Текст книги "Партия свободных ребят"
Автор книги: Николай Богданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
И Макарка орлом налетел на старуху, догнав ее у баньки. Но только хотел отнять, как был схвачен чьей-то железной рукой.
– Пошел прочь, не мешайся! – приказал ему чей-то хриплый голос.
– Иди, иди к лошадям, не суйся, когда не надо! – зашипела старуха.
А хриплый так его толканул, поддав пинка, что Макарка отлетел прочь. От стыда и досады он сжал кулаки, хотел броситься на обидчика и отнять хозяйское добро, но услышал нечто такое, что его остановило.
– Когда выплеснете, и ее бросьте в огонь или в воду! – сказала старуха.
– Знаем, – ответил из темноты хриплый, – а ты за мальчишкой присмотри... Кабы чего не вытворил дурак.
Макарка поднимался с земли затаив дыхание.
– Ну, зажигалку, спички... Ничего не забыли? Так выпьем на дорожку.
В темноте было слышно, как булькал самогон, как хрустели огурцы.
– Пошли! До свиданьица, бабка, на том свете встретимся, – мрачно сказал кто-то.
И три пары ног зашлепали по грязи.
Старуха постояла у баньки. Послушала, как тихо спит село. Торопливо перекрестила себя мелкими крестами.
И пошла к дому. Было так темно, что она чуть не наступила Макарке на носки, и все же не заметила его.
– Макар! Макарушка! – стараясь придать голосу ласковость, позвала она.
Но Макарка не отозвался. Услышав про огонь и керосин, он сразу догадался, что дело идет о поджоге...
Спит теперь Иван, дремлют караульщики у пожарного сарая, беды не ведая. А к ним крадутся в ночной темноте три бандита с бадейкой керосина, с обрезами и кинжалами.
"Что делать? Предупредить? Опередить? Перехватят бандиты, убьют, зарежут, и пикнуть не успеешь..."
Страх приковал его к месту. Лучше бы ничего не знать, не ведать! Макарка весь сжался, чтобы унять дрожь, и пристыдил себя: "Эх ты, трясешься мокрой курицей, а еще Орлом звался!"
Обида, горькая обида на пионеров, которые за человека его не считали, вдруг подступила к сердцу: "Ну, я вам покажу, я вам докажу!"
Макарка стиснул кулаки, словно готовясь к драке, и бросился не к пожарному сараю, а к церкви.
ВЕЛОСИПЕД – ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ЛУЧШЕ
А где же была пионерская эстафета, заветная говорящая щепка, завернутая в муаровый галстук и доверенная Гараськой Пете Цыганову? Чтобы узнать ее судьбу, возвратимся к тому, что произошло несколько ранее, в светлое время дня, предшествующее темной, бандитской ночи.
Заглянем в село Глядково, где мы оставили двух друзей, добывших хитростью велосипед.
Вот так повезло им! Что может быть лучше велосипеда? Они видели, как проносился на нем Митя Рябов, когда приезжал в Сасово. Как вихрь сверкающий. Даже собаки отставали.
Правда, самим ребятам ездить на велосипеде как-то еще не приходилось. Но чего же гут хитрого? Сел на него, закрутил педалями – и катись! Главное, конечно, сесть и оттолкнуться с места, а там сам пойдет, ведь недаром его зовут самокатом.
Некоторое время ребята бежали рядом с велосипедом, ведя его, как коня под уздцы. И он бежал послушно, словно ученый.
Затем Петя попросил Павлика:
– Подсади-ка меня да поддержи слегка.
Павлик подсадил, поддержал и подтолкнул велосипед.
Петя поехал резво, но тут заметил вдалеке столб и почуял, что велосипед нарочно к нему сворачивает, наверно, хочет трахнуть его об этот столб.
– Павлик, держи!
Павлик, догнав, поддержал. Поехали дальше. Но стоило отпустить, как велосипед, сделав какой-то странный виток, бросился к первому попавшемуся столбу. А затем к колодцу, забору, углу сарая и трескался обо все предметы с озорным звоном.
Эти причуды норовистого велосипеда, конечно, привлекли внимание всех собак. И вскоре сбежались глядковские дворняги, стараясь вырвать спицы у ненавистной им машины.
– Павлик, держи! Держи, а я буду ехать! – заорал в ужасе Петя.
– Крути быстрей, чтобы не догнали!
Петя старался, крутил педали, Павлик поддерживал велосипед сзади, а зловредные псы гнались, не отставая.
Павлик героически отбивался, брыкался, оберегая велосипед. От его праздничных штанов летели клочья.
Когда стало невтерпеж, он крикнул:
– Стоп, Петя, теперь ты поддерживай, а я поеду! Чур, по переменкам.
– Ладно, – согласился Петя. Скоро и он почувствовал, как остры зубы у глядковских собак.
Пришлось оставить быструю езду и пройти по селу рядом с велосипедом, отбиваясь от тучи яростных псов хворостинами.
Глядково – село длинное, времени это заняло много, и когда выбрались за околицу, солнце быстро побежало к закату.
Дорога на Устье шла по высокому берегу Цны. Колеи ее были песчаны, без грязи. Тут бы велосипеду, казалось, только катись. Но машина попалась на редкость упрямая.
Она совершенно не желала ехать прямо. Только зигзагами.
И только от столба к столбу.
Так всю дорогу и пришлось одному ехать, а другому поддерживать велосипед сзади. Пока добрались таким способом до Устья, ребята много раз испытали соблазн бросить упрямца и удрать от него подальше!
Словом, входили они в Устье едва живые, таща велосипед на себе. Эта упрямая машина совсем не желала не только их везти, сама не хотела ехать. Только насмешливо позванивала в звоночек.
Дотащив велосипед до школы, ребята прислонили капризника под окном учительницы. Сказали удивленной сторожихе, что это Митя прислал, чтобы Клава сама к нему приехала. И удрали.
– Теперь нам никаких коней, велосипедов, ничего не надо, – сказал Павлушка, – теперь нам засесть в лодку – и пошел до самого Метелкина! И никакие собаки не догонят. По воде собаки не бегают!
В КОГТЯХ ОРЛА
Выйдя на берег, ребята невольно залюбовались разливом. Вода под закатным солнцем казалась расплавленным золотом. Синие леса виднелись вдали. А на высоком холме, как на блюде, село Метелкино. Вот оно казалось, рукой подать.
Лодку, скорей лодку! Достали велосипед, неужели не сумеют достать какую-нибудь лодчонку?
Завидели ребята кучку людей на берегу вокруг кожаных мешков – и скорее к ним. Вот счастье – это почта!
Ее нужно тоже в Метелкино везти. И лодка большая готова, и кормчий на корме, да вот беда – гребцы сомневаются: не поздновато ли? Зачем плыть на ночь глядя, когда можно утречком? Тем более, что дело праздничное.
Старый почтарь почесывал бородку, поглядывая поверх очков на разлив, на солнце, склоняющееся к западу.
А молодые парни, назначенные гребцами, изо всех сил уговаривали его остаться. Парням не хотелось в праздник уплывать в чужое село. Молчал только кормчий, суровый старик, который знал, что лучше плыть сейчас, пока ветер стих, а завтра еще неизвестно, какая погода будет. С разливом не шути. В сторонке стоял какой-то странный человек, явно не здешний, в кожаной куртке, в картузе с ушами, на ногах ботинки с крагами. Он смотрел вдаль, ни во что не вмешиваясь.
Но ребята вмешались. Они с жаром стали доказывать, что плыть надо сейчас, немедленно, чтобы попасть в Метелкино дотемна.
– Да вам-то что? – спросил почтальон, поднимая на лоб очки.
– А мы тоже почтальоны, везем эстафету метелкинским пионерам, срочно!
Эти слова произвели магическое впечатление. Почтальон поправил форменную фуражку и важно сказал:
– И у меня посылка метелкинским пионерам! И тоже срочная! Видать, надо плыть да быть...
– Плыть да быть! Плыть да быть! – запрыгали от радости ребята. Стали помогать почтарю стаскивать в лодку тяжелые кожаные мешки. Но в самую последнюю минуту – новая беда. Почтарь предложил им сдать эстафету в почтовые отправления, а самих взять отказался. Мест нет в лодке. И так тесно. Лодка уже перегружена.
– А мы за гребцов! Мы всю дорогу грести согласны! – закричали ребята.
Кормчий оглядел их зорким взглядом и проворчал:
– Не дотянете... пожалуй. Силенок не хватит.
Но гребцы вдруг поднялись со своих мест и радостно заговорили:
– Дотянут, дядя Илья, еще как дотянут. Сразу видать – боевые ребята. Для них погрести – удовольствие.
Отпусти нас! Тебе все равно, а нам вечером на гулянку!
– Ступайте! – сказал вдруг нездешний. – Обойдемся без вас!
Парни так быстро выскочили из лодки и ребята так скоро заняли их места, что дядя Илья не успел опомниться, как лодка уже плыла.
Отпустивший их человек сидел на кожаных мешках, повернув лицо к Метелкину. Течение несло лодку довольно быстро, и ребята действительно получали удовольствие, шлепая веслами без всякого напряжения.
Почтарь, усевшись рядом с незнакомцем на кожаные мешки, полюбовался разливом, покурил, а потом стал интересоваться, что за срочный пакет везут метелкинским пионерам их молодые попутчики? Не желая выдавать тайны, ребята отговорились, будто не знают, не заглядывали.
– Вот и я тоже не знаю, – не без огорчения сказал почтарь, – и догадаться не могу, чего это им шлют в ящике из самой Москвы? По размеру велик, а по весу очень легок.
На ребят напало такое любопытство, что они уговорили почтаря показать им хотя бы только сам ящик, может быть, они догадаются, что в нем. Кормчему тоже было любопытно. Достали ящик, расстегнув проволочные шнуры кожаного мешка. Фанерный ящик оказался действительно очень легким. Чересчур легким для своего размера.
– Чудная посылка. Ни разу такси не видывал, сколько почту вожу, сказал старый почтарь, поднимая ящик и прослушивая его, как доктор больного. – Чересчур легка, один воздух!
– Не посылают же в Метелкино из Москвы воздух?
– Ха-ха-ха! Воздух в посылке, – рассмеялся кормчий дядя Илья, – такого не бывает.
– Бывало! Говорят, один чудак посылал по почте звук! – улыбнулся вдруг нездешний.
– Это не чудак, это барон Мюнхгаузен, – поправил его Павлик.
– И ведь что любопытно: на посылке наклейка – "срочная, с доставкой"... А ничем скоропортящимся не пахнет, – обнюхав посылку, заключил многоопытный почтальон. – Не пойму, что в ней такое?
– Давайте отгадывать! – предложил Петя.
Все согласились.
– Книги! – выпалил Павлик.
– Ноль! – показал ему на пальцах старик. – Самое тяжелое в посылках книги!
– Пионерское знамя, плакаты, лозунги, – сказал Петя.
– Единица! – крикнул почтарь. – Материя и бумага – вещи тяжелые, в них мало воздуху.
– Вата! – крикнул с кормы дядя Илья. – Пух, перо!
Все переглянулись. Но Петя решительно заявил:
– Не нужна пионерам вата. Зачем им пух, перо?
– Двойка! – сказал нездешний. – Никто не угадает, а вот я знаю...
Но тут лодка вошла во встречное течение, валившее с Оки, и гребцам стало не до угадок.
– А ну, навались! – командовал кормчий. – Разомраз, дружно бей!
Петя и Павлик навалились, стали ударять веслами чаще, но, несмотря на их усилия, лодка не ускоряла хода.
– Еще сильней! Еще дружней! – командовал кормчий.
Пот прошиб ребят, плечи заныли, заболели животы, а лодка, казалось, влипла в золотистую воду, как в мед, и стояла на одном месте, напротив Метелкина.
Хоть бы ветерок подул, хоть бы он помог подогнать лодку к желанному берегу!
– Это мы Орлу попались! Орел нас ухватил! – сказал старый почтарь. – Я не первый раз на этом самом месте у него в когтях!
– Какой орел? – с трудом произнес Петя, изо всех сил налегая на весло.
– Река Орел под нами бежит, ее вода к нам пришла и переборола Цну-голубку, – объяснил чудесное явление старик. Потом скомандовал:
– Ударь Орла! Ударь Орла!
Ребята яростно ударяли веслами воду Орла, потные, красные от напряжения удивительной битвы. Ладони их горели. Приходилось обмакивать в воду. И вскоре волдыри на них полопались, кожа содралась, и они почувствовали, как шершавы и жгучи весла., когда держишь их ободранными до крови ладонями.
Вскоре лица ребят заливал не только пот, но и слезы.
Они не плакали, нет, слезы выжимало напряжение всех сил. Оки с досадой поглядывали на старого почтаря и на нездешнего: почему они не придут на помощь?
И тут кормчий крикнул:
– Гребцов сменяй!
Почтарь и незнакомец сели на весла. Но у нездешнего оказалась только одна рука, другая, в черной перчатке, была у него деревянной. Она только постукивала по веслу.
– А ну, бей! Еще чуть-чуть! – командовал кормчий, с трудом направляя лодку вразрез встречному течению.
А потом старик закашлялся и виновато сказал:
– У него одна рука... У меня одно легкое... Вот какое дело, ребятки!
Павлик обмотал руки носовым платком, разорвав его пополам. У Пети платка не было. Он обмотал ладони сорванным с шеи галстуком и, соединив их, снова положил на весло.
И снова они начали грести, наваливаясь на весло телами.
Им казалось, что это продолжалось бесконечно: глаза слипались от пота, они уже не видели ни красот разлива, ни пролетающих над ними белых лебедей, ни сверкающих разноцветным оперением уток, тьма обволакивала их, и ничего не оставалось в глазах, кроме тьмы.
– Навались! Навались! Дружно бей! – слышался хриплый голос кормчего.
И вдруг они почувствовали какое-то облегчение.
В ту же минуту старик радостно прокричал:
– Мокша! Поплывем легша!
Лодка пробилась в стремительные струи реки Мокши, победившей нижние воды Орла.
Но ребятам было не до размышлений над удивительными течениями полых вод множества рек, сливающихся в междуречье Оки, Цны и Мокши. Они испытывали блаженство и едва шлепали веслами. А когда окончательно пришли в себя, оказалось, что уже наступила черная ночь.
Они словно куда-то провалились вместе с лодкой: такая стояла черная тьма.
Бывают весной такие темные ночи. И падают они внезапно, как черный занавес, лишь только зайдет солнце.
В густой душной тьме даже голоса пропадали и глохли, как в мокрой вате. И тогда ребята услышали слова кормчего:
– Ну, вот и он, берег!
Им показалось, что слова донеслись откуда-то издалека.
– Что, хлопчики, сморились? – ласковым голосом сказал старый почтарь. Уже и встать нет сил? И руки разжать не можете, ишь прикипели к веслам!
– А не хотите узнать, что в посылке? – крикнул откуда-то, словно издалека, незнакомец. – Поспешим в школу, в школе огонек!
И эти слова пробудили наконец ребят от оцепенения.
Они вскочили со скамьи, с трудом оторвали руки от весел и очутились на берегу.
Ребята увидели огонек в единственном окне школы, который послужил кормчему маяком, и, качаясь, словно их шатали невидимые волны, полезли в гору на огонек этого маяка.
Скорей, скорей, пока не погас!
Незнакомец тащил за ними загадочный легкий ящик.
Потом он обогнал ребят, добрался до крыльца школы первым и постучал в дверь деревянной рукой. Нечасто, недробно, необыкновенно: тук, тук-тук, тук, как стучат телеграфисты, выбивая азбуку Морзе.
Услышав необыкновенный стук, Анна Ивановна пробежала по коридору в сени и спросила испуганным, взволнованным голосом:
– Кто там?
Однорукий вместо ответа снова простучал что-то.
Прислушавшись, Анна Ивановна вскрикнула:
– Адриан? Это ты?! – Дверь открылась, и лампа закачалась у Анны Ивановны в руке.
– Я на огонек в школе, о котором ты так хорошо писала! – ответил Адриан и поддержал лампу своей единственной рукой.
ТРУБИ, ГОРНИСТ!
А в это время Иван Кочетков, увидев, что свет в окне учительницы пропал, со вздохом вошел в пожарный сарай и, завернувшись в полушубок, лег спать. Ему и в голову не пришло, что жизнь в школе не замерла, а, наоборот, началась, и весьма шумно. Только шум этот скрывали бревенчатые стены.
– Ну вот, наконец-то! – обрадованно воскликнула Анна Ивановна, придя несколько в себя и увидев посылку. – Я ее давно жду!
– А что в ней? Что такое? – наперебой заговорили ребята, забыв даже про свою сверхсрочную эстафету.
– Мы всю дорогу спорили и не могли отгадать, – утирая пот левой рукой, сказал Адриан. – Не то воздух тут, не то звук... Но мне кажется...
– Тут и гадать долго нечего, все так ясно, – улыбнулась Анна Ивановна, – конечно, здесь и воздух и звук!
Сейчас вскроем!
Проснулся Степан, спавший на лавке в коридоре, и, еще не соображая, в чем дело, подал учительнице топор. Анна Ивановна быстро вскрыла ящик и, сунув руку, сразу извлекла.,, звук. Да, самый настоящий звук барабана.
Затем рука ее извлекла завернутый в шуршащую бумагу длинный предмет, и тут, еще не видя его, Петя и Павлик крикнули:
– Пионерский горн!
– И ты не угадал такой родной тебе предмет? Хорош бывший трубач эскадрона! – засмеялась Анна Ивановна, взглянув на Адриана.
– Нет, он угадал, – сказали ребята, – первый намекнул, что в посылке. Ему премия!
Анна Ивановна ловкими руками развертывала горн, сверкающий медью, а Степан, бывший при ней дежурным пионером, бережно развертывал бумагу, скрывающую барабан.
Руки его дрожали.
– Товарищ Аня, товарищ вожатая, надо сейчас же созвать ребят... Они плакать будут, если узнают, что проспали такое... Сейчас дам побудку! – и он потянулся к горну.
– Ну, нельзя же все село среди ночи поднимать! – засмеялась Анна Ивановна. – Все люди уже крепко спят.
И тут Петя вспомнил про эстафету.
– Да, вот здесь – тревога, скорей! – и Павлик подал щепку, завернутую в красный муар.
– Откуда у вас муаровый галстук? – поразился Степан. – Такие только у нас!
– Это вашего батрачонка.
– Гараськин? А что с ним?!
– Тут все сказано, – Петя развернул муар, и щепка попала в руки Анны Ивановны.
– Вы читайте, читайте! – крикнул Петя, испугавшись и задрожав при виде исказившегося лица учительницы, вдруг засветившегося красным отсветом.
– Поздно! – крикнула она, распахивая дверь на крыльцо. – Пожар!
Ребята зажмурились, увидев ярко-красное пламя, с треском раздирающее черную ночь.
– Горнист, труби! – крикнула Анна Ивановна Степану, передав ему горн.
Степан, надув щеки, хотел послать призывные звуки тревоги, но губы его, привычные к коровьему рожку, сумели извлечь из настоящего пионерского горна только жалкий писк.
– А ну дай сюда! – крикнул Адриан. И, выхватив горн у растерянного Степана, прижал его левой рукой к своим тонким губам.
НАС МНОГО – ТАКИХ МАЛЬЧИШЕК!
Что же произошло тем временем у пожарного сарая, к которому направились три бандита с бадейкой керосина, с зажигалкой, спичками и оружием в руках?
А там произошло вот что.
Иван Кочетков задремал на ларе с пожарным инструментом. Дед Кирьян, пригревшись на телеге с сеном, заснул еще крепче, завернувшись в тулуп.
Сережка, назначенный в пионерский караул, залез под телегу, где он чувствовал себя, как в секрете на войне. Его никто не замечает, а ему все видно, все слышно.
В руке сжимал он самодельный пистолет, заряжавшийся с дула. Вместо курка у него было запальное отверстие.
Стоило в него насыпать пороху да прижечь, как мог раздаться выстрел. Только надо было держать его подальше от себя, над головой, чтобы самого стрелка не задело. Оружие было сложное, зато сами ребята изобрели его.
В кармане у Сережки был спрятан коровий рог, в случае чего трубить тревогу.
Правда, Сережка никак не мог приловчиться к нему, его разбирал смех, потому что при попытке трубить было щекотно губам. Но он уверил ребят, что в случае опасности, когда будет не до смеха, небось затрубит.
Так он лежал под телегой, борясь с дремотой. Вокруг было тихо – даже подступала скука. Лошади, стоявшие у пожарной машины в хомутах и сбруе, так мирно жевали сено, что от этого еще больше клонило ко сну.
По-настоящему бодрствовал один сторож – кузнец Агей. Крепко подпоясавшись, с топором за поясом, с дубинкой на плече, он расхаживал перед пожарным сараем, как часовой. Взад-вперед. Взад-вперед. И, стараясь проникнуть в тьму, зорко посматривал по сторонам.
Он чувствовал себя силачом, способным в одиночку отбиться своей дубинкой от всех метелкинских кулаков и подкулачников. С таким стражем можно бы ничего не бояться. Но имелся у кузнеца один недостаток – он был несколько глуховат. А это для сторожа беда.
Ходил он, беды не чуя, бандитской напасти не ведая.
А в это время бандиты быстро, сноровисто крались к пожарному сараю.
Агей увидел черную фигуру, метнувшуюся к нему из темноты, и спросил негромко, спокойно, как человек, уверенный в своей силе:
– Кто здесь?
– Твой кум! – ответил хриплый голос.
А в это время Родион Кулюшкин ловко накинул на голову Агея кожаный мешок.
Кузнец хотел крикнуть, но задохнулся ядовитой табачной пылью, насыпанной на дно мешка.
Хотел расправить могучие руки, но кожаный мешок спеленал его, как ребенка. Он вскочил и тут же упал оттого, что ноги его захлестнула ременная петля.
И больше кузнец ничего не помнил.
Еще быстрей управились бандиты с дедом Кирьяном.
Лишь только старик поднял голову с телеги, на которой он дремал, как получил страшный удар чем-то тяжелым и рухнул на овсяную солому, заливая ее кровью.
Бандиты быстро подкатили к дверям пожарного сарая телегу с соломой и, облив ее керосином, подожгли.
Испуганно заржали кони.
Когда катили телегу, из-под нее вдруг что-то выскочило и метнулось во тьму. Бандиты подумали, что это собака. Но это был Сережка. Храбрец-удалец, никогда не терявшийся, Сережка так напугался, что удирал на четвереньках. В ужас привела его телега, которая вдруг ожила и двинулась сама собой, чуть не придавив его колесами.
Спросонья это было так страшно...
Опомнился Сергей только у колодца.
Ничего еще не понимая, он привстал, держась за сруб колодца, и увидел вначале, как вспыхнула телега, облитая керосином, затем услышал крик Кочеткова:
– Горим!
Иван, проснувшийся от вспышки огня, подскочил к дверям сарая и, обнаружив, что они кем-то заперты снаружи, заколотил в них ногами и руками.
Вспомнив свои обязанности, Сережка приложил к губам рожок, пытаясь затрубить тревогу, но тщетно. Ничего не получалось. Теперь он уже не смеялся от щекотки, а плакал с досады. Слезы мешали его дрожащим губам плотно захватить рожок и издать могучий призыв тревоги.
Что делать? Кочетков же сгорит! Сережка, забыв страх, бросился на помощь.
Он сорвал щеколду, которую наложили на дверь бандиты, и, упершись ногами и руками, старался хоть немного сдвинуть телегу. Пламя лизало его лицо, полушубок на нем загорелся. Но Сережка с закрытыми глазами продолжал делать свое дело. Телега немного стронулась, дверь сарая подалась. Кочетков стал вылезать, расширяя узкую щель. В это время раздались выстрелы. Пули щелкнули по железной щеколде.
– Дядя Иван, это в тебя, прячься! – крикнул Сережка и, обернувшись к невидимым во тьме бандитам, закрыл собой Кочеткова, распахнув полушубок. Пламя осветило на его груди красный галстук.
– Ложись, тебя убьют! – крикнул Кочетков, доставая наган и пытаясь отстранить Сережку.
– Всех не убьют, нас, мальчишек, много! – азартно крикнул Сережка и приложил к губам рожок, пытаясь еще раз затрубить.
Но в это время что-то с силой толкнуло его в грудь, в глазах вспыхнул огонь, а в ушах вдруг зазвучали призывные звуки горна, которые перекрыли удары набата:
бум-бам, бум-бам!
"Сейчас набегут все ребята, наша возьмет! Это я играю, это я сумел", блаженно думал Сережка, удивляясь, что рожок звучит, как колокол. И упал, потеряв сознание.
ПЕРОЧИННЫЙ НОЖИК И ШЕПКА
Прежде чем рассказать о дальнейших событиях в Метелкине, вернемся к Гараське, которому не спалось в эту ночь. На рассвете после темной, пасмурной погоды подул южный ветер и к утру разогнал облака. Пользуясь попутным ветром, кулацкая флотилия, подняв паруса, отправилась восвояси. Все базарники были довольны удачной торговлей и покупками. Алдохины парни играли кто во что.
Матвей – на новой гармони, Гришка и Федька – по очереди на губных гармошках, а маленький Витька дул в глиняные свистульки.
Невесело было только на ладье Никифора Салина, на которой плыл Гараська.
Хозяин был мрачен, батрачонок тих, только новый пассажир – в кожаном пальто, с портфелем – был весел и, оглядывая простор разлива, все восхищался красотами природы.
– Какие синие дали! Какое голубое небо! Какая золотая вода!
– Да брось ты, барин, желтая она от глины, а не золотая! – проворчал зло Никифор.
Из-за этого барина и злится он на весь белый свет, а пуще всего на Гараську. Притих мальчишка, понял, что сплоховал, да поздно. Слишком неожиданно появился на берегу этот кожаный барин, слишком неожиданно спросил хозяин, увидев, как вздрогнул батрак:
– Что, Карась, угадал знакомого?
Гараська смутился, не сразу отказался, и Никифор, криво усмехнувшись, сказал:
– Тот самый, которого ты ночью с печки увидал!
От этих слов, от колючего, режущего взгляда хозяина у Гараськи как-то похолодело в груди.
Он устроился на пустых мешках в тени паруса, достал из кармана оставленный ему в залог перочинный ножик и стал строгать подвернувшуюся тут дощечку. Он вспоминал лицо мальчишки в красном галстуке и старался вообразить, где он теперь, что делает, как доставил он его весть на говорящей щепке метелкинским пионерам.
Перед Гараськой проносились какие-то неясные воображаемые картины, в которых участвовали ребята в красных галстуках, Иван Кочетков с наганом, незнакомцы, притаившиеся в бане.
Машинально он все строгал дощечку и выстругал ее так гладко, что она превратилась в аккуратную пластинку, умещавшуюся в ладони. Любуясь ее медовым цветом, Гараська стал вспоминать, что говорилось вчера за самоваром этим вот кожаным барином, который так любуется синим лесом и зеленями.
"Утопят они меня с Никишкой, – вдруг ясно понял Гараська, – обязательно утопят, чтобы я никому не рассказал про гроб с серебром и золотом".
И стал он острым ножичком вырезать на щепке егерскую могилу – ведь не раз с ребятами они читали надпись:
Здесь спит известный егерь,
Кулюшкин Родион.
Не потревожьте, люди,
Его блаженный сон.
Надпись действовала, могилу эту никто не тревожил.
Зеленая трава густо на ней росла. И вот, оказывается, не Родион в ней спит, а барские золотые чарки и серебряные тарелки. "Чего буржуи не придумают", – усмехнулся Гараська. И стал вырезать маленькие буковки своей надписи:
А меня похороните возле матушки родной, Неохота и в могиле лежать горьким сиротой.
Посмотрел на разлив, сверкающий под солнцем, подумал и стал писать новые буквы, стараясь, чтобы получалось поскладней:
В смерти моей вы реку не вините,
Салина с барином строже спросите.
Эти строчки вызвали у Гараськи грусть, ему захотелось плакать. И чтобы не оплошать, на обратной стороне пластинки он вырезал другие слова:
Знайте: барин в этот гроб
Все свое богатство сгреб!
Эта надпись заставила его усмехнуться и прогнать тоску. Он поднял голову, оглядел тучных, здоровенных врагов своих задорно, как бы желая сказать: "Вы меня не троньте, не замайте, не то сами наплачетесь!"
– Ты что глядишь волчонком? – заметив его взгляд, прикрикнул Никифор Салин.
Гараська ничего не ответил и убрал ножик и щепку за голенище.
– Почему губы надул? Тебе что, мало нового картуза?
Гараська потрогал картуз, совсем забыв про базарную обновку на своей голове. Да, ему подарили новый картуз, сделанный из старых диагоналевых офицерских брюк.
К нему был пришит нарядный лаковый козырек, И опять ничего не сказал хозяину.
По течению, подгоняемая попутным ветром, лодка летела, оставляя позади пенный след. При слиянии Цны и Мокши ее затрясло на крутых бурунах, и Гараська вздрогнул. Вот в такую кипень попадешь, тут и без сапог не выплывешь! Недаром это место называется Рассыпуха.
Вскоре показалось Метелкино, и сердце его тревожно забилось. Что там? Дошла ли красная эстафета? Жив ли Иван Кочетков, цел ли стальной конь, дающий бедноте силу?
Ничего не заметно издали. Стоит как стояло село, красуется над разливом, машет пролетным птицам ветлами, усеянными грачиными гнездами. Ближе к дому оживились все базарники, снова послышалась игра притихших было губных гармоник, зазвучал какой-то нарочитый смех.
Вот уже видны люди, кони, даже белые куры и петухи.
Люди почему-то спешат к берегу, и вот уже встречает лодку целая толпа; похоже, что все село высыпало.
– Кум, а ведь это нас встречают! – крикнул Никишка в соседнюю лодку Алдохину, приложив ладонь козырьком. – Что-то народу много?
– Значит, большие новости у нас в селе! – отозвался Силан.
Течение и ветер мчали их теперь мимо села, и, чтобы попасть в Метелкино, надо было убрать паруса и сделать крутой разворот. Вся флотилия стала делать этот ловкий маневр. Лодки одна за другой убирали паруса и, развернувшись, с ходу причалили к берегу. Все, кроме одной.
Никифор Салин засмотрелся, как его жена ловко управилась с парусом, налегла на кормовое весло и загнала длинную ладью в тихую заводь, как корову в стойло. А сам Никифор, плывший на другой лодке, сделав поворот, не убрал парус, и ветер с шумом завалил его на воду, лихо опрокинув лодку.
Гараська, "кожаный" барин, поклажа и сам хозяин – все очутилось в воде. Место здесь было неглубокое, взрослым всего по грудь, а Гараське – с головой. До берега совсем близко, но не доплыть, потянут на дно отцовские сапоги. Гараська сумел схватиться за борт и еще старался придержать хозяйские мешки, чтобы не унесло водой.
В это время Никифор ударил его веслом по пальцам.
Гараська успел схватиться за ворот Никифорова пиджака, а тот стал отталкивать своего батрачонка на глубину.
– Что ты делаешь, мерзавец? – закричал увидевший это Крутолобое. Мальчишка утонет!
– Если он не утонет, мы не выплывем! – прохрипел кулак, отцепляя посиневшие пальцы Гараськи.
– Негодяй, скотина! – завопил барин, хотел было помочь утопающему, но оступился и, попав на глубокое место, сам начал тонуть.
А Никифор Салин, управившись с батрачонком, от которого остался на воде один лишь картуз с лаковым козырьком, не только не пришел на помощь Крутолобову, но еще успел его подтолкнуть веслом подальше в водоворот.
С берега уже спешили на помощь рыбацкие челноки, большая почтарская лодка. Встревоженные люди кричали:
– Держись! Держись! Поможем!
Но как они ни торопились, спасти удалось одного лишь Никифора Салина. Крутолобое и Гараська утонули.
КУЛАЦКОЕ ПРИТВОРСТВО
– Ой, беда! Ой, горе-несчастье! – кричал, мечась по берегу, Никишка Салин. – Пустите меня, пустите! – и лез в воду, словно обезумевший.
– Все пропало! Деньги! Имущество!
Жена удерживала его, оттаскивая от воды, и вопила:
– Помогите, спасите, очумел мужик. Держите его, люди добрые!
Кулацкая родня бросилась ей на помощь, а тем временем рыбаки на двух лодках забрасывали сети, пытаясь выхватить из бурной стремнины разлива утонувших людей.
В одной лодке командовал незнакомый Салину человек в кожаной куртке, одна рука его в черной перчатке висела как неживая.
Отплевываясь, выливая воду из сапог, Никишка исподлобья взглядывал на рыбаков, стараясь угадать, что это за незнакомец, не комиссар ли какой? Откуда он взялся? Ему было нестерпимо любопытно, что произошло в селе этой ночью? Но он не мог спросить, он должен был изо всех сил притворяться, будто вне себя от несчастья.
– Пустите, легче и мне потонуть, чем горе такое! – кричал он, снова бежал к воде и, нарочно споткнувшись, падал в грязь на берегу.
В сети рыбаков попадались ящики, тюки, корзины и другие вещи из кулацкого имущества, а люди как канули в воду, так и остались где-то в глубине.
Растерзанного, всклокоченного, похожего на сумасшедшего Никишку Салина повели домой его родственники. А его жена, оставшись на берегу, все причитала:
– Спасите, помогите, люди добрые! Не жалко добратовара, жалко мне сиротку Гараську! Не жалко денегимущества, жалко мне живые душеньки! Ох!
