Текст книги "Мой дедушка - застрелил Берию"
Автор книги: Николай Переяслов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
(...Размышляя над всем этим, я, кажется, начал понимать и ситуацию, описанную в книге Николая Рубина "Лаврентий Берия: миф и реальность", в которой автор рассказывает о том, как уже после смерти К. С. Москаленко остававшиеся на то время в живых участники антибериевского заговора обратились к Горбачеву с ходатайством о присвоении им звания Героев Советского Союза, на что тот "сухо попросил им передать, что хватит с них и ордена". Ведь получается, что они просили, чтобы Горбачев дал им награду за ликвидацию человека, дело которого он как раз сам собирался продолжить!..)
...Покружив, словно бабочки у ночного фонаря, вокруг дедушкиного имени, мысли мои потихоньку вылетели за пределы столицы и сами собой перенеслись на далёкую и теперь уже почти чужую Украину. Увы, я никак не могу заставить себя говорить "в Украину", какая-то чуть ли не генетическая прапамять всё время напоминает мне, что речь ведь идет об окраине России так грамотно ли будет говорить "в окраину"?..
Перемахнув внутренним взором через Тульскую область с известной всему читающему миру Ясной Поляной и могилой отлученного от Церкви Льва Толстого, бунинскую Орловщину, Курск, Белгород и Харьков, я вынесся на просторы Донбасса и вскоре разглядел с высоты полета свой родной городок. Вот поле, где, будучи ещё пацанами, мы, разложив вокруг найденного снаряда костер, сидели, испытывая друг друга на смелость и ожидая, кто первый сдрейфит и побежит от огня. Не знаю, как тогда получилось, что никто не погиб, наверное, это Господь уберег наши дурные головы, но едва мы отошли от костра на двадцать-тридцать шагов, как за спиной громыхнул взрыв такой силы, что под нашими ногами содрогнулась земля, а в ближних домах поселка повылетали из окон стёкла... А вот двор моего соседа Валика Пилипенко, и в конце огорода – покосившаяся дощатая уборная, за которой он когда-то прятал найденную на колхозном поле во время прополки кукурузы гранату... В годы моего детства в окрестных полях и оврагах ещё можно было найти много всяких свидетельств прокатившейся здесь войны...
Я перелетаю мыслями в Красноармейск – город, где я родился. Оглядываю сверху церковь, в которой меня крестили, базар, перестроенный за последние годы железнодорожный вокзал... Возле Дворца культуры стоит выкрашенный серебрянкой памятник К. С. Москаленко, о котором я когда-то давно написал так до сих пор нигде и не опубликованное стихотворение:
Я никогда не играл медалями, сидя на Ваших коленях.
Скорее всего, Вы даже не слышали обо мне.
Но это ради меня и всего моего поколения
Вы ускакали однажды на последнем в селе коне
в ту – легендарную, Первую Конную,
от которой сегодня остались лишь слава да песня...
Нет, Вы не сделались в нашем роду иконою,
к которой несут челобитья по Пасхам и дням воскресным.
Но когда после Ваших визитов – вдогонку за литерным поездом
от вокзала неслись ностальгически медные марши,
я оглядывал тех, кто Вас только что слушал на площади
и казалось – во всех Вы оставили чуточку маршальства...
...Теперь – Вы уже не приедете. (Все в мире тленны!)
Вас больше не мучат ни сны, ни давнишние раны.
Лишь Вечность – как внучка!
так хочет забраться на Ваши колени,
да скульптор – пожалел на них мрамор...
...Не заметив, когда, я так и уснул в тот вечер, лежа на диване при работающем телевизоре, а тем временем проклятый номер газеты со злополучной опечаткой в подписанном моим именем интервью был отправлен в одну из городских типографий, чтобы с рассветом следующего дня разлететься по адресам своих подписчиков. И похоже, что одним из первых, перед кем в то утро улегся на стол свежеотпечатанный выпуск "Всенародной кафедры", был мой незадачливый собеседник – кандидат в Президенты Российской Федерации Альберт Зиновьевич Чибис. Именно его звонок раздался в моей квартире в тот момент, когда я в ожидании редакционной машины заканчивал добривать в ванной вторую щеку.
– Ну что? – не здороваясь, произнес он в трубку. – Напакостил и доволен?
– О чем вы? – спросил я, ничего не понимая.
– О твоей стряпне, которую ты выдал за свое интервью со мной. Ты уже на него полюбовался?
– Нет, я ещё не видел газеты, – пробормотал я, начиная догадываться, что в текст нашей беседы вкралась какая-то ошибка. – А что случилось? Там что-то не так напечатано? Я сейчас буду в редакции и всё проверю.
– Вчера надо было проверять. Пока материал не начинали печатать. А теперь ты там и на хер не нужен... Мудила! – и, не став больше разговаривать, он положил трубку.
Наскоро вытерев щеки полотенцем, я позвонил в редакцию и поинтересовался, почему за мной до сих пор не выехала машина.
– Так это Ефим Семенович задержал её, после того как пришел факс о вашем отстранении от должности, – доложила секретарша.
– Какой Ефим Семенович? И что ещё за факс? От кого?
– От наших акционеров – информационного холдинга "БАБ-Пресс". В котором сказано, что вы немедленно отстраняетесь от должности главного редактора, а временным исполняющим ваши обязанности назначается Ефим Семенович Придорогер.
– Фимка, значит... Ну-ну. А в чем причина всего этого сыр-бора, не сказано?
– Нет. Но вроде бы какое-то искажение слов Чибиса в вашем интервью обнаружено. Я правда, ещё его не читала, но могу сейчас посмотреть...
– Спасибо, не нужно. Я через минуту и сам всё увижу, – и, положив трубку, я сдернул с шеи все ещё висевшее на ней полотенце и, бросив его на подвернувшийся стул, вышел из дома.
Вынужден здесь признаться, что на свою родную газету я принципиально не подписывался. Это при советской власти редакторы большинства периодических изданий (особенно районных газетенок), насаждая липовое чувство профессионального "патриотизма", заставляли практически каждого из своих сотрудников выписывать домой и без того осточертевшие им на работе "Верный путь", "Красную кочегарку" или "Голос хлебороба", хотя кому, спрашивается, была необходимость получать по почте свою же собственную, сто раз прочитанную в течение рабочего дня газету?.. Лично мне общения с "Всенародной кафедрой" хватало и на службе, так что домой мне её не приносили, и теперь пришлось идти в ближайший киоск и покупать там только что вышедший номер. Чего же это я там исказил, интересно узнать?..
Едва отойдя на шаг от киоска, я с нетерпением развернул газету. На первый взгляд, всё было на месте. Вот текст интервью, вот фотография Чибиса, вот набранный большими черными буквами заголовок: "РЕФОРМИРОВАНИЕ РОССИИ ЗАСЛУЖИВАЕТ ВСЕНАРОДНОГО ОСУЖДЕНИЯ". Так, посмотрим дальше... Вот мой вопрос. Его ответ. Вопрос. Ответ...
Я чувствовал, как что-то мешает мне сосредоточиться на мною же написанном тексте – как будто бы я уже увидел только что то, что хотел найти, но ещё не успел осознать, что же именно зацепил мой взгляд в череде отпечатанных знаков.
– Ну, слава Богу, хоть один кандидат не побоялся осудить эти реформы! А то все вокруг только сюсюкают – мол, общечеловеческие ценности, то да сё! А жизнь становится все хуже и хуже, – услышал я за своей спиной чей-то возбужденный голос и, оглянувшись, увидел заглядывающую через мое плечо в раскрытую газету энергичную женщину лет шестидесяти или чуть старше с двумя тяжело груженными всякой снедью авоськами в руках. – С кем это интервью? С Чибисом?.. Вот за него и надо голосовать. Видно, что смелый мужик, сделала она вывод и отошла в сторону, а я ещё раз опустил глаза на заголовок.
"РЕФОРМИРОВАНИЕ РОССИИ ЗАСЛУЖИВАЕТ ВСЕНАРОДНОГО ОСУЖДЕНИЯ", решительно провозглашали буквы.
О, Господи! Вместо слова "обсуждения" там стояло набранное жирным шрифтом слово "осуждения". Получалось, что выдвигаемый и поддерживаемый представителями российского бизнеса кандидат требовал осудить реформы, которые этот самый бизнес как раз и питают! Из-за небольшой опечаточки, заключающейся в потере всего одной-единственной буквы, финансовый аферист и поборник российской демократии Альберт Зиновьевич Чибис превратился вдруг в эдакого второго Зюганова. Так что теперь понятно, за что меня отстранили от должности...
Я пробежал глазами текст нашей беседы и во второй части интервью ещё раз наткнулся на это же самое "осуждение" – опечатка проскочила мимо глаз выпускающего редактора дважды, и это уже наталкивало на некие подозрения. Кто там вчера дежурил по номеру? Придорогер? Ефим Семенович? Ну-ну...
...Ни выяснять, как могла произойти такая откровенная лажа, ни тем более ходить и кому-то что-то доказывать я не стал. Поделом лопухнулся должен быть предвидеть, что Фимка при первом же удобном случае меня подставит. Что ж теперь после драки кулаками махать?..
Я перестал ходить в редакцию, дни напролет сидел дома над быстро опротивевшим мне пивом и вяло обдумывал свои дальнейшие перспективы. Но никаких сногсшибательных идей в голову не приходило, время тянулось медленно и скучно, и я начал отчетливо ловить себя на том, что тупею. Надо было себя куда-то срочно пристраивать, и я вспомнил про Галкина.
Мы познакомились с ним года полтора назад, когда он пришел в редакцию аккредитовать себе нашего корреспондента. Он затевал тогда большой автопробег по городам и весям Поволжья и хотел, чтобы это мероприятие было системно освещено в прессе, в том числе и во "Всенародной кафедре". Помню, он сидел перед нами, зачем-то вытащив из кармана и держа в руках толстую пачку сторублевок, и сбивчивой скороговоркой рассказывал о своем проекте проехать вдоль всей Волги, устраивая в каждом населенном пункте летучие митинги и литературно-публицистические вечера, с тем, чтобы читать на них стихи на православно-самодержавные темы, просвещать народ насчет общинной жизни и создавать по ходу следования ячейки местного самоуправления, а затем провести осенью из представителей этих ячеек Всенародный Собор в Нижнем Новгороде и провозгласить на нем восстановление в России монархического строя.
Звали его Николаем Александровичем, как Государя-Мученика Николая II, и это как бы само собой подразумевало, что на роль будущего самодержца России уже и искать никого не надо – вот он, тут как тут...
"Шиза в чистом виде", – подумал я, морщась от его булькающей сбивчивой трескотни, но тогда ещё жив был Дворядкин, и, хотя мне и не хотелось двигаться в сторону опротивевшей мне за прежние годы Сызрани, я был вынужден подчиниться приказу своего начальника и отправиться на три недели в командировку в компании с набранной Галкиным разношерстной командой. Надо сказать, что человек он был в общем-то не глупый и уж точно не бедный руководя в своем Нижнем неким международным интеллектуальным фондом, он пропускал через свои руки довольно крупные суммы денег, адресованные на смутные, очень неотчетливо очерченные программы, что позволяло ему отстегивать от них энные доли и на свои монархические затеи. Сначала он провел на эти деньги весьма объемные теоретические исследования истории развития земства в России, разработал свою схему ячеечного самоуправления (вся страна разбивается на пятерки, от каждой пятерки выбирается старший, и из этих старших образуются десятки, затем из каждой десятки выбирается старший, и из них образуются сотни – и так далее, до полного охвата всего населения), а потом приступил и к практическому осуществлению своей идеи. Но с практикой у него пошло несколько хуже – вместо того, чтобы забронировать номера в гостиницах по ходу своего автопробега, он закупил где-то кучу туристических спальных мешков и палаток далеко не лучшего качества, наверняка потратив на это больше, чем обошлись бы гостиничные койки в бедных приволжских райцентрах, посадил народ в два полуразбитых ПАЗика и со счастливым блеском ожидания в глазах повез в сторону Волги. Мы успели провести несколько хаотичных митингов во встретившихся по пути городишках, где едущие с нами артисты пели "Боже, Царя храни", "Дубинушку" и "Ой, не время нынче спать, православные", а потом Николай Александрович излагал свою теорию реорганизации державы и раздавал ксерокопии своей разработки о ячейках самоуправления. Проведя в таких условиях два дня и переночевав две ночи в брошенном прямо на сырую землю спальнике, я на третий день пути разболелся, начал хрипеть, чихать и кашлять, у меня поднялась температура, а самое главное – начала заклинивать спина в пояснице, так что весь этот третий день меня растирали водкой, хлестали крапивой, а затем посадили в поезд, выдали на дорогу весьма приличную сумму денежной компенсации "за временную потерю здоровья" и отправили назад в Москву.
Правда, за те два дня, что я провел с Галкиным в этом странном походе, он успел проникнуться ко мне самым что ни на есть искренним расположением, вызванным моим выступлением в одном из самых первых встреченных нами городишек. Я прочитал тогда перед собравшейся на городской площади жидкой толпой одно из своих давних стихотворений, написанных по мотивам древнерусских духовных стихов. Отталкиваясь от фольклорного сказания, оно сохраняло довольно простенькую поэтическую форму, но посвящалось покушению на государя императора Александра II и, по-видимому, благодаря этому, сразу же запало в душу руководителю нашей акции. Впрочем, оказавшиеся в тот день на площади слушатели тоже аплодировали на его исполнение, и Николай просил читать его и на всех следующих остановках. После двух выступлений я уже читал его без бумажки. Да оно и было-то небольшим – всего-то двадцать восемь коротких строчек:
Государь был милостив к народу.
Не терпел чиновных дураков.
Дал крестьянам землю и свободу
и за это... приобрел врагов.
Как в пасьянс раскладывают карты,
так убийцы разложили дни,
и на самой первой дате марта
жирный крест поставили они.
И когда, как юноша-мечтатель,
день входил в подтаявший пейзаж,
свой снаряд швырнул бомбометатель
в золоченый царский экипаж.
Взрыв был страшен! Но, молитвам внемля,
в первый раз успел вмешаться Бог.
А лишь только царь сошел на землю
тут и бомба новая у ног...
О, Россия! Хоть не мы б, так внуки
смыли эту тяжкую вину
за царя, что пал, раскинув руки,
на свою неверную страну.
Век двадцатый всем нам слезы вытер,
всем нам души высушил дотла.
Но лишь март – и снова вспомнит Питер,
как рыдали те колокола.
Шесть недель не уставали длиться
панихиды по церквам Руси...
Неужель – всё это повторится?
Боже мой, помилуй и спаси!
Расставаясь тогда на небольшом провинциальном вокзальчике, Николай Александрович вручил мне свою визитку и чуть ли не государевым тоном приказал звонить, если к тому вдруг появится какая-нибудь житейская нужда.
И вот, отыскав теперь эту самую визитку, я набрал номер его московского телефона, и через полминуты услышал в трубке все тот же заикающийся от торопливости голос.
– А-а, да-да, помню! Как же не помнить, старик, такие вещи не забываются! Да. Ты как сейчас? Всё в порядке? Что? Ушел из газеты? Напрасно, старик, напрасно. Газета – это орудие борьбы... Что? Хочешь издавать свой собственный журнал? Вот это было бы здорово! Это то, что надо. Давай, приезжай завтра, потолкуем. Чем-нибудь, конечно, помогу, это уж как водится! Мы же с тобой друзья, старик, как же иначе?..
Он объяснил мне, как его разыскать и, условившись о времени встречи, я положил трубку. Давно, ещё до моего переезда в Москву, у меня родилась и так никуда за эти годы и не исчезла голубая мечта – создать свой журнал. Причем, это должен был быть не просто литературный журнал, но в буквальном смысле слова законодатель литературной моды – такой, который бы перечеркивал присуждение всех "Триумфов" и "Букеров" и опубликование в котором приносило бы автору гарантированные тиражи и славу. Это должен был быть такой журнал, отрицательная рецензия в котором разоряла бы издательства, издавшие книгу, вызвавшую эту рецензию, тогда как один небольшой положительный отклик на произведение неизвестного автора обеспечивал бы ему издательские договоры и широкую известность. И завтра я шел к Галкину, чтобы попросить у него денег на "раскрутку" своего издания уж если их ему куда и швырять, то лучше, думаю, дать на мой журнал, чем ударять бессмысленными автопробегами по бездорожью и разгильдяйству...
Найдя описанный им по телефону шестиэтажный дом неподалеку от метро "Краснопресненская", я вошел в указанный подъезд и поднялся на второй этаж. Уже протянув руку к звонку, я вдруг увидел, что дверь в квартиру Галкина не заперта и с опаской потянул её на себя. Отвратительно скрипнув, она отворилась, и я оказался перед входом в квартиру.
– Николай Александрович! – делая осторожный шаг через порог, громко позвал я. – Ты дома?
– Входи, входи, дверь открыта! – послышался из глубины квартиры знакомый голос Галкина, и я уже без опаски вошел в прихожую.
Прямо передо мной было установлено большое зеркало в металлической оправе, рядом – широкая вешалка для одежды и небольшая, покрытая черной кожей, скамеечка под ней. Пол был устлан дорогими ковровыми дорожками и, присев на краешек этой скамейки, я снял свои запыленные туфли и пошел туда, откуда перед этим слышал голос Галкина.
Миновав длинный коридор, я вошел в соседнюю комнату и на мгновение оторопел. Прямо посреди неё в форме буквы "Т" помещался огромный канцелярский стол, и во главе этого стола восседал, проводя какое-то совещание, сам Николай Александрович, а перед ним с напряженным вниманием сидели человек шесть похожих одновременно и на Чубайса, и на Немцова джентльменов. Это была не жилая квартира, как я думал, идя сюда на встречу, а некий домашний офис, в котором шла работа, и при моем появлении все сидевшие за столом повернули головы и принялись разглядывать вошедшего.
Чувствуя страшную неловкость, я как дурак стоял перед ними, не зная, куда деть свои разутые до носков ноги.
– Познакомьтесь, – представил меня присутствующим Галкин. Замечательный поэт, журналист. Мы с ним участвовали вместе в автопробеге, публика встречала его на "ура". Прочитай своё стихотворение о покушении на царя Александра, – предложил он.
– Сейчас? – смутился я, поджимая пальцы в носках и думая только о том, как поскорее отсюда убраться. – Нет-нет, я не готов. И вообще я на минутку, посмотреть, как ты тут... устроился. Так что не буду вам мешать.
– Но ты хотел поговорить о журнале? – и, повернувшись к своим коллегам, пояснил: – Он оставил газету "Всенародная кафедра" и хочет создавать свой журнал. Литературный.
– Гиблое дело, – тут же констатировал один из его собеседников, больше похожий на Чубайса.
– Деньги на ветер, – поддержал другой, вроде бы больше смахивающий на Немцова.
– Но это будет не просто литературный журнал, а журнал литературной моды. Он будет возносить вверх неизвестных гениев и свергать устоявшиеся авторитеты, а главное – он будет диктовать издателям, кого издавать, а кого нет. Я уверен, что...
– С литературоцентризмом в России сегодня покончено. Для издательского бизнеса достаточно Пелевина, Акунина и парочки переводных авторов. Зачем же опять поворачивать внимание страны к слову писателей, уступая литературе ту роль, ради захвата которой и была затеяна вся перестройка? – подвел итог разговору третий.
– Я тоже думаю, что с организацией литературного журнала нужно пока немного подождать, – подал наконец голос и Галкин. – Такие акции надо проводить монаршьим указом, чтобы сразу стала видна роль государя в восстановлении державного отношения к культуре. А сегодня это несколько преждевременно. Сегодня перед нами стоят гораздо более неотложные задачи, нужно, к примеру, провести всероссийскую конференцию по теме общинного жизнеустроения, слёт юных монархистов, так что... Ты же умный человек, понимаешь...
Надев в прихожей свои одиноко стоящие под зеркалом пыльные туфли, я прикрыл за собой дверь квартиры-офиса и почти опрометью выскочил из подъезда. Надо же, блин, так купиться на слова идиота! Поможет он, как же. Держи карман шире! Посмеялся, как над пацаном, шизик хренов.
Я долго шел по улицам без всякой цели, покуда не почувствовал, что устал и хочу есть. Покрутив по сторонам головой, увидел поблизости торговку горячими хот-догами и, не долго думая, купил себе торчащую из булочки сосиску. Отойдя в сторону от людского потока, я аккуратно, чтобы не накапать на себя кетчупом и горчицей, съел хот-дог, затем купил в одном из киосков бутылочку разрекламированной по всем каналам телевидения "меринды" ("Жизнь хороша – если пьешь не спеша!"), а в другом – "Независимую газету" и, отыскав на бульваре незанятую скамейку, присел отдохнуть.
Прихлебывая из бутылки приятный шипучий напиток, я развернул газету и сразу же уткнулся взглядом в результаты предвыборного рейтинга претендентов. И оторопел не меньше, чем час назад, когда вдруг оказался в носках посреди приемной Галкина. Потому что первым в списке стояла фамилия Чибиса – за него были готовы отдать свои голоса уже 37 процентов избирателей.
Не удивительно, что вечером того же дня он позвонил мне домой персонально. Мол, извините, произошла ошибка, мои имиджмейкеры и политологи ни хрена толком не промоделировали – надо было с самого начала использовать тему осуждения поспешного реформирования страны, тогда бы картина рейтинга уже давно была бы близка к сегодняшней. Слава Богу, что ваша невольная, но без преувеличения судьбоносная опечатка в интервью помогла вовремя просечь ситуацию, и в оставшиеся до выборов дни ещё можно внести коррективы в предвыборную программу или, по крайней мере, в тексты телевизионных выступлений. Их, правда, и осталось всего ничего, так как в ближайшее воскресенье уже состоится голосование, но как показывает опыт, в том числе и с опечаткой, иногда для решающей победы и всего-то и требуется сказать два или три слова.
Короче, мне было предложено снова вернуться на прежнюю должность и взять в свои руки последний этап предвыборной гонки. С акционерами холдинга "БАБ-Пресс", сказал Альберт Зиновьевич, это уже согласовано.
– ...Хорошо, – сказал я, подумав, – но только при одном условии. Я завтра же подпишу приказ об увольнении Придорогера...
ЭПИЛОГ
...И вот голосование позади. Не буду вспоминать предшествоваший ему остаток недели – это было больше, чем просто марафон, так как в остававшиеся несколько дней надо было не только втиснуть объем работы двух или трех месяцев, но и успеть развернуть политический курс кандидата практически на сто восемьдесят градусов. Самое невероятное во всем этом то, что мы все-таки успели это сделать, и Альберт Зиновьевич Чибис благополучно вышел во второй тур выборов. Вместе с ныне действующим Президентом, которого он даже обошел на полтора процента.
Сразу же после объявления результатов он дал обширное телевизионное интервью программе "Отражения".
"...С одной стороны, – разглагольствовал он, развалясь в глубоком кресле напротив ведущего, – народ, конечно, нельзя бросать в волны рынка, как младенцев в воду: мол, кто сумеет выплыть, тот и выживет. Как и настоящий водоем, рынок должен быть сначала оборудован необходимыми спасательными средствами, исключающими фатальный исход погружения в его пучину. Но с другой стороны, на собирающемся войти в воды нового экономического строя народе не должно висеть гирей его историческое прошлое. Никакого плавания не получится, если Россию будут тянуть за ноги ко дну её вчерашние ошибки. Чтобы строить правовое государство, мы сначала должны устранить свои прошлые несправедливости. Поэтому первый указ, который я подпишу, став президентом страны, будет об обязательном страховании физических и юридических лиц от банкротства. Второй – о реабилитации Лаврентия Берии..."
Услышав эти слова, я вздрогнул и долго-долго смотрел на экран, не понимая, что там такое происходит.
...А вчера он опять позвонил мне домой и пригласил на "репетицию инуагурации". Понятно, что впереди ещё предстоял второй тур выборов и в нем надо было обойти действующего Президента, но вкус победы был уже почти осязаем и, уже чувствуя себя во главе державы, Альберт Зиновьевич Чибис решил собрать в своем офисе московскую политическую, финансовую и журналистскую элиту, чтобы явить им себя во всем, так сказать, блеске своего завтрашнего величия.
– Приходи, – сказал он в трубку. – Это будет на пользу нам обоим.
И вот я собираюсь на это мероприятие.
На диване разложены мои лучшие одеяния, со стены на меня с некоторой укоризной поглядывает отксерокопированный портрет Кирилла Семеновича Москаленко, а из зеркала в дверце шкафа смотрит мое собственное отражение.
Ну что же, время приближается к вечеру, пора одеваться...
Я медленно влезаю в брюки, натягиваю на себя белую шелковую майку, потом отутюженную Ириной до снежного хруста рубаху. Тщательно повязываю на шее купленный мною недавно на Зябликовском рынке ослепительно синий галстук, который, я знаю, производит весьма эффектное впечатление, после этого облачаюсь в жилетку и пиджак, и подхожу чуть ли не вплотную к зеркалу.
"Здравствуйте, господин Президент! Рад с Вами познакомиться, господин Президент! Очень приятно, господин Президент!" – мысленно произношу я слова приветствия, протягивая вперед в полупоклоне (словно бы для рукопожатия) свою правую руку. И вдруг с изумлением вижу, как моя вытянутая навстречу воображаемому собеседнику ладонь непроизвольно сжимается, как бы охватывая собой воображаемую рукоятку, а мой указательный палец при этом совершает несколько почти мгновенных последовательных сжатий – как будто бы я быстро-быстро надавливаю на курок некоего невидимого мною (виртуального?) пистолета.
"Господи, – подумал я, холодея, – фамильное это у нас, что ли?.."
Москва,
12 июня 2001 года.
