Текст книги "Партия свободных ребят"
Автор книги: Николай Богданов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– Да. Только не наган, а маузер, именной, говорит милейшая барышня-учительница, превратившаяся вдруг в вооруженного комиссара с огненным взглядом. И показывает вороненой стали пистолет с пластинкой, на которой острым преподавательским взглядом Илья Николаевич различает надпись: "Анечке Опрышко от боевых товарищей за храбрость".
И теперь различает он шрам на белой щеке.
– Так вы, значит, не просто учительница... – смущенно бормочет он.
– Да, я здесь и учительница и вожатая. Одна в двух лицах. А что, выстрелим, Илья Николаевич, попугаем местную тьму?!
Трах! – и звонкий выстрел раздается в ночи.
* * *
Илья Николаевич явился в уездный отдел народного образования в таком смятении чувств, что в докладе своем допустил весьма странные противоречия.
– Все доносы – чепуха! – сказал он. И тут же добавил: – А наган есть, и штаны носит, и вообще оригинал и пребольшая озорница!
СКАЗКА ПРО СТАЛЬНОГО КОНЯ
Многое изменилось в жизни ребят с того дня, как надели они красные галстуки. Даже в ночном другие сказки стали рассказывать. Обучая ребят военной маршировке, перестроился даже дед Кирьян. Попросили его как-то ребята рассказать сказку почудней, он ведь на это был большой мастер. А старик и говорит:
– Довольно глупых, расскажу умную – про стального коня. Послушайте, ее мне мужики на бревнах у пожарного сарая рассказывали.
Ребята охотно расселись вокруг.
– Я в ту пору привел своего коня на пожарке дежурить. Привязал его к пожарной бочке и залег подремать.
И такое услышал, что заснуть не мог.
– ...Есть, говорят, на свете такой конь, не простой, а стальной. Пьет, говорят, он не воду, а керосин. Жрет, говорят, он не овес, не траву, а масло. А сила, говорят, в нем такая, что, если его запрячь, все наши деревенские телеги один допрет. Все наши сохи-бороны один потянет.
– Любят поврать мужики на бревнах, – махнул рукой Сережка.
– Да постой, а может, не врут? – заинтересовался Степан.
– Не одни старики, с ними Иван Кочетков сидел, – пояснил Кирьян. – Иван соврать не даст! Так вот, значит, есть такой конь, в брюхе у него огонь. Кто сядет на такого коня – тот в богатыря обратится. Прослышал про этого коня Ленин. Собрал вокруг себя самых главных комиссаров всей России и говорит: "Посоветуемся, дорогие мои товарищи, как нам стать самой сильной страной на свете?
На чем, – говорит, – держится наша держава? С одной стороны, держит ее богатырь – наш рабочий, с другой стороны – богатырский мужик, то есть крестьянин. Ну, – говорит, – рабочий у нас подкован, а мужик? Ведь это, говорит, – колосс на глиняных ногах. По силе, – говорит, – своей мужик землю качает, а по слабости своей – от любой беды былинкой гнется..."
Вообразили ребята ржаной колос на глиняной ножке и головами покачали: в дождь его размоет, в жару растрескается.
– "Так вот, – говорит Ленин своим товарищам, – надо нам пересадить русского мужика с его старой древней клячи на коня стального. И тогда не будет на земле богатыря сильней нашего пахаря-хлебороба!"
– Да уж тогда кулакам не поклонимся, сами свою землю спашем-засеем, не вытерпел Урван.
– "А вот где его взять-то, этого коня?" Тут и призадумались все наши самые главные народные комиссары, которые в Кремле. Есть такие кони за морями, за горами, в американской стране, у тамошних буржуев. Есть-то они есть, да не про нашу честь – неукупные кони. Каждый на вес золота. Сколько весит конь, столько за него золота и положь! Тогда его американский буржуй и продаст.
"Они, – говорит Ленин, – жадные. Они на золото все продадут, не то что стального коня".
"Да где же нам взять столько золота, Владимир Ильич?" – говорят самые главные комиссары-товарищи.
А Ленин на них смотрит хитрым глазом и надоумливает: "А вы, – говорит, – поскребите, пометите, как-нибудь на одного коня наберите и у буржуев его откупите...
для образчика. А уж там мы сами таких выкуем. Нам хотя бы одного на развод достать!"
– У кулаков надо золото поскрести! – сказал Иван, бывший Бесштан. Глаза его разгорелись, сонный вид как рукой сняло.
И пошел у ребят разговор о стальном коне. О том, как достать его на развод у жадных буржуев. Не смогли заснуть всю ночь.
А деду Кирьяну того и надо. Ему одному коней стеречь скучно. Веселей, когда ребятишки вокруг не спят. Скорей ночь пролетает.
ОБЕД У КУЛАКА
К столованью учительницы у Алдохиных готовились заранее, чтобы перед людьми похвалиться. Резали барашка.
Ставили тесто из белой муки. Варили брагу на меду.
Матвей с утра приглаживал сапожной щеткой рыжие вихры, сдабривал их деревянным маслом. Чистил конскую сбрую. А в полдень запряг в дрожки коня, надел сапоги, на них новые калоши. Поверх рубахи натянул жилетку, продел золотую цепочку от часов поперек брюха и, заломив картуз, лихо подъехал к школе.
Пусть учительница к ним не пешком идет, а на дрожках едет. Не у гольтепы какой-нибудь обедает, а в богатом доме. И чтобы весь народ видел, поехал Матвей не ближней дорогой, а вкруговик, по всему селу.
Анна Ивановна взяла в руки зонтик и села на дрожки.
Ехала, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
Когда она ела в горнице Алдохиных, там было даже темновато: столько любопытных глядело в окна.
А Матвей, как жених, сидел рядом с учительницей и то и дело вытирал полотенцем катившиеся по лбу крупные капли пота.
Сам Силантий резал на деревянном блюде мясо и крошил учительнице в чашку.
Сама Силантьихз с поклоном подносила брагу и говорила:
– Мы образованность чувствуем. Мы для учености ничего не пожалеем. Кушайте на здоровьице.
Их младшие дети, ученики Анны Ивановны, сидели за столом все в новых рубашках и вытирали носы вышитыми полотенцами, постеленными у всех на коленях.
Учительница гордости никакой не показывала, пилаела безотказно.
– Какое вы рассуждение имеете по вашей образованности насчет дальнейшего хода экономической политики? – спрашивал Силам важно. – Будет ли в чем преимущество производителям товарного хлеба или же политика будет склоняться к поддержанию кооперирования бедноты?
– Как я рассуждаю согласно моей образованности, – отвечала вежливо учительница, – политика будет склоняться к поддержанию кооперирования бедноты.
– Угу, – соображал кулак и задавал новый вопрос: – А как вы мыслите, ежели взять в расчет недостачу тягловой силы, может ли наше правительство закупить у заграничных государств всевозможные машины для перепродажи их лицам, имеющим возможность платить наличными, включая золотую единицу царского образца. То есть имеющиеся на руках у некоторых граждан николаевские деньги не бумажного, а золотого содержания? Или же согласно политике поддержки неимущих слоев деревни Советская власть предпочтет вручать оные машины в кредит всевозможным артелям и прочим там коммунам?
Он даже вспотел, произнеся такую речь.
– Я так соображаю, – отвечала учительница, – что Советское правительство не соблазнится никаким золотом, запрятанным в кубышках, а будет вручать машины артелям и коммунам сельской бедноты.
После обеда Матвей снова усадил учительницу на дрожки и сказал:
– Прокачу до мельницы, Анна Ивановна, покажу, как у нее крылья машут, а у нас колеса вертятся!
– Что ж, валяйте, – улыбнулась учительница. "Жених" припустил коня, и они помчались.
А Силан посмотрел вслед, как пыль клубится, пожевал конец бороды и прогудел:
– Умна, честна, чего думает, то и говорит... И чего это такие с беднотой дружат, а не с нами?
И так шумно вздохнул, что кошка на печке испугалась и спрыгнула.
ОБЕД У БЕДНЯКА
А вот как проходил обед учительницы у бедняка. Пригласил Анну Ивановну не кто иной, как Данилка, теперь уж не Болилка, а просто Данилка.
Жили они вместе с бабушкой в старой бане. Была у его родителей когда-то неплохая изба, но померли они в одночасье от сыпного тифа. Бабушка в ту пору еще у попа жила, и богатые соседи растащили избу по бревнышку. Сказали, что за долги. Оставили сироте одну закопченную баньку.
Вот тут и поселились они с бабушкой Агафьей, когда выгнали ее из поповского дома по старости.
В эту осень дела у них поправились. Хлеб с их полосок убирал не Силан Алдохин исполу [Исполу – половину урожая отдавать тому, кто убирает.], а Иван Кочетков.
А этот ничего с них не взял как с бедняков.
Поэтому у Данилы с бабушкой и оказалось-и каши на всю зиму и муки столько, что хоть каждый день пироги пеки. То ли с поповского меду, добытого партией свободных ребят, то ли с ушицы из окуней бабушка встала с постели, стала на своих ногах топтаться и строить планы хорошей жизни.
Купила она телочку, чтобы к тому времени, когда Даниле придется жениться, у них корова была. Мечтала купить жеребенка, чтобы Данила на своем коне в дом невесту привез.
Бабушка Агафья вместе с учительницей решила пригласить и своего благодетеля, Ивана Кочеткова.
И он не заставил себя долго упрашивать. Явился еще накануне и спрашивает, чем учительницу угощать будут.
Не надо ли чего? Может, какие нехватки?
Бабушка засмеялась, руками замахала: какие нехватки, угостим, мол, учительницу лучше, чем у богатеев, деликатней. Ведь бабушка, она недаром в господских да поповских домах жила. Как приготовить курочку молодую повкусней – это она умеет.
А главное, у бабушки есть сюрприз, до которого никаким Алдохиным не додуматься.
Тут старушка стала на колени перед сундуком и из-под самого низу, перебрав все старинные платья, достала мешочек, от которого по всей баньке пошел удивительно приятный запах.
– Кофий у меня припасен на такой случай, Иванушка, – кофий натуральный, эфиопский.
И дала понюхать мешочек Кочеткову, потом Данилке.
Данилка был в полной уверенности, что бабушкин обед учительнице понравится. И после уроков шел впереди нее по селу гоголем, одетый в новую рубашку, в новые штаны, отглаженные бабушкой. И вихры его лоснились от деревянного масла не хуже, чем у Мотьки Алдохин а.
Правда, он вел учительницу пешком, ну да ведь тут недалеко и, главное, не пыльно. По зеленым тропинкам шел.
И учительница действительно удивилась, когда в тесной баньке, приспособленной под жилье, отведала она куриного бульона с кореньями, съела куриные котлеты, обжаренные в яйце, с грибным гарниром, а на третье – кисель ягодный. И наконец, совершенно была поражена чашечкой пахучего кофе.
– Да откуда это у вас, бабушка?
– А это все крохи-крошечки от моей бесполезно прожитой жизни, вздохнула бабушка Агаша. И, подперев щеку рукой, залюбовалась учительницей.
– В молодости-то я вроде вас бойкая да пригожая была, смелая да умненькая. И за это взяли меня в господский дом горничной. Получили за меня родители несколько рублей денег и справили свадьбу старшей сестренке моей, его родной бабушке, – указала она на Данилку, – а я ему двоюродная. И прожила я весь век у чужих людей в услужении. Только и делала, что за бездельницами ходила, бездельникам угождала, на бездельников работала. Сначала у господ Крутолобовых, а потом у попа Акакия. А как извела на них все силы, непригодной стала, так и выгнали меня, как старую собаку. Вот и сказка моя вся! А ведь могла я, девонька, вроде тебя ученой быть, малых детей уму-разуму учить. Грамота мне давалась легко. Я и теперь что письма писать, что книжки читать очень горазда. Даже в очках.
Улыбнулась учительница, а самой стало грустно. Жалко прожитую в услужении богатым Агафьину жизнь.
– Теперь вот хоть перед смертью хочу полезное дело сделать, креплюсь, не помираю, чтобы Данилушку в люди вывести. Помогу ему на ноги стать, избу поставить, коня завести, невесту в дом привести, ну тогда и умру!
Денек осенний выдался теплый, вышли хозяева и гости на вольный воздух, сели на крыльцо баньки, кофе пьют и рассуждают.
– Поможем вашей мечте, бабушка, – говорит Иван Кочетков, – возьмем вашего внука в артель, посадим его не на простого коня, а на стального. И все он себе добудет:
и хату, и жинку, и лучшую долю!
– Для себя? Ведь этого мало, – говорит учительница. – Бабушка ведь жалеет свою бесполезно прожитую жизнь! А что это значит? Это значит, что ничего хорошего не сделала она для добрых людей, для человечества!
– Понятно, Данил должен жить не только для себя, на то ваше воспитание, – говорит Кочетков. – Действуйте, воспитывайте.
– Одна я не воспитаю – школы для этого мало! Такие, как вы, помогать должны. Своим примером!
– А как это? – спрашивает Кочетков.
– Так, чтобы помочь ребятам правильно выбрать мечту. Правильно понять, как они должны изменить жизнь людей к лучшему. Мало своей хаты, мало своего коня, мало этого, мало!
Сидит Данилка, слушает и не понимает, как это хаты мало, коня мало, когда он в бане живет и вся живность у него – теленок... Эх, ему бы коня да ему бы дом свой!
А после обеда пошли все вместе прогуляться к мельницам.
Весело, шумно машет мельница крыльями, мелет хлебушек нового урожая. Весело глядеть на них Данилке.
А Иван Кочетков и Анна Ивановна ведут разговор.
Речь уже о самом Кочеткове. Об его мечте.
– Ну, хорошо, бедняков вы на ноги поставите, а дальше что? Совместно обработаете землю, разделите по справедливости урожай, каждый заберет его себе, утащит как суслик в свою норку... А дальше что, мечта, мечта какая?
– Укротим кулаков! Ограничим эксплуататоров, – говорит Иван Кочетков. Заживет беднота хорошо!
– Что значит хорошо? Своим домиком, своей коровкой, своей лошадкой, но ведь это же мелко? Это нищенская мечта!
– А что же, по-вашему, всех мужиков в пролетарии переделать? обижается Иван Кочетков.
– Зачем, давайте помечтаем, как сделать их господами.
– Господами-помещиками, ха-ха-ха! – смеется-заливается Иван.
И Данилка смеется, хотя не понимает над чем – разве господами быть плохо? Бабушка рассказывала, что господа жили ничего, подходяще.
– Ну конечно же, – вместе посмеявшись, говорит учительница, – беднякам надо стать настоящими господами над этими лугами, полями, лесами. И жить не в убогих хатках, а вот в этом дворце на холме, над рекой... Господа понимали толк в красоте, знали, где построить поместье.
Иван Кочетков, прищурившись, смотрит на барские развалины – здесь, недалеко от мельниц, когда-то стоял помещичий дом.
– Значит, зря его мужики сожгли?
– Конечно, напрасно. Надо было сохранить, улучшить, украсить, побросать свои убогие хатки да и поселиться всем селом в этом дворце! Коммуной!
– А ведь разместились бы, – улыбается Иван. – В доме-то было сорок комнат да две залы. Да во флигелях комнат двадцать... А что, вот бы отремонтировать! Но где ж такие средства?.. Ведь это уму непостижимо, сколько должно все стоить... Стекло. Железо. Цемент... Нет, Анна Ивановна, не жизненная эта мечта!
– А как бы хорошо – и детвора вся вместе... Тут бы и настоящее коллективное воспитание... И мне бы комнатка, вон там, в мезонине! Обожаю мезонины, знаете...
– А что ж, – говорит Иван, – если сильно захотеть...
все возможно!
И долго они смотрят на барские развалины. На зияющие провалами окон каменные стены. На круглые колонны, тронутые дымом пожара. На статуи с отколотыми головами. На чаши бывших фонтанов, покрытые бурьяном.
– Жили-пожили тут господа действительно как в раю.
Все имели, чего только душа желала. Получали по потребностям, веселились по способностям, вот это счастье!
– Только это было счастье бездельников. И вот чем это кончилось! указала учительница на развалины. – А вот если бы такие же условия создать трудовым людям, не было бы этому счастью конца!
– И вам мезонин? – улыбается Иван.
– Согласна! – смеется Анна Ивановна.
На обратном пути идут мимо кладбища. Красиво оно возвышается над обрывом реки, окаймленное вековыми ивами и кудрявыми липами. Среди могил рябины растут.
Тихо тут, редко кто бывает.
Грустно разглядывает Анна Ивановна кресты над покойниками и говорит:
– Жалко мне всех, кто не дожил до свободы.
– И мне тоже, – говорит Иван, – только не всех. Вот посмотрите на эту могилу, того, кто здесь зарыт, мне не жалко.
Анна Ивановна посмотрела. И прочла надпись, высеченную на тяжелой каменной плите:
Здесь спит известный егерь,
Кулюшкин Родион.
Не потревожьте, люди,
Его блаженный сон!
– Интересная надпись, – сказала она, – видимо, его любили какие-то поэтические души? Почему же вам его не жалко? Чем вам насолил этот Кулюшкин?
– Да уж насолил. И не мне одному. Бывало, пойдем мы, ребятишки, в лес по грибы, девчонки по ягоды, так он застанет да кнутом так нахлещет, все рубашки иссечет.
Зверь был. Барский прихвостень. Ненавидел его народ.
Не помри он в самом начале революции, пришибли бы его осиновым колом...
– Отчего же он умер?
– Не знаю, меня здесь не было. Я за царя-батюшку воевал, а после революции за свободу. Без меня это дело было. Говорят, помер Родион от какой-то заразной болезни. Хоронили его помещики в закрытом гробу, чуть ли не ночью. И после этого сами исчезли, бежали от революционной бури в какие-то тихие заводи. Может быть, за границу...
– О, как таинственно! Может быть, в этой могиле скрыта какая-то тайна?
– А все может быть, – пожал плечами Иван. – В народе болтали, будто выходил из гроба Родион, бродил вокруг, как медведь-шатун. И сейчас еще иные матери детей стращают: тише, не плачь, а то Кулюшкин придет!
– Да, бывает и так, – сказала Анна Ивановна. – Хорошего человека народная память веками чтит, но и злого не забывает.
Так за разговорами прошли они сельское кладбище и вышли из-под темных деревьев на солнечные поляны. И загляделись на далекие просторы.
– Ах, как прекрасна жизнь! – воскликнула Анна Ивановна. – И так коротка. И как хочется прожить ее так, чтобы оставить по себе добрую память!
– Очень хочется, – отозвался Иван. – Да вот боишься, успеешь ли? Мне иной раз кажется, будто и дни слишком короткие и ночи слишком длинны.
Анна Ивановна засмеялась:
– И мне так кажется. И это очень хорошо!
КОГДА КУЛАКУ СМЕШНО
– Ну и выдумщица эта учительница! Ну и чудачка, ха-ха-ха, – веселился Никифор Салин. – Из-за одного батрачонка всю школу мне в полон отдала! Вон, посмотрите, как у меня пионеры корм коням несут, как у меня пионеры телят пасут!
Поглядели соседи – и верно. Сережка сено коням задает. Поить ведет. На другой день Степка телят выпасает.
А на третий – Иван свиньям картошки вареной из кухни несет.
– Да что они, в честь чего? – удивляется народ.
– А в счет образования Гараськи – дохлого карася.
Пока он в школе занимается, азы-буки учит, они за него отдежуривают. Должность его батрацкую справляют, – говорит Никишка и снова: – Ха-ха-ха!
– Ну и как, стараются?
– Не нахвалюсь, удалые работнички!
Рассказали об этом учительнице. Она пожала плечами и сказала словно про себя:
– Ну и пусть, посмотрим, кто будет смеяться последним.
Ведь это не сами по себе ребята на кулака батрачат, а по решению пионерского отряда. И вот почему. Когда Гараську в пионеры принимали, о его батрачестве как-то и не подумали. Ну приняли, и ладно. Выберет батрачонок свободную минутку и прибежит. Со всеми вместе под барабан пошагает, в дудку подудит. И снова – красный галстук в карман и на кулака батрачить.
А вожатая говорит – так нельзя. Пусть Герасим всегда галстук носит, пусть кулак знает, что он пионер, и тронуть его не смеет!
Ладно, с этим согласились. И кулак не возражал, пускай на шее у батрачонка красная полоска болтается, ежели не боится, что быка раздразнит. Ему-то что, лишь бы работал, не ленился.
Но когда все пионеры в школу пошли, тут встал вопрос: а как же с Гараськой? Кулак его не пускает. "Мне, – говорит, – такой батрак не нужен. Я, что ли, за него буду его должность справлять? Или работа, или ученье, чтонибудь одно. Желаете сироту учить, пожалуйста, забирайте его совсем. Только вот кто его будет кормить?"
А не учиться Гараське тоже неправильно. Если все пионеры учатся, ни один не должен оставаться за бортом! Не годится. По-пионерски – один за всех, все за одного.
Долго обсуждали этот вопрос на сборе отряда и, наконец, догадались, что нужно сделать. Распределить батрацкие обязанности на всех пионеров. Каждому исполнять его должность по очереди, пока Гарась в школе.
Ведь если каждый пропустит в месяц один день, это не страшно, наверстает. А зато Гарась будет учиться без пропусков. Как учительница на это согласится?
Усмехнулась Анна Ивановна, выслушав такое предложение, и сказала:
– Я, как ваша вожатая, уговорю вашу учительницу.
Вот так и начали батрачить всем отрядом на кулака.
Конечно, обидно, когда он смеется. Гараське даже перед товарищами неловко.
– Стыдно мне, Анна Ивановна, я тут за партой сижу, чистое писание вывожу, а ребята за меня мучаются.
– Ничего – хорошо учись, это главное, и тогда тебе ни перед кем не будет стыдно.
И Гарась старался изо всех сил. Ведь он знал: потомуто и учится, что другие за него работают.
И ребята не обижались. А когда учительница хвалила его за успехи, они очень гордились. И сознавали, что их партия сильна – захотела батрачонка учить, и учит!
ЗИМА КАК НЕ ЗИМА
Ну и зима в этом году наступила в Метелкине! Всем зимушкам зима. Закрутила, завертела такими метелями, каких и не видывали.
Прежде, бывало, как завалит избушки сугробами, как переметет все стежки-дорожки, так и замрет вся жизнь на селе. Лишь кое-где огоньки светятся. Девки, бабы лен прядут, из кудели нитки сучат. В иных домах постукивают деревянные станки, на которых холстины ткут.
От скуки парни по посиделкам шатаются, в карты играют, самогон пьют, дурные песни поют. А ребятишкам податься некуда. Тоска-тощища. С посиделок их гонят, в карты играть не принимают. Единственное удовольствие – на салазках покататься да нырки, выструганные из палок, по санным колеям пускать. Вот и все.
А в эту зиму зажили ребята веселей всех. Чуть выпал снег, давай из него громадные шары катать, крепости строить.
А потом воевать – снежные крепости брать. И не только в пешем строю, даже в конном. Должен разогнаться богатырь и на полном скаку через спежную стенку в крепость влететь. А стража должна его не пропускать, снежками забрасывать.
Никогда не знали в Метелкине такой игры. Анна Ивановна подсказала. Она в Сибири за Байкалом такую видывала.
Тут даже взрослые парни мальчишкам позавидовали и штурмовали крепость в каждый праздник. Все село собиралось посмотреть – какой же богатырь сверзится, какой влетит? Оказалось, это не так просто. Ну кто ни нацелится – все не получается. Сережка однажды в крепость влетел, только без коня. Конь уперся, а он через гриву, через голову – вверх тормашками. Вот смеху было.
Попытался Матвей Алдохин похвалиться. Засел на жеребца, разогнался конь на дыбки и как махнет через снежную стену. А Матвей Алдохин с него да в девичью толпу – ух!
И Анна Ивановна поймала его коня, оседлала да с разбегу и послала еще раз на снежную стенку. От удивления, что девка на коне, в нее даже позабыли снежки бросать.
И всем на диво конь перелетел снежную стенку, как птица. Только вершинку задними копытами сшиб. Да шапка с учительницы прочь отлетела. А сама она на коне в крепость перенеслась и смеется, рассыпав по плечам кудри.
– Ну, чисто Иван-царевич! – восхитились бабы.
– Вот какова наша вожатая! – возгордились ребята.
И всюду за ней. Только бровью поведет, они уже знают, что делать.
К новому году оборудовали на пруду у кузницы круглый каток. Понаделали деревянные коньки с подрезами из железок и давай крутить вензеля. И вожатая с ними. У нее коньки – снегурочки. Сами фигурки на льду выделывают.
Явился на таких же Толька-попович. И ничего, не прогнала его. Даже под ручку с ним прокатилась. Только фигурять он не мог. Как шлепнется, так на льду вмятина, и мальчишки кричат:
– Смотри-ка, сало! Поповское сало отпечаталось!
– Давай сковороду – жарь блины!
Учительница ребятам погрозила, чтобы не смеялись над толстяком, пусть больше катается, похудеть ему надо.
А на масленицу вморозили в середину пруда столб, на него надели старое колесо, а к колесу привязали две длинные жерди крест-накрест. И к концу каждой жердины – салазки. Устроили бешеную карусель. Ну давай, садись, держись, кто дольше удержится!
Как впрягутся ребята в колесо, как раскрутят, так тебя словно какая колдовская сила поднимет, свернет в охапку и в сугроб закинет. На десятом круге обязательно все слетали.
А учительница смеется и объясняет:
– Это центробежная сила действует.
Однажды она с Кочетковым поспорила, кто дольше удержится. И как ни держался Иван – первым слетел.
А она на двенадцатом кругу – за ним. И в один сугроб.
Ничего. Шапка с нее прочь, валенки прочь.
Ребятишки ее валенки разыскивают. Иван на руках несет в кузницу погреться. Там пламя так и пышет, в ее глазах отсвечивает. Кузнец Агей по красному железу бьет и приговаривает:
Ох ты, пламенна душа,
Озорна, да хороша!
А парни-женихи с посиделок ушли, вокруг вьются:
– Анна Ивановна, прокатись со мной!
– Анна Ивановна, обучи на коньках фигурять!
Некогда стало в карты играть. Не к чему стало самогон пить, и без того весело.
– Ну, братцы, нынешняя зима как и не зима!
– И откуда к нам такую ласточку занесло?
– Из южных краев, говорят. Ишь черная, как цыганка.
А завистливые бабоньки свою песню поют: – Ой, погодите, она вам зимой весну сделает! Околдует, как дураков, да улетит!
КОГДА КУЛАКУ ТОШНО
И вот наступила масленица. Веселое время, когда в деревнях блины едят, брагой запивают. И солнце в небе сияет, как блин. И снега белые оседают, тают, как сметана.
И дороги темнеют, маслятся, как подмазанные масленым помазком.
Шум, гомон на улицах. Допоздна не расходится народ.
Запрягают коней, сажают детвору, баб, девок в пестрых платках и катаются вперегонки по улицам. Колокольчики звенят, бубенчики гремят. Гармошки наигрывают.
Любуется на катающихся народ, допоздна не расходится.
А закатится красное солнце за белые снега, зажигают люди костры масленицу провожать.
Жгут соломенные чучела на перекрестках дорог. Выходят со смоляными факелами за околицу – "оттаивать"
ее, соскучилась за зиму под сугробами, давно не отворялась околица.
И учительница везде с народом. Не отказывается, когда на блины позовут. Шутит, смеется, чудные слова говорит:
– А знаете, что мы с вами делаем, отправляя блин в рот? Пожираем солнце! Ведь блин – это древнеязыческий символ солнца. И славяне его пожирали, чтобы набраться к весне солнечных сил, а не просто так!
И вот однажды зазвали ее Алдохины. Блины у них замечательные. На пшенной каше с толоконной приправкой. И толсты и прозрачны, как кружево.
Такому блину душа радуется.
Ест учительница блины, а сама все в окошко поглядывает. И вдруг на улице шум, гам, вбегают в избу Гришка, Васька, Мишка с ревом:
– Батяня, тебя ребята жгут!
За ними соседка:
– Силан, тебя пионеры палят!!
Выскочил Силан из-за стола, как вихрем поднятый, подумал, что его сараи горят или его амбары подожгли.
Огляделся с крыльца и видит: впрягшись в сани, пионеры волокут его чучело. Обрядили соломенную фигуру пузатую, ну точь-в-точь, как он, усы, бороду из пакли приделали, нахлобучили старую шапку, подожгли и мчат по селу, к околице. Ветер пламя раздувает. Горит-чадит кулацкое чучело, народ смешит.
Хотел крикнуть Силан что-то грозное, а во рту блин непрожеванный застрял. Взревел он не своим голосом, как медведь на рогатине. Сорвался с крыльца и вдогонку за санками.
Разлетелись ребятишки в разные стороны, как воробьи от ястреба. А кулачина подбежал и давай огонь снегом закидывать. Топчет солому валенками. Хлещет чучело полами пиджака. Бьет под соломенные бока кулаками.
Сбежался народ:
– Смотри, кулак сам себя бьет!
– Гляди, Силан солому ломит!
Потеха, да и только.
Вернулся Силан домой, управившись со своим "портретом", сам не свой. Волосы дыбом, борода припалена, щеки красные, нос в саже. При виде такого родные дети не выдержали, фыркнули и покатились со смеху под лавки.
А учительница выскочила из-за стола, выбежала на улицу да и упала в снежный сугроб.
Все село хохотало, от мала до велика.
Долго потом вспоминали метелкинцы, как повеселили пионеры масленицу.
ТАЙНА СИНЕГО КЛУБКА
После проводов масленицы случилось в Метелкине еще одно событие, о котором много судачили. Умерла жившая у попа Акакия старая барыня. Та самая сумасшедшая старуха, которая только и делала, что вязала синюю варежку и, связав, снова распускала. И чуть что, хватала под мышку клубок синей шерсти и, спасая его, как драгоценность, убегала от людей подальше.
Посмеивались над старухой. Вот ведь до чего дошла.
А до революции какими богатствами владела. Что дом, что усадьба, что экипажи выездные, что рысаки племенные – всем на зависть. Поля ее – глазом не окинешь, леса ее – на коне не объедешь. Все жители вокруг на нее работали.
А сколько в доме золота, серебра! А сколько на самой бриллиантов: бывало, как наденет их да как явится в церковь, так народ и зажмурится от их ужасного блеска.
И вот все исчезло. Нажитое не своим трудом все прахом пошло. И осталась у барыни облезлая кошка да синих ниток клубок. И приютил ее поп Акакий из милости, помня ее старые подачки.
Ну, а может быть, еще надеялся, что сыновья ее вернутся либо дочери. Одна, по слухам, в Америку убежала и там нашла себе в мужья заграничного буржуя. Другая будто с царским генералом в Париж закатилась. А сыновья... Ну, про тех рассказывали, что порублены где-то в степях-пустынях красной конницей как бывшие гусары, служившие в белой гвардии.
Однако барыня верила почему-то, что любимый ее сынок Аполлинарий, бывший уездным предводителем дворянства, все-таки жив. И должен на родном пепелище объявиться.
И вот перед смертью старая барыня потребовала вдруг перо, бумагу и ясным, твердым почерком написала, что старого кота завещает попу Акакию, спицы для вязания – бывшей горничной Агаше, Данилкиной бабушке, а клубок синей шерсти – сыну своему Аполлинарию Андреевичу Крутолобову. Пусть сохранит клубок вышеназванная Агафья и передаст ему в собственные руки.
Вот над этим-то завещанием и посмеивались в селе все кумушки. Пошучивали и мужики. Да и пионеры шутили над Данилкой, который с важным видом принес своей бабушке Агафье клубок синей шерсти, недовязанную варежку и четыре железные спицы.
Вот так наследство от старой барыни за долгую службу!
Посмеялась и бабушка: "Зачем это хранить для барина клубок шерстяных ниток? Свяжу-ка я из них варежки учительнице в подарок, а то все бегает руки в рукава.
А если хватит шерсти, и теплые носки свяжу под ее хромовые сапожки. Пусть носит на здоровье".
Определила на глазок, что рука учительницы неширока, нога невелика. Наверно, хватит. Прикинула, сколько нужно петель, набрала на спицу и давай вязать. Да не просто, а с узорами.
Бабушка вяжет, а котенок клубком играет.
Сядет Данилка уроки учить, а котенок своей игрой ему мешает. Кажется ему, что в клубке чего-то звенит.
А может, это у него в ушах звон?
– Бабушка, кончай ты его скорее, а то зима пройдет, зачем тогда чулки-варежки.
И вот однажды возвращается Данилка из школы и видит: сидит его бабушка нарядная, как в церковь собралась. Лицо у нее строгое. Очки на лбу. Значит, вязанье кончила. Перебирает в руках готовые варежки и говорит тихим голосом:
