущин.

Пытаясь выйти из штопора, он делал обратные рывки и выбрасывал правую руку. После долгих усилий ему, наконец, удалось выровняться. Теперь он летел сравнительно ровно, но скорость падения настолько увеличилась, что у него начала кружиться голова и заныло раненое плечо. Заметив под собой несколько шелковых куполов, Гущин дернул за кольцо.

Медленно рассветало. Взглянув вверх, Гущин увидел сотни голубых куполов, быстро спускавшихся на землю. Внизу ничего, кроме леса, не было видно. С большого расстояния он казался непроглядно густым.

Неподалеку от Гущина пролетел артиллерийский снаряд. Очевидно, фашисты обстреливали десант из зенитных орудий. Гущин подтянул стропы парашюта и почти вдвое ускорил спуск.

Теперь он был ближе к земле и мог заметить, что лес не такой уж густой, как это казалось раньше. Во многих местах виднелись просветы и какие-то огромные сооружения, похожие на башни.

Гущин вставил диск в пулемет и нажал спусковой крючок. Весь воздушный десант открыл огонь по противнику.

Ливень пуль обрушился на лес, срывал листву, оголяя деревья. Как только отчетливо стали видны орудийные башни, парашютисты стали забрасывать их ручными бомбами. Огонь фашистов ослабевал, очевидно, многие орудия уже были выведены из строя.

Когда до земли осталось всего сто метров, Гущин замедлил падение и благополучно опустился на небольшую поляну. Здесь уже лежали три парашютиста и, окопавшись, обстреливали щели башни. Огромные орудия, торчавшие из бойниц, были беспомощны: на таком коротком расстоянии стрелять из них по парашютистам было немыслимо.

Фашисты не ожидали высадки десанта в своей оборонительной полосе. Они твердо были убеждены в том, что десант можно выбросить только в глубоком тылу противника. Это положение четко излагалось в военных уставах всех армий. Советское командование захватило врага врасплох. Оборонительная зона особого корпуса не имела зенитных пулеметов и была вооружена только тяжелыми зенитными орудиями, неспособными нанести воздушному десанту значительный ущерб.

Когда весь десант был на земле, командиры разбили бойцов на подразделения и окружили башни. Засевшие в башнях офицеры отстреливались из револьверов. Но парашютисты подошли к башням вплотную и принялись через бойницы бросать внутрь гранаты.

Вскоре фашисты стали сдаваться. Спустя полчаса вся первая зона особого германского корпуса была в руках десанта. Начальник десанта, полковник Пушкарев, приказал повернуть орудия на 180 градусов и подать воздушной эскадре сигнал высотными ракетами.

10. Разгром

Генерал Пеггендорф ходил по штабу, довольно потирая руки. Полковник Шлотгейм сидел на подоконнике. За окном, словно светлячки, плавали в темноте желтые огоньки фонарей. Сотрясая здание, тяжело ухало неподалеку огромное орудие.

– Хорошо, очень хорошо, – говорил генерал. – Замечательные, гуманные машины, эти пушки, полковник. Этот покойный изобретатель был, кажется, гениален. Его механизмы чертовски просты. Спокойно, неторопливо выбрасывают они через каждые три минуты пятнадцать тонн металла. Сейчас у нас действуют только пять пушек, в час ночи начнут действовать еще десять, к утру их будет около пятидесяти. Так как снаряды эти уходят в землю всего на метр, а затем идут параллельно ей на протяжении двухсот-трехсот метров, то к утру мы вспашем солидный кусочек советской земли.

Пеггендорф был возбужден. Он то ходил по комнате, то, присаживаясь на подоконник и поглядывая на часы, проверял промежутки между выстрелами. Все идет прекрасно, но вот… проходит пять… семь… десять минут, а выстрелов нет.

Генерал нажимает кнопку звонка. Вбегает дежурный.

– Что же это такое? – кричит генерал.

Дежурный не успевает ответить. Распахивается дверь. Бледный майор вытягивается перед генералом.

– Ваше превосходительство, орудия не могут больше стрелять. Что-то случилось с охладителями. Жерла накалились невероятно…

– Как накалились? Вы в своем уме?

Генерал заметался по комнате. Наконец, он остановился перед все еще стоявшим на вытяжку майором. Глухо сказал:

– Поставьте другие охладители. К работе привлечь весь гарнизон…

Всю ночь шла работа. Пеггендорф приказывал, кричал, бросался помогать работавшим и лишь мешал им. Вскоре выяснилось, что части охладителей и многих еще не собранных орудий изготовлены не по чертежам и не могут быть смонтированы.

– Что за чертовщина такая? – ругался Пеггендорф, рассматривая бракованные части. Нагнувшись, он освещал их сильным электрическим фонарем, и вдруг на резервуаре одного из охладителей прочел короткую надпись мелом:

«Мы не хотим войны с Советским Союзом».

Это привело генерала в бешенство. Шлотгейм опасался, что он задохнется от ярости.

– Что же нам делать, полковник? – хрипло спрашивал Пеггендорф. – Может быть, повернуть орудия и палить по своим рабочим, по солдатам?

– Стыдно так распускаться, ваше превосходительство, – строго сказал Шлотгейм, подавая генералу воду.

Пеггендорф внимательно посмотрел в глаза полковнику и, ничего не ответив, вышел из штаба.

Рассветало. В окно было видно, как генерал, большой, грузный, без фуражки, тяжело ступая, шел по двору.

Зазвонил телефон. Полковник снял трубку.

– Немедленно дайте господина командующего особым корпусом, – услышал Шлотгейм прерывающийся от волнения голос начальника штаба первой зоны.

– Командующего нет поблизости. У телефона начальник штаба корпуса. В чем дело?

– Господин начальник, первую зону занял советский воздушный десант… – прохрипел голос и умолк.

Все попытки полковника продолжить прерванный разговор оказались безуспешными. Расстегнув ворот мундира, Шлотгейм тяжело опустился в кресло.

Со свистом влетел в окно снаряд и пронизал противоположную стену. Вторым снарядом оторвало верхний угол комнаты. В просвете полковник увидел, как плыли по небу громадные корабли. Они шли на запад.